Даниэла сидела в кабинете у психиатра в мягком глубоком кресле, закинув ногу на ногу и положив руки на подлокотники. Ей казалось, что эта поза выглядит вполне расслабленной и спокойной, и врач это непременно заметит. Но врач колотила длинными ногтями по клавиатуре и на Даниэлу не обращала внимания. Даниэла молча рассматривала психиатра, её прямые длинные черные волосы, наклеенные ресницы, тонкую шею, яркий свитер; в ней всё было тонкое, длинное и яркое, особенно узкие длинные кисти и пальцы, продолжающиеся длиннющими ногтями. И Даниэла думала, как психиатр с таким маникюром моет посуду, не всякий раз ведь пользуешься посудомоечной машиной, кофейную чашку точно не помоет, ибо глубина кофейной чашки равна длине её ногтей.
 
     Внезапно психиатр перестала молотить по клавиатуре,  резко повернулась к Даниэле и спросила:
     - Как звали вашу маму?
     - Почему звали? – удивилась Даниэла. – Её и сейчас зовут Сандра.
     - А как звали вашего отца? – опять в прошедшем времени спросила психиатр не глядя на Даниэлу.
     - Почему звали? Его и сейчас зовут Эльезер.
     - Он француз?
     - Дааа, - рассеянно протянула Даниэла. Она не понимала, к чему все эти вопросы и с нетерпением ожидала, когда же психиатр приступит к работе.
     - Ок. Как звали вашего мужа?
Даниэла поняла, что о её родственниках психиатр может говорить  только в  прошедшем времени.
     - Которого?
     - А сколько раз вы были замужем? – не снимая пальцев с клавиатуры,  спросила психиатр.
     - Два… - неуверенно протянула Даниэла.
     - Ок. Как звали первого мужа?
     - Ой, нет, я три раза была замужем, - вспомнила Даниэла.
     - И как звали первого мужа? – настойчиво спросила психиатр.
     - Майк…
     - Тайсон?
     - Нет, Свенсон. Он был англичанин шведского происхождения.
     - От него дети есть?
     - Нет. Обошлось как-то…
     - Вы нервничаете, когда думаете о нем?
     - Нет, - без уверенности в голосе ответила Даниэла.
     - А что вас заставляет нервничать?
     - Я обычно не нервничаю. Просто бросаю тарелку на пол, - и, подумав, добавила: - Без удовольствия.

     - Ок. – Психиатр посмотрела куда-то вверх и в сторону, как будто ждала подсказку из внешнего мира, затем спросила: - А что вас раздражает?
     - Раздражает… - задумалась Даниэла, - ну, разве что веточки розмарина, замотанные ниточками по самые листики. Утомляет разматывать. А если их разрезать, то одна ниточка обязательно затеряется и попадет в салат.
     - И больше ничего не раздражает? – Удивилась психиатр.
     - Ну… еще раздражает, когда говоришь что-то мужчине на одном языке, а он тебе отвечает на другом и всегда до конца неясно, понял ли он, что я имела ввиду.
     - Даа?.. – заинтересовалась психиатр, отодвинула клавиатуру и откинулась на спинку кресла. – Можно подробнее? – Видимо, эта тема была близка и ей.
     - Ну… вот вчера говорю своему мужчине на французском языке: «Мне нужен только секс. Только агрессивный секс. И ничего личного». А он начинает меня целовать. Объясняю, мы не настолько близки, чтобы целоваться. А он говорит по-итальянски: «Аморэ, коса пуо эссере пью вичино аль сэссо?» - что может быть ближе секса? Ближе, это когда любовь, говорю. И я не уверена, что он меня понял.
     - Он сказал вам «любимая», - грустно вздохнула психиатр.
     - Ооо! Вот хотела бы я оставить это слово неуслышанным…
     - Вы боитесь отношений? – Психиатр внимательно посмотрела на Даниэлу.
     - Нет! Я ничего не боюсь! – воскликнула Даниэла и вжалась в глубокое кресло. Психиатр, сложив руки на груди, молча смотрела на Даниэлу.
     - Вы хотите об этом поговорить? -  психиатр постучала по столу длинными ногтями.
     - Нет! – Даниэла еще глубже вжалась в кресло.
     - Тогда просто найдите себе французского мужчину.
     - Ой. Французские мужчины только о любви и говорят. Только говорят…

     - Ок. Давайте перейдем к вашему второму мужу. Как его звали?
     - Леон, - ответила Даниэла и подумала, что о втором муже вполне уместно говорить в прошедшем времени.
     - Француз?
     - Вот именно.
     - Чем закончился этот брак?
     - Брак закончился дочкой и телевизором, выброшенным в окно.
     - Кто выбросил?
     - Он. Но я первая хотела! Просто поднять не смогла.
     - Вы при этом нервничали?
     - Я была как удав на солнцепёке.
 
     - Вы себя за что-то укоряете?
     - Себя?.. – задумалась Даниэла. -  Я не смогла освоить дискретные математические структуры. Дискретная математика так и осталась для меня непознанной.
     - Забудьте. Не ваша тема.
     - Не моя, – согласилась Даниэла. – Зато я без труда разобралась в теории релевантности в рамках когнитивной лингвистики.

     Психиатр удовлетворенно отстучала длинными ногтями по клавиатуре какой-то текст и снова повернулась к Даниэле:
     - О чём вы сейчас думаете? – неожиданно спросила она.
     - Эээ… - попыталась сосредоточиться Даниэла. -  У меня дендробиум дал корни на псевдобульбе. Интересно, можно ли его размножать с этого места?
     - Понятно… - протянула психиатр. Она откинулась на спинку кресла, выдвинула ящик стола и извлекла яркую пачку сигарет. Вынула тонкую сигаретку, зажала её длинными ногтями, очень смешно, порылась в другом ящике, постукивая и пощелкивая ногтями, поднесла к сигаретке зажигалку, на мгновение выстрелило пламя, психиатр затянулась и блаженно прикрыла глаза. Даниэла наблюдала за вожделенным процессом и думала, когда же этот бред закончится, и психиатр наконец поинтересуется причиной визита.  Но врач пускала дым кольцами и, кажется, забыла о Даниэле. Сигаретка источала приятный аромат, и Даниэла молча ждала, когда врач вернется из своего мира. На краю стола лежала зажигалка, и Даниэла напряглась, увидев её – на зажигалке был изображен логотип компании, в которой работала Даниэла.

     - Вы о чём-то сожалеете? - спросила психиатр, возвращаясь из мира грёз.
     - Нет. Но мне нужна справка о моём ментальном здоровье, - сдалась Даниэла, не в силах выдержать несовершенство мира.  И уточнила: - О том, что я здорова.
     - Ок. Я знаю. Ко мне за справками все и приходят, - спокойно сказала психиатр. – Продолжим. Как вы переживаете потери?
     - Потери?.. – вздохнула Даниэла. -  Вот недавно потеряла телефон и подругу. Равноценные потери.
     - Как это? Что не так с подругой?
     - С подругой всё не так. Я узнала, что мне изменяет муж, поздно вечером решила уйти из дома, позвонила подруге с намерением переночевать у неё, подруги дома не было, ответил её муж, я спросила, можно ли мне переночевать… В общем, кончилось всё плохо – муж подруги решил, что меня подослала подруга проверить его, подруга подумала, что я захотела переспать с её мужем, мой муж решил, что я ушла к любовнику. А я ночевала в гостинице. Эта ситуация открыла мне глаза на отношения.  После этого я со всеми рассталась. Разве могут быть любовь и дружба без доверия?
     - Изменял третий муж?
     - Да. Третий – лжец, подлец и негодяй. Он тоже в прошедшем времени. Тоже француз. Тоже битые тарелки. Правда, обошлось без телевизора и без детей, – ответила Даниэла и подумала, почему врач не спрашивает имя третьего мужа…
     - Ок, – встрепенулась психиатр. – Вы часто ссорились?
     - Мы не ссорились. Я просто хотела  убить его.
     - Убить? За что?
     - Он дарил мои вещи любовницам. Последней каплей стали мои туфли, которые пропали из шкафа вместе с коробкой. Они оказались мне великоваты, и я хотела их обменять, но не успела.

     Психиатр поёжилась и поджала ноги, спрятав их под кресло. А Даниэла смотрела на зажигалку, лежащую на краю стола, и пыталась понять, как зажигалка, изготовленная для рекламы компании небольшим тиражом, могла попасть к психиатру?.. Зажигалку Даниэла оставляла в машине мужа… Неужели это она?.. Эти длинные черные волосы, которые Даниэла снимала с пиджака мужа…

     «Неужели она догадалась?» - Подумала психиатр.
     «Сука». – Подумала Даниэла.

     - Когда вы с ним расстались?
     - Накануне Дня Апрельской Рыбы. Не хотела в очередной раз почувствовать себя апрельской рыбой.

     «**дак… - подумала психиатр, - он до конца лета говорил мне, что проводит выходные с женой»…
     «Сука! Сука! – Подумала Даниэла. – Поджечь бы её волосы!»

     Психиатр стучала ногтями по клавиатуре, а Даниэла с неприязнью  рассматривала её и придумывала варианты казни.  Врач нажала на кнопочку, и принтер зашуршал, распечатывая справку. Психиатр поставила на неё свою личную печать, расписалась и протянула справку Даниэле:
     - С вас сто евро. Можете оплатить здесь.

     Даниэла резко встала, подошла к столу, взяла справку, сложила её вчетверо и спрятала в сумочку. Затем оперлась руками о стол и, глядя в глаза психиатру, сказала тихо:
     - Мой бывший уже неоднократно оплатил эту справку, не так ли? – И резко добавила: - Снимите туфли!
 
     Психиатр откинулась на спинку кресла и молча повиновалась. Затем неуклюже вытолкнула туфли из-под кресла.

     Даниэла подняла туфли и внимательно их осмотрела. Затем подошла к окну, обернулась и сказала:
     -Внутренняя сторона подошвы изношена, у вас продольное плоскостопие, вам нельзя носить такую модель. - С этими словами Даниэла открыла окно и выбросила туфли на улицу.

     Психиатр молчала, разглядывая свои ногти.

     Даниэла взяла со стола зажигалку, извлекла из нее шипящее пламя и долго смотрела на него. Затем бросила зажигалку в мусорное ведро и направилась к выходу.

     «Сука», – подумала психиатр, продолжая рассматривать ногти.

     Даниэла шла по улице, всматриваясь в лица прохожих и думала: «Вы думаете, психи сидят в сумасшедшем доме? Отнюдь.  В психушке только те, кто спалился. Остальные бродят среди нас». 

                Франческе, моей подруге посвящается.


     Ночью по улице опять бегали шакалы. Каждый раз, выходя на балкон в четыре утра, вижу этих облезлых худых  голодных хищников, тихо передвигающихся трусцой, распугивая кошек.
 
     В пять утра начали петь попугаи. Да что там петь… они орут, как резаные.  Перелетают стаей с пальмы на эвкалипт и обратно. И орут. Утренняя разминка. И мне нравится их веселый тарарам.

     В шесть утра в соседнем доме пропиликал домофон, кто-то вошёл, громко хлопнув дверью. Где-то заплакал младенец. Его никто не утешал, видимо, родственники спали.

     Узкая улица с односторонним движением не предполагает интенсивного потока машин, но сегодня они уж как-то громко разъезжаются от своих домов – воскресенье, первый рабочий день.

     Послышался грохот приближающейся мусорособирающей машины. Она останавливалась у каждого дома, и, лязгая железом, опрокидывала в свое ненасытное чрево мусорные баки.

     Следом подъехала моющая машина, два черных парня соскочили с подножки, ловко размотали шланг и быстро вымыли шампунем и каким-то дезинфицирующим средством все мусорные баки в близлежащих домах, окатив их мощной струей воды из шланга. Улица наполнилась ароматом лилий и чего-то больничного.

     Потом проехала маленькая мощная машинка – пылесос со шваброй, она гудела громче, чем первые две.  Пылесос всасывал невидимый глазу мусор, а швабра следом делала влажную уборку. Наверное, в нашем городе сегодня санитарный день.

     В доме через дорогу послышался вызов скайпа. Ответила женщина хриплым голосом. Её абонента я тоже слышала. Женщина долго рассказывала о погоде, о растущих ценах,  о своей жизни, о жизни домочадцев, соседей, горожан и страны вцелом, не забыв упомянуть предстоящие выборы и  премьер-министра, который находится под следствием. С противоположной стороны ей рассказали последние новости в экономике, политике, о борьбе с коррупцией, о пенсионной реформе, о ценах, убийствах и грабежах. Так, сидя на балконе с чашкой кофе,  я узнала  новости  двух стран, телевизор можно было не включать.

     Раннее утро постепенно перетекло в позднее, и я вышла из дома.
 
     Я шла бесцельно  по улицам города, осознавая, что начала свой путь обратно. Вспомнила, как мой пятилетний сын говорил:  «Человек, отправляясь в кругосветное путешествие, начинает свой путь обратно». Вот и я начала свой путь…
 
     Я шла мимо банка, у входа возле банкоматов стояли модели…  У нас в Израиле иной раз не поймёшь, в банке ты или в ночном клубе. На днях прихожу в банк, а там в фойе девушки стоят, выглядят так, будто только что из ночного клуба вернулись. Но нет, на ленточках бейджики висят, оказывается – консультанты. Одна меня просто наповал сразила – на голове белый  парик  как стог сена, волосы до попы болтаются, ресницы приклеены, макияж карнавальный, украшения нацеплены на все возможные места, штаны с дырками в обтяжку и каблуки сантиметров пятнадцать. Я к ней с некоторой опаской обратилась, ан, нет, любезно помогла. Если закрыть глаза, так и вообще вроде с нормальной девушкой разговариваешь. Но вид просто с ног сшибает.

     Недалеко от банка в тени мирта сидит нищий на корточках. В левой руке сигарета, держит он её двумя пальцами, а огонёк в зажатом кулаке спрятан. Сразу пришла в голову мысль, что был он в тех местах, где приходилось прятать огонёк сигареты…  У ног нищего стояла коробочка, в ней пяти- и десятишекелевые монетки. Недалеко от него  на тротуаре лежала монетка, один шекель. Маленькая, симпатичная, блестящая. Наверняка нищий её видел. Но поднять её было лень. Подумала, что в Израиле даже нищие ленивые. Как и все израильтяне. Бельё с верёвки упадет, никогда не станут поднимать, легче пойти новое купить. Помню, в автобусе мой муж протянул водителю сто шекелей, мелочи не было,  а билет стоит четыре шекеля десять агорот. Водитель махнул рукой, едь, мол,  так, без билета. Ему лень было сдачу считать.

     Нищий курил сигарету и аккуратно прятал разгорающийся огонёк в кулаке. И тут его окликнул неряшливо одетый мужчина: «Эй, Гофман!» «Гофман» лишь слегка встрепенулся, но головы не повернул. «Вот ты умный, немец, - продолжал мужчина, - скажи, зачем мы живём?» «Гофман» лишь сильнее сжал кулак с горящим огоньком. И тут мужчина пропел: «А мы лежим на склоне холма… Кверху ногами на склоне холма»… «Гофман» съёжился и ниже опустил голову. Ну, это уж слишком, подумала я, вспоминая фильм «Брат» и свернула в сторону набережной.

     Я шла по аллее эвкалиптов и глубоко вдыхала воздух, наполненный эфирными ароматами, чуть сладковатыми и, будто бы осязаемыми, кажется, можно потереть рука об руку и на ладонях останется аромат эвкалипта. Вообще Израиль пахнет кошками и фалафелем. Кошки живут везде, в каждом городе, на каждой улице, в каждом дворе. И фалафель готовят почти на каждом углу. Но мой город пахнет эвкалиптами, розмарином, миртом и майораном, слегка напоминающим запах полыни.

     Аллея эвкалиптов заканчивалась у самого моря, где происходило смешение запахов солёной воды, водорослей и ароматов эвкалиптов, превращаясь в аромат счастья…

     На набережной увидела автобус, из которого шумно и весело выпрыгивали девушки в хиджабах. Видимо, их привезли на прогулку из какой-то арабской деревни.  «Девушки ли?» - подумала я. Ведь в арабском языке слово «девушка» отсутствует. До двенадцати лет она девочка, после двенадцати – женщина… Ещё у арабов есть обращение «как ты себя чувствуешь?» только мужского рода.  Я как-то поинтересовалась, а как это будет женского рода. Но оказалось, такого обращения женского рода не существует. Ибо никому не приходит в голову спросить, как чувствует себя женщина… И мне стало жалко арабских девочек-женщин…

     Свернула в город уже почти не ориентируясь и почти не понимая, куда я иду. Вышла на какую-то небольшую площадь. И тут недалеко от меня остановилась маршрутка. Я подошла и спросила водителя, куда он едет. Он назвал город, но я не поняла, а переспрашивать было лень. Да и какая разница… Я села в маршрутку на переднее сиденье, водитель подождал минут пять, пока придут ещё хотя бы два-три пассажира, и мы поехали.

     К счастью, мы заехали очень далеко, как раз туда, куда мне надо было. Сначала мы ехали по равнине, и лишь вдали возвышались горы Галилеи с маленькими деревушками у подножий. Потом мы ехали по холмам, дорога петляла, кружилась серпантином, то спускаясь, то поднимаясь всё выше, пока мы не поднялись на вершину холма. В маршрутке осталась я одна. Водитель обернулся ко мне и сказал, что дальше - вниз, обратно. Я вышла.

     Я оказалась в каком-то селении. Узкие улочки, низкие дома с черепичными крышами, сады, оливковые рощи, за ними снова холмы, поросшие хвойными лесами. И тишина. И смешанный аромат цитрусовых и хвойных деревьев. Я шла, осторожно ступая, не желая нарушать гармонию. Не видно было ни людей, ни машин. Вдали залаяла собака и тут же смолкла. Тишина стояла такая, что я слышала биение сердца и своё дыхание. Я замерла, не смея нарушить тишину и не в силах оторвать взгляд от синего неба и яркого солнца, от зеленых холмов, слегка затуманенных подвижным густым горячим, почти осязаемым воздухом, местами притененных низко проплывающими пушистыми белыми облачками.  Аромат счастья разливался по моим венам. Душа наполнялась покоем и гармонией.  «Гофман» не ответил на вопрос, зачем мы живем. Но я знаю. Я хочу просыпаться и видеть зеленые холмы, море вдали, погружаться в эту звенящую тишину, вкушая, как мёд, ароматы леса, наполняя свою душу гармонией и счастьем…

     Мне захотелось пить.  Я сорвала лимон с ветки, свисающей над дорогой, надкусила его, в рот брызнул кислый ароматный сок. Люблю. Я шла по дороге, петляя вместе с ней, спускаясь и поднимаясь, снова спускаясь, пока дорога не влилась в шоссе. Я шла вдоль шоссе,  совсем не заботясь о том, как буду добираться до дома, пока не наткнулась на автобусную остановку. Присела в ожидании автобуса на скамейку, всё еще погружённая в свои мысли и ощущения, стараясь не расплескать то зыбкое ощущение гармонии и счастья, посетившее меня на вершине холма…


     Уже смеркалось, когда я пришла домой. Едва открыла дверь в подъезде, как запел мой телефон голосом Криса Ри. Значит, звонит Франческа. Я только успела сказать «да, моя дорогая», в ответ услышала крики, стоны и плач одновременно. Моя подруга кричала, смешивая русские и итальянские слова о том, что он бросил её, ушел… Я ничего не понимала. Пока я поднималась в квартиру, Франческа прооралась и до меня дошло, что она говорит о своём муже. Я не верила, что он мог её бросить. «Прошу тебя, дорогая, успокойся и расскажи, что произошло», - попросила я её.  Мы разговаривали более часа. Выяснилось, что муж её и вправду ушёл. Но не к другой. Он погиб в автокатастрофе. 

     Я включила компьютер и купила билет в Рим. Через два дня я встречала рассвет в Тоскане. На веранде у Франчески. Созерцая окрестные зеленые холмы, рассечённые квадратами виноградников и отдельно стоящими, как свечи, кипарисами…

     Я проснулась в четыре утра по сформировавшемуся в последнее время в Израиле режиму сна, несмотря на то, что мы с Франческой разошлись спать в час ночи. Дом Франчески с оливковой рощей и виноградниками располагался на холмах, вокруг простирались такие же виноградники, отдельно стоящие дома и кипарисы, как свечи, украшающие горизонтальный пейзаж.

     Люблю я это время суток, когда все ещё спят, природа дремлет, происходит эффект синергии и кажется, весь мир принадлежит только тебе, и ты ощущаешь себя частью природы, и в этом есть гармония и почти счастье.

     Я любовалась этими бескрайними холмами, слегка затуманенными голубой утренней дымкой, напоенными свежестью и восхитительными ароматами, а в голове кувалдой стучали слова Франчески: "Он изменял, изменял!"

     Я прошла мимо благоухающих утренней нежностью  разноцветных мирабилисов  по тропинке, усыпанной пурпурными лепестками  бугенвиллеи  мимо полоски дурманящего базилика и тимьяна в дальний угол сада, где среди старых маслин спряталась каменная беседка со сводчатой крышей, отделанная травертином. Эту беседку я вымолила у Валерио в свой прошлый приезд, даже эскиз нарисовала. Ему понравилось, оставалось привезти камень и найти мастера.

     А потом я нарисовала ему грот. Этот грот давно жил в моей голове, я мечтала сделать его ещё в Сочи, но не сложилось, и я таскала его за собой по разным странам. Грот занимал слишком много места в моей голове, и надо было как-то от него избавиться. Место справа от беседки показалось мне идеальным, а убедить Валерио исполнить эту затею не составило труда. Мы вырыли глубокую яму, дно и стены выложили камнями. Потом нашли мастера, который ругался дурными словами, увидев мои рисунки, однако постоянно восклицал "белло", "перфеттаменте", "молто  бене", "сплендидо" (красиво, идеально, здорово, великолепно). Мастер притащил электрический движок, кучу железа, какие-то цепи, пружины, подшипники, металлические пластины и даже лёгкие ажурные неглубокие пластиковые поддоны, которые, как он признался, где-то стырил. Эти поддоны крепились к пластинам, установленным по принципу лопастей мельницы. Стоило нажать на кнопочку, "мельничка" вращалась и снизу поднимался поддон с холодной бутылкой вина. В освободившийся поддон погружалась очередная бутылка и "мельничка" ехала дальше. Над гротом возвышался шкаф со стеклянными полками разной величины. В шкаф было подведено освещение, там хранились бокалы, кофейные чашки, турки, газовая горелка, некоторая посуда, и конечно была подведена вода. Когда идея была исполнена, мы её успешно протестировали. Все просто визжали от восторга, а мастер смотрел на меня с нескрываемым восхищением.

     Конечно, это была моя блажь. Бутылки в грот погружали уже охлажденными, но грот хотя бы сохранял температуру и не надо было бегать каждый раз к холодильнику. И красиво было. Шкаф снаружи тоже был отделан травертином и рядом с беседкой смотрелся вполне гармонично. Да и удобно было; Франческа не вставая открывала дверцу, нажимала на кнопочку и вынимала очередную бутылку вина, стоило лишь протянуть руку.

     На неделю мы с Франческой зависли в "бермудском треугольнике" между домом, беседкой и гротом с вином. Мы даже еду себе не готовили. Но она всегда была на нашем столе. Я сначала не понимала, откуда все это берётся, всякие аранчини, ньокки под грана падано, фриттата, полпеттоне, каччиаторе, всегда свежие, горячие и изумительно вкусные. Но потом заметила, как только еда или вино заканчивались, Франческа молча давила пальцем на телефон и тут же сбрасывала звонок. А через некоторое время появлялся садовник Роберто с корзиной разнообразной еды и корзиной вина. Вино Роберто молча погружал в прохладный грот. Корзину с едой, покрытую льняным полотенцем, ставил на стол. Потом менял грязную посуду на чистую, приносил из холодильника ледяную минеральную  воду, открывал очередную бутылку какого-нибудь санджовезе, кьянти или монтепульчано, разливал вино по бокалам, варил нам кофе, целовал Франческе ручку, бросал на меня скорбный взгляд и молча удалялся. Я каждый раз, глядя в его черные глаза, пыталась зацепить и удержать этот взгляд, но он ускользал, неуловимый и быстрый, и как бы извиняющийся.

     Франческа делала глоток вина, потом глоток кофе, бросала в рот кубик пармиджано, прикуривала очередную сигарету и продолжала плакать, размазывая слезы и сопли по красивому лицу. Ей надо было выплакаться и выговориться, а я была благодатной жилеткой. Будучи знакомой с Франческой почти двадцать лет и зная её жизненный девиз "уж если я чего задумал, я выпью это обязательно", я понимала, она должна была высказать все, что накопилось в последнее время. От меня требовались уши, эмпатия и свободное время, чем я и обладала в полной мере.

     А дело в том, что после внезапной смерти Валерио Франческе, хочешь-не хочешь, а пришлось заниматься семейным бизнесом. Вообще-то Валерио, как и Франческа, работал в киноиндустрии, а виноградник, винодельня, маслины, перешедшие Франческе от её родителей, живущих во Флоренции - это хобби супругов, переросшее в маленький бизнес, где хозяйничал управляющий Антонио, ему помогал Роберто и ещё несколько рабочих. Но незадолго до гибели Валерио Антонио был уволен и Франческе предстояло разобраться в разных вещах, понять схему бизнеса, да и зарплату рабочим надо было платить, а Франческа не вникала раньше в эти тонкости. Роберто посоветовал Франческе открыть компьютер мужа и найти там нужные контакты, схемы, графики.

     Франческа и открыла. На свою беду. "Представляешь, - говорила она мне, - я наткнулась на письма некой женщины. Я сначала не придала этому должного значения, но письма повторялись. И я стала их читать".

     В письмах с неким флером сообщалось о своей жизни, о работе, о планах, рассказывалось о проблемах. Что самое интересное, Валерио с энтузиазмом отвечал на них.

    - Вот послушай, что она пишет, эта Бэлла, какое ужасное грозное имя, - Франческа открыла компьютер и начала читать. - "Привет. Сижу на работе. Поругалась с начальником. Он не хочет повышать мне зарплату. А у меня стиральная машина сломалась. Но разве он это поймёт? Да и в отпуск хочется. Хотим поехать с подругой в Испанию. Или лучше в Италию? Как ты думаешь? Скоро обеденный перерыв, пойду в наше кафе. Помнишь "наше" кафе? Там сейчас работает новый бариста, такой красавец! Глазки мне строит. Не пропадай! Пиши..."

     Франческа сделала глоток вина, её красивое лицо исказила гримаса страдания, она взмахнула рукой и воскликнула:
    - И что он ей ответил? Этой Бэлле! "Привет! С начальником будь корректна, иначе повышения зарплаты не видать. Стиралку я тебе купил, надеюсь, тебе понравится. Доставка будет послезавтра с шести до десяти вечера, будь дома. Испания или Италия? Нууу... Тебе решать. У меня сейчас много работы... Хочу в наше кафе, я бы этому бариста... И помни, красавцы только разбивают сердца! Пиши..."

     Франческа захлопнула ноутбук, встала со стоном, взяла бокал вина и вышла из беседки. Она ходила среди оливковых деревьев, цепляясь за стволы, спотыкаясь о выступающие из земли корни. Её сарафан зацепился за сучок, Франческа дернула изо всей силы, на платье образовалась огромная дыра. Обессилев, она упала на траву, прислонилась к дереву и со стоном выдохнула: "У них "наше" кафе... Твою мать... Это что значит? Что каждый раз, когда он летал в Москву, они встречались в этом кафе? Он ей стиральную машину купил... Ну, ты подумай... И она с ним на "ты". А ведь она младше его на 23 года! По какому праву она с ним на "ты"?

     Я присела рядом с моей несчастной любимой подругой, так остро переживающей эту боль, пытаясь найти какие-то утешительные слова, но кроме "вот гад, мерзавец", на ум ничего не приходило. И все же я сказала ей:
    - Послушай, Франческа, может он с ней не спал, ты ведь больше всего этого не хочешь? Возможно, это было романтическое увлечение. Знаешь, у мужчин в этом возрасте бывает потребность, ну... как бы подпрыгнуть, как писал Довлатов, как подпрыгивает боксёр после нокаута, чтобы показать, что ещё жив. Вот и мужчины, убеленные сединами, скачут, как молодые козлики, доказывая самим себе, что ещё способны, что нравятся женщинам.
    - Да лучше бы он переспал и забыл! Но это шесть лет длится!
    - Не читай больше. Хватит себя травмировать. Негативные эмоции тебя разрушают.
    - Поздно. Я уже все прочитала.
    - Послушай, я не могу в это поверить. Он тебя очень любил. Это было видно невооружённым глазом. Он весь светился, когда смотрел на тебя, когда говорил о тебе. Я не думаю, что он искал что-то лучшее. Красивее тебя не найти. У тебя фигура юной девушки. Тебя часто принимают за сестру твоей дочки. Семья у вас была идеальная. Это так, дурь какая-то на мужика накатила. Может, романтики захотелось, какой-то тайны, мужчины часто хотят иметь хоть маленькую, но тайну, хоть ерунду какую-нибудь, но скрыть. Но любил-то он тебя.
    - Тогда зачем все это?! - Закричала Франческа. - Вот послушай, что он ещё ей пишет!

     Она встала с травы и направилась к беседке. Платье снова за что-то зацепилось, Франческа рванула его и часть подола упала к её ногам. И тогда она взяла телефон и впервые обратилась к Роберто вербально да ещё на русском языке.
    - Принеси мне новое платье! - И добавила по-армянски, - инч? (что?), - но ответ слушать не стала, бросила телефон и потянулась к ноутбуку.

     Я взяла свой бокал вина и села напротив. Надо сказать, мы уже неделю упражнялись в винопитии, но опьянеть так ни разу и не удалось, настолько высок был эмоциональный накал.

    - Вот послушай. Это о том времени, когда мы отдыхали на озере Гарда, помнишь? Ты тогда с нами была, вспомни, как мы веселились. Как мы ездили в парк Гардаленд, как катались вокруг озера на машине, а потом на пароме, как ездили на рыбалку, которую он сам и организовал, а потом готовили рыбу, катались на паровозиках, ездили на термы, поднимались к облакам в горы, где от высоты и близкой пропасти дух замирал... и как мы были счастливы, как мне казалось... А он ей в те дни писал: "Я на озере. Сегодня ездил добывать рыбу. Так себе занятие. Небо голубое, вода мокрая. Вода - твоя стихия. Вот бы тебе сюда, ты бы получила удовольствие. А у меня с собой электронная книга, в ней много букв, она меня и спасает".

     Франческа отшвырнула ноутбук и потянулась к дверце грота. Извлекла кьянти и опять заплакала. Пока я открывала вино, она прорыдалась и просморкалась в оторванный от подола кусок ткани. Потом оторвала ещё кусок платья, оросила его минеральной водой и, промокнув глаза, положила ткань на лицо, стихла. Потом воскликнула, срывая тряпочку с лица:
    - Вода - это моя стихия! Моя! Это мне он говорил эти слова! Мне! Как он мог?.. Он и ей их говорил... И он пишет "я на озере". "Я!" Как будто он один там и ему страшно скучно. У него ведь и книги с собой не было. И в других письмах он всегда писал "я", как будто меня рядом нет.
    - Вот мерзавец! - Не удержалась я.

     Наконец пришёл Роберто. Он истолковал просьбу Франчески буквально, поехал в магазин и купил ей два платья. Одно длинное белое, второе голубое короткое. Оба были хороши. Франческа хотела переодеться здесь же, в беседке, но я отправила её в дом. Очень мне хотелось остаться с садовником наедине.

     Ах, этот загадочный молчаливый садовник...  Я наблюдала, как он варит кофе на газовой горелке и в который раз пыталась зацепить его взгляд. И когда Роберто поставил передо мной синюю потертую старую-старую кофейную чашку, я сказала по-русски: "Я такую чашку видела у моей подруги в Сочи..." Роберто молча склонился ко мне, чтобы налить кофе, я слегка прикоснулась к его руке и тихо  спросила по-армянски: "Робик-джан, инчес карцум, Италиан э лавэ  те Айастан э?" (Как думаешь, Италия лучше или Армения? , арм). Роберто от неожиданности расплескал кофе и рассмеялся.
    - Ты меня узнала? Наконец! Я ждал этого!
    - Что значит узнала? - удивилась я, - я неделю за тобой наблюдаю. Итальянцы точно так кофе не варят, а вот армяне - да. Итальянцы вообще не умеют варить кофе так, как у нас на Кавказе.
    - Но как ты догадалась?
    - Говорю же - кофе! И ещё я слышала, как ты воскликнул "ай кез гехецкуи" (какая красавица, арм), когда я вышла голая из комнаты (о, эта моя привычка ходить голой по дому...), а ты стоял у окна. Да и потом, твоя наглая армянская морда сразу  показалась мне родной и близкой. Хотя, не зная, тебя легко можно спутать с итальянцем. Даже моего сына итальянцы несколько раз принимали за итальянца. Когда мы с ним катались на великах, у него спрашивали, как проехать куда-то-там, а он отвечал "нон парли итальяно" (я не говорю по-итальянски ), они не верили.

     Робик засмеялся, чиркнул зажигалкой, зашипело синее пламя, он поставил на огонь маленькую турку.

    - Вот сравни, как варишь кофе ты, а как итальянцы. Ты наливаешь холодную воду, вовремя помешиваешь, дважды опускаешь пенку, а потом аккуратно разливаешь по чашкам, вращая турку, чтобы пенка попала в каждую. Я тоже так варю и люблю, чтобы кофе был с пенкой. А итальянцы? Боже мой, разве они так умеют? Они вообще чаще пользуются гейзерной кофеваркой. И пролитый кофе ты вылил за борт, он был уже без пенки, это тоже чисто по-армянски. И турка у тебя правильная, медная, с узким горлышком, только в таких получается высокая пенка.

     Роберто сел напротив с чашечкой кофе и спросил улыбаясь:
    - Так ты меня не узнала?
    - А должна была?
    - Ты знаешь деда Каро?
    - Каро?.. В Сочи? Дед моей подруги Ашхен?
    - Да. Помнишь его юбилей? Лет пятнадцать назад. Его праздновали в ресторане на Красной Поляне.
    - Да, помню. Там, как всегда, были самые близкие, человек двести.
    - Да-да. Нет такого человека, который осмелился бы не почтить своим вниманием уважаемого Карапета Ашотовича. Ты была среди гостей внучки, а я был среди родственников из Армении. И я тебя там видел. Ты совсем не изменилась с тех пор. Мне казалось, ты меня тоже видела.
    - Робик-джан, я тебя умоляю! Конечно, ты выделяешься из толпы своей внешностью, но там было двести человек и среди них стооолько красавцев, у меня глаза разбегались, - пыталась пошутить я.
    - Тогда нам имеет смысл познакомиться!

     Роберто встал и протянул мне красивую загорелую руку. Его ладонь была тёплая, сильная, она источала тонкий аромат кофе и легкого парфюма. Я не удержалась и после рукопожатия потёрла пальцами свой нос, чтобы сильнее почувствовать его запах. Кажется, он понял и засмеялся:
    - Роберто. Можно просто Робик... Как ты уже сама догадалась.

     Так Роберто превратился в Робика из Араратской долины.

     После легализации Роберто мне стало легче. Оказалось, он много про меня знает. А в прошлый мой приезд мы с ним разминулись в два дня, он улетал в Армению по делам диаспоры.

     Мы мило с ним беседовали, когда средь маслин замелькал белый силуэт Франчески. Она вернулась в белом платье умытая и причесанная. Увидев, что мы общаемся, она улыбнулась. Это была первая улыбка на её прекрасном лице за все это время. И я не могла не сказать ей:
    - Франческа, какая ты красивая! Как идёт тебе это платье! Давай ты уже закончишь страдать. Ты ведь уже не о нем плачешь. Ты плачешь о себе. Ок, ок! Ещё несколько дней, а потом ты начнёшь новую жизнь в этом новом белом платье!

     Я обняла её и поцеловала куда-то в ухо, запутавшись в её длинных волосах, пахнущих лавандой и корицей, при этом шепнула кое-что про Роберто. Франческа удивленно вскинула брови и засмеялась. О, Боги! Что может лучше всего привести женщину в чувство? Стоит немножко посплетничать о другом мужчине, и женщине уже легче.

     Роберто меня поддержал, налил вино в бокалы и предложил выпить за новую жизнь, Франческа даже как будто обрадовалась, а я сказала Роберту:
    - Робик, джанигас, ты такой душка, ты купил отличное платье! Скажи, а если я немножко поплачу и изорву в клочья своё платье, ты купишь мне такое же?
Роберто засмеялся:
    - Приступай немедленно! И даже можешь не плакать!

     Засмеялась и Франческа. И я уже подумала, что эмоциональный пик пошёл на спад.

     Роберто откланялся, пообещав вскорости принести нам горячую еду из ресторана и пригрозив, что ежели что... позвонит дочке Франчески.

    - Кстати, - спросила я, - а как там Лючия? Когда она приедет? Я соскучилась.
    - Она звонила вчера ночью. Может быть завтра. Или послезавтра...

     Лючия, дочь Франчески и Валерио, изучала историю искусств в университете Ка Фоскари в Венеции, вела богемную жизнь, но имела лицензию и время от времени проводила экскурсии для русскоязычных и англоговорящих туристов. У неё был жених, длинноволосый черноглазый красавец Лоренцо, они снимали квартиру в Сиене и собирались вскоре пожениться.

     Лючия была очень похожа на Франческу. Обе высокие, стройные, их часто принимали за сестёр. И все же Лючия больше походила на бабушку Наринэ, маму Франчески, особенно характером, такая же неуверенная в себе, но вместе с тем парадоксально решительная, когда дело касалось жизненно важных моментов.

     Наринэ была родом из сирийских армян. Её мама, бабушка Франчески, во время геноцида армян в Османской Империи была переправлена в Сирию. Таким же образом попал в Сирию и дедушка, где они встретились и поженились. В Сирии родилась Наринэ и её многочисленные братья и сестры. Когда Наринэ достигла прекрасного возраста, брат познакомил её с французским армянином, который сразу влюбился в красавицу Наринэ. Вся семья решила, что это выгодный жених и надо выходить замуж. Наринэ некоторое время размышляла, но, понимая, что это верный шанс выбраться из Сирии, отчаянно приняла предложение.

      Семья собрала ей приданное - немного золота, у кого что было, три старинные синие кофейные чашки и старинная медная турка. Потом пришла соседка - древняя чёрная старуха и принесла медный таз. Она сказала, что её семья сто лет варила харису в этом тазу, и если Наринэ будет делать то же самое, мир и покой будет в её семье. Так Наринэ и отправилась в Париж с медным тазом и прочим богатством. А потом и вся семья выбралась из Сирии. Кто-то оказался в Америке, кто-то так же покорял Францию, кто-то осел в Армении, некоторые в Абхазии, а после войны с Грузией перебрались в Сочи. Где я и подружилась с моей драгоценной Лилитой, отец которой оказался братом Наринэ, то есть дядей Франчески. А Лилита  и Франческа, стало быть, двоюродные сестры. И в каждом доме у них есть одна старинная синяя кофейная чашка...

     Французские родственники Наринэ не приняли. Свекровь откровенно издевалась, сестры смеялись над манерой одеваться, покладистым характером и медным тазом, который никак не способствовал крепости союза. Муж оказался тряпкой, защитить её не смог. Одна радость была - одинокие прогулки по парижским улицам. Там Наринэ и познакомилась с итальянцем. Скоропостижно влюбилась и сбежала с ним в Италию, оставив в качестве откупа свекрови золото, а мужу медный таз. Но турку и кофейные чашки забрала с собой.

     Итальянец оказался ереванским армянином, этническая справедливость была восстановлена, и вскоре у них родилась Франческа.

     Тот, кто не страшится потерять меньшее, потом получает большее. Супруги жили в мире и согласии, Наринэ была любима и счастлива. Они много работали и многого добились. Франческа росла в любви и заботе, получила хорошее образование и после окончания университета работала искусствоведом.
Замуж она не спешила, имела особый дар радоваться жизни во всех её проявлениях, а годы шли...

     В традиционных армянских семьях про дочек говорят: "Главное, не передержать!" Восемнадцать лет исполнилось, свою первую любовь встретила, хватит гулять, вперёд, замуж. Франческа была "передержана" во всех смыслах. Отец говорил ей: "Если тебя никто не крадет, укради сама!"

     Но судьба все же готовила Франческе встречу с мужем и через какое-то время закинула её в киноиндустрию. И на кинофестивале в Москве подбросила ей Валерку. В прямом смысле.

     Франческа стояла возле кинотеатра "Ударник" в ожидании своего спутника. И тут, зацепившись за бордюр, к её ногам упал мужчина. Упал и лежит лицом вниз, не шевелится. Неловкая ситуация. Мужчина медленно повернулся на спину, посмотрел на Франческу и подполз ближе к её ногам. Лежит. Затем внезапно сделал жест рукой, будто поднимает подол и заглядывает Франческе под юбку. И хотя Франческа была в брюках, она инстинктивно сделала жест рукой, будто одергивает несуществующий подол юбки. Мужчина засмеялся и сказал: "Только не говори, что ты не понимаешь по-русски, иначе я не смогу на тебе жениться". Как потом выяснилось, это было совсем необязательно, ибо Валера говорил на английском, французском, испанском и итальянском.

     Потом были безумные две недели в Москве. Работа на фестивале, а Валера тоже там работал, чередовалась с ресторанами, прогулками по старой Москве и бесконечными разговорами. А потом... Спустя какое-то время Франческа привезла Валеру в Италию и сказала родителям: "Вот, украла. Вернее, подобрала. На дороге лежал". Отец крякнул: "Хех... Армян там не валялось?..Ладно, нашу породу не испортить". И благословил.

     Франческа в белом платье выглядела сногсшибательно, но она, естественно, этого не могла осознать. Она молча курила, погрузившись в свои мысли, и я понимала, о чем она думает. Я открыла дверцу грота и нажала на кнопку. Загадала желание: если выползет кьянти, она перестанет плакать. Но из глубины грота выплыло санджовезе. Ладно, все равно ей надо исстрадать всю свою боль, выпить ее до дна. Я разлила вино по бокалам. Франческа сделала глоток и потянулась к компьютеру.

    - Вот, посмотри, что она ещё пишет: "Варлуша, привет! Я сегодня ушла с работы пораньше. Позвонили нижние соседи, сказали, что у них в ванной с потолка капает. Я вызвала сантехника. Пока он ремонтировал, я смотрела на него и думала, может мне выйти замуж за сантехника?.."

     Франческа захлопнула ноутбук, взмахнула руками и воскликнула:
    - "Варлуша"! Черт возьми! "Варлуша"!! Его так называли только родители и близкие друзья детства! Только самым близким людям он позволял так себя называть! Значит, он её в это посвятил... Но это предательство!

     Да, действительно, я тоже не ожидала такого от Валерки. Франческа встала, сняла туфли, бросила их под стол и пошла босиком по траве. Я подумала, что она сейчас изорвёт и это платье, а оно было такое красивое. Я пошла вслед за ней, пытаясь её утешить, повторяя все её ругательства в адрес Валерио, а сама мысленно отправляла его в ад. Внезапно Франческа остановилась и почти шепотом спросила:
    - И знаешь, что он ей ответил? Он написал ей, что если вдруг у неё сломается проводка, ей придётся искать мужа-электрика, поэтому замуж надо выходить за такого, как он, универсального мужчину. Похвалил себя. Или предложил?? И ещё, я посмотрела по датам, он писал ей и встречался с ней, когда я лежала в больнице, когда болела моя мама, когда были проблемы у Лючии, он никогда не отменял командировки и попивал с ней кофеёк в "нашем кафе", когда я лежала под капельницей... Он предавал меня...Я жила с предателем...

     Мне вдруг стало страшно. Вот так живёшь, любишь, доверяешь, а человек, самый близкий человек, самый родной, пишет письма какой-то Бэлле, когда ты идёшь в ванную или, стоя к нему спиной, готовишь ему завтрак. Он ведёт двойную игру, а ты об этом даже не догадываешься.

    - Послушай, - спросила я, - а что бы ты сделала, если бы узнала об этом раньше?
    - Я бы его убила. Я ведь верила ему. А все оказалось non е vero (неправда, ит). И вся наша жизнь non e vero.
    - Вера - это когда лень проверить? Или вера - когда не хочешь знать правду? Как ты верила?
    - Понимаешь, я ему доверяла. Он никогда не давал повода для ревности. Мы часто ездили в командировки, случалось и врозь ездить. Но никогда мне даже в голову не приходило ни одной мысли на эту тему.
    - А ты допускаешь, что люди могут ошибаться? И умный человек имеет право на ошибку. Дай ему это право. Ну, снесло мужику голову, произошло затмение, они не способны себя контролировать в такой ситуации. И потом, на расстоянии женщина выглядит совершеннее. Возможно, она стерва распоследняя, а он её идеализировал. Понапридумывал себе всякого и верил в это.
    - Я не могу сейчас. Я не могу смириться. Не могу понять, как он мог... На фотографиях она выглядит молодой и грустной. Вот бы увидеть, какая она на самом деле...
    - Нет! Только не это! И вообще...Это все уже случилось. И ничего не изменить. Тебе придётся осознать, что это произошло. Но! Это уже в прошлом! Это было вчера. А сегодня нет ни его, ни её. Ты свободна от них. И тебя уже никаким боком не касается их тайна. У тебя два варианта: либо ты принимаешь эту ситуацию, осознаешь, что это произошло, оставляешь её в прошлом и начинаешь новую жизнь, либо ты не понимаешь-не принимаешь-не прощаешь... и продолжаешь страдать. И твоя жизнь превращается в ад. Ты становишься законченным невротиком, только невротики меряют свою жизнь количеством страданий; ты живёшь прошлым, уверенно движешься в сторону депрессии, погружаешься в состояние ангедонии, а там и до психушки недалеко. Тебе это надо?
    - Нет. Но мне страшно...
    - Ничего. Это пройдёт. Главное, отделить прошлое от настоящего. И жить настоящим. Вырви этот лист из книги своей жизни, сожги его, забудь и больше не перелистывай. Ты ведь писала свою книгу жизни о счастье...

     Мы вернулись в беседку и выпили вина. Я ещё некоторое время нудила про прошлое и настоящее, что психически здоровый человек меряет свою жизнь счастьем, а не страданием, что страдания изматывают душу... А Франческа тем временем открыла ноутбук и воскликнула:
    - От неё пришло письмо! Она ведь ещё не знает! Она не знает, что его уже нет... Всего одно предложение. "Когда ты прилетишь?" Она не спрашивает, прилетит ли он, она спрашивает, когда...

     И Франческа мгновенно отбивает ответ: "Скоро! Скоро прилечу! Жди меня!"
И смотрит на меня, широко распахнув глаза, а я читаю у неё на лбу бегущую строку: "Я знаю, что надо делать!"

     К счастью, пришёл Роберто с корзиной горячей еды, и мысль Франчески временно застряла в её красивой голове. В этот раз Робик остался с нами на обед, он пытался развлечь нас последними новостями, потом высказал мысль, которая постоянно крутилась и в моей голове:
    - Франческа, тебе надо изменить обстановку, надо уехать куда-нибудь. На время. Ты отвлечешься, увидишь, что жизнь продолжается.

     Я его поддержала. Предложила полететь со мной в Израиль. Но Франческа воскликнула:
    - Нет! Только не Израиль! Там отвратительный климат. Вы хотите к моему аду добавить ещё и климатический ад? Я этого на вынесу.

     Тогда я предложила поехать к моим друзьям в Германию. Или в Польшу, у моей подруги там дом в лесу. Но и эти предложения не вызвали у неё энтузиазма.
    - Может на термы? - Неуверенно спросила я. - Ты ведь любишь. И пора уже отползать от грота.

     И тут позвонила Лючия. Сказала, что скоро приедет. Я обеспокоенно спросила:
    - Ты говорила ей что-нибудь ?
    - Нет ещё.
    - И не говори. Ни в коем случае! Вы были для неё идеальной парой. Нельзя обманывать доверие. Её мир разрушится. А ведь ей ещё свою семью строить.
Роберто меня поддержал, и Франческа, подумав, согласилась.

     К счастью, Лючия приехала со своим женихом. Они плавно подкатили к дому в красном родстере Альфа Ромео без крыши. Я любовалась молодой красивой парой и отличной машиной, а потом сказала:
    - Все правильно! Если бы я жила в Италии, я бы тоже поддержала отечественного производителя и купила бы себе Альфа Ромео. К черту Мерседес! Если итальянские полицейские даже преступников возят на Альфа Ромео!

     Лючия перевела жениху мою реплику, он ещё не говорил по-русски, но, думаю, у него ещё все впереди. Лоренцо засмеялся и поаплодировал моей такой не новой мысли.

     В присутствии Лоренцо Франческа держала себя в руках. Мы все обнялись, поплакали, нервы у всех были ни к черту. Потом перешли к разговорам и планам на будущее. Лючия тоже настоятельно рекомендовала маме переключиться на что-то позитивное. Нам надо было найти источник положительных эмоций. Однозначно стоило на время покинуть дом и беседку, обильно политые слезами Франчески.

     Утром мы кинули в машину купальники, я отвоевала у Франчески место за рулём, мы уже почти тронулись, но она сказала, что кое-что забыла и вернулась в дом. А я уже догадалась, что она могла забыть... Когда она подошла к машине с ноутбуком, я строго сказала ей, что я сейчас переломаю, растопчу, перееду и сожгу этот компьютер. Франческа опустила голову и глубоко вздохнула. Она отнесла ноутбук в дом, но к машине вернулась с хитрой улыбочкой.

     Почти три недели мы катались с Франческой по Тоскане. Ночевали в разных городах в маленьких гостиницах или у друзей Франчески. Купальный сезон на морях уже закончился, но дни были солнечные, мы купались в горячих источниках, погружаясь в природные джакузи, наслаждаясь окрестными видами. Ходили босиком по траве, много времени проводили на природе. Гуляли по атмосферным улочкам древних городов, обладающих неповторимым средневековым шармом. Разговаривали на нейтральные темы, сознательно обходя больные воспоминания.

     Но на пятый день Франческа спалилась. Я застукала её в ванной, яростно молотящую по телефону сообщение. Оказалось, она взяла с собой телефон мужа, включила его и обнаружила в соцсетях сообщения от Бэллы. Она ответила на все от имени Валерио. Бэлла продолжала писать, Франческа отвечала. Франческа задавала каверзные вопросы, Бэлла подробно отвечала. Бэлла мечтала встретить Новый год с Валерио, и "Валерио" отвечал, что постарается прилететь. И, видимо, Франческа где-то перегнула с эмоциями. На почту пришло письмо от Бэллы: "У меня такое ощущение, что в соцсетях пишешь не ты"... В ответ Франческа злорадно рассмеялась: "Ха-ха-ха! Милая, а ты думаешь здесь пишу Я?!" Потом сказала: "Достаточно. Надо взять паузу". И выключила телефон.

     Я была удивлена и не могла понять, что так повлияло на Франческу: термальные источники с целебной водой, изумительная природа Тосканы или эта дурацкая переписка? Она стала спокойной, не плакала, не вспоминала мужа. Но я видела, она что-то замышляет, а потому спросила:
    - Интересно, как ты с ней собираешься Новый год встречать?
    - Пока не знаю, - задумчиво ответила Франческа...

     Мы вернулись домой поздним вечером и сразу пошли спать. В сторону беседки даже не посмотрели.  А  утром пришёл Роберто и сообщил, что скоро летит в Армению. Франческа вскинула голову и вопросительно на него посмотрела.
Роберто обреченно добавил:
    - Да. Через Москву.
    - Отлично! - Воскликнула Франческа.
    - Ты уверена?... - Безнадёжно спросила я.
Вопрос, собственно, был риторический. Я ведь помнила её девиз "Уж если я чего задумал, я выпью это обязательно".

    - Ты встретишься с ней в Москве. Прилетишь и назначишь ей свидание. Возьмёшь с собой телефон Валеры, будешь писать от его имени.
    - Нет. У меня в Москве дел на два дня, потом я должен лететь в Ереван на пару недель. Но к Новому году я вернусь в Москву, давно обещал племянникам и сестре встретить Новый год с ними.
    - Ещё лучше! Вот на Новый год и встретишься с ней.

     Роберто обреченно вздохнул. А Франческа принялась разрабатывать стратегию операции под названием "Привет из прошлого". Она пролистала переписку, на всякий случай выписала, в каких местах они чаще всего встречались, какие рестораны и кафе посещали. Набросала план действий и даже составила фразы, с которыми Роберто должен обращаться к Бэлле от имени Валеры.

     Франческа уже не походила на обиженную женщину. Она больше не истерила, не предавалась мрачным воспоминаниям. Кажется, она осознала произошедшее и теперь у неё была одна цель - посмотреть глазами друга на эту женщину, понять, чего она хотела, может быть, как-то реабилитировать Валерку и забыть все это. Она не собиралась мстить, она лишь хотела получить сатисфакцию за свои страдания. Но ситуация в какой-то момент вышла из-под контроля и понеслась вопреки всему прямо к вратам ада.

     Роберто прилетел в Москву и написал Бэлле, что освободится только к Новому году. Бэлла возжелала встретиться немедленно. Можно после работы пойти в ресторан. Просто поужинать. "Я так давно тебя не видела", - добавила она. Пришлось сказать ей, что вечером Валера должен выехать в Питер. Но она настаивала, предложила встретиться в "том самом" ресторане, это "близко и всем удобно".

     "И что я должен делать? Где этот "тот самый" ресторан? И вдруг она позвонит?" - написал Робик Франческе.

     "Роби, Роби! Не суетись! Предложи ей свой вариант! Она согласится, если так настаивает. Скажи, что оплатишь ей такси. Пригласи её в итальянский ресторан на Цветном бульваре. В конце-концов сам поужинаешь, ты же любишь вкусно поесть. Звонки не отменяй, если позвонит. Скажешь... Ну, что говорят мужчины в таких случаях... Не слышал, было шумно, телефон без звука...  Да, не забудь выключить звук в телефоне!"- Написала Франческа и вытерла пот со лба. Руки её дрожали.

     Робик написал Бэлле, что времени мало, ему удобно встретиться на Цветном, сказал, что оплатит ей такси  и предложил подняться на второй этаж ресторана. Сам приехал раньше, ему предложили столик в уютном затенённом углу на втором этаже. Он сделал заказ и глубоко вздохнул.

     Посетителей в зале было мало. Тихо звучала музыка, на столах горели свечи, было тепло и уютно. За окном гудел ветер и мела метель. Робик давно мечтал оказаться в Москве зимой, погулять по снежным улицам, пообщаться с сестрой. Если бы не эта дурацкая затея Франчески, он бы сейчас и гулял с сестрой. Но он не мог отказать Франческе, столько раз она его выручала, вытаскивала из разных передряг...

     Робик уже почти закончил свою трапезу, когда в зал вошла Бэлла. Роберт сразу её узнал. Она нервно оглянулась, официант проводил её к столику у окна. Позиция Роберта была удобна, он незаметно сделал несколько фотографий и отправил Франческе, подписал: "Пришла. Что делать дальше?"

     Франческа рассматривала её фотографии без каких-либо эмоций. Потом сказала:
    - Недовольная какая-то.
    - Ха! А с чего ей быть довольной? - Спросила я. - Мужчина пригласил её в ресторан, а сам опаздывает.
    - Ну, не он её пригласил, а она его. Так что пусть ждёт.

     Бэлла достала телефон и потыкала в него пальцем. На телефон Валеры пришло сообщение: "Где ты? Я уже сижу на втором этаже". Роберт не стал отвечать сразу, сделал паузу, а потом написал: "Я мчусь! Попей пока кофе". Через некоторое время официант принёс ей кофе. Роберт сделал несколько фотографий и отправил Франческе, подписав "Что дальше?" Франческа уныло рассматривала фотографии. Видно было, что ситуация не доставляет ей удовольствия. Написала Роберту: "Ну, поговори с ней. Спроси, зачем он ей сдался?" На телефон Валеры пришло сообщение от Бэллы: "Поговори со мной, пока мчишься". Роберт ответил ей: "Зачем он тебе сдался?" Потом спохватился, удалил и написал снова: "Скажи, зачем я тебе нужен? Ты ведь знаешь, я женат..."

     Бэлла нервно открыла сообщение и долго его читала. Потом положила телефон на стол и обхватила голову руками. Сделала глоток кофе. Посмотрела в окно. За окном бушевала метель. В свете фонаря снежинки, как мотыльки, исполняли танец смерти. Бэлла написала: "Да, ты говорил, что у тебя есть жена и дочь. Но никогда ничего не рассказывал о них".

     Роберт сидел в тени, и Бэлла не обращала внимания на него. Его собственный телефон лежал на столе, а телефон Валеры он держал на коленях, так и писал откинувшись на спинку кресла: " А разве о них надо что-то рассказывать?"

     Франческа нервно написала: "Ну, что там происходит?" Роберт ответил: "Мадам скучает. Сейчас пойду с ней знакомиться". Франческа даже подскочила от этих слов и быстро написала: "Не шути так со мной! Ты разговариваешь с ней? Что она хочет?" Роберт устало вытянул ноги и откинулся на спинку кресла. Глубоко вздохнул... Потом написал: "Замуж мадам хочет! Шучу. Слушай, Франческа, тлен, все тлен. И жизнь тлен. Всем плохо. Женщина живёт надеждой. Мужчина живёт своей ленью. Женщина ждёт, надеется, что мужчина сделает какой-то шаг, предложит ей место под своей шкурой в пещере... А ему просто лень. Лень даже двигаться. Мужчина, как ленивый лось, может пободаться немного, но подождёт, пока самка сама его выберет. Франческа, даже испорченные часы дважды в сутки показывают правильное время. Твоя жизнь сейчас надломилась, но я верю, что ты увидишь какой-то знак, жизнь тебе подскажет, как жить. Может я уже пойду? Я съел невкусную "итальянскую" еду, выпил невкусный "итальянский" кофе в московском "итальянском"ресторане..."

     Франческа ответила: "Иди", - и заплакала.

     И тут на телефон Валеры пришло сообщение от Бэллы: "Хорошо. Не рассказывай. Я и так все знаю. Когда ты будешь?" Роберт быстро ответил: "Подхожу! Закажи что-нибудь. Может ризотто, вино... И для меня тоже".

     Бэлла подозвала официанта и сделала заказ. Через некоторое время официант принёс несколько блюд и бутылку кьянти. Налил ей вино в бокал. Бэлла пила вино и смотрела на телефон. Поковыряла вилкой в тарелке. Что-то съела.

     Роберт смотрел на неё и думал: "Ну что ж ты такая дуреха...Тратишь свою жизнь на бесперспективные отношения. Ждёшь чего-то...Неужели тебя жизнь ничему не научила?" Потом взял телефон и написал ей: "Бэлла! Бэлла! Извини! Я не успеваю на поезд! Я забыл о разнице во времени! Я все перепутал! Прости! Мне надо бежать на вокзал!"

     Бэлла прочитала сообщение и уронила вилку. Закрыла лицо руками. Долго так сидела. Потом взяла бутылку и обильно полила вином все блюда. Позвала официанта и попросила счёт. Потом взяла телефон и написала: "Варлуша, хорошо. Я ничего не успела заказать. Встретимся позже".

     "Господи, какая дура...", - подумал Роберт.

     Он вышел вслед за ней. Внизу, одеваясь, она уронила шарф. Роберт поднял шарф и помог ей одеться. Роберт был очень красивый мужчина и, наверное, ни одна женщина не могла равнодушно пройти мимо. Зацепилась и Бэлла. Она явно нервничала, теребила пуговицы, уронила перчатку. Роберт поднял перчатку и посмотрел ей прямо в глаза. Бэлла, волнуясь, сказала:
    - Спасибо... Скажите...  Скажите, почему мужчины такие... такие неправильные?..

     Робик прикоснулся к её руке и, глядя в глаза, ответил:
    - Глупо всегда поступать одинаково, но каждый раз ожидать другого результата. Ищите правильного мужчину.

     Бэлла странно на него посмотрела и вышла на улицу. Мела метель. Бэлла закуталась в шарф и побрела в сторону метро.

     Через полчаса на телефон Валеры пришло сообщение: "Варлуша, я жду тебя на Новый год".

     Роберто позвонил в полночь. Он долго и беспощадно рассказывал Франческе подробности встречи. Разбил вдребезги мою теорию о романтическом увлечении. Провёл аналогию с рыбой-прилипалой. Сказал, что дамочка, видимо, нуждалась в моральной и материальной поддержке. Не забыл упомянуть, что мадам заурядной внешности. В конце добавил:
    - Я хотел её немножко проучить несостоявшимся ужином. Нормальная женщина после этого сказала бы "да пошёл ты..." Или она необучаема, или он ей очень нужен. Надо проверить. Мне уже самому интересно.
    - А мне уже неинтересно. - Ответила Франческа. - Не пиши ей больше. И не встречайся.
    - Ок. Тогда я полетел дальше. Вернусь в Москву накануне Нового года.

     Франческа пожелала ему удачной поездки, выключила телефон и без сил упала на диван. Она уже сама пожалела о содеянном, слишком много сил было потрачено на эту историю и, как теперь виделось, впустую. Сейчас она понимала, что должна была взять себя в руки и постараться все забыть. Я её утешила, сказав, что я верю в осмысленность всего происходящего с нами. Во всем, что делается, есть смысл. И что если бы она этого не сделала, жалела бы потом всю жизнь. И продолжала страдать. А сложившаяся ситуация с Бэллой начала вытеснять боль потери.

     Мы выпили с ней вина и вместе отправились в душ. Так хотелось смыть с себя что-то липкое... Мы стояли рядом под тёплыми струями воды, пили вино и повторяли: "Все тлен, жизнь - тлен, мы - тлен, любовь - тлен, мир - тлен..." Потом мы начали смеяться. Потом обрызгали себя и все вокруг флердоранжем, надели одинаковые новые пижамы - подарок нам от Лючии, зажгли ароматные свечи, включили блюзы и до утра танцевали. В пижамах.

     А потом нам жалко стало наших сил, энергии, потраченных на страдания, уходящих вникуда. А ведь Рождество в Италии - удивительно красивый праздник, длящийся целый месяц, это время волшебства и ожидания чуда. Мы и так уже пропустили День непорочного зачатия, когда зажигаются гирлянды и рождественские елки, в церквях проходят праздничные мессы, во время которых молятся и восхваляют Святую Деву Марию, мы не праздновали Santa-Lucia - день святой Лючии, а это нечестно по отношению к дочери.

     Все улицы были украшены разноцветными огнями, на площадях стояли великолепно украшенные елки, выставки Presepe, которые иллюстрируют сцену рождения Иисуса Христа. Отовсюду доносились ароматы сладкой выпечки и жареных каштанов, терпкого мускатного глинтвейна и граппы. В Сочельник надо было ехать во Флоренцию и провести день с родителями Франчески. Надо было жить.

     Роберто вернулся в Москву за четыре дня до Нового года. Ему уже было любопытно, как поведёт себя дальше эта женщина. Вечером он включил телефон Валеры и увидел пять пропущенных звонков от Бэллы. И сразу же раздался очередной звонок. Роберт подождал, когда закончится вызов и написал ей: "Извини, мне сейчас неудобно говорить". Сразу пришёл ответ: "Варлуша, давай встретимся завтра в нашем кафе". Роберт собирался посвятить этот день семье сестры, купить всем подарки и совсем не хотелось тратить время на эту невменяемую женщину. Он написал: "Завтра я буду занят. Давай послезавтра". Она ответила: "Послезавтра у меня корпоратив. Но мы сможем встретиться в полдень в нашем кафе и договориться на вечер. После корпоратива можем поехать в ту гостиницу, где были в последний раз". Роберт простонал: "Ооо..." Потом удалил и написал: "Хорошо. Я постараюсь".

     Наутро Роберт отправился на Новый Арбат. В студенческие годы Новоарбатский гастроном был любимым магазином у студентов. В нем всегда царил какой-то праздничный дух. Особенно перед Новым годом. Ещё от самого входа окутывал аромат цитрусовых, исходящий от обилия грейпфрутов, лимонов, апельсинов, мандаринов и каких-то экзотических фруктов. Там всегда покупали на праздничный стол кубинский ром и португальский портвейн. Роберт и сейчас хотел ощутить это праздничное беспокойство. Но перестроенный гастроном, превратившийся в тривиальный Торговый дом, разочаровал Роберта.

     Он прогулялся по Старому Арбату, дошёл до метро и поехал в университет, где преподавала его сестра. Вместе они до самого вечера бродили по улицам и площадям празднично украшенного города.

     Роберта уже тяготила эта ситуация, он не знал, как её завершить, настойчивость Бэллы провоцировала его на резкость. Он даже хотел позвонить ей и рассказать правду. Но понял, что не сможет. А потому не ответил, когда Бэлла написала: "Варлуша, сегодня в 12.30 в нашем кафе".

     Роберт вспомнил Валеру, плеснул в бокал коньяку и подумал: "Есть многое на свете, друг... Валерио... Да, брат, влип ты, ну точно рыба-прилипала. Ок, будет ей встреча, раз она так настаивает".

     Без десяти час пришло новое сообщение: "Я сижу в кафе. Ты скоро будешь?" Роберт сделал паузу, потом написал: "Бэлла, ничего не получается, я очень занят. Давай встретимся вечером после твоего корпоратива". Она сразу ответила: "Хорошо. Я сообщу тебе заранее, когда освобожусь".

     Уже наступил вечер. В Москве рано темнеет зимой. Мела метель. Дворники чистили дорожки. Было что-то таинственное и тревожное в этих снежных сумерках. Пришло сообщение: "Я освобожусь через час. Ты приедешь за мной на Войковскую?" К черту на рога, подумал Роберт, через весь город ехать... Погуглил, нашёл недалеко от дома сестры гостиницу. Скинул ей локацию и написал: "Ты приедешь в Беляево. Возьми такси. Я оплачу. Встречу тебя у гостиницы". Женщина не возражала против поездки через весь город с севера на юг...

     Прошёл час. Тишина. Прошёл ещё час. Роберт подумал, корпоратив затянулся, народ гуляет. И тут сообщение, Бэлла в панике пишет: "Я не знаю, что мне делать! Я не могу найти свои сапоги! Они остались в кабинете, который кто-то закрыл на ключ! И почти все уже ушли!" Ок, будут тебе новые сапоги, решил Роберт. Написал ей: "Надеюсь, туфли у тебя есть? Вызови такси. Остановишься за сто метров до гостиницы. Здесь есть магазин. Купим тебе сапоги". "Хорошо", - ответила Бэлла. И через некоторое время: "Я еду".

     Роберт прикинул время и через полчаса вышел на улицу. Он встал на перекрёстке, откуда просматривались обе улицы. Мела метель. На улице было сумрачно, безлюдно и тревожно. Мимо проехало такси. Еще немного, машина притормозила и остановилась. Из неё вышла женщина в белом пальто и туфлях. Она растерянно топталась на дороге не зная, куда идти. Достала телефон. Написала: "Я недалеко от аптеки. Где ты? Куда мне идти?" Роберт ответил: "Ты проехала лишние сто метров. Иди в сторону аптеки. За ней магазин. Я иду тебе навстречу".

     Роберт достал свой телефон и написал Франческе: "Пришли мне фото могилы Валеры. С табличкой". Франческа удивилась, но нашла фото и отправила Роберту.

     Балансируя, Бэлла медленно шла по скользкому тротуару. Остановилась, написала: "Где ты? Здесь темно и скользко..." Роберт ответил: "Здесь я. Скоро будем вместе. Видишь меня? Я машу тебе рукой". Роберт издали помахал ей рукой. Бэлла увидела и тоже помахала в ответ. Она прошла ещё немного, потом остановилась и позвонила. Роберт отклонил звонок и написал: "Ну, иди же, иди ко мне. Ты так хотела быть вместе". И послал ей фотографию могилы Валеры.

     Женщина долго всматривалась в телефон. Потом вскрикнула, взмахнула руками и упала в снег на обочину.

     Роберт повернулся и пошёл домой. Его ждал праздничный ужин.

     Около полуночи Роберт прогулялся по той самой улице. Было темно, безлюдно и тихо. Мела метель. В снегу он обнаружил красную туфельку. Сделал фото и пошёл домой.

     В два часа ночи на телефон Валеры пришло сообщение от Бэллы: "Кто ты?" Роберт вынул сим-карту, сломал её, открыл окно и выбросил в снежную ночь. Потом подумал, растоптал телефон Валеры и отправил его туда же.

     Утром Франческа  открыла сообщение от Роберта - фото красной туфельки в снегу и подпись: "Вот все, что от неё осталось. Забудь все. Вычеркни из жизни".

     Франческа, рождённая в Италии, прекрасно понимала, что именно это могло означать. Она позвонила Роберту и прокричала в трубку:
    - Роби! Что ты с ней сделал? Смертная казнь в Тоскане была отменена в 1786 году!

     Роберт спокойно ответил:
    - Не волнуйся, от этого не умирают. Она мне ночью сообщение прислала.

     В венах Франчески бурлила кавказская кровь на вулканическом итальянском замесе. Она даже не пыталась бороться с эмоциями. Она кричала, смешивая итальянские и армянские слова. Но этот красивый негодяй своим бархатным голосом ласково произнёс:
    - Успокойся, моя дорогая подруга. Так надо. Это должно стать уроком для неё.

     Видимо, у Роберта были свои счёты с женщинами...

     А может за Валеру было обидно. Роберт слышал, как Валера с кем-то весьма эмоционально разговаривал по телефону в тот день, когда случилась авария, кому-то не советовал прилетать в Италию. Роберт не задавал никаких вопросов и не делал никаких выводов. Может и вообще ничто ни с чем не связано. Мне он об этом сказал спустя год. Франческа до сих пор не знает.

     Ураган в душе Франчески слегка утих, когда Роберту все же удалось сквозь эту бурю донести до неё, что по большому счёту инициатива исходила от женщины, именно это он и хотел выяснить, чтобы хоть как-то реабилитировать своего друга. Не знаю, насколько Франческе стало легче от этого, может ли это вообще стать утешением. Мужчина ведь не козлик, чтобы его на верёвочке можно было в постель затащить.

     Мы пропустили тот момент, когда наступил Новый год. Мы его не встретили. Всем было плохо. Просто отвратительно. Наипаршивейше. Orribile. Мы сидели в темноте на диване и пили caffe coretto. То есть, кофе и граппу. Франческа смахивала бессильные тихие слёзы и, прижимая руку к сердцу, бормотала: "Orribile... Orribile... Orribile..." (ужасно, ит.)

     Потом Франческа сломала об колено ноутбук Валеры и выбросила его в заброшенный колодец. Принесла видеокамеру, которую Валера возил с собой. Включать не стала, опасаясь увидеть там что-то "не то". Грохнула её об камни, собрала осколки и отправила вслед за ноутбуком в колодец.

     В три часа ночи пошёл дождь, превратившийся в ливень с грозой и молнией. Небо стонало и плакало. Буря в душе Франчески постепенно стихала.

     В шесть утра мы вышли на веранду. Было тихо и туманно. И вдруг откуда-то донеслось... "Танго смерти" Вагнера. Это было вполне уместно.

     Роберт возвращался в Италию в четверг.

     Я купила билет на день раньше и улетела в Тель-Авив.

 
                Кше ану бану (иврит) -  когда мы пришли, было так.


   Одного художника попросили нарисовать картину, но поставили условие – ни в коем случае не рисовать в левом верхнем углу голубых бабочек. Целый месяц художник пытался выполнить работу, но кроме голубых бабочек в левом верхнем углу так и не смог ничего изобразить.  Мой ассоциативный ряд услужливо мне подсунул в качестве бабочек роман Эфраима Севелы «Попугай, говорящий на идиш».  Как ни билась я, но повествование, напрямую связанное с попугаем, назвать иначе не смогла.

 ***

     - Аааткррой! Аааткрррой, тваю мать! Аткрой! Аааткрррой! Ссс…

     Я проснулась и посмотрела на часы. Четыре утра.  Кто-то продолжал стучать в окно и при этом грязно материться. Я вспомнила, что живу на четвертом этаже. От удивления и любопытства я даже не смогла рассердиться на столь раннее и наглое желание пообщаться. Подошла к окну и отодвинула штору. На подоконнике сидел огромный зеленый попугай. Он в бешенстве долбил по оконной раме и пытался клювом разорвать сетку, которая не позволяла ему войти в комнату. И при этом непрерывно произносил всякие непотребности.

     - Откуда ты прилетело, чудо пернатое? Тебя выгнали из дома за плохое поведение? – Я приоткрыла сетку и протянула к нему руку. Птичка не испугалась и, отступив два шага вправо, продолжала истошно орать.
 
     - Аааткрррой! Ааткррой дверррь! Аааткрой, тваю мать!

     - Ломишься в окно, а просишь открыть дверь? Ну и стучал бы в дверь! Слабо? Давай потише, а то соседей перебудишь.  – За окном простиралась узкая улочка старого Тель-Авива. Окна в ближайших домах были закрыты. Откуда он прилетел? И что теперь делать? И кто был его хозяином? Кто научил эту птичку так изощренно материться?  Видимо,  этого доброго человека частенько не пускали домой!

     Я положила на подоконник кусочек яблока. Птичка недоверчиво покосилась на меня, повернувшись семитским профилем, потом подцепила яблоко огромным клювом и улетела, неспешно размахивая крыльями. А я решила воспользоваться случаем – ну когда еще кого-то выгонят из дома и какой-нибудь бешеный попугай постучит в мое окно? Я приготовила себе кофе, постояла с чашечкой у окна, глядя на узкую улочку и красивые дома, увитые разноцветной бугенвиллией   и решительно отправилась на море.
 
     В этот ранний час пляж казался пустынным, а море спящим; даже мелкой ряби не наблюдалось на зеркальной  поверхности воды. Надо сказать, что в ноябре спасатели уже не работают (кстати, ужасно скучная у них работа, особенно, когда никто не тонет – сидеть весь день на вышке и наблюдать, как плавают другие). Еще в начале октября они вынимают из моря свое имущество – тросы и поплавки, высушивают их на солнышке, прячут в подсобку, потом зачехляют спасательные вышки и отправляются в зимнюю спячку.  Поэтому в ноябре можно плыть в любом направлении, тонуть в любом месте, никто тебя не будет спасать, но и кричать «гверет**, вернись к берегу» никто не будет.  Поэтому я плыла, минуя скальные ограждения «лягушатника» прямо в открытое море. Я плыла, получая необыкновенное удовольствие,  кролем, брассом, на спине, под водой, не глядя по сторонам, в полной уверенности, что я одна во всем мире…

    Каково же было мое удивление, когда, вынырнув в очередной раз, я увидела недалеко от себя парочку.  Мужчина и женщина неспешно плавали и лениво переговаривались. На русском языке.  Он что-то у нее спрашивал, она лениво отвечала.  Он говорил, что сварил суп и купил вина, и надо бы поехать в обед в больницу навестить приятеля, выпить с ним вина, а то ведь шабат***, а он там один, нехорошо как-то…  Я поплыла в противоположную от них сторону, чтобы не мешать им, но мужчина уже заметил меня.   Он изменил курс и начал напевать «Подмосковные вечера».  Я молча плыла, никак не реагируя.  «А рассвет уже все заметнее»…  «Заметнее» -  он пропел улыбаясь и с выразительным вопросительным взглядом.
 
    Да, рассвет уже был обозначен взошедшим солнцем, но я молчала.  Он подплыл ближе и пропел вопросительно: «Песня слышится? Иль не слышится?» «Слышится, слышится», - сдалась я. «Ну, вот это другое дело! Нефиг шифроваться, - засмеялся он, - я же знаю, что в это время могут плавать только НАШИ!  Да и романтиков, так далеко заплывающих,  я не видел среди местных  уже почти сорок лет».  «Местные  по пустыне бродят? А вы уже изжили в себе раба?» «Слушай, давай на «ты», - засмеялся он, - у нас тут нет обращения на «вы». Не возражаешь?» «Ладно, давай, - легко согласилась я,  несмотря на его почтенный возраст, - а ничего, что  твоя спутница  там одна плавает? Она не утонет?»  «Лена? Да нееее, что  с ней будет?  Приплывет. – И добавил неожиданно,- это моя подруга, я с ней в Тель-Авиве  живу».  Ага, подумалось, с Леной – в Тель-Авиве… «А меня Мироном  зовут.  А тебя?» «А я – Надежда».  «Рассказывай, что ты здесь делаешь». «Плаваю», - смеюсь я.
 
   Но Мирон не собирался отступать. Он позвал Лену, познакомил меня с ней, и мы, все дальше удаляясь от берега,  разговаривали, разговаривали…  Они меня настойчиво расспрашивали и сами не забывали рассказывать  о себе. Через час  я уже знала их общую историю и истории каждого в отдельности.  Я тут же была приглашена вечером в гости, где Мирон собирался прочесть  стихи и подарить мне свою книгу. Я подумала, что это бред какой-то… Встретить в море человека, который  пишет стихи… Пришлось сознаться, что я тоже пишу стихи и имею свою изданную книгу. Вот только в гости не могу пойти, поскольку вечером мне предстоит ехать в Модиин да еще такси надо как-то вызвать, поскольку шабат, и транспорт не работает.
 
   Мирон тут же повернул к берегу и, строя планы на вечер, обратился ко мне: «Деточка, тебе не надо заказывать такси, я тебя отвезу! Тем более, недалеко от Модиина живет моя жена, я давно собирался к ней заехать. А когда вернемся в Тель-Авив, ты подаришь мне свою книгу». Я не стала возражать, а Мирон, уже выйдя на берег,  уверенно продолжал: «Мы оставим тебе свое кресло, отдыхай, плавай, а после обеда созвонимся», - и Мирон с Леной достали телефоны, чтобы обменяться номерами. Черт возьми, думаю, это складное кресло не такое уж легкое, мне придется тащить его домой,  потом к машине… Тем более, что я на пляже не люблю ни сидеть, ни лежать; поплавала – и домой.  Попыталась было возразить, но Мирон точно знал, что мне так будет удобнее. Оставив мне пару яблок и кресло,  они направились к машине.  Я же, совершив еще один заплыв в море, побрела, громыхая креслом, по узким улочкам Тель-Авива.
 
     В назначенное время я пришла на площадь  и села недалеко от проезжей части. Именно села.  Глупо же  стоять, если у меня есть кресло.  Я сидела и смотрела в ту сторону, откуда должен был подъехать  Мирон. Важно было, чтобы он меня увидел и нашел место для разворота. Мимо проходили люди, с интересом поглядывая на меня.  Видно было, что некоторым тоже хочется присесть, но у них не было с собой кресел.  Мирон меня увидел и мигнул фарами. Я помахала ему рукой. Вдруг он совершил неожиданный маневр – резко развернулся через две сплошные, въехал на тротуар и с визгом затормозил в непосредственной близости от меня. Ничего себе, думаю, манеры! В Москве за такое полагается расстрел! И оглянулась в поисках полицейского.  Но человека в форме в обозримом пространстве не наблюдалось. Да и прохожие никак не реагировали. Ну ладно, думаю, значит все нормально. Мирон открыл багажник, кинул туда кресло и мои вещички, и мы помчались.

   Дороги были свободны, шабат все-таки, но на светофоре мы все же настигли пару машин.  Едва загорелся желтый, Мирон надавил на сигнал и отчаянно загудел, я от неожиданности вздрогнула. «Ты что такой нервный? – Спрашиваю. – Впереди всего две машины. Надо подождать всего лишь семь секунд».  «Здесь все нервные! И все сигналят, – отвечал Мирон. - Пускай поторапливаются!» Действительно, я потом заметила, что каждая секунда промедления у светофора вызывает бурю негодования, водители открывают окна, размахивают руками и отчаянно сигналят. «Слушай, - спрашиваю, - а как же здесь люди спят в окрестных домах?» «Ха! Запомни, деточка, в Израиле нет «внутренних перегородок», здесь все живут, будто в одной квартире одной большой семьей».  «Поэтому каждому начихать на своего ближнего?» «Не просто начихать, а…»

   И Мирон пустился в детальное описание своей жизни в Израиле. А я сижу и думаю, зачем я здесь, почему он все это мне рассказывает, почему везет меня куда-то к черту на рога… Внезапно включилась громкая связь и женский голос прощебетал: «Котик, ну где ты? У меня уже ужин готов!» «Уже еду! Я Наденьку везу, я тебе говорил! Мы только в Модиин на пару минут заедем. Жди!»

    Уже смеркалось, когда мы въехали в Модиин. Сделали пару кругов по городу в поисках нужной улицы и припарковались у синагоги. С балкона дома напротив нас окликнула Ася. Мы поднялись в квартиру, и Мирон познакомился с хозяевами. Оказалось, что раньше, в прошлой жизни, они все жили в одном подмосковном городе. Я уже ничему не удивлялась. Мирон с мужем Аси тут же начали искать общих знакомых: а ты этого знаешь… а ты этого помнишь… а что там сейчас… а где сейчас этот… а когда вы там были… а я… а мы… Нам с Асей  удалось недолго поговорить, и я, наконец, потащила Мирона к машине.
 
    Едва мы сели в машину, как снова включилась громкая связь: «Котик, ну где ты?» «Еду, еду, грей ужин, - отвечал ей Мирон, а мне сказал: - сейчас я тебя, деточка, повезу в эвкалиптовый лес! Ты должна подышать целебным воздухом! Тебе просто необходимо подышать! Тем более, это нам по пути».  Ну ладно, думаю, дышать - так дышать…  Он легко пересек встречку через две сплошные и свернул в лес налево. В густых сумерках грунтовая дорога была едва различима, но Мирон ехал уверенно, видимо, не в первый раз. На развилке у подножия горы он остановился. Выключил двигатель, открыл бардачок и вынул нож. Да какой там нож… Кинжал настоящий.  Мои ладони стали влажными, а в горле пересохло. Всё, приехали? Моя песенка спета?  Если он лев, а я газель, то у меня с ним одна задача – и ему и мне надо быть быстрее самой быстрой газели… Так думала я эти длинные пять секунд, пока Мирон пристегивал чехол с кинжалом к ремню на брюках. Он заметил мое недоумение и рассмеялся: «Это на всякий случай, вдруг какой дикий зверь…»
 
   Он тренькнул сигнализацией и направился в гору, увлекая меня за собой. Глаза еще не привыкли к темноте, луны на небе не было, других источников света тоже не наблюдалось; нас окружала непроглядная тьма. Я шла, спотыкаясь, пытаясь разглядеть силуэт Мирона впереди, но слышала только его голос.  А он все говорил, говорил… А я подумала: «Куда он меня ведет в такую темень? И какие тут дикие звери в этом рукотворном лесу?  Если только двуногие…»  Вдруг Мирон резко остановился и повернулся ко мне, я едва не налетела на него, а он засмеялся: «Не боишься? А вдруг заблудимся? Умеешь в лесу ориентироваться?» «Конечно, умею, - отвечаю бодренько, - там, где ёлка – это север, а где пальма – это юг».  Да, но тут растут одни эвкалипты. И нет шанса ориентироваться по коре деревьев. Кору они сбрасывают, когда им становится тесно в ней. Кора, высушенная солнцем,  свертывается и висит лохмотьями, потом падает на землю, и деревья стоят голыми с гладкими стволами небесно-голубых, иногда даже радужных оттенков.
 
    «Ты дыши, деточка, дыши. Тут воздух целебный. Тебе это полезно», - приговаривал Мирон и продолжал идти в гору. Я активно дышала, показывая, как наполняются мои легкие целебным воздухом.  И лишь краем уха слушала его речи. Он говорил непрерывно, ход его мыслей менялся спорадически, похоже, ему было все равно, о чем говорить. Я изредка реагировала на ключевые слова, вставляя короткие реплики, в которых он, пожалуй, тоже не нуждался. «Нобель? – Переспрашивала я. – Тот, который завещал свое огромное состояние умникам?  А знаешь, почему он учредил премии физикам, лирикам, химикам, медикам, даже эфемерным борцам за мир, но лишил математиков? Не знаешь? Возлюбленная подвела, любовник её был математиком. Такая подстава! Вот так этот  изобретатель динамита отомстил всем математикам».

   Я остановилась и прислушалась. Где-то высоко шелестели восковые листья эвкалиптов. Я подняла голову. И в этот момент из-за вершин деревьев появился свет, и через некоторое время выплыла луна. Луна осветила гору, по которой мы шли. Я посмотрела на Мирона – правую руку он держал на рукоятке кинжала. На всякий случай… А я подумала, что луна одинаково освещает путь, как жертве, так и хищнику. Мирон зловеще рассмеялся, повернувшись ко мне своим хищным профилем, и я вспомнила утреннего пернатого гостя. Какое сходство!

   «Мирон, скажи, ты ведь за эти сорок лет наверняка участвовал в посадке деревьев? Расскажи мне про эти леса».  Мирон воздел руки к небу и воскликнул: «А вы, горы Израилевы, ветви свои распустите…» (с)
 
   Страшно сказать, но распространиться эвкалиптам помогла малярия, косившая первых поселенцев в конце 19-го – начале 20-го века.  Большая часть страны была заболоченной. Люди массово гибли от малярии, дети часто не доживали до двух лет. И тогда уже знали, что эвкалипты осушают болота, а значит в них и спасение. И в 1888 году начались первые посадки. В районах Ришон ле-Ционе, Рош-Пине, Хадере, Петах-Тикве посадили более миллиона деревьев. А вместе с осушением болот погибли и личинки малярийных комаров. Потом начали сажать и засухоустойчивые виды, привезенные из разных климатических зон. Благодаря этому эвкалипты цветут в разное время года. И сейчас в Израиле известно более ста двадцати видов эвкалиптов! Оттого и воздух здесь чистый и целебный. А какие красивые эти деревья с их ровными, гладкими радужными стволами! И растут удивительно быстро. В первый год дерево вырастает до трех метров, а к тридцати пяти годам эвкалипт достигает размеров двухсотлетнего дуба. И по сей день ежегодно жители страны высаживают тысячи деревьев, превращая безжизненную пустыню в цветущий сад. Есть даже такой праздник Ту би-Шват, когда люди семьями, вместе с детишками, выезжают на природу и принимают участие в ежегодной посадке деревьев в лесу Еврейского Национального Фонда.
 
   Мирон как будто выдохся. Он прилег на землю, закинул руки за голову и закрыл глаза. А я представила себя парящей над лесом. И сверху я увидела в мягком лунном свете едва различимый одинокий силуэт пожилого мужчины. Он лежал,  не шевелясь, слившись с землей, о которой так восторженно говорил минуту назад. Одинокий и беззащитный. И тут я поняла, почему он меня возит туда-сюда, все рассказывает… Уши! Ему нужны свежие уши! Израиль – страна маленькая, и за сорок лет он наверняка поездил  по всем ушам. И с кем поговорить о наболевшем?

   Я тихонько окликнула его. Мирон грустно улыбнулся и открыл глаза: «Ты устала, деточка? Ты надышалась? Поедем к Оле?» Внизу в лунном свете поблескивала стеклами машина. Едва Мирон включил зажигание, как тут же по громкой связи  раздался женский голос: «Котик, ну где ты? Я уже дважды ужин разогревала!» «Через двадцать минут будем, - ответил ей «котик», а мне сказал: - Поедем другой дорогой. Через лес. Там должен быть выезд на шоссе». «Мирон, - спрашиваю, - а ты в курсе, что самая короткая дорога та, которую знаешь? Тем более, ночью в лесу». «Но ты же храбрая девочка, - засмеялся Мирон, - и умная – знаешь, как в лесу ориентироваться!» И поехал по едва различимой грунтовке, петляя по лесу и постоянно задаваясь вопросом, а правильно ли мы едем? Наконец фары осветили прямоугольную черную дыру под трассой. Нам оставалось нырнуть в этот тоннель, потом свернуть направо, проехать вдоль трассы метров сто-двести и выехать на шоссе. Элементарная развязка «бабочка», только в условиях бездорожного ночного леса.

   На самом деле все оказалось гораздо интереснее.

   -----
   *РусИт (иврит) - русский язык.
   **Гверет (иврит) - обращение к женщине, госпожа.
   ***Шабат (иврит) - суббота.

                Кше ану бану (иврит) -  когда мы пришли, было так.


  Вынырнув из тоннеля и проехав вдоль трассы метров пятьдесят, мы свернули налево. В лес. Потому что прямо дороги не было, а был довольно высокий холм, исполосованный корнями деревьев, камнями и буераками. Надо сказать, что в лесу дорога тоже была не ахти какая сказочная, прямо скажем, вообще не дорога, а черт те что. И метров через сто Мирон развернулся и поехал обратно. Вернувшись к тоннелю, он покружил на месте, освещая фарами лес, но ничего похожего на дорогу мы не увидели. Тогда он снова проехал вдоль трассы и опять свернул в лес. Покружил в лесу и выехал обратно. Дороги не было. Мирон чертыхался и уверял, что дорога была. Периодически звонила «кошечка», пытаясь выяснить, когда же этот блудный кот доберется до дома. А мы продолжали кружить по лесу…

    Потом меня осенило: «Мирон, у тебя же есть навигатор! Уж он-то нам подскажет, как выбраться из этого заколдованного леса!»  Мирон тормознул у подножия холма и включил навигатор. Он долго писал название Олиного города, сбрасывал, снова писал…  И я поняла, что он не может написать на иврите без ошибок! Боже мой… Сорок лет коту под хвост… Зачем он жил здесь эти сорок лет… Название города состояло из двух слов, я не расслышала, а переспрашивать было лень. Да и какая разница…  Очень хотелось подсказать забить в навигатор любой другой город, который пишется легко, Тель-Авив, например, или Хайфа, да хотя бы ближайший Модиин, нам бы только на шоссе выехать. Но я подавленно молчала. «Ничего, мы что-нибудь придумаем», - хорохорился Мирон. А я предложила: «Давай просто пять минут постоим молча и подумаем». Потом достала из сумочки свой телефон и включила музыку. Хорошо, что у меня в телефон закачано много музыки, она всегда меня спасала.

     Я опустила спинку кресла и закрыла глаза. Меня не пугала перспектива провести ночь в машине, меня вообще ничего не пугало, кроме высоты я ничего не боюсь, просто я не люблю, когда мне что-то непонятно. Потом я открыла глаза и, глядя на холм, произнесла уверенно: «Мирон, я думаю, что клиренс твоей машины позволит подняться на этот холм. Хоть твой внедорожник и «паркетный», ты сможешь это сделать! А сверху мы увидим, что нас окружает. Если и там дороги нет, ты сможешь вернуться задним ходом». А про себя подумала: «Боже, я же сейчас умру от страха!» Я ужасно боюсь таких крутых подъемов, если не я за рулем. Казалось, машина вот-вот перевернется. Я сидела, вцепившись в ручку двери закрыв глаза и бормоча ругательства. «Что ты говоришь, деточка?» - спросил Мирон. «Да так… Скороговорку вспомнила: еду я по выбоинам, из выбоин не выеду я…»  Мы поднялись на вершину холма. Я открыла глаза и увидела внизу шоссе.

   Всю дорогу до Олиного дома Мирон сокрушался: «Как же так? Что произошло с этой дорогой? Почему я ее не нашел, не заметил? Я же по ней ездил…» «Просто камни с тех пор выросли», - говорю…

   Мы вошли в квартиру, и Мирон представил меня своей жене. Оленька оказалась пышной улыбчивой женщиной с округлыми плечами и пухлыми ручками. Круглое лицо было сплошь усеяно веснушками, и не по возрасту озорная рыжая челка падала на глаза.  Она пригласила нас к столу, на котором уже стояли бокалы, вино и горячая курочка в огромной чаше. Но Мирон засуетился, забегал по комнатам, собирая какие-то вещи, крикнул откуда-то издалека: «Оленька, Наденька устала, пусть она приляжет отдохнуть», - и бросил Оленьке пару подушек. Оля ловко их поймала, положила на диван и предложила мне прилечь. Что за бред, думаю… Но возражать было бессмысленно, в этот день все знали, что для меня будет лучше. Я подчинилась. Оля принесла какую-то штуку и, протягивая ее мне, предложила: «Наденька, это массажер, его надо положить под спину вдоль позвоночника, он здорово расслабляет. Если тебе понравится, возьми его с собой, это хорошая штука». Бред какой-то… Лежу на подушках и на массажере. Оленька принесла бокал вина, стоит рядом, что-то рассказывает. Подошел Мирон с тоненькой книжечкой в руках: «Вот, нашел! Последний экземпляр! Сейчас я тебе его подпишу, но прежде прочту тебе стихи. У меня и песни есть! Но они еще в рукописи, потом спою тебе».
 
    Мирон, полистав книжицу, начал читать. Он читал вдохновенно.  Его голос взметнулся вслед за воздетой к небу рукой, зазвенел, потом задрожал и как будто скатился мелкими камешками в воду. Ощущение нереальности происходящего не покидало меня. Я лежала на подушках с бокалом вина в руках и наблюдала за этим сюжетом из космоса…  Вот наша сине-зелено-желтая планета…  Я раскручиваю её, словно волчок. Мелькают континенты, океаны... А я ищу  самый крупный на Земле Аравийский полуостров. Географически он расположен в Азии, а геологически на северо-восточной части древней Африкано-Аравийской платформы.  Я накрываю Землю ладошкой, останавливая её вращение…  А вот Синайский полуостров на границе Африки и Азии.  Увеличиваю масштаб…  Синайская пустыня переходит в Негев… Мертвое море… Холмы Самарии… Галилея… Где же этот маленький городок не-знаю-как-называется?  Еще увеличиваю масштаб… Появляются холмы, леса, дороги, строения… И вот дом, а в нем диван, и я лежу на диване, а рядом стоит какой-то совершенно незнакомый мужчина и читает мне свои стихи, воздев руку к небу… А его жена наливает вино в бокал… А я лежу на массажере… Я отматываю эту пленку назад, возвращая себя в космос, и снова вижу маленькую сине-зелено-желтую планету. Потом резко приближаю и вновь оказываюсь на диване в этой точке между Африкой и Азией… И мужчина читает стихи. Не сошла ли я с ума, думаю. Бред какой-то…

   Мои размышления прервались внезапно наступившей тишиной. Открылась дверь и вошла женщина в длинных одеждах. Она обняла Олю, потом Мирона, и они втроем начали говорить на языке жестов. Минут через пять снова открылась дверь и вошла еще одна женщина. Она словно повторяла первую и лицом, и одеждами. Скажем прямо, они имели абсолютное сходство. Она обняла только Мирона и присоединилась к беседе на языке жестов. Ну, это уж слишком, думаю. Я ущипнула себя, но ничего не изменилось. Мирон показал на меня и, видимо, представил. Я поднялась с дивана и поздоровалась. Мы поулыбались друг другу, на этом наши коммуникативные возможности закончились.

   Некоторое время я рассеянно смотрела в окно и не заметила, как вошла девочка  с автоматом. Она была худенькая, невысокого роста, рыжие волосы на макушке стянуты в хвост резинкой, лицо щедро усыпано веснушками. Открытый сарафан на тонких лямках оголял сутулую веснушчатую спину, на которой высоко сидели несвежие бретельки лифчика. Спереди из глубокого выреза неудержимо рвались наружу два упругих шарика. На правом плече висел автомат, он казался непомерно большим и тяжелым. Но девочка легко подскочила к Оле, потом повисла на шее Мирона, не снимая автомат. И защебетала, непрерывно жестикулируя левой рукой. «Внучки мои – солдатки, - почему-то во множественном числе сказал мне Мирон, - и говорящие,  в отличие от моих дочек. Только вот русского языка уже не знают». Я поздоровалась с ней на иврите, уж это я могу сказать. И вспомнила, как писал Довлатов, что по-английски он легко может сказать без малейшего акцента «хай». На этом наши коммуникативные возможности тоже закончились.  Девочка села за стол, поставив автомат между ног и зажав его коленями. Она брала руками курицу из чаши и с удовольствием поглощала мясо, обгладывая косточки. Автомат скользил, наклонялся, и она прижимала ствол щекой к плечу…

   В этот момент открылась дверь и вошла еще одна рыжеволосая  девочка с автоматом  в таком же сарафане и с бретельками лифчика на сутулой веснушчатой спине. Надо ли говорить, что она была точной копией своей сестры. Разными у них были только цветочки на сарафанах.
 
  В Израильской армии солдат отпускают домой на выходные, но с оружием расставаться им категорически запрещено. Даже если солдат идет с друзьями в кафешку или с девушкой в парке погулять, он обязан взять оружие с собой. Некоторые, правда, прячут его под диваном, не в каждом доме имеется оружейный шкаф…
 
   Вторая солдатка, повисев на шее деда,  присоединилась к сестре и, зажав автомат голыми коленками, принялась уплетать курицу.

   Меня начали терзать смутные сомнения. Я догадалась, что это были внучки от одной дочки, но ведь была еще и вторая дочка…  Мои сомнения развеялись немедленно, когда вошли еще две абсолютно одинаковые солдатки. Эти были без автоматов, но в военной форме и шлепанцах на босу ногу. Они были настолько похожи между собой и с теми двумя в сарафанах! Ущипните меня, скажите, что это сон! Такого количества клонов я еще не встречала.

   Внучки поели курочку, пощебетали, повисели еще раз на шее деда, видимо, он тут был редкой птицей и, громыхая оружием, «чао, чао», удалились. Мирон посмотрел на меня и рассмеялся.  «А? Что, полна впечатлений?» «Да уж, - говорю, - как вы так умудрились размножиться?» Оля разлила вино по бокалам и в который уж раз пригласила к столу. Мы долго неспешно ужинали, Оля меня расспрашивала, ей тоже интересно было поговорить с новым человеком.  Потом Мирон взял баул с чистыми рубашками, положил туда две книги и старую потрепанную школьную тетрадь, и мы вышли из дома. А мне было грустно  уходить от Оли.

   Когда мы сели в машину, я подумала, неужели этот день скоро закончится… Но Мирон бодро сказал: «А теперь мы едем к тебе! И ты подаришь мне свою книгу! А я тебе спою свои песни, я и тетрадь захватил». Да кто бы сомневался…  Включилась громкая связь и женский голос промурлыкал: «Зайка, ну где ты? Я уже заждалась». Я тихо сползла под кресло…

   Я была немного удивлена, но до Тель-Авива мы доехали без приключений. Поплутав по узким улочкам, мы нашли место для парковки и поднялись ко мне. Мирон, заинтересовавшись книгой, принялся ее листать, рассматривать фотографии, читать вслух стихи. На некоторых страницах было написано, что стихи можно спеть. Мирон воскликнул: «Йофи*! Давай споем!»  Я поначалу отнекивалась, но потом вспомнила, что это бесполезно, и запела. Мирон сначала послушал, потом подхватил, а в третий раз мы уже пели дуэтом. Перепев мои песни, Мирон открыл свою потрепанную школьную тетрадь и начал читать мне свои стихи. Потом перешел к песням.  Сидим на диване, песни поем… Бред.  Уж полночь близится…  Заверещал телефон, который Мирон на этот раз прихватил с собой из машины. Я не слышала, что сказала Лена, но, наверное, что-то про белое и пушистое. «Ладно, - говорю, - Зайка, все песни перепеты, книги подарены, день был дивный, спасибо тебе, а теперь поезжай домой, а то Лена тебе ушки-то поотрывает».  Мирон засмеялся, взял свою тетрадку, мою книжку, бормотнул «позвоню» и «спокойной ночи», и вышел, как в таких случаях говорят, в темную тихую ночь. А я стояла у окна, глядя на круглые плафоны фонарей, на одинокую фигуру, свернувшую за угол, и не могла поверить, что с четырех утра прошел всего один день…
-----
   *Йофи (иврит) - прекрасно.