Попугай, говорящий на русИт. Часть 1

 
                Кше ану бану (иврит) -  когда мы пришли, было так.


   Одного художника попросили нарисовать картину, но поставили условие – ни в коем случае не рисовать в левом верхнем углу голубых бабочек. Целый месяц художник пытался выполнить работу, но кроме голубых бабочек в левом верхнем углу так и не смог ничего изобразить.  Мой ассоциативный ряд услужливо мне подсунул в качестве бабочек роман Эфраима Севелы «Попугай, говорящий на идиш».  Как ни билась я, но повествование, напрямую связанное с попугаем, назвать иначе не смогла.

 ***

     - Аааткррой! Аааткрррой, тваю мать! Аткрой! Аааткрррой! Ссс…

     Я проснулась и посмотрела на часы. Четыре утра.  Кто-то продолжал стучать в окно и при этом грязно материться. Я вспомнила, что живу на четвертом этаже. От удивления и любопытства я даже не смогла рассердиться на столь раннее и наглое желание пообщаться. Подошла к окну и отодвинула штору. На подоконнике сидел огромный зеленый попугай. Он в бешенстве долбил по оконной раме и пытался клювом разорвать сетку, которая не позволяла ему войти в комнату. И при этом непрерывно произносил всякие непотребности.

     - Откуда ты прилетело, чудо пернатое? Тебя выгнали из дома за плохое поведение? – Я приоткрыла сетку и протянула к нему руку. Птичка не испугалась и, отступив два шага вправо, продолжала истошно орать.
 
     - Аааткрррой! Ааткррой дверррь! Аааткрой, тваю мать!

     - Ломишься в окно, а просишь открыть дверь? Ну и стучал бы в дверь! Слабо? Давай потише, а то соседей перебудишь.  – За окном простиралась узкая улочка старого Тель-Авива. Окна в ближайших домах были закрыты. Откуда он прилетел? И что теперь делать? И кто был его хозяином? Кто научил эту птичку так изощренно материться?  Видимо,  этого доброго человека частенько не пускали домой!

     Я положила на подоконник кусочек яблока. Птичка недоверчиво покосилась на меня, повернувшись семитским профилем, потом подцепила яблоко огромным клювом и улетела, неспешно размахивая крыльями. А я решила воспользоваться случаем – ну когда еще кого-то выгонят из дома и какой-нибудь бешеный попугай постучит в мое окно? Я приготовила себе кофе, постояла с чашечкой у окна, глядя на узкую улочку и красивые дома, увитые разноцветной бугенвиллией   и решительно отправилась на море.
 
     В этот ранний час пляж казался пустынным, а море спящим; даже мелкой ряби не наблюдалось на зеркальной  поверхности воды. Надо сказать, что в ноябре спасатели уже не работают (кстати, ужасно скучная у них работа, особенно, когда никто не тонет – сидеть весь день на вышке и наблюдать, как плавают другие). Еще в начале октября они вынимают из моря свое имущество – тросы и поплавки, высушивают их на солнышке, прячут в подсобку, потом зачехляют спасательные вышки и отправляются в зимнюю спячку.  Поэтому в ноябре можно плыть в любом направлении, тонуть в любом месте, никто тебя не будет спасать, но и кричать «гверет**, вернись к берегу» никто не будет.  Поэтому я плыла, минуя скальные ограждения «лягушатника» прямо в открытое море. Я плыла, получая необыкновенное удовольствие,  кролем, брассом, на спине, под водой, не глядя по сторонам, в полной уверенности, что я одна во всем мире…

    Каково же было мое удивление, когда, вынырнув в очередной раз, я увидела недалеко от себя парочку.  Мужчина и женщина неспешно плавали и лениво переговаривались. На русском языке.  Он что-то у нее спрашивал, она лениво отвечала.  Он говорил, что сварил суп и купил вина, и надо бы поехать в обед в больницу навестить приятеля, выпить с ним вина, а то ведь шабат***, а он там один, нехорошо как-то…  Я поплыла в противоположную от них сторону, чтобы не мешать им, но мужчина уже заметил меня.   Он изменил курс и начал напевать «Подмосковные вечера».  Я молча плыла, никак не реагируя.  «А рассвет уже все заметнее»…  «Заметнее» -  он пропел улыбаясь и с выразительным вопросительным взглядом.
 
    Да, рассвет уже был обозначен взошедшим солнцем, но я молчала.  Он подплыл ближе и пропел вопросительно: «Песня слышится? Иль не слышится?» «Слышится, слышится», - сдалась я. «Ну, вот это другое дело! Нефиг шифроваться, - засмеялся он, - я же знаю, что в это время могут плавать только НАШИ!  Да и романтиков, так далеко заплывающих,  я не видел среди местных  уже почти сорок лет».  «Местные  по пустыне бродят? А вы уже изжили в себе раба?» «Слушай, давай на «ты», - засмеялся он, - у нас тут нет обращения на «вы». Не возражаешь?» «Ладно, давай, - легко согласилась я,  несмотря на его почтенный возраст, - а ничего, что  твоя спутница  там одна плавает? Она не утонет?»  «Лена? Да нееее, что  с ней будет?  Приплывет. – И добавил неожиданно,- это моя подруга, я с ней в Тель-Авиве  живу».  Ага, подумалось, с Леной – в Тель-Авиве… «А меня Мироном  зовут.  А тебя?» «А я – Надежда».  «Рассказывай, что ты здесь делаешь». «Плаваю», - смеюсь я.
 
   Но Мирон не собирался отступать. Он позвал Лену, познакомил меня с ней, и мы, все дальше удаляясь от берега,  разговаривали, разговаривали…  Они меня настойчиво расспрашивали и сами не забывали рассказывать  о себе. Через час  я уже знала их общую историю и истории каждого в отдельности.  Я тут же была приглашена вечером в гости, где Мирон собирался прочесть  стихи и подарить мне свою книгу. Я подумала, что это бред какой-то… Встретить в море человека, который  пишет стихи… Пришлось сознаться, что я тоже пишу стихи и имею свою изданную книгу. Вот только в гости не могу пойти, поскольку вечером мне предстоит ехать в Модиин да еще такси надо как-то вызвать, поскольку шабат, и транспорт не работает.
 
   Мирон тут же повернул к берегу и, строя планы на вечер, обратился ко мне: «Деточка, тебе не надо заказывать такси, я тебя отвезу! Тем более, недалеко от Модиина живет моя жена, я давно собирался к ней заехать. А когда вернемся в Тель-Авив, ты подаришь мне свою книгу». Я не стала возражать, а Мирон, уже выйдя на берег,  уверенно продолжал: «Мы оставим тебе свое кресло, отдыхай, плавай, а после обеда созвонимся», - и Мирон с Леной достали телефоны, чтобы обменяться номерами. Черт возьми, думаю, это складное кресло не такое уж легкое, мне придется тащить его домой,  потом к машине… Тем более, что я на пляже не люблю ни сидеть, ни лежать; поплавала – и домой.  Попыталась было возразить, но Мирон точно знал, что мне так будет удобнее. Оставив мне пару яблок и кресло,  они направились к машине.  Я же, совершив еще один заплыв в море, побрела, громыхая креслом, по узким улочкам Тель-Авива.
 
     В назначенное время я пришла на площадь  и села недалеко от проезжей части. Именно села.  Глупо же  стоять, если у меня есть кресло.  Я сидела и смотрела в ту сторону, откуда должен был подъехать  Мирон. Важно было, чтобы он меня увидел и нашел место для разворота. Мимо проходили люди, с интересом поглядывая на меня.  Видно было, что некоторым тоже хочется присесть, но у них не было с собой кресел.  Мирон меня увидел и мигнул фарами. Я помахала ему рукой. Вдруг он совершил неожиданный маневр – резко развернулся через две сплошные, въехал на тротуар и с визгом затормозил в непосредственной близости от меня. Ничего себе, думаю, манеры! В Москве за такое полагается расстрел! И оглянулась в поисках полицейского.  Но человека в форме в обозримом пространстве не наблюдалось. Да и прохожие никак не реагировали. Ну ладно, думаю, значит все нормально. Мирон открыл багажник, кинул туда кресло и мои вещички, и мы помчались.

   Дороги были свободны, шабат все-таки, но на светофоре мы все же настигли пару машин.  Едва загорелся желтый, Мирон надавил на сигнал и отчаянно загудел, я от неожиданности вздрогнула. «Ты что такой нервный? – Спрашиваю. – Впереди всего две машины. Надо подождать всего лишь семь секунд».  «Здесь все нервные! И все сигналят, – отвечал Мирон. - Пускай поторапливаются!» Действительно, я потом заметила, что каждая секунда промедления у светофора вызывает бурю негодования, водители открывают окна, размахивают руками и отчаянно сигналят. «Слушай, - спрашиваю, - а как же здесь люди спят в окрестных домах?» «Ха! Запомни, деточка, в Израиле нет «внутренних перегородок», здесь все живут, будто в одной квартире одной большой семьей».  «Поэтому каждому начихать на своего ближнего?» «Не просто начихать, а…»

   И Мирон пустился в детальное описание своей жизни в Израиле. А я сижу и думаю, зачем я здесь, почему он все это мне рассказывает, почему везет меня куда-то к черту на рога… Внезапно включилась громкая связь и женский голос прощебетал: «Котик, ну где ты? У меня уже ужин готов!» «Уже еду! Я Наденьку везу, я тебе говорил! Мы только в Модиин на пару минут заедем. Жди!»

    Уже смеркалось, когда мы въехали в Модиин. Сделали пару кругов по городу в поисках нужной улицы и припарковались у синагоги. С балкона дома напротив нас окликнула Ася. Мы поднялись в квартиру, и Мирон познакомился с хозяевами. Оказалось, что раньше, в прошлой жизни, они все жили в одном подмосковном городе. Я уже ничему не удивлялась. Мирон с мужем Аси тут же начали искать общих знакомых: а ты этого знаешь… а ты этого помнишь… а что там сейчас… а где сейчас этот… а когда вы там были… а я… а мы… Нам с Асей  удалось недолго поговорить, и я, наконец, потащила Мирона к машине.
 
    Едва мы сели в машину, как снова включилась громкая связь: «Котик, ну где ты?» «Еду, еду, грей ужин, - отвечал ей Мирон, а мне сказал: - сейчас я тебя, деточка, повезу в эвкалиптовый лес! Ты должна подышать целебным воздухом! Тебе просто необходимо подышать! Тем более, это нам по пути».  Ну ладно, думаю, дышать - так дышать…  Он легко пересек встречку через две сплошные и свернул в лес налево. В густых сумерках грунтовая дорога была едва различима, но Мирон ехал уверенно, видимо, не в первый раз. На развилке у подножия горы он остановился. Выключил двигатель, открыл бардачок и вынул нож. Да какой там нож… Кинжал настоящий.  Мои ладони стали влажными, а в горле пересохло. Всё, приехали? Моя песенка спета?  Если он лев, а я газель, то у меня с ним одна задача – и ему и мне надо быть быстрее самой быстрой газели… Так думала я эти длинные пять секунд, пока Мирон пристегивал чехол с кинжалом к ремню на брюках. Он заметил мое недоумение и рассмеялся: «Это на всякий случай, вдруг какой дикий зверь…»
 
   Он тренькнул сигнализацией и направился в гору, увлекая меня за собой. Глаза еще не привыкли к темноте, луны на небе не было, других источников света тоже не наблюдалось; нас окружала непроглядная тьма. Я шла, спотыкаясь, пытаясь разглядеть силуэт Мирона впереди, но слышала только его голос.  А он все говорил, говорил… А я подумала: «Куда он меня ведет в такую темень? И какие тут дикие звери в этом рукотворном лесу?  Если только двуногие…»  Вдруг Мирон резко остановился и повернулся ко мне, я едва не налетела на него, а он засмеялся: «Не боишься? А вдруг заблудимся? Умеешь в лесу ориентироваться?» «Конечно, умею, - отвечаю бодренько, - там, где ёлка – это север, а где пальма – это юг».  Да, но тут растут одни эвкалипты. И нет шанса ориентироваться по коре деревьев. Кору они сбрасывают, когда им становится тесно в ней. Кора, высушенная солнцем,  свертывается и висит лохмотьями, потом падает на землю, и деревья стоят голыми с гладкими стволами небесно-голубых, иногда даже радужных оттенков.
 
    «Ты дыши, деточка, дыши. Тут воздух целебный. Тебе это полезно», - приговаривал Мирон и продолжал идти в гору. Я активно дышала, показывая, как наполняются мои легкие целебным воздухом.  И лишь краем уха слушала его речи. Он говорил непрерывно, ход его мыслей менялся спорадически, похоже, ему было все равно, о чем говорить. Я изредка реагировала на ключевые слова, вставляя короткие реплики, в которых он, пожалуй, тоже не нуждался. «Нобель? – Переспрашивала я. – Тот, который завещал свое огромное состояние умникам?  А знаешь, почему он учредил премии физикам, лирикам, химикам, медикам, даже эфемерным борцам за мир, но лишил математиков? Не знаешь? Возлюбленная подвела, любовник её был математиком. Такая подстава! Вот так этот  изобретатель динамита отомстил всем математикам».

   Я остановилась и прислушалась. Где-то высоко шелестели восковые листья эвкалиптов. Я подняла голову. И в этот момент из-за вершин деревьев появился свет, и через некоторое время выплыла луна. Луна осветила гору, по которой мы шли. Я посмотрела на Мирона – правую руку он держал на рукоятке кинжала. На всякий случай… А я подумала, что луна одинаково освещает путь, как жертве, так и хищнику. Мирон зловеще рассмеялся, повернувшись ко мне своим хищным профилем, и я вспомнила утреннего пернатого гостя. Какое сходство!

   «Мирон, скажи, ты ведь за эти сорок лет наверняка участвовал в посадке деревьев? Расскажи мне про эти леса».  Мирон воздел руки к небу и воскликнул: «А вы, горы Израилевы, ветви свои распустите…» (с)
 
   Страшно сказать, но распространиться эвкалиптам помогла малярия, косившая первых поселенцев в конце 19-го – начале 20-го века.  Большая часть страны была заболоченной. Люди массово гибли от малярии, дети часто не доживали до двух лет. И тогда уже знали, что эвкалипты осушают болота, а значит в них и спасение. И в 1888 году начались первые посадки. В районах Ришон ле-Ционе, Рош-Пине, Хадере, Петах-Тикве посадили более миллиона деревьев. А вместе с осушением болот погибли и личинки малярийных комаров. Потом начали сажать и засухоустойчивые виды, привезенные из разных климатических зон. Благодаря этому эвкалипты цветут в разное время года. И сейчас в Израиле известно более ста двадцати видов эвкалиптов! Оттого и воздух здесь чистый и целебный. А какие красивые эти деревья с их ровными, гладкими радужными стволами! И растут удивительно быстро. В первый год дерево вырастает до трех метров, а к тридцати пяти годам эвкалипт достигает размеров двухсотлетнего дуба. И по сей день ежегодно жители страны высаживают тысячи деревьев, превращая безжизненную пустыню в цветущий сад. Есть даже такой праздник Ту би-Шват, когда люди семьями, вместе с детишками, выезжают на природу и принимают участие в ежегодной посадке деревьев в лесу Еврейского Национального Фонда.
 
   Мирон как будто выдохся. Он прилег на землю, закинул руки за голову и закрыл глаза. А я представила себя парящей над лесом. И сверху я увидела в мягком лунном свете едва различимый одинокий силуэт пожилого мужчины. Он лежал,  не шевелясь, слившись с землей, о которой так восторженно говорил минуту назад. Одинокий и беззащитный. И тут я поняла, почему он меня возит туда-сюда, все рассказывает… Уши! Ему нужны свежие уши! Израиль – страна маленькая, и за сорок лет он наверняка поездил  по всем ушам. И с кем поговорить о наболевшем?

   Я тихонько окликнула его. Мирон грустно улыбнулся и открыл глаза: «Ты устала, деточка? Ты надышалась? Поедем к Оле?» Внизу в лунном свете поблескивала стеклами машина. Едва Мирон включил зажигание, как тут же по громкой связи  раздался женский голос: «Котик, ну где ты? Я уже дважды ужин разогревала!» «Через двадцать минут будем, - ответил ей «котик», а мне сказал: - Поедем другой дорогой. Через лес. Там должен быть выезд на шоссе». «Мирон, - спрашиваю, - а ты в курсе, что самая короткая дорога та, которую знаешь? Тем более, ночью в лесу». «Но ты же храбрая девочка, - засмеялся Мирон, - и умная – знаешь, как в лесу ориентироваться!» И поехал по едва различимой грунтовке, петляя по лесу и постоянно задаваясь вопросом, а правильно ли мы едем? Наконец фары осветили прямоугольную черную дыру под трассой. Нам оставалось нырнуть в этот тоннель, потом свернуть направо, проехать вдоль трассы метров сто-двести и выехать на шоссе. Элементарная развязка «бабочка», только в условиях бездорожного ночного леса.

   На самом деле все оказалось гораздо интереснее.

   -----
   *РусИт (иврит) - русский язык.
   **Гверет (иврит) - обращение к женщине, госпожа.
   ***Шабат (иврит) - суббота.