ОТ АВТОРА

Я должен сначала объяснить историю возникновения этого необычного сочинения. Когда-то в юности я тоже, как и многие, был студентом. Время это вовсе не оставило во мне светлых и радостных впечатлений. Я воспринимал его, скорее, как что-то беспорядочное, как какую-то бесконечную гонку в непонятном и неизвестном мне направлении. Оно не оставило никакой разумной, прочной основы для моей дальнейшей жизни. После окончания учёбы мне, по существу, пришлось начинать всё заново.
Впоследствии я не раз пытался это всё описать. Мне хотелось понять, почему же это время, которое, по существу, должно было стать основой всего дальнейшего, на самом деле будто выпало из моей жизни. Я всё пытался описать обстановку нашего института, характеры наших студентов, мои собственные впечатления всё с той же единственной и тревожной мыслью — "почему?.." Но у меня долго ничего не получалось. Главной причиной, быть может, было то, что я никак не мог совместить последующие объективные размышления и описания с тогдашним моим собственным потерянным и тревожным взглядом. Эти две вещи просто не сочетались. Я разрывался между стремлением написать историю своей собственной души — и объективное исследование, в котором бы последовательно и трезво раскрывались проблемы студенчества. В результате долгое время это сочинение так и оставалось ненаписанным. Видимо, у этого были объективные причины - тема эта была мне просто "не по плечу".
И вот, наконец, уже совсем недавно я решил забыть обо всём, взглянуть на тему как бы заново и снова попытаться. На этот раз совсем не знаю, что получится. Я просто хочу оставить здесь некоторый "памятник" тем годам. Я просто хочу описать здесь эту обстановку. Я хочу выразить здесь некоторые свои чувства и ощущения. Вот, собственно, всё. Я отказался от мысли придать этому какую-нибудь законченность и стройность. Пусть всё будет так же сумбурно и нестройно, как это и в действительности было тогда. Я не хочу требовать от себя невозможного. Пусть уж как получится, так получится.
Ещё один момент. Дело в том, что любой читатель, без сомненья, поймёт, что всё это пишет совершенно конкретный человек, который в своё время учился в совершенно конкретном месте. Вот это тоже долгие годы было для меня источником самых серьёзных сомнений. Столь ли это достойная задача — описывать конкретное место?.. Не подведу ли я этим вполне конкретных людей?.. И, с другой стороны, не может ли так оказаться, что все эти проблемы, о которых я собираюсь здесь писать, являются, на самом деле, особенностями именно этого конкретного места?.. Но если так — то для чего же вообще и писать, если эта обстановка лишена какой-либо типичности и всеобщности?..
. К счастью (или, лучше сказать, к несчастью), в течение последующей жизни я убедился, что та обстановка, которую я собираюсь здесь описать, характерна, в общем-то, не только для одного того места, но для целого ряда подобных мест. Не скажу, что эта обстановка широко распространена — но всё же кое-где она в нашей жизни встречается. И это несколько успокаивает меня насчёт возможной ценности моих записей. Надеюсь, мне всё-таки удастся изложить здесь нечто реальное, что если не всех, то, по крайней мере, некоторых людей касается. И единственное, что меня по-прежнему смущает — это некоторое возможное несовершенство моего рассказа. Боюсь, здесь всё будет как-то серо и невзрачно. Здесь вряд ли будут яркие, эффектные сцены, которые обычно обеспечивают успех сочинения у читателя. Что делать — такова обстановка. Я должен следовать реальности, и я её не выбираю. Возможно, мне будет трудно выбрать манеру — по-прежнему попытки объективного описания обстановки будут соседствовать с попытками описать "историю души". Знаете, вот что я сделаю. Пусть это будут всё же не столько объективные описания, сколько художественная повесть. Так свободнее, и так будет больший простор для фантазии. А за этой фантазией те, кому это знакомо, смогут увидеть и реальность. Пусть эта повесть будет, по возможности, небольшая. Не стоит, пожалуй, на столь печальную тему тратить такое большое пространство. Что же, вот это и всё, что хотел об этом предварительно сказать. Начну теперь мою повесть, написанную от лица бывшего студента.

ВСТУПЛЕНИЕ. ВЕЧЕР

Я не хотел этого вспоминать! Я вовсе даже и не думал делать этого! Наоборот, всё это время, с тех пор как это произошло, я только и думал, как бы всё это поскорей забыть! Не хватает ещё того, чтобы теперь до конца своих дней всё возвращаться и возвращаться к этим печальным событиям моей жизни, в надежде снова что-то обдумать и что-то для себя извлечь! Уж лучше навсегда с этим расстаться, окончательно вырвать из своей памяти, так, чтобы и следа не осталось!..
И тем не менее эти события по-прежнему продолжают меня тревожить. Всё это по-прежнему продолжает приходить мне на память, иногда даже по ночам снится!.. "Ладно, — подумал я, — чем так мучиться и напрасно пытаться избавиться, лучше уж, наоборот, вспомнить всё как следует и обдумать — а заодно, может быть, что-то попытаться понять! Может быть, хоть так я, наконец, смогу освободиться от этого, навсегда забыть — и после этого жить спокойно!.."
Вот, собственно, почему я берусь за это занятие, и иначе бы ни за что не стал. Всё мне кажется, что именно таким образом я, наконец, смогу освободиться. Но не так-то легко вспоминать и описывать то, в чём на самом деле столь мало для тебя приятного. Боюсь, что выйдет сумбурно, беспорядочно. Но делать нечего — иначе я, пожалуй, так и буду ходить в моей жизни "по кругу", и никак из этого круга на вырвусь! Только ради этого и начну.
И начать мне нужно, пожалуй, с той ситуации, в которой я той осенью оказался. Иначе незнакомому с этой ситуацией читателю всё будет непонятно. Итак, для начала опишу те разительные изменения, которые произошли в моей жизни в тот год.
Я тогда лишь недавно стал студентом. До этого я, как и большинство обычных московских подростков, моих сверстников, был обычным школьником. Жизнь моя текла не в пример более размеренно и спокойно. Я ходил в обычную школу, общался с товарищами, мы с ними встречались, в основном, на занятиях, дома и во дворе. Жизнь моя ограничивалась этим привычным и знакомым кругом.
Всё изменилось, когда я окончил школу и поступил в институт. Будто какая-то грань пролегла в моей жизни и разделила её на то, что было «до», и то, что стало «после»! Я теперь каждый день должен был каждый день ездить в мой новый институт на другой конец города. Почти весь день я проводил в огромном незнакомом здании. Новых товарищей у меня здесь ещё не было. То, что говорили на лекциях, в основном, мне было непонятно. Нужно было учиться, заниматься, ещё по вечерам сидеть в читалке. Помню, я очень уставал. Выедешь так рано утром из дому, протрясёшься целый час в переполненном транспорте, а потом лекции, и семинары, и ещё занятия в читальном зале — и так до вечера! Я оглядывался вокруг, и не видел рядом знакомого, близкого лица. Все товарищи мои были, кажется, так же утомлены, напуганы, как и я. Сидишь на лекциях — и только чувствуешь эту напряжённую обстановку и видишь склонённые над тетрадками головы. Подливал в этой обстановке «масла в огонь» и страх экзаменов. Я так напряжённо занимался, что от этого, наоборот, переставал что-либо понимать. Так я часто так и просиживал в читалке время напрасно, бессмысленно глядя в какую-нибудь книгу. Познакомиться с кем-нибудь я не решался — в этой болезненной, неестественной обстановке у меня просто не хватало на это сил. Так и приходилось стоять во время перерывов где-нибудь в сторонке, глядя на незнакомые лица и слушая немолчный шум разговоров.
Между тем неумолимо приближались экзамены. Их нужно было непременно сдать — иначе можно было запросто вылететь. По нашим студенческим представлениям (не знаю, справедливым ли) вылетевшим грозила армия. Из-за этого-то я и поднимался рано утром, и ехал каждое утро в институт, и проводил бессмысленное время на занятиях — и так продолжалось день за днём, неделя за неделей. Впрочем, дело было даже и не в армии. И без этого перспектива не справиться с обучением, вылететь из института была немыслима для каждого уважающего себя студента. Окончить школу, поступить, приступить к занятиям и тут же вылететь —это воспринималось как полное жизненное поражение. Потому-то и продолжали студенты ездить в институт, и просиживали на занятиях, и бессмысленно пялились на доску — другой возможности для своей жизни они просто не видели. А понятного не прибывало, и усталость не отступала, и вообще никакого жизненного просвета перед нами не было. И оставалось только сидеть на лекциях, и не спать ночами, и бессмысленно смотреть в непонятные книги с единственной мыслью — всё-таки как-то подготовиться к экзаменам, удержаться, не вылететь!
Я потом уже из-за этого, через некоторое время, ближе к концу октября и вовсе перестал ходить на занятия. А чего и сидеть на них, если всё равно ничего путного не высидишь!.. Я иногда приходил в институт, и просиживал лекцию — а потом вдруг брал и уходил из этого здания, и шёл по осеннему городу куда глаза глядят! Иногда я приезжал, и просто физически не мог войти в это здание, настолько оно стало омерзительно для меня! Я, конечно, просто переутомился, просто моё сознание не выдерживало! Не было сил моих сидеть на этих занятиях и лекциях! И вот я бродил в одиночестве по огромному городу. Стоял уже октябрь, деревья уже почти облетели. Серые и унылые стояли вокруг деревья и дома. Иногда начинал сечь мелкий дождь. Иногда вдруг выглядывало солнце, и всё вокруг освещалось и сияло яркими красками — но это не прибавляло мне радости. Мысли мои были заняты моим жизненным положением. Я по-прежнему оставался студентом, мне по-прежнему предстояли экзамены, и в случае их провала мне грозила армия. На занятиях по-прежнему было много непонятного — а я по-прежнему не мог заставить себя сосредоточиться, начать заниматься и во всё как следует разобраться. Я вот без толку бродил по городу — но из-за этого у меня накапливались прогулы, за которые мне рано или поздно придётся отвечать. Грустно и одиноко мне было!.. Так, бывало, полдня проходишь до сумерек — а потом уже нет сил идти в институт, не хочется даже и думать о нём, поворачиваешься и едешь домой. Но проблемы-то от этого не решаются!.. Впереди по-прежнему экзамены, в случае их несдачи — армия, и мне так или иначе придётся их сдавать.
Вот с одного из таких вечеров я и хочу начать мой рассказ. В тот вечер я так же, как я это только что описал, без толку бродил по городу. С утра я сидел на занятиях, потом пробовал занимался в библиотеке — но после этого мне вдруг стало так тошно, что я, как обычно, не выдержал и пошёл прогуляться на свежий воздух. Так я и пробродил почти до вечера. В голове моей всё это по-прежнему крутилось. Тысячи раз я проходил по тому же безвыходному кругу, и не видел никакого выхода. Когда я очнулся, были уже глубокие сумерки. Я шёл в каком-то незнакомом месте. В тот вечер первый раз начал идти снег. Он падал на деревья, на газоны, на тротуары и подоконники домов, и почти тут же наполовину таял. Было очень странно видеть эту картину — остатки листьев на деревьях, сухие листья и трава на газонах, и тут же всюду — белые пятна снега. Я тоскливо шёл по тротуару. Вдоль него тянулся какой-то забор. Сумерки всё сильней сгущались. Улица, казалось, была совершенно незнакомая. Я, видимо, уже давно должен был повернуть назад, чтобы искать метро и ехать домой — но я почему-то всё шёл вперёд и шёл. Наконец, забор кончился, и я свернул в какой-то двор.
Некоторое время я стоял в этом дворе. Окружающее, казалось, не интересовало меня. Я был полностью погружён в себя, и внутри у меня были холод и мрак. Потом я начал что-то замечать — и вдруг понял, что это место, на самом деле, мне знакомо. Передо мной был большой пятиэтажный дом. Почти все окна его были освещены, в отличие от всех других домов в этом дворе, за занавесками двигались тени, играла музыка. В моём холодном, потерянном состоянии эти окна будто звали, манили меня! Я вдруг понял, что это же наше студенческое общежитие! Когда-то, в самые первые дни учёбы, я уже был здесь! Тогда один из моих однокурсников пригласил всех нас, своих новых товарищей к себе в гости. Мы собрались на высокой каменной лестнице, ведущей ко входу в наш институт, и оттуда пошли как раз сюда, в это общежитие! Был ясный солнечный день. В небольшой комнате общежития собралось довольно много народа. Все сидели прямо на кроватях, поскольку места в комнате было мало, а посреди комнаты между кроватями стоял стол. Мне запомнилась особо светлая, добрая и оживлённая атмосфера этого застолья. Все гости оживлённо говорили, звучали шутки, смех. Хозяин, оказалось, умел играть на гитаре, он радовал нас своими песнями. Вообще, от этой встречи у меня осталось удивительно бодрое и светлое впечатление. Наша студенческая жизнь только начиналась, и она обещала что-то светлое впереди, какие-то перспективы яркой, интересной жизни, свободы, студенческой дружбы...
И вот теперь я снова стоял перед этим корпусом, уже совсем в других чувствах. Тогдашние радостные чувства рассеялись, и душу прочно заполнила свинцовая тоска. Я был почти бесчувственным, окаменелым, в душе царили какой-то холод и пустота. Надо же — в моих бесцельных, бессмысленных скитаниях по городу ноги сами, бессознательно привели меня сюда! Я всё смотрел на окна, на то, как за занавесками двигались тени. Дверь внизу поминутно хлопала, в неё входили и из неё выходили какие-то люди. Вроде бы, мне надо было войти. Однако я долго этого не решался. Мне было будто трудно выйти из того холодного, окаменелого состояния, которое царило внутри меня. Пару раз я подошёл к корпусу, прошёлся в одну сторону, в другую, потом обошёл его кругом... Наконец, внутри меня что-то повернулось, я ощутил некоторую решимость, подошёл к подъезду, поднялся на крыльцо, толкнул дверь и вошёл...

В КОРПУСЕ

Я оказался в небольшой прихожей. В тот раз я не обратил внимания на обстановку, поскольку нас вёл наш товарищ, теперь же я всё как следует разглядел. Передо мной было небольшое помещение, в котором проверяли пропуска. Стоял столик дежурного, какие-то потёртые кресла, висели плакаты на стенах... Я обратил внимание, что здесь, видимо, старались жить "со вкусом", поскольку где-то достали эти кресла. Дежурный проверял пропуска у приходящих людей. Я сообразил, что дальше я, видимо, не пройду, поскольку я даже не помнил номера комнаты человека, у которого я был тогда, в тот раз. Смирившись с этой мыслью, я, однако, не уходил, а решил на некоторое время остаться здесь в прихожей, погреться. Расположившись в одном из кресел, я принялся рассматривать приходящих людей, и как дежурный проверяет у них пропуска. Несмотря на небольшие размеры прихожей, здесь находилось довольно много народу. Здесь задерживались и те, кто входил, и те, кто выходил. Люди некоторое время стояли, ожидали своей очереди к столику, беседовали. После холода на улице я согрелся, меня как-то разморило и потянуло в сон. Я, хотя у меня здесь не было никакого дела и, как оказалось, даже возможности проникнуть в корпус, теперь не торопился уходить. Так бы и сидел целую вечность здесь в тепле, глядя сквозь прикрытые веки на стоящие около столика фигуры и слушая шум разговоров!..
Но тут вдруг дежурный куда-то отлучился, буквально на минуту, и столик и проход на это время оказались свободными. Не знаю, что в этот момент меня толкнуло — но я вдруг встал, смешался со стоящими возле столика людьми, и быстро, незаметно прошёл внутрь корпуса. Никто меня не остановил. Я проскользнул в другой конец коридора, чтобы не наткнуться на возвращавшегося дежурного, и тут остановился и огляделся.
В тот раз я тоже не особенно разглядел эту обстановку, поскольку мы направлялись наверх, кажется, на третий этаж — теперь же эта обстановка вдруг меня поразила. Больше всего мне показалось странным, что коридор был почти не освещён. Из всех дневных ламп, которые виднелись на его потолке, исправны были далеко не все, а только лишь через две, или через одну. Из-за этого коридор освещался как бы "частями". На этих освещённых местах было видно, что здесь давно не было ремонта — краска на стенах в некоторых местах совсем отстала. Паркет на полу кое-где был выбит. У урны, стоящей около двери на лестницу, прямо на полу лежали окурки. Короче, неухоженное, неуютное место...
Рядом со мной по коридору ходили какие-то люди. Здесь текла своя, таинственная и неизвестная мне жизнь. Вот какой-то студент идёт голый по пояс, с полотенцем, перекинутым через плечо - наверное, в душ. Вот другой студент идёт с книгой — видно, в читалку. Вот открылась дверь одной комнаты, и из неё вышли девушки со сковородками и кастрюлями, и сразу скрылись в другой двери, напротив. Видно, у них в комнате идёт застолье, и они готовят, а напротив них как раз находится дверь на кухню. Так и есть — за этой дверь раздаётся шипение плиты, и оттуда идут пар и умопомрачительные запахи!.. Вот идёт группа студентов в тренировочных и с мячом — сразу видно, что играть в футбол. Вот около урны стоит компания с сигаретами, и ведут какой-то долгий, бесконечный разговор. Сразу видно, что здесь течёт своя, неизвестная мне жизнь, и какие только люди, какие только судьбы и характеры здесь не собрались!..
Не слишком уверенно гуляя по коридору, я иногда имел возможность заглянуть в некоторые комнаты. Когда кто-нибудь входил или выходил, дверь на минуту открывалась, и мне ненадолго становилось видно, что делается внутри. Вот, например, в одной из комнат кто-то при свете спит, отвернувшись к стене и закрыв голову одеялом. Вот какой-то студент сидит, повернувшись спиной, и занимается у окна за столом. Вот какой-то парень забрался с ногами на кровать, и сидит, бренчит на гитаре. А вот в одной комнате в проходе между кроватями расхаживает "атлет", размахивая пудовой гирей, которой он трясёт чуть ли не над головой своего спящего товарища. Странная жизнь, необычная жизнь!.. И кто такие все эти люди, и почему они здесь собрались?.. И довольны ли они, что приехали сюда, в Москву и поселились здесь, счастлив ли они?..
Мне, видимо, нужно было подняться на третий этаж, искать моего товарища. Но мной почему-то снова овладели неуверенность и тоска. Как потерянный, бродил я по коридору, рассматривая всё, что я видел вокруг, и по-прежнему оставался на первом этаже. Кто эти люди?.. Как они оказались здесь?.. И что их всех ждёт?.. И что меня самого ждёт, с этими моими непонятными лекциями, ещё не сданными экзаменами и прогулами?..
В глубочайшей тоске я прошёл в конец коридора и остановился в самом его конце, у окна. Здесь на улице прямо напротив окна стояло дерево, и я некоторое время с каким-то странным чувством на него смотрел. Оно выглядело таким странным и одиноким там, за окном, на холоде, в темноте, со своими скорчившимися сухими листьями и легшими уже на них белыми пятнами снега! Мне показалось, что это дерево напоминает чем-то меня самого — такого же одинокого, стоящего на холоде, лишённого всякой опоры и не знающего своего будущего. Зачем я пришёл сюда?.. Что я делаю здесь?.. Скорей, скорей обратно на улицу, скорей добраться до метро, скорее домой!..
Тут-то ко мне и подошёл этот студент. Он вышел как раз из той комнаты, в которой, видимо, шло застолье и в которую входили девушки с кастрюлями и сковородками. Выйдя из комнаты, он, видимо, пошел в конец коридора в туалет — но тут вдруг заметил неподалёку от туалета, около окна меня. Я тут же понял, что знал этого студента. Мы иногда виделись с ним на занятиях - но, впрочем, близко не были знакомы. Кажется, его звали Олег. Встречались мы с ним только на лекциях, поскольку учились в разных группах. Он был разгорячён и шёл по коридору, несколько шатаясь — возможно, устал, или немного выпил. Увидев меня, он свернул к окну и подошёл ко мне.
— Ба, вот так встреча!.. — сказал он несколько развязно, но, впрочем, доброжелательно, — Никак Андрей! Ты что здесь делаешь?..
— Да вот, зашёл... — неопределённо ответил я. (Он знал, конечно же, что я москвич, и потому не появляюсь в этом корпусе.)
Он удивленно смотрел на меня.
— А то я смотрю — ты или не ты стоишь?.. Ты ведь, вроде, не из наших... Ты ведь, наверно, к кому-нибудь пришёл?..
— Нет, я просто так...
— Ну так чего же здесь стоять?.. — неожиданно воскликнул он, — Давай заходи к нам!.. У нас сейчас как раз застолье, мы товарища провожаем! Посидишь вместе со всеми, с народом заодно познакомишься!.. Подожди, я только сейчас в одно место зайду!
Я был несколько смущён. С одной стороны, это было совершенно неожиданно, я сюда пришёл вовсе не для того, чтобы попасть на вечеринку какого-то незнакомого человека. С другой стороны, в моём тоскливом и потерянном состоянии мне так не хотелось быть одному — я и пришёл ведь сюда специально для того, чтобы "найти людей"!
Поэтому я немного помялся, выразил некоторое смущение — но потом всё-таки уступил его настояниям и продвинулся немного по коридору к заветной комнате. Он зашёл, куда ему было надо, вышел, и, взяв меня за плечи и подталкивая, повёл к нужной двери. Я послушно и понуро подчинился.

Мы с ним прошли две двери, и он толкнул третью. Мы с ним вдруг оказались в небольшой комнате, полной народу. Посреди комнаты, в проходе между кроватями, как водится, был накрыт стол, а вокруг собралось, наверное, человек пятнадцать. Люди не только сидели на кроватях и на стульях за столом, но и "во втором ряду" за их спинами, забравшись прямо с ногами на постель. Увидев столько народа, я пожалел, что пришёл, поскольку здесь, очевидно, не было мне места — но мой товарищ устроился на своём месте с краю, и меня пристроил где-то в уголке. Я принялся старательно "вливаться" в общее веселье. Вечеринка, очевидно, уже была в самом разгаре. Многие уже наелись и напились. Надо сказать, что встреча была довольно беспорядочная. Все шумели, разговаривали друг с другом, никакой объединяющей темы не было. Люди явно старались веселиться — но чувствовалось, что это именно потому, что им невесело. Я очень скоро пожалел, что пришёл. У меня от этого шума и бедлама разболелась голова. В какой-то момент я даже почти принял решение и сделал движение, чтобы уйти — но почему-то остался. Скорее всего, мне просто стало всё равно. "Вот, я попал в этот институт, и должен сидеть на этих лекциях, и вынужден уходить и бродить по городу, и вот теперь попал в этот корпус, и оказался на этой вечеринке — так что же мне теперь ещё дёргаться, и чего ещё хотеть, нужно просто сидеть и сидеть", — так, или примерно так, наверное, думал я. И поэтому я всё сидел и сидел, слушая этот шум и натужное веселье, всё больше погружаясь в какую-то апатию, и не имел сил уйти.
Вдруг парень, который сидел во главе стола, поднялся и встал. До этого он не привлекал к себе особого внимания, общаясь с теми, кто сидел рядом с ним, хотя видно было, что он был хозяин застолья. Теперь он стоял, держа в своей руке стакан, и, видимо, готовился сказать тост. Наконец, ему удалось привлечь к себе общее внимание, все понемногу затихли. "Хозяин" стоял, немного раскачиваясь, обводя слегка мутным взглядом собравшихся. Видно было, что он немного «играл», немного дурачился.
— Я предлагаю тост... — наконец, сказал он, — Я предлагаю выпить... Я предлагаю отметить... Короче, я предлагаю почтить память всех нас! — неожиданно закончил он.
За столом воцарилась тишина. Некоторое время не было слышно ни звука. Потом люди понемногу пришли в себя, стали слышны оживлённые голоса, шутки, звон стаканов... Очевидно, шутка понравилась. Люди восприняли её как бы "в порядке вещей", как естественную часть слегка затянувшегося застолья.
Я наклонился к соседу.
- Я всё-таки не понял, ради чего люди собрались...
Он принялся охотно объяснять.
— Это наш Колька, Николай, он со второго курса, он здесь, в этой комнате живёт. В прошлом году он не сдал сессию, но его не стали отчислять, он обещал, что сейчас, этой осенью досдаст. Но вот уже ноябрь начался, а он всё никак не сдаст. А тут как раз ему пришла повестка из военкомата. Его ведь теперь отчисляют, и "бро- (продолжение - в следующем файле)

они" у него больше не будет. Так что похоже, что он всё-таки "загремит". Ну так вот, он из-за всей этой ситуации и решил сразу со всеми попрощаться, и собрал всех, и знакомых и незнакомых, потому что похоже, что учиться он здесь больше не будет. Это ещё не факт, что он сразу попадёт в армию — может быть, отправится "в бега", поедет домой, будет там скрываться — а может, придумает какой-нибудь другой способ... А пока вот, как видишь, устроил застолье, можно попировать...
Я с удивлением смотрел на него. Выяснялись какие-то новые, неожиданные подробности о жизни здешних студентов!.. Мне снова стало не по себе, в душу мою снова закрался страх. Однако я по-прежнему всё сидел здесь и не уходил. Мной овладело какое-то безволие, мне трудно было сделать какое-то движение, какой-то шаг! Что я делал здесь, зачем я здесь сидел?.. Что мне было до этих незнакомых мне людей, с их незнакомыми мне проблемами?.. Как это помогало мне решить мои собственные проблемы?.. И, тем не менее, я всё сидел и не уходил. Шум голосов уже сливался в моём сознании, мне хотелось спать. Ярко горящая лампа под потолком сильно резала глаза, за окном на улице в темноте по-прежнему падал снег.
Наконец, хозяин и гости, видимо, решили, что на сегодня достаточно, и стали расходиться. Мы с моим новым приятелем тоже вышли в коридор.
— Ну как, ты куда теперь? — спросил он.
— Как куда?.. — удивился я, — Домой!..
— Домой?! — в ответ удивился он — А ты знаешь, сколько времени уже?..
— Сколько?!..
— Уже полпервого!.. На метро ты уже не успеешь, да и автобусы уже не ходят. Я-то думал сначала, что ты здесь у кого-то остаёшься ночевать...
— Да нет же, говорю, что у меня нет здесь никого, я случайно пришёл!
Ситуация, действительно, была совершенно неординарная, я не знал, что делать. Он некоторое время размышлял.
— Ну ладно, в этот раз оставайся ночевать у нас, — наконец, сказал он, — У нас вон товарищ домой уехал, койка свободная стоит. Правда, белья на ней сейчас нет, ты уж извини, не обессудь... Да, — воскликнул вдруг он, ты ведь пропуск на вахте оставил?..
— Нет, — объяснил я, — я ведь говорю, я так прошёл...
— Ну тогда вообще никаких проблем...
Я всё никак не мог прийти в себя. Ситуация, действительно, была совершенно неожиданная, необычная.
— Мне ведь надо домой позвонить, — сказал я, — У меня домашние, наверно, с ума сойдут.
Он повёл меня на лестницу и показал телефон. Я скорее позвонил своим родителям, которые действительно уже начали волноваться. После этого мы спустились на первый этаж, и он повёл меня к себе в комнату. Комната была такая же, как и все — я уже начинал привыкать к виду комнат этого общежития. На дальней кровати у окна слева действительно не было постельного белья — эта кровать, видимо, была свободная, её обитатель на время уехал. Мой товарищ подвёл меня к этой постели.
— Вот, располагайся, — сказал он, — Конечно, по-спартански, без всяких удобств — но для одной ночи сойдёт. Подожди, я тебе сейчас подушку и одеяло дам.
Он порылся в шкафу и достал оттуда подушку без наволочки и грубое войлочное одеяло. Я обессиленно присел на кровать. Голова у меня, честное слово, шла кругом. Все впечатления прошедшего дня — бессмысленное сидение на занятиях, одинокие скитания по городу, приход в этот корпус, встреча с мои знакомым, вечеринка — всё это так и плыло перед глазами и мешалось в моём сознании. И вот теперь эта неожиданная ночёвка в корпусе, которая, честно признаюсь, вовсе не была в моей жизни чем-то рядовым — первый раз в моей жизни я ночевал не дома!
Перед сном я по вполне естественной причине вышел в коридор. Возвращаясь, я почему-то на обратном пути остановился. Снова мне захотелось окинуть взглядом всю эту обстановку, понять, что же это за место, куда я попал. Я стоял, смотрел — и вдруг почувствовал, как эта обстановка охватывает меня, себе подчиняет... Снова эти тусклые лампы, горящие не все, а через одну. Снова облупившаяся краска на стенах. Снова выбитый паркет, и окурки на полу. И двери, двери!.. Множество дверей, тянущихся по обе стороны коридора, уходящего в глубину. И за этими дверями — люди!.. Кто они, почему приехали в Москву, почему они оказались здесь?.. Чего они хотели, к чему они стремились?.. И что они здесь нашли?.. Довольны ли они, счастливы ли?.. Как им показалась их новая здешняя столичная жизнь?..
Вдруг я вздрагиваю. Откуда-то сверху, с верхних этажей, с лестницы вдруг раздаётся крик. Я никогда не думал, что человек может так кричать!.. Это какой-то страшный, звериный крик, поистине нечеловеческий!.. И столько в нём слышится отчаянья, и несбывшихся надежд, и неоправдавшихся ожиданий, что я невольно замираю. Господи, да кто же это может так кричать?.. Крик повторяется ещё, и ещё раз... Я скорей поворачиваю назад. Лучше уж спокойно сидеть в комнате, чем вот так бродить одному по пустому коридору! Господи, что за странное место, что за странная жизнь!..
В комнате уже вернулись товарищи Олега. Они, негромко переговариваясь, стелили свои постели. Наконец, все были готовы к ночлегу, щёлкнул выключатель, и всё погрузилось во тьму. Я решил спать, не раздеваясь. Скинув ботинки, я как есть, в брюках и свитере, залез в постель и закрылся тонким войлочным одеялом. Пружины матраса подо мной при каждом движении скрипели, одеяло немилосердно кололось. Как оказалось, здесь на улице за окном как раз напротив этой комнаты находился фонарь, он светил прямо на меня и слепил мне глаза. Я лежал на спине и безуспешно пытался заснуть. Оказалось, что корпус в этот час наполняло множество звуков. Где-то хлопала на ветру открытая форточка. В умывальнике неподалёку капала вода. Где-то за стеной играл магнитофон. В коридоре кто-то разговаривал. Вот и попробуй в такой обстановке заснуть! За окном завывал ветер. Вдруг снова раздался тот же крик — отчаянный, страшный, протяжный...
Я поворачиваюсь со спины на бок.
— Олег!.. — шепчу я.
Нет ответа.
— Олег!..
— Ну, чего тебе?.. Спи давай!
— Олег, я хотел у тебя спросить. Ты ведь уже два месяца здесь живёшь... Здесь страшно жить, да?..
Он в ответ как-то неопределённо фыркает. Некоторое время он молчит, а потом вдруг говорит, даже с каким-то раздражением:
— Спи давай, не выдумывай!.. Тоже мне!.. Завтра всем на занятия, рано надо вставать!
Я больше не решаюсь спрашивать. Некоторое время я лежу, глядя на фонарь и слушая странные звуки в корпусе. Что я здесь делаю, почему я здесь?.. Мне кажется, что на соседней койке, под одеялом мой товарищ тихо всхлипывает. Господи, ну что же это такое, почему так странно всё повернулось?..

НА ЗАНЯТИЯХ. У ВРАЧЕЙ

На следующее утро я проснулся от яркого солнца, сияющего за окном. Я поднялся и увидел, что на улице царит ясный день, а весь двор и пространство перед корпусом засыпаны чистым белым снегом. Хотя Олег и грозился, что он собирается встать рано, но на самом деле он проспал, так же, как и два его товарища. Когда я поднялся и вышел из комнаты, они все ещё спали. Позднее я узнал, что здесь, в общежитии это обычное дело — студенты обычно до полночи не спят, а потом до полдня высыпаются, так что их наивная мечта успеть завтра с утра на занятия обычно так и остаётся мечтой. У меня же с утра было дело. Я давно уже собирался осуществить одну вещь, и, наконец, решил сделать это именно сегодня. Впрочем, вещь эта в каком-то смысле была вынужденная. Неделю назад мне позвонили домой из нашей учебной части и сообщили, что у меня набралось уже достаточно прогулов, и что я должен явиться на приём к нашему инспектору. Впрочем, план мой состоял, собственно, в другом. От других студентов я слышал, что можно пойти ко врачу и взять справки, и закрыть таким образом хотя бы часть прогулов. Это я и решил сегодня сделать. А перед этим для порядка всё-таки зайти на некоторое время в институт, чтобы хотя бы теперь, в этой ситуации напрасно не увеличивать число моих прогулов.
Я поднялся, одел пальто, взял портфель и незаметно выскользнул из комнаты. Так же незаметно я прошёл мимо вахты — на меня здесь просто не обратили внимания. Оказавшись на улице, я заспешил к зданию нашего института. До него здесь было не больше пятнадцати минут. Я шёл по свежему тонкому снежку, оставляя чёткие следы. Ботинки и пальто у меня, конечно же, были совершенно неподходящие для такой погоды — зимнюю одежду мне ещё нужно было взять дома — но я пока не очень об этом переживал, потому что было довольно тепло. Скоро я подходил уже к зданию моего института.
Надо сказать, что внешне это было довольно симпатичное здание. Своими серыми гранитными стенами и поднимающимися вверх блестящими рядами окон оно на непредвзятого человека могло произвести даже благоприятное впечатление. Стояло яркое солнечное утро, за моей спиной как раз поднималось солнце, и всё это огромное здание сверху донизу так и сверкало. Честно говоря, внешне это было очень даже неплохо. Если, конечно, забыть о том, что происходило там внутри.
Я поднялся по высокой каменной лестнице, толкнул тяжёлые деревянные двери, показал свой пропуск и оказался в большом гулком вестибюле. Я теперь должен описать наш институт изнутри. Главная его особенность — это обилие народа. Эти толпы текут по широким коридорам, растекаются по ответвлениям, заходят в аудитории, скапливаются у лифтов, поднимаются на верхние этажи, стекают вниз по широким лестницам. Если влиться в эту толпу, то она тебя несёт, и можно раствориться в ней, почувствовать себя её частью. Но если выйти из неё и встать в стороне, то внезапно вдруг перспектива меняется, и она может показаться совсем чужой. И стоит человек, и смотрит на это море людей, текущее мимо него, и чувствует себя совершенно одиноким.
У меня иногда так бывало, когда я выходил в коридор вместе со всеми другими после лекции. Вроде вокруг много народу. Все стоят компаниями, ведут свои, понятные только им разговоры. И ни к кому не подойти, ни с кем не заговорить — все незнакомые, чужие. И так и стоишь где-нибудь у стены, в полном одиночестве, и не решаешься его прервать, и чувствуешь себя таким одиноким, никчёмным и неловким... Я, честное слово, не раз это в ту осень ощущал.
Но я должен описать наши лекции. Они проходили у нас обычно в большой аудитории. Ещё утро, за окном только светает, а в аудитории уже собирается народ. Студенты всё прибывают и рассаживаются в рядах — многие усталые, не выспавшиеся. Про общежитских я уже сказал, они по понятной причине всю ночь не спали — а другие приезжают с другого конца Москвы, некоторые даже из Подмосковья. Понятно, что им лучше было бы не трястись рано утром в переполненном транспорте и не сидеть здесь, а ещё дома поспать. Люди прибывают, в аудитории стоит постоянный гул. Конечно, они здороваются, обмениваются новостями. Но нет в этих разговорах оживления и естественности. Во всём чувствуется какое-то напряжение. Как будто люди собрались здесь не потому, что они этого хотят, а по какой-то необходимости, и из-за этого всем им неловко, и разговоры они ведут только для того, чтобы снять это чувство неловкости.
Но, наконец, приходит лектор. Он очень уверен в себе, он преисполнен чувства собственной важности и значения, ему нет дела до тех молодых людей, которые съехались сюда со всего города и которые в результате долгой учёбы так не выспались и утомлены. Он начинает говорить, мерно расхаживая перед аудиторией. Очень скоро становится ясно, что всё, что он говорит, совершенно непонятно. Буквально все в аудитории это совершенно точно понимают, и начинают заниматься своими делами, лишь бы он не замечал. Вот одна студентка, спрятавшись за партой, что-то тихо вяжет. Вот другой студент читает интересную книжку. А вот двое студентов, закрывшись бумажками, играют в "морской бой". А на задней парте несколько студентов, устроившись прямо на лавках, преспокойно спят. Эти, видно, из общежития, про них я уже объяснял. Лектор косится на них недовольно, но не хочет прерывать лекции — да, возможно, и понимает, в чём дело, и что он не может тут ничего сделать!..
Я очень скоро переставал что-либо понимать, и начинал смотреть в окно. Окна у нас в аудиториях большие, высокие, сквозь них видно хмурое серое небо. Помню, как-то в октябре я вот так же смотрел в окно — и вдруг увидел в высоком сером небе голубя. Он летал туда и сюда, то поднимался вверх, то опускался вниз, и, наконец, полетел прочь и растворился вдали. Я с какой-то тоской проводил его взглядом. Вот, он там, в высоком свободном небе — а я здесь, в этой скучной тоскливой аудитории!.. И не было никакого выхода из этого, и только и оставалось, как после лекции убежать куда-нибудь из здания института, и там гулять, бродить в полном одиночестве!..

Но в этот раз я не стал поступать так, потому что в этот раз у меня было важное дело. Выйдя после лекции из института, я отправился в одно из соседних зданий, которое находилось на его территории. Здесь располагалась наша институтская поликлиника. Это было место, куда не очень-то любили ходить наши студенты. Дело в том, что многие, так же, как и я, прогуливали. Прогулы эти потом надо было как-то объяснять. Вот тогда-то и приходилось обращаться к врачам, в последней надежде оправдаться перед учебной частью и как-то удержаться в институте. Студентам приходилось проводить в этих хмурых коридорах долгие часы в очередях перед различными врачебными кабинетами. Разумеется, это не могло вызвать ни в ком радости. Но в каком-то смысле это было вынужденно — для многих это была последняя надежда остаться студентом и продолжить обучение. Таких студентов я впоследствии много раз встречал.
В тот раз я в первый раз обращался в нашу институтскую поликлинику, поэтому не обошлось без формальностей. Для начала мне пришлось заводить карту. Полчаса, наверное, я провёл на первом этаже у стеклянной стойки, ожидая, пока меня внесут в здешние списки и оформят. Потом поднялся на верхний этаж. Здесь у кабинета врача собралась очередь. Всё это были такие же молодые люди, как и я, такие же студенты. Все они сидели скучные и понурые, никто ни с кем не разговаривал. Очередь тянулась долго, люди подолгу не выходили из кабинета. Раз или два кто-то пытался проникнуть без очереди — и, помню, собравшихся это даже не слишком взволновало.
Наконец, подошла моя очередь, и я вошёл в кабинет. Как я уже сказал, был ясный солнечный день, кабинет заливали яркие потоки солнца. У большого стола напротив друг друга сидели двое — врач и его медсестра. Врач что-то писал в большом, лежащем перед ним на столе журнале, или тетрадке. Наконец, он поднял глаза и посмотрел на меня.
— А, ну вот ещё один!.. — беззаботно-развязно сказал он, — Ну, что у Вас?
— Я... з-заболел, — волнуясь и запинаясь, сказал я.
— Это понятно, что заболели!.. — так же весело сказал он, — Но чем?.. Как именно?.. Будьте добры, объясните подробно!
Я, сбиваясь и путаясь, принялся объяснять.
— Хорошо-хорошо, — перебил меня он, — Это всё понятно. А давайте-ка мы Вас посмотрим! Чем так попросту тратить слова, давайте-ка снимайте рубашку!
Я расстегнул и снял, и он принялся рассматривать мне горло и внимательно выстукивать меня.
— Так, так... — говорил он, — Действительно, есть покраснение в горле и хрипы в лёгких. Ну что же, выпишем Вам справку. Тонечка, подготовьте, пожалуйста!
Медсестра принялась что-то писать. Я был вне себя от радости. А я и в самом деле чувствовал себя не совсем здоровым. Из-за этих бесконечных скитаний по городу и вчерашнего мокрого снега мне и в самом деле было не по себе...
— Вот, — сказала мне сестра, подавая бумажку, — Пойдите, поставьте печать в регистратуре. Через три дня снова придёте.
Я заглянул в листок.
— Как, только три дня?..
— А Вы сколько хотели?..
— Я слышал, что обычно дают неделю...
— Ну, дорогой мой, с такой простудой неделя — не слишком ли много будет?.. Этак студенты у нас все совсем перестанут заниматься!..
— А я вот ещё и на прошлой неделе себя плохо чувствовал!..
— Ну, батенька мой, "задним числом" мы справок не даём...
Я смущённо замолчал.
— А... это ведь далеко не единственная моя болезнь!.. — вдруг снова заговорил я, — Я всю эту осень себя как-то странно чувствую... В книгу, например, смотрю — и ничего понять не могу... На лекциях всё время засыпаю... А дома, наоборот, по ночам спать не могу...
Он внимательно посмотрел на меня.
— Ну, дорогой мой, это не по нашей части...
— А по чьей?!.. — так и ухватился за его слова я.
— Это Вам нужно в 6-й кабинет...
— Шестой кабинет?.. А что там?.. Там меня от занятий освободят?..
Он как-то странно усмехнулся.
— Освободят-то освободят... Только Вам, вроде бы, туда пока рано... Нет пока для этого оснований... Так что Вы пока лечитесь, а потом ещё раз приходите...
Но я никак не мог оставить эту мысль.
— А то Вы меня туда направьте... Я готов... Если там от занятий освобождают...
Врач и медсестра оба странно посмотрели на меня.
— Ну, может быть, когда-нибудь попозже... А пока извините, нам надо работать, нас другие пациенты ждут...
Я, зажав в руке справку, скорее вышел из кабинета. Выходя, я на секунду задержался, обратив внимание на зеркало, которое висело прямо тут же, сбоку у двери, над умывальником. Моё внимание вдруг привлекло моё же собственное лицо. В зеркале виднелся какой-то встревоженный молодой человек, бледный, всклокоченный, с какими-то дико и нервно смотрящими глазами. Вид у меня был какой-то слегка сумасшедший. Я только на секунду обратил внимание на эту картину, но она почему-то прочно и твёрдо запечатлелась у меня в памяти. После этого я, наконец, толкнул дверь и вышел в коридор.

В УЧЕБНОЙ ЧАСТИ

Скоро я покинул здание поликлиники. В 6-й кабинет в тот раз заходить я не стал. В конце концов, это был лишь первый раз, когда я посетил это место, и визита к одному врачу на первый раз было вполне достаточно. Кроме того, по некоторым деталям я начинал догадываться, что мне, может быть, совсем не надо туда торопиться.
Вернувшись в наше учебное здание, я сразу поднялся на верхний этаж. Здесь находилась наша учебная часть. Сюда направляли наших студентов, у которых было много прогулов. Я должен описать обстановку перед учебной частью. Здесь всегда в учебные часы было порядочно народу. Люди сидели на скамейках перед дверь и ждали своей очереди. Это всё были прогульщики, люди, которых вызвали сюда, чтобы с ними "разобраться". Понятно, что настроение у всех было далеко не радужное. Люди сидели понурые, напряжённые, в очереди царила какая-то неловкость. В комнате принимали инспектора сразу всех курсов, так что надо было занять очередь к своему инспектору. Чтобы видеть, как идёт приём, некоторые время от времени подходили к двери со вставленным в неё мутным стеклом, приоткрывали её и заглядывали.
Я спросил, кто здесь с первого курса, и занял свою очередь. Передо мной было два или три человека. Я решил спокойно ждать, а сам тем временем принялся разглядывать собравшихся людей. Лица здесь были довольно интересные и необычные. Это были не те студенты, которые просто послушно сидели на занятиях, а, видимо, те, которые чего-то хотели, искали. Вот, например, я заметил одного студента с нашего курса, который всегда, все эти два месяца привлекал моё особое внимание. Он вёл себя так, как будто всё здесь ему постороннее, чужое. На занятиях появлялся так, как будто зашёл только мельком, на минуту, и часто почти сразу же уходил. Из-за этого, наверное, он в здании института не раздевался — появится на лекции прямо в пальто и шапке, окинет всё поверхностным взглядом, как бы спрашивая: "Ну, что у вас здесь делается?.." — и вот уже потом глядишь, и нет его!.. Мне всегда нравилось его собранное, волевое лицо. Впечатление было такое, что для него учёба в нашем институте — какой-то случайный эпизод, а на самом деле у него в жизни совсем другие ели и интересы.
Другой, насколько я знал, увлекался музыкой. Однажды во время занятий на перемене он играл что-то на какой-то дудочке. Я вышел с лекции в коридор — и вдруг услышал с лестницы какие-то звуки. Там, прямо в сигаретном дыму, прямо на ступеньках сидел какой-то странный человек. Лицо его было сосредоточено, он был полностью погружён в себя, и что-то играл, видимо, на флейте. Кругом ходил народ, люди поднимались и спускались по лестнице, все курили и разговаривали, а он не обращал ни на что внимания, сосредоточился и играл. От других студентов я узнал, что он жил в общежитии. Там товарищи о нём странно отзывались — говорили, что он ночами напролёт "классику слушает". Тоже, значит, был человек с особыми, отличными от многих интересами. Я тоже, когда встречал его, как-то особенно к нему приглядывался.
Был ещё один студент, который всегда привлекал моё внимание. Он был низенький, черноволосый — кажется, с Кавказа, или откуда-то с юга. В его лице, особенно в глазах, чудилось мне что-то особо чуткое и проницательное. Глаза были особенно проникновенные и живые. Он тоже любил ходить у нас по факультету в верхней одежде. Говорили, что он до нас уже отучился в одном или двух институтах. Таким образом, он имел уже некоторый жизненный опыт и кругозор, и обстановку в нашем институте, в отличие от многих, мог воспринимать как всего лишь некоторый эпизод в своей и без того разнообразной и богатой жизни. Возможно, чувствуя в нём эту "независимость" от нашей обстановки, я тоже всегда, когда встречал его, приглядывался к нему с интересом.
В этот момент как раз из двери вышел предыдущий студент, и он вошёл. Одновременно изнутри раздался капризный женский голос:
— Господи, как душно!.. Откройте дверь! — и кто-то из студентов услужливо распахнул дверь.
Так и получилось, что в эти минуты дверь оказалась открыта, и я, прохаживаясь по коридору мимо неё, имел возможность наблюдать всё, что происходит внутри.
Интересующий меня студент вошёл в комнату и сел перед столом нашего инспектора. В этот момент приём вёл другой человек — начальник нашего курса. Обычно студентов принимала наша инспектриса, женщина довольно неприятная, о которой речь ещё впереди. Но в это утро она куда-то отошла, и вместо неё сел этот мужчина, которого студенты даже любили. Он гораздо внимательней относился к студентам, старался вникать в их нужды. Увидев это обстоятельство, я сильно приободрился.
Знакомый студент сидел перед начальником, сняв шапку и держа её на коленях. От волнения он всё время мял её. Как обычно, он был в пальто. Начальник обращался к нему довольно доброжелательно.
— Ну вот, а Вы говорили, что у Вас с учёбой не будет никаких проблем!.. — с укором говорил он.
Несчастный студент волновался, лицо его шло красными пятнами, он даже немного заикался.
— А у меня их и не будет! Я экзамены всё равно сдам! Я ведь этот материал уже изучал!..
— Ну, там, где Вы прежде учились, видимо, были другие требования, — резонно говорил начальник, — А у нас здесь другие преподаватели, они по-другому спрашивать будут... Вам бы всё-таки лучше занятия посещать, чтобы не попасть впросак...
- Хорошо, хорошо, я буду посещать!.. — взволнованно говорил студент (он по-прежнему нервно мял в руке шапку), — Это я, знаете, немного расслабился... А так я обязательно, обязательно буду ходить!.. Только знаете... (вдруг откровенно и доверительно сказал он) я так всё-таки не привык... В нашем институте науку преподают... как-то формально... А наука — это ведь такая вещь, она... как искусство!.. В ней есть душа, в ней есть гармония... Она — как поэзия, как музыка... Вот как я на самом деле привык! А у нас всё это как-то серо, скучно...
Начальник взглянул с интересом.
— А Вы, наверное, и искусствами какими-нибудь увлекаетесь?.. — с искренним внимание спросил он, — Вы знаете, я даже не удивлюсь, если окажется, что Вы у нас ещё и поэт...
Его собеседник вдруг очень разволновался.
— Да, да! — горячо заговорил он, — я и стихи пишу!.. Как здорово, что Вы догадались!.. Хотите, я и Вам дам почитать?..
Я, стоя в коридоре за дверями учебной части, напрягся. "Что ты делаешь?!.. — так и хотел крикнуть ему я, — Тебя вызвали сюда отчитываться о прогулах — а ты вдруг заводишь речь о стихах!.. Совсем это не то место и время!.. Пусть говорят о нашем начальнике куса как о неплохом человеке — но так раскрывать свою душу почти незнакомому человеку, от которого к тому же зависит твоя судьба!.. "
Но начальник неожиданно отнёсся к нему очень доброжелательно.
— Стихи пишете?.. Очень интересно... Пожалуй, я и действительно возьму посмотрю.
Молодой человек был вне себя от счастья.
— Да, да! — оживлённо восклицал он, — Пожалуйста, возьмите! Я ведь с детства сочиняю!.. Правда, я ещё нигде не печатался. Я и здесь, с тех пор как поступил, уже целую поэму написал!..
Начальник курса задумчиво смотрел на него.
— Да, да! — радостно продолжал студент, — Настоящая поэма! Да вот же она, я её даже с собой взял! Я её теперь везде с собой ношу! Сегодня шёл к Вам и думал — кому же её и дать, если не нашему Ивану Петровичу! Так что возьмите, пожалуйста, возьмите!.. (студент действительно извлёк откуда-то из-за пазухи довольно объёмистую тетрадку)
Начальник курса, так же задумчиво глядя на него, взял.
— Спасибо, я обязательно почитаю... Только Вы (вновь вернулся к основной теме он) всё-таки не слишком расслабляйтесь. А то выйдете из учебного ритма, не сможете сдать — и никто Вам уже не поможет, ни я, и никто другой. А пока мы к Вашим пропускам придираться не будем. Идите, посещайте занятия, готовьтесь к экзаменам. И знаете... — он вдруг многозначительно взглянул на студента, — Вы всё-таки поосторожнее с этим делом... (он указал на данную ему студентом тетрадку) Ну, Вы меня сами понимаете...
Студент удивлённо, но радостно взглянул. Он понял, что этот визит его в учебную часть оказался удачным, что ему, по крайней мере, сейчас, ничего не грозит. Он встал и стал благодарно пожимать начальнику руку. В его взглядах и жестах чувствовалась самая настоящая признательность. Потом он повернулся и пошёл к выходу из учебной части, и на ходу ещё два или три раза благодарно обернулся. Выйдя, он тут же пошёл куда-то прочь по коридору.
Я остался под глубоким впечатлением этого разговора. Нет, не зря говорили, что наш начальник курса Иван Петрович — порядочный человек! Говорили, что он с уважением относился к студентам и, кажется, всегда по мере возможности старался облегчить их нелёгкую жизнь. К формальностям он относился довольно свободно, и всегда рад был увидеть в учащемся молодом человеке человека. Из-за этого многие студенты его уважали и даже любили. Но, к сожалению, такой человек среди сотрудников нашего факультета, пожалуй, был один. Другие сотрудники нашего факультета и преподаватели обычно пребывали сосем в другом настроении. Для них студент, учащийся человек вовсе не представлял какой-либо особой ценности. Вместо этого в сознании их прочное место заняли такие, в общем-то, формальные вещи, как "программа", "курс", "лекция", "экзамен", "зачёт". Их не интересовало, здоров ли учащийся, как он себя чувствует, всё ли у него в жизни в порядке, всё ли он успевает, интересно ли ему заниматься. Главное было — "вложить" в нас определённый объём знаний, и после потребовать с нас отчёт. Из-за этого, наверное, обстановка на нашем факультете была такой тяжёлой. Мы чувствовали, что нас просто "используют" для каких-то, причём неизвестных нам целей, что мы, в общем-то, никому не нужны.
Интересно, что сами сотрудники нашего факультета и преподаватели тоже, видимо, очень плохо представляли цели, ради которых существует наш учебный процесс. Они, скорее всего, действовали, в каком-то смысле, "автоматически", просто подчинялись уже созданному "образу жизни". Просто была создана и запущена когда-то кем-то учебная "система", или "машина" — и вот теперь она работала, и в эту систему надо было включаться, чтоб существовать. Запущенная и налаженная кем-то когда-то "машина" уже окончательно подчинила себе людей. И я подозреваю, что наши взрослые, наши уважаемые преподаватели были такой же её частью, такими же "шестерёнками" в этом налаженном и крутящемся механизме, в этой бездушной машине, которая проглатывала и перемалывала живых людей. Они и сами не могли ничего с этим поделать, они не могли даже это увидеть, это понять! Они тоже были в этой обстановке не свободно, самостоятельно действующими людьми, а неким "объектом", "средством"!
И в этих условиях более свободно, самостоятельно мыслящий человек, который мог несколько подняться над обстановкой и не подчиняться её условностям, каким и был наш начальник курса, конечно же, представлял определённую ценность. Он несколько "разряжал и просветлял" окружающую обстановку, как бы создавал в ней некоторую "отдушину" — но, впрочем, не мог изменить в ней что-то существенно, исправить всю эту сложившуюся "систему".
Зато другие сотрудники нашей администрации производили гораздо менее благоприятное впечатление — некоторые, я бы сказал, даже довольно отталкивающее. Вот, например, после разговора с необычным студентом наш начальник курса куда-то ушёл, а место его заняла уже немолодая женщина, инспектор нашего курса. О ней надо сказать особо. В жизни я, наверное, не встречал более неприятного человека! Студенты её буквально поголовно не любили и за глаза звали её Крысой. То есть, конечно, у неё были свои имя и отчество, звали её то ли Ларисой, то ли Раисой — но все у нас на факультете звали её так, и эта кличка к ней как-то "приросла". Главной её особенностью было полное равнодушие к студентам. Её не интересовало, какие у нас трудности, что мы чувствуем, как мы живём, и она старательно только высчитывала наши пропуски, наши несданные зачёты и ненаписанные контрольные. Главным её настроением при общении со студентами было раздражение. Она будто воспринимала молодых людей как назойливых мух, которые всё время пристают к ней, чтобы отнять её драгоценное время. Ей, видимо, казалось, что наше главное стремление — пропустить как можно больше занятий, завалить как можно больше экзаменов, и при этом ещё скрыться от учебной части, "выгородить" друг друга, её же главная задача — не дать нам всего этого сделать, разоблачить нас и вывести на чистую воду. Из-за этого никто не хотел с ней общаться. Идти к ней на приём было сущее мученье. Я иногда думал — вот, и она ведь после рабочего дня возвращается домой, и там её, наверное, ждут ласковый муж, любящие дети, и с ними она ведёт себя совсем по-другому! Но вот на следующий день снова она выходит из дому, идёт в институт, поднимается к себе в учебную часть, садится за свой стол, достаёт толстый журнал с нашими прогулами — и снова превращается в злую, мерзкую Крысу!.. Впрочем, это я так, только иногда фантазировал на её счёт — в действительности, я, конечно, не знал и не мог знать, как обстоят дома у неё дела.
И вот теперь оказалось, что приём на самом деле вела она, и я должен был попасть к ней! От этого настроение у меня окончательно упало, и я весь внутри как бы похолодел. Переждав ещё двух человек, я, наконец, вошёл в кабинет. Крыса своим холодным и равнодушным взглядом смотрела на меня.
— Фамилия! — сухо сказала она.
Я назвал. Она, конечно, не знала всех студентов, и не могла знать их фамилий, и эта моя фамилия была для неё ничто — просто строка в журнале.
Она принялась водить пальцем по журналу и искать эту строку.
— Так, — наконец, сказала она, — У Вас довольно много прогулов. Как будем их закрывать?
Я в ответ протянул справку.
Она некоторое время рассматривала эту справку, и лицо её принимало всё более недовольное выражение.
— Что Вы мне показываете?.. — наконец, сказала она, — Она ведь открыта сегодняшним числом!
— А это я к тому, что я болен! — оживлённо принялся объяснять я, — Сегодня вот только до врача дошёл! Я и на прошлой неделе болел!..
Она недовольно нахмурилась.
— Что Вы мне тут будете сказки рассказывать!.. Эта справка на ближайшие три дня. Если хотите за прошлую неделю оправдывать, то за прошлую неделю и приносите!
Я попытался проникновенно заглянуть ей в глаза.
— А, может быть, можно так?.. Я вот сейчас, во время болезни буду всё равно ходить, чтобы немного наверстать — я сегодня на лекцию уже ходил, и сейчас ещё пойду... Вот и получится, что у меня часть дней будет закрыта больничным — а я всё равно буду ходить в это время на занятия... Мне через три дня его ещё продлят... Вот и получится, что если всё вместе посчитать, и сложить все мои прогулы и все больничные, то часть моих прогулов будет закрыта...
Она некоторое время смотрела на меня, как бы не понимая. Потом вдруг разозлилась, так что даже закричала.
— Вот ещё, выдумщики! Мы "задним числом" прогулы не закрываем! Да Вам даже если и на две недели больничных взять, всё равно Вы всего не закроете — вон, у Вас и здесь прогулы, и здесь, и здесь!.. Вам ещё совсем немного — и с такими прогулами уже отчисляют! Надо же, какой находчивый!.. Если у Вас нет справок за предыдущие дни, то идите, но теперь уже все занятия посещайте, ни одного не пропускайте! Иначе не допущу Вас к экзаменам!
Разговаривать дальше было бесполезно. Я понуро, неуверенно вышел из учебной части. Здесь, в коридоре я ещё на какое-то время задержался. Из-за этого я и стал свидетелем небольшого разговора, который меня вдруг очень заинтересовал и взволновал.
Когда я растерянно стоял в коридоре, из двери на лестницу вдруг вышел какой-то студент. Я пригляделся и не поверил своим глазам — это был тот самый Колька, Николай, которого я видел вчера вечером в корпусе, который организовал "прощальное застолье", на котором я был и из-за которого не успел вчера вечером домой! Он явно пришёл по какому-то делу и явно кого-то искал. Пройдя мимо меня, он заглянул в учебную часть, что-то спросил там, потом снова вышел в коридор, остановился, размышляя... Но тут как раз из учебной части вышел Иван Петрович. Студент сразу же подбежал, буквально бросился к нему. Иван Петрович тут же остановился и стал внимательно его слушать. Некоторое время они разговаривали, студент что-то оживлённо ему рассказывал. На лице начальника нашего курса при этом проступали явное смущение и сомнение. Наконец, Иван Петрович, выслушав студента, с тем же сомнением и смущением сказал:
— Знаете, я Вам очень не советую этого делать... Стоило бы поискать другие варианты... Впрочем, Вы взрослый человек, Вам самим решать...
С этими словами он кивнул студенту и пошёл куда-то дальше по коридору по своим делам. А студент ещё какое-то время постоял в коридоре, размышляя, а потом быстро и решительно скрылся снова за дверью на лестницу. Я остался стоять в глубочайшем удивлении. Во-первых, меня потрясло то, что я снова видел человека, которого встретил вчера в первый раз, и который произвёл на меня столь глубокое впечатление. Я снова вспоминал его вольное и раскованное поведение за столом, и его удивительный тост, в котором он предлагал всем "почтить их собственную память". Во-вторых, удивительным казалось его общение с нашим Иваном Петровичем. Всё-таки Иван Петрович был начальником нашего курса, а этот студент, насколько мне было известно, уже учился на втором. Между тем, как мне показалось по впечатлению от их разговора, они были уже давно знакомы и обсуждали уже известный им обоим вопрос. Всё это было мне непонятно. Впрочем, я и не мог, и не должен был в этом разбираться — что, в самом деле, я об этом знал!.. Подивившись в душе на эти неизвестные мне обстоятельства, я ещё постоял немного около учебной части — а потом отправился в другой конец коридора, чтобы ещё успеть на последнюю лекцию.

ОБЪЯВЛЕНИЕ

В самом деле, стоило мне теперь почаще бывать на занятиях! Из-за похода ко врачу я пропустил всю вторую пару, и теперь решил хотя бы в какой-то степени "наверстать". Правда, теперь у меня на руках была справка, которая оправдывала все эти пропуски, но я решил следовать моей собственной идее — теперь, когда у меня была справка, всё-таки ходить на занятия, и тем хотя бы в какой-то степени оправдать мои прошлые прогулы. Шла уже середина третьей пары, и, если я всё-таки покажусь на ней, то староста меня всё-таки отметит.
Я вошёл в нашу аудиторию и сел с краю. Лектор, как обычно, говорил какие-то странные вещи, которых я не понимал. Я и не старался вслушиваться, а вместо этого разглядывал наших студентов, которые сидели в рядах. Как некоторые из них стараются что-то понять, как они старательно смотрят на доску, смешно, по-гусиному вытягивая шеи!.. Вот среди них некоторые знакомые лица. Вот тот студент, которого я только что видел в учебной части, который всегда заглядывал в нашу аудиторию лишь на минуту, в пальто и шапке, будто бы лишь для того, чтобы взглянуть: "А ну-ка, что у вас здесь делается?.." Вот, видно, тоже не хочет больше прогуливать, снял свои пальто и шапку, послушно сидит вместе со всеми на лекции!.. А вот студент из нашей группы Николай, с которым я немного знаком. Я знаю про него только то, что он живёт в Подмосковье, и каждое утро ездит на занятия на электричке, и из-за этого очень устаёт. Вот и сейчас он сидит на своём месте хмурый, сосредоточенно глядя в свою тетрадку, лицо у него бледное, усталое. А вот Света, моя соседка по парте на семинарах, когда я там появляюсь. С ней у меня ещё в самые первые дни учёбы, в сентябре было связано довольно приятное впечатление. Однажды мы вместе сидели с ней в читалке, а потом вместе вышли из института и решили вместе пройти до метро. Был очень приятный вечер, тёплая, ясная погода. Настроение у нас было хорошее — тогда ещё учёба только начиналась, и мы смотрели на мир и своё будущее уверенно, спокойно... Мы говорили с ней об общих интересах, увлечениях — оказывается, она так же, как и я, увлекалась литературой и музыкой. Хорошо нам было так говорить!.. Наша новая студенческая жизнь раскрывалась перед нами, обещала что-то новое, доброе и интересное впереди...
И вот теперь после того ясного тёплого вечера будто прошло не два с половиной месяца, а два с половиной года! От тех добрых и светлых чувств будто не осталось и следа. Все те надежды окончательно рассеялись. Остались только усталость, страх экзаменов, куча непонятного на занятиях, чувство постоянной тревоги и напряжения. Я к ней с тех пор, с того самого вечера, когда мы с ней познакомились и так хорошо пообщались, уже больше не подходил. Всё это на меня вдруг так навалилось, и так придавило, что я уже не чувствовал в себе сил с кем-то нормально, по-человечески общаться. Она тоже на занятиях выглядела какой-то потерянной, усталой и нервной, так что я уже и не хотел к ней подходить. Вот и теперь она сидела над своей тетрадкой с явной тревогой и страхом, мучительно вглядываясь в доску и всё-таки пытаясь кое-что записать. Я подумал о том, как много мы потеряли за эти два с половиной месяца, и как наша учёба на самом деле не соединяет, а разделяет и разобщает людей.
После лекции я вышел в коридор. Снова в коридоре было полно народа, а я стоял один и не хотел ни к кому подходить. Люди кругом вели свои, непонятные мне разговоры. Стоял постоянный гул. Кругом были серые стены, среди них было сумрачно и скучно.
Я постоял так один в коридоре, а потом подошёл к окну. За окном открывался просторный, широкий вид. Вовсю сверкало солнце, внизу расстилался заснеженный парк около нашего института. С моего этажа мне было хорошо и далеко видно. Стояли ряды деревьев, иней на ветках сверкал на солнце. Между ними белели заснеженные дорожки. Вдали парк и институт огибала река, блестя своей ещё не замёрзшей водой, за ней раскинулся остальной город. Над всем этим царило высокое и ослепительно-голубое небо. Вид был широкий и величественный, и он меня невольно захватил. Как прекрасен мир, как прекрасна жизнь!.. — невольно подумал, или, верней, почувствовал я. Как хорошо человеку на этом просторе, где ослепительный купол неба, и река, и деревья!.. Но что же тогда происходит здесь, в этом институте, в этих аудиториях и коридорах, за моей спиной?..
Я снова отвернулся от окна и обернулся назад. Снова всё те же серые стены. Снова всё те же компании людей, стоящие тут и там, ведущие свои странные и непонятные разговоры. Снова я, хотя и чувствую одиночество, но не хочу ни к кому подходить. Господи, ну почему же всё так складывается, и какой в этом смысл?..
После лекции, собираясь уже выйти из института, я, однако, снова пошёл в тот конец коридора, где находилась наша учебная часть. Мне хотелось взглянуть на расписание — какие завтра будут занятия, и в каких аудиториях. Здесь, однако, меня ждало новое, совершенно неожиданное впечатление. Около стенда, на котором вывешивалось расписание, а также все другие объявления, я вдруг увидел большую толпу народа. Люди стояли, во что-то вглядываясь на стенде, многие молча и подавленно, другие же негромко переговаривались.
Я подошёл и спросил стоявшего с краю студента:
- А что такое?.. Что-нибудь случилось?..
В ответ он молча показал мне на стенд.
Я протиснулся вперёд и, наконец, разглядел то, что привлекло всеобщее внимание. На стенде, рядом с расписанием появилось новое объявление. В нём сообщалось, что сегодня, во время занятий у нас на факультете погиб студент со второго курса. Здесь же, на объявлении была приклеена и небольшая фотокарточка. О причине смерти сообщалось коротко — "в результате несчастного случая". Учебная часть и деканат выражали соболезнование друзьям и близким покойного.
Я с удивлением и замиранием сердца глядел на фотографию. Вот, этот студент ещё вчера, ещё сегодня утром был жив — и вдруг погиб!.. Так что же случилось, что же произошло, почему же он погиб?..
Я негромко задаю вопрос стоящему рядом студенту:
— А что такое?.. Что за несчастный случай?..
Он в ответ как-то нервно смеётся.
— А ты больше им верь!.. Это они только так пишут — а на самом деле это вовсе не "случай"!.. На самом деле это он сам выбросился!..
Понемногу, из обрывков разговоров я начинаю понимать, что же произошло. Оказывается, у нас на факультете сегодня днём произошло самоубийство. Один из студентов второго курса прямо на занятиях, во время перерыва, когда все были в коридоре, вдруг распахнул окно и выпрыгнул из окна. О причинах этого происшествия толком никто ничего не знал. Говорили, что у него были трудности с учёбой, что он никак не мог сдать прошлую сессию, что у него были проблемы с друзьями в общежитии. На самом деле точно ничего не было известно.
Новость эта, как искра, распространилась по факультету. Всюду — у входов в аудитории, в коридоре, у выхода на лестницу стояли небольшие группы студентов, которые негромко, вполголоса обсуждали эту тему. Это происшествие произвело на всех болезненное и тягостное впечатление. Каждый, наверное, в какой-то степени представлял на месте этого студента себя. Это событие наводило всех на мысли о трудностях учёбы, о студенческих проблемах. Что касается меня, то у меня внутри всё как бы сжалось и похолодело. Я всё разглядывал фотографию этого незнакомого мне студента. Самое обычное, ничем не примечательное лицо. Какой он был?.. Зачем он приехал сюда, в Москву?.. К чему он стремился, чего хотел?.. Мог ли представить себе, что его московская жизнь закончится вот так?.. Почему он решился на этот страшный шаг?.. Что его подвигло, что же там всё-таки произошло?.. У меня, честное слово, "ум за разум" заходил от этих вопросов!.. Я всё ходил по коридору мимо учебной части, забыв о том, что я должен ехать домой, и размышлял, размышлял...
Ещё одно событие, или впечатление "подлило масла" в эти мои размышления. Ко мне подошёл вдруг знакомый студент. Это был тот Николай, который сидел недавно на лекции и которому приходилось ездить на занятия в наш институт из Подмосковья. Мы с ним познакомились ещё в первые дни учёбы, и какое-то время я надеялся, что мы с ним тоже будем друзьями. В его характере было что-то симпатичное мне — какая-то трезвость, крепость, некоторая независимость.
Мы с ним всё время виделись на лекциях, и ещё чаще на семинарах. Но со временем я стал замечать совершенно явные изменения в его характере. Видимо, он сильно уставал. На занятия он приезжал не выспавшийся, в каком-то отрешённом настроении. Говорить он стал мало. К тому же мне казалось, что он заметно похудел. Лицо его осунулось, черты лица заострились. Вокруг глаз наметились какие-то тёмные круги. Взгляд его, как я уже сказал, довольно отрешённый, стал к тому же каким-то бесцветным, "пепельно-серым". Чувствовалось, что он, как и многие, на занятиях ничего не понимает — но какое-то время он ещё, пересиливая себя, продолжал писать. Потом и это перестал. В отношении его к жизни стало проглядывать что-то саркастическое, иронично-насмешливое. Короче, человека было не узнать.
И вот теперь он подошёл ко мне и, глядя своим бесчувственно-отрешённым взглядом, показывал мне на объявление. Губы его беззвучно шевелились, как будто у него пересохло в горле. Так бывает, когда человек очень нездоров, или устал, или хочет что-то сказать, но у него не выговаривается. Наконец, он совладал со своим горлом, и каким-то свистящим шёпотом произнёс:
- Как парень-то летел!..
Мне не надо ничего объяснять. Я буквально душой понимаю, что может сейчас чувствовать этот студент, лишившийся нормального восприятия жизни от множества непонятного, утомления и недосыпания.
Вдруг он подходит к окну. Я с удивлением наблюдаю за ним. Он делает что-то необычное — встаёт на цыпочки и прижимается лбом к холодному стеклу, будто пытаясь заглянуть туда, за окно, вниз! Он будто пытается представить себе, что мог чувствовать тот студент, смерить расстояние до земли!..
И тут я не выдерживаю. Эта последняя картина переполняет мою последнюю чашу. Что же это место, где человека могут довести до такого, где такое делают с людьми!.. Я поворачиваюсь и скорее иду к двери на лестницу. Скорее, скорее из этого гиблого места!.. Забыв о лифтах, я начинаю спускаться вниз. Мимо мелькают лестничные пролёты, ступеньки, перила, стоящие на площадках компании курящих студентов. Вниз, вниз, скорее вниз! Скорее из этого места, где нет места живому, думающему и чувствующему человеку! Я ни о чём уже не думаю, ни на что не обращаю внимания.
Вот уже и первый этаж, и большой коридор, и гардероб... Я скорее одеваюсь и через тяжёлые двери выхожу на улицу. Здесь светит солнце, всюду белеет свежий первый снег. Как хорошо оказаться на свободе и вдохнуть свежий морозный воздух полной грудью! Куда же теперь?.. Домой?.. А, не знаю, куда угодно, только бы подальше отсюда!.. Я скорее, решительным шагом иду прочь от этого здания. Планов у меня никаких нет. А, впрочем, кто сказал, что нет?.. Нет, теперь я уже не буду без толку просто так бродить по городу! У меня есть новые друзья, товарищи. Я теперь знаю, куда мне пойти!

СНОВА В КОРПУСЕ

Скоро я уже стоял у студенческого корпуса. В этот раз вахтёр был на месте, и мне пришлось оставить свой студенческий и назвать номер комнаты. Скоро я уже прошёл за решётку вглубь корпуса и свернул по коридору налево. Я сразу же направился в комнату Олега и его друзей, в которой я сегодня ночевал. Я не знал, застану ли я там кого сейчас. Я не имел никакого плана. Просто в моих одиноких и расстроенных чувствах я пришёл в то единственное место, куда я сейчас мог прийти, где меня могли ждать.
К счастью, Олег оказался дома. Он сидел на своей койке, слева у окна, напротив той, на которой я сегодня ночевал, и, по-видимому, ничем не занимался. Когда я вошёл, он, казалось, совсем не удивился.
— А, явился, не запылился!.. — небрежно-иронично сказал он, — Видно, тебе у нас понравилось... Ну, как там на занятиях?.. Ну да ладно, давай, проходи, садись... — закончил он, увидев, что я по-прежнему не очень уверенно стою на пороге.
Я довольно робко прошёл в комнату и направился к уже знакомой кровати. Некоторое время мы молча сидели друг напротив друга. Он, видимо, чувствовал, что должен начать разговор, но не мог сообразить, как.
— Так ты, значит, москвич?.. — наконец, сказал он, — Дома с родителями живёшь?
Я кивнул.
— Ну и как они, нормальные?..
Я неопределённо пожал плечами.
— Ну, понятно!.. — рассмеялся он, — То-то ты к нам сюда ходишь!..
Я задумался.
— Может быть, и не поэтому... Может быть, они у меня нормальные, как у всех... Но у вас здесь интереснее, здесь люди, здесь что-то происходит...
Он понимающе взглянул на меня.
— Ну вот и хорошо, ты к нам приходи, здесь веселее, с людьми познакомишься...
Снова возник перерыв в разговоре, я не знал, что сказать.
— А ты сам откуда?.. — наконец, спросил я.
— То есть откуда я сюда приехал, из какого города?.. Из Пензы...
— Ну... и как у вас там?..
Он рассмеялся.
— Да как у нас?.. Так же, как и везде... Интересные вопросы ты задаёшь!..
Я снова запутался и не знал, как продолжать.
- Ну, хорошо, — наконец, сообразил я, — а здесь вы как живёте?.. Наверно, нелегко? Наверное, есть сложности?..
Он в ответ недовольно поморщился.
— Да какие сложности?.. Нормально живём, как и все!.. Ты лучше что-нибудь полегче спроси!..
Я понял, что напрасно завёл разговор о проблемах.
— Я вот вижу, что у вас здесь люди самые разные... — продолжал я, — у каждого свой характер, свои интересы... Как вы находите здесь общий язык и чем вообще вы здесь занимаетесь?..
Он как-то безразлично посмотрел в окно.
— Чем занимаемся... — не очень охотно сказал он, как будто не настроен был об этом говорить, — Учимся, сам ведь знаешь... На занятия надо ходить... Потом здесь в читалке позаниматься... Пообедать можно — вон здесь во дворе столовая есть... Потом в футбол поиграть... Вот, собственно, и всё. Ещё, правда, есть душ, дискотека...
Похоже, что тема эта не вызывала в нём особого интереса.
— Ну хорошо, а ведь наверняка у многих здесь есть какие-нибудь увлечения! — нашёл вдруг новую тему я, — Здесь ведь у вас куча талантливого народа — многие, наверно, на гитаре играют, песни сочиняют! Здесь ведь у вас наверняка ключом бьёт культурная жизнь!..
Он задумался.
— Ну да, есть у нас здесь некоторые такие товарищи, с культурными интересами, — ответил он, — Да только, честно говоря, у нас здесь с этим надо осторожнее... Неровен час вот так доиграешься, досочиняешься — и из института вылетишь!.. У нас, говорят, уже такие случаи были. Так что нам здесь особенно не до культурных интересов. Так вот иногда, книжки читаем, для общего развития. Приятно так в свободное время с книжкой посидеть...
Я вдруг обратил внимание, что рядом с ним на постели лежит какая-то книжка.
— Интересно, а что это ты сейчас читаешь?.. — спросил я.
Он охотно перевернул книжку.
— Достоевский, "Мёртвый дом".
— Ого, ничего себе!.. — воскликнул я, — Ну и как, интересно?..
— Да так, нормально... — ответил он, — Главное, жизненно.
Тут он вдруг встал. Я и прежде чувствовал, что он не очень охотно вёл этот разговор, как бы через силу. Возможно, его вынуждала к этому роль хозяина, который должен чем-то занимать "гостя". Наверное, он собирался куда-то идти, или просто не привык вести такие долгие разговоры. Теперь он, наконец, решился его прекратить.
— Ладно, заболтался я тут с тобой, — решительно сказал он, — а мне в читалку нужно, заниматься. Ты здесь, если хочешь, оставайся. Да не смущайся ты, вон, ложись, ботинки и пальто сними! Что ты сидишь, как какой-то гость!.. Я через час или полтора приду! Если придут Сергей или Виталий, скажи им, что я здесь тебя оставил. Скажи, что просил меня подождать. Или вон в столовую сходи — поди, после занятий ещё не обедал! Спокойно здесь сиди и жди. Вон если захочешь — возьми "Мёртвый дом" почитай!
С этими словами он взял с полки какие-то книжки и вышел. Всё это проговорил он довольно небрежно и безразлично, как будто тяготился нашим разговором. Да, конечно, он рад был его прекратить, хотя в его словах и звучала некоторая забота. Я остался в комнате один. Всё происшедшее было для меня неожиданно и странно. Я не ждал, что познакомлюсь так близко с этим студентом, и что он даже оставит меня одного в комнате, так, как если бы я действительно был здесь "своим", как если бы я жил здесь, как если бы я был одним из его товарищей. Всё это меня удивляло, но и воодушевляло. Я чувствовал, что в жизни моей происходит что-то новое и неожиданное, что передо мной вдруг начали открываться новые возможности, новая, неизвестная мне прежде область жизни...

Со временем я познакомился с этими студентами. Это была обычная комната в общежитии, и студенты в ней жили самые обычные. Постепенно я узнал их всех, и, мне хочется на это надеяться, и они тоже узнали меня. Во всяком случае, я приходил сюда довольно часто, и иногда даже оставался здесь ночевать.
Для меня до сих пор представляет вопрос — а как же относились они ко мне?.. Кто я был для них — случайно приходящий к ним какой-то москвич?.. Ведь у них была своя жизнь, свои проблемы, более серьёзные, чем у меня — что им было до меня?.. Догадываюсь и предполагаю теперь, что всё-таки их отношение ко мне было не очень серьёзное. В каком-то смысле, по обстоятельствам жизни, по жизненному опыту они были уже "взрослыми" — а я был ещё "ребёнком". Впоследствии, в дальнейшей жизни это подтвердилось — по окончании обучения ни с кем из них мне не удалось сохранить не то, что прочных, но вообще каких-либо отношений. Того знакомства, которое было у нас — на занятиях и в общежитии — оказалось недостаточно, чтобы остаться друзьями на всю жизнь. Но тогда, в той болезненной и тревожной обстановке я был рад, что встретил их, что имею возможность общаться с ними, приходить к ним. Это было какой-то "отдушиной" в моей жизни, помогало мне выжить, а они — что ж, они, возможно, и не относились ко мне особенно серьёзно, и, возможно, меня просто "терпели".
Это была хорошая компания, и мне с ней повезло. Это были студенты, которые, приехав в Москву, каким-то образом поняли, что к своей учёбе и к своей жизни здесь нужно относиться серьёзно. Во всяком случае, они проявляли заботу о том, чтобы всё это принесло какую-то пользу, чтобы всё это не было зря. Они действительно старались учиться. Чтобы поддержать своё здоровье, они занимались спортом. Я слышал, что они часто наведывались в спортивный зал, иногда я видел их на спортивной площадке перед корпусом, играющих в футбол. Кроме того, они старались ходить на занятия. Для этого они даже выработали себе правило — ложиться не слишком поздно. Вообще, у обитателей корпуса была с этим большая проблема. Молодые люди, оказавшись в чужом городе, на свободе, теряли контроль над собой, и в результате этого весь корпус почти до утра не спал. Где-то ближе к полуночи студенты, вместо того чтобы угомониться, начинали шуметь и колобродить, и это продолжалось почти всю ночь. Но мои знакомые каким-то образом договорились сохранять здоровье и ясную голову для занятий — и в результате ложились обычно не позже двенадцати, не обращая внимания на шум на других этажах и в других комнатах — и это позволяло им вставать довольно рано и иногда даже появляться на первых парах. (Правда, в тот вечер, когда я первый раз появился у них, это правило было нарушено из-за вечеринки, организованной в другой комнате на первом этаже — потому я тогда и пошёл на следующее утро на занятия один.)
В этой компании довольно хорошо ощущались товарищество и взаимопомощь. Позже я заметил, что они довольно чутко относились к своим товарищам, если кто не выспался, или заболел. Из-за этого им более-менее удавалось сохранять здоровье, справляться с учёбой и сдавать сессии — оказалось, что если вести такую здоровую, размеренную жизнь и поддерживать друг друга, то это оказывалось вполне возможно. Они поддерживали добрые отношения и с другими ребятами и девушками из других комнат — так возникало у нас подобие некого "студенческого братства". В основном, это были студенты с нашего же курса, но могли быть и некоторые студенты со старших курсов. Эти разделения, так же, как и разделение на группы здесь уже не играло роль — всех объединял корпус. Здесь действительно складывался какой-то свой, особый и необычный мир.
Итак, с этими студентами, с которыми я познакомился тогда, мне повезло. Благодаря им я обрёл некоторую опору в моей тогдашней беспорядочной и нездоровой жизни — хотя, повторяю, для них самих вовсе не столь полезным и значительным было общение со мной. Глядя на них, я начал понимать, что всё, может быть, не так страшно, что если спокойно и твёрдо жить и методично заниматься, то, может быть, удастся сдать сессию и удержаться в институте. Но, если уж говорить честно, то мне самому и множеству других студентов было далеко до них! По-прежнему я видел на занятиях смущённые и встревоженные лица. По-прежнему лектор говорил много непонятного, так что приходилось только бессмысленно смотреть на доску и бессмысленно писать. По-прежнему я так же не выдерживал того, что происходило на занятиях, и мне приходилось уходить из института и бессмысленно бродить где-то по городу — и я знал, что было много других студентов, которые поступали точно так же. По-прежнему росли очереди в нашей институтской поликлинике, собирая в себе студентов, униженно стремящихся попасть ко врачу в ожидании справки. Всё так же понуро сидели студенты перед дверями учебной части. И вот — вершина, или квинтэссенция всей этой обстановки, сосредоточие всего этого безумия — то объявление о выбросившемся из окна студенте, которое я видел в тот день в учебной части! Такие ситуации, такие студенты в нашей учебной жизни были, тоже были!.. И я не знаю, почему так было, в чём в точности здесь причина — но это "изнанка", или "оборотная сторона" нашей студенческой жизни тоже постоянно была у меня перед глазами, и мне, радуясь о той здоровой компании, в которой я в то время, возможно, случайно, оказался, тоже со временем пришлось во всё это углубиться!..

...В тот день через некоторое время в комнату вернулся другой студент. Он спокойно, сдержанно вошёл в дверь — и вдруг остановился, увидев в комнате меня. Я скорей объяснил ему, что я пришёл к Олегу, и что он просил меня его подождать. Впрочем, этот студент уже знал меня — мы ведь виделись с ним вчера ночью, когда ложились на ночлег — только было уже очень поздно, и мы с ним не познакомились и даже не поздоровались. Теперь я мог более внимательно рассмотреть его. Это был невысокий парень, достаточно крепкого и спортивного вида. Лицо у него было волевое и собранное. Одет он был, как и Олег, в спортивный костюм — в спортивную кофту с расстёгнутой на груди молнией, и в тренировочные. Войдя, он только на минуту проявил интерес, почему я нахожусь здесь и поздоровался со мной — и тут же перестал обращать на меня внимание. Потом я узнал, что это здесь было дело обычное — ведь в комнате мог оказаться кто угодно, довольно часто заходили люди из других комнат, и человек просто привыкал жить соей жизнью, почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Лишь на секунду обратив внимание на меня, он тотчас же подошёл к своей койке (она была с другой стороны от прохода, рядом с кроватью Олега, подальше от окна), и с шумом, с размаху упал на неё. Похоже, он только и пришёл в комнату для того, чтобы сразу же растянуться на своей постели. Некоторое время он лежал, полностью расслабившись, закинув руки за голову, полностью отдыхая всем своим молодым и хорошо физически развитым телом. Потом приподнялся, потянулся к книжной полке на стене, взял оттуда какую-то книжку. После этого он совсем затих, повторяю, будто совершенно забыв про меня. Я тоже тихо сидел на своей постели, стараясь не подавать признаков жизни.
К счастью, скоро вернулся Олег. А то я не знаю, что бы мне пришлось делать — тревожить этого студента я был не в состоянии, а так просто сидеть молча было всё же неловко. Он выглядел как-то недовольно, как будто что-то у него не получалось или не складывалось.
— Эх, не вышло позаниматься!.. — в досаде, пройдя по узкому проходу между кроватями, воскликнул он, — Ничего в голову не лезет!.. Тоска какая-то!.. Что бы такое сделать — в столовую, что ли, ещё раз пойти, в душ, что ли, сходить?..
Его товарищ охотно откликнулся.
— Что ж, сходим, пожалуй... Я как раз сегодня ещё не обедал. А потом, ближе к вечеру и в душ...
Он отложил книгу и резким движением встал с постели. Они оба уже собирались осуществлять свой план. Олег взглянул на меня — он, видимо, хотел предложить мне пойти с ними. Оно было и очень кстати — в животе у меня уже немного урчало, последний раз я ел ещё утром, в институте, после первой пары, перехватив что-то наспех в буфете на первом этаже перед моим походом в поликлинику. Но тут вдруг дверь в комнату распахнулась, и в неё вбежвл, буквально вломился ещё один студент. Он был мне совершенно незнаком — я даже не видел его нигде в институте, на занятиях. Возможно, он даже был не с нашего курса. Вид у него был какой-то всклокоченный, глаза выпучены, как будто он сейчас только услышал что-то совершенно невероятное и немыслимое.
— Мужики, слышали новость?!.. — оживлённо жестикулируя, буквально с порога закричал он, — Сегодня у нас студент выбросился!.. Сегодня утром это произошло, уже весь институт знает — вот, наконец, и до нашего корпуса дошло!
Оба обитателя комнаты, уже собиравшиеся одеваться и идти, вдруг замерли и обратились к нему.
— Стой, стой, да что ты трещишь?.. — вполне разумно сказал второй студент, — Давай, говори толком — кто выбросился, куда выбросился?..
— Вот ты, Серёга, здесь сидишь, ничего не знаешь, — обратился к нему вошедший (оказывается, второго студента звали Сергей), — только мускулы свои качаешь... А у нас тут в институте такие дела делаются!.. Студент со второго курса! И не куда, а откуда — из окна! Сегодня после первой пары! Как раз все вышли в коридор — а он вдруг взял, да и вскочил на подоконник, и распахнул окно, да и сиганул!.. Конечно, побежали все вниз, хотели спасти, "скорую" вызвали — да только уж поздно было, богу душу отдал!.. Да и понятно — всё-таки десятый этаж!.. Я, конечно, подробностей не знаю — но только теперь весь институт буквально об этом гудит!.. Около учебной части уже объявление повесили! Там про "соболезнование родным и близким" и про то, что через три дня будут хоронить!
Тут второй студент, которого звали Сергеем, подал голос.
— Ну и ну! — сказал он, как могло показаться, несколько равнодушно и небрежно, — Надо же, какие дела у нас в институте делаются!.. Честно говоря, не соскучишься!..
— Ну да! — продолжал кричать вбежавший студент, — Вот так прямо взял и выпрыгнул! Все даже ахнуть не успели! Конечно, отвезли его на "скорой" в больницу — да только он прямо там в больнице совсем и помер! Теперь вот, говорят, мать его сюда едет, совсем издалека, незнамо откуда, хоронить!
Второй студент задумался.
— А почему выбросился? — наконец, спросил он, — В чём причина?
— Да, разное говорят... — оживлённо продолжал вбежавший студент, — Кто говорит, из-за учёбы, из-за сессии. Кто — что из-за проблем в общежитии, с соседями по комнате. Кто — что сам всему причиной, психически неуравновешенный был. Как теперь разберёшь?.. А может ведь быть и то, и другое...
Второй студент, по имени Сергей, задумчиво молчал.
— Да, весёлые дела... — снова сказал он, — А он, случаем, был не из нашего корпуса?.. Или с другой территории?..
— Да в том-то и дело, что наш! — взволнованно воскликнул вбежавший студент, — Здесь, на четвёртом этаже жил! Может быть даже, если среди наших знакомых поискать, есть те, кто его знал!..
Второй студент продолжал размышлять.
— Странные дела... — задумчиво сказал он, — Я, кстати, слышал, что такие случаи здесь, в основном, на втором и третьем курсе случаются... Довольно интересная закономерность...
— Тут ведь ещё что важно, — продолжал шуметь третий студент, — Что про похороны на весь институт объявили! Говорят, куча народу там будет! Говорят, сам декан придёт и произнесёт речь! Целая демонстрация!.. Но самое-то главное ведь то, что и его мать там будет! Она уже откуда-то из Сибири на поезде едет! И вот представьте, встретятся они там — его мать и декан! Какими-то глазами он на неё посмотрит?.. Как-то он будет перед ней отвечать?.. "Вот, дескать, доверила вам сына — а вы не уберегли!.." Вот на это бы мне хотелось посмотреть!..
— А какими глазами он на неё посмотрит?.. — вмешался вдруг Олег, — Ему-то что?.. Разве он вникает во что-то, разве он за что-то отвечает?.. Всё время только по своим международным командировкам ездит! Станет он перед ней за что-то отвечать — ему всё, как с гуся вода!
— Кстати, а если ты так уж хочешь на это посмотреть, так за чем же дело стало — возьми туда и сходи! — добавил Сергей.
— Ой, ребята, мне, честное слово, что-то не охота!..
— Ну вот, а чего же тогда говоришь!.. (Сергей задумался) А вы знаете, ребята! — неожиданно воскликнул вдруг он, — Вы как хотите, не удивляйтесь, а я, пожалуй бы, туда сходил!..
— Да ну, охота тебе! — подал голос Олег, — Делать тебе нечего!.. Нам же к зачётам надо готовиться!..
— А вот у меня, честное слово, почему-то такое желание возникло! — решительно, но, кажется, немного рисуясь воскликнул Сергей, — Хочется, наконец, на всех на них посмотреть! Не каждый ведь день такие события происходят!.. Кто, в конце концов, мне запретит?.. А зачёты что — зачёты подождут...
— Ну, только если так... — в тон ему, не очень серьёзно ответил Олег.
— И вообще, в этой истории хотелось бы разобраться, — продолжал Сергей, — Кто он был, откуда, и почему это произошло... С той же самой матерью его встретиться, знакомых поспрашивать... Меня почему-то последнее время особенно такие истории волнуют...
Олег взглянул на него несколько мрачно.
— Да ну, охота тебе связываться...
— Так я же тебе и не предлагаю! Я сам разберусь, а ты можешь себе спокойно в читалке заниматься.
На том эта тема и закончилась. Взволнованный студент, который принёс в комнату это известие, понял, что его миссия теперь закончена, и выбежал снова в коридор. Олег и Сергей, которые до этого думали идти из корпуса, стали снова собираться.
— Ты как? — хмуро обратился ко мне Олег, — В столовую с нами пойдёшь? Наверно, только утром сегодня завтракал, голодный, небось?..
Я охотно согласился и тоже стал собираться. Настроение у них обоих было довольно мрачное. На них, без сомненья, подействовала эта ужасная новость. Она, конечно же, подействовала и на меня — но для меня это была уже не новость, я уже успел к ней привыкнуть, к ней притерпеться. Скоро мы все втроём вышли из комнаты. Коридор общежития снова произвёл на меня какое-то мрачное впечатление. Во всём здесь — в этих дверях, в этих стенах мне чувствовались какая-то тревога, какое-то неблагополучие. Тень погибшего студента будто нависла над этим корпусом, будто давила и угнетала всё здесь. Скорее мы прошли коридор, вахту, и вышли на свежий воздух.


У ВЕРЫ


Наш путь теперь лежал к невысокому строению, которое видно было из окна. Короткий осенний день уже заканчивался, солнце садилось. Оно опускалось как раз между стеной корпуса и соседним домом, и освещало жёлтую кирпичную стену столовой. Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Здесь оказалось просторное, но уютное помещение, в котором как раз питались здешние студенты. Стояли небольшие столики, за которыми сидели весёлые компании. Эти шум и оживление, несмотря на сегодняшние печальные события и моё довольно мрачное настроение, на меня довольно благотворно подействовали. Мы взяли подносы, заказали себе обед за стойкой, и скоро уже расположились за одним из столиков. Мои новые друзья, несмотря на сегодняшние печальные новости, проявляли завидное самообладание и говорили снова об обычных, текущих вопросах. Рядом с ними я отдыхал душой. Мы сидели у большого окна, сквозь которое в столовую проникал свет закатного солнца, что меня очень успокаивало. Я почти забыл и о нашем институте, и о моих собственных тяжёлых обстоятельствах, и только радовался о том, что у меня появились такие друзья. Я снова чувствовал себя почти нормальным человеком.
В таких настроениях я и вернулся назад в корпус. Здесь Олег с Сергеем через некоторое время собрались идти в душ — действие, которое, видимо, на меня пока ещё не распространялось. Потом они вернулись и разошлись каждый по своим делам — Олег всё-таки решил поднапрячься и пойти в читалку, а Сергей, кажется, пошёл куда-то заниматься спортом.
— Ты как? — напоследок обратился ко мне Олег, — Что сегодня собираешься делать? Если домой поедешь, то поезжай, а то, в принципе, можешь и остаться. Наш товарищ, которого эта койка, ещё не скоро приедет.
Я сказал, что подумаю, и остался в комнате один. Я снова полежал на постели, потом взял какую-то книжку почитать. Потом снова сел и принялся глядеть в окно. За окном уже опускались вечерние сумерки. Я рассматривал ставший уже знакомым двор. Здесь росли обычные деревья, стояли обычные московские пятиэтажные и девятиэтажные дома. Неподалёку виднелось невысокое здание из жёлтого кирпича, в котором мы недавно обедали. Ближе виднелась проволочная сетка спортивной площадки, по которой и сейчас бегали какие-то самые отважные студенты. Вдоль корпуса проходила асфальтовая дорожка, на которой стоял мешавший мне спать прошлой ночью фонарь.
Сидя в комнате один, я как-то невольно задумался. Снова сердце мне сдавила гнетущая тоска. Как я оказался здесь, что я здесь делаю?.. Для чего я здесь?.. Почему так странно повернулась жизнь?..
Я всё сидел и сидел, глядя на опускающиеся за окном сумерки. Света я не включал. Наконец, мне захотелось встать и выйти в коридор, чтобы немного развеяться и пройтись. Но тут в комнату постучали. Я не знал, отзываться мне или нет. Негромкий стук раздался снова. Я, наконец, решился и издал какой-то неопределённый звук. Дверь слегка приоткрылась.
Я увидел, что в комнату заглядывает девушка. Более того, мы были знакомы — это была Вера, студентка с нашего курса! Я часто видел её на занятиях, и, честно говоря, всегда был рад ей и её уважал. Она, несмотря на трудности нашей учёбы, всегда проявляла внимание к другим студентам, всегда рада была подбодрить их улыбкой, добрым словом. Она охотно и легко знакомилась и с другими девушками, и с ребятами. Пожалуй, она принадлежала к особому типу "общественных деятелей". Как-то она подошла на занятиях к компании студентов, рядом с которой я стоял — и вдруг поздоровалась со мной, странно и смешно сунув мне руку, вытянутую твёрдой и прямой "ладошкой". Так мы познакомились. С тех пор я запомнил её, и всегда был рад, когда видел её на занятиях — мне от этого как-то легче и светлее становилось. Впрочем, ближе мы не общались — она училась в другой группе, и по учёбе мы с ней никак не были связаны.
Теперь она собственной персоной стояла на пороге комнаты, в которой я сидел.
— Андрей, ты?.. — удивлённо сказала она, вглядываясь в меня в сумерках, — Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть... Ты как здесь?..
— Вот, к ребятам зашёл, — смущённо сказал я, — А ты, оказывается, тоже здесь живёшь?.. Вы, оказывается, знакомы?..
— Ну да, мы ведь с ними из одной группы... А ребят что, сейчас нет?..
Я кивнул.
Вера на минуту задумалась.
— Слушай, Андрей, — обратилась ко мне она, — Раз уж ты всё равно здесь. У меня сегодня день рождения, мы с девчонками стол накрываем. Скажи ребятам... ну Сергею, Олегу, что мы их ждём. Ну, не сейчас, а попозже, часов в девять. У нас там и все другие ребята будут. Слушай! — лицо её вдруг оживилось, — Да кстати, раз уж ты здесь, то давай и сам приходи!
Я засуетился.
— Конечно, я передам! — воскликнул я, — Правда, они сейчас отлучились... но они скоро придут!.. Как придут, так я им сразу же передам! А что касается меня... — тут я задумался, — Честное слово, не знаю... Мне ведь, наверно, скоро домой ехать... Я ведь здесь не живу... А, если честно, так бы хотелось!.. Я ведь уже был здесь как-то в общежитии на дне рождения — мне так понравилось!..
Взгляд её оживился.
— Ну так ты заходи!.. Посидишь с нашей компанией, познакомишься! Если тебе нужно будет — встанешь и уйдёшь! А то вон, может быть, ребята тебя у себя ночевать оставят — я ведь знаю, что у них сейчас товарищ уехал!
Я кивнул.
— Хорошо, я подумаю. А ребятам я обязательно передам — как придут они, так я им сразу и передам! Они ведь знают, где это?
— Конечно, мы ведь здесь все вместе живём!..
Я чувствовал всё большее оживление.
— Хорошо, Вера, я подумаю! — ещё раз сказал я, — А так бы хотелось действительно прийти! Хорошо, я поговорю с ребятами — и, возможно, действительно приду!
Она была удовлетворена ответом, и скоро скрылась за дверью.
Через некоторое время вернулся Олег.
— А тут к вам девушка заходила! — сразу с порога сообщил ему я.
— Это какая же?..
— Вера, из вашей группы, у неё сегодня день рождения! — тут же выложил ему я.
— И она, конечно же, приглашала?.. — небрежно откликнулся Олег, — Ну что ты будешь делать!.. В этом корпусе — одни застолья!.. Когда она велела приходить?..
— К девяти! — радуясь, сообщил я, — Но это что! Она и мне велела приходить! Такая заботливая и замечательная девушка! Говорит — раз уж ты здесь, то обязательно приходи! Так что Олег, хочешь не хочешь, а, похоже, мне снова у вас придётся оставаться ночевать!
Он задумался.
— Ну что же, пока ещё можно... Пропуск-то у тебя сегодня где?..
— На вахте...
Он ещё немного поразмышлял.
— Ладно, что-нибудь придумаем...
Мы с ним договорились, что пока ещё позанимаемся каждый своими делами. До девяти оставалось ещё довольно много времени. Я, наконец, собрался и решил позаниматься в читалке. Часа полтора я сидел там — и, кажется, довольно успешно. Олег за это время нашёл где-то Сергея и сообщил ему. Ближе к девяти мы все трое снова собрались в комнате. Ребятами владело вполне понятное оживление. Впрочем, каких-то особых сборов не было — оба моих знакомых так и пошли на вечер к девушкам в спортивных тренировочных костюмах. Мы вышли из комнаты и для порядка ключом заперли дверь. Я был оживлён и полон самых радостных предвкушений. Наш путь лежал теперь на третий этаж.

Мы прошли немного по коридору и повернули на лестницу. На лестнице, на подоконнике между первым и вторым этажом сидел какой-то студент. В руках у него была гитара, он лениво перебирал её струны. Когда мы проходили, он встрепенулся, стал играть живее и энергичнее, и каким-то просительным, заискивающим взглядом посмотрел на нас. Я тогда не обратил на это внимания, или, вернее, не придал значения. Мы прошли мимо него и стали подниматься выше. Скоро мы были уже на третьем этаже.
Третий этаж был такой же, как и первый — с той лишь разницей, что в том месте, где на первом были вахта и выход, здесь находился небольшой холл. Комната Веры была в противоположном конце коридора. Когда мы подошли к ней, то сразу увидели, что здесь идут приготовления к застолью. Из комнаты вышла девушка, неся в руках сковороду, и скрылась за дверью кухни напротив. Несколько ребят несли из соседних комнат стулья. Дверь комнаты была почти всё время открыта, в коридоре рядом с ней и внутри виднелись люди.
Мы поздоровались с ребятами около двери и вошли внутрь. Вера радостно приветствовала нас. Я с удивлением рассматривал комнату. Внешне она была точно такая же, как и все другие комнаты в этом общежитии, как и комната Сергея и Олега, но обстановка в ней была совсем другая. В комнате ребят было четыре кровати, по две у каждой стены, разделённые проходом — здесь стояло всего две, и стояли они "углом" — вдоль окна и вдоль соседней стены. Это значило, что девушки здесь жили вдвоём — уж не знаю, как это у них так получилось. Из-за этого в комнате было гораздо больше свободного пространства, чем, например, в той комнате, откуда мы только что пришли, и в той, где я был вчера на застолье. Здесь на свободном месте вполне можно было поставить стол, и ещё оставалось довольно много свободного места. Вообще, здесь было гораздо более свободно и просторно, и из-за этого обстановка общежития почти не ощущалась.
Были и ещё приметы того, что в этой комнате жили культурные и аккуратные девушки. Так, обе кровати были аккуратно застелены — это тоже была деталь обстановки, которой не было у ребят. Если у Сергея и Олега на окне вовсе не было занавески, то здесь посредине окна была протянута верёвочка, и на ней висели занавесочки из кружева. На свободном пространстве у стены стояло что-то вроде небольшого комода, и на нём стояло высокое зеркало. Короче, всё выдавало заботливые и хозяйственные девичьи руки.
Сама Вера сидела у стола вместе со своими подругами, участвуя в приготовлениях. Они резали хлеб и салат, вскрывали консервы, раскладывали приготовленное по тарелкам. Очевидно, что день рождения готовили "всем миром". Участие других студентов проявлялось и в принесённых стульях, и в установке стола, который, в действительности, состоял из двух небольших столов, один из которых был принесён из соседней комнаты. Я внутренне порадовался этим проявлениям взаимной заботы и взаимовыручки студентов.
Наконец, с кухни была принесена большая сковорода с жареной картошкой — и скромная вечерняя трапеза началась. Студенты и прежде заняли уже свои места за столом. Всего, если считать и нашу компанию, т.е. меня, Олега и Сергея, собралось, наверное, человек десять. Всё это были ребята с нашего курса — некоторых из них я издалека видел на занятиях.
Никакого порядка, или "регламента" у трапезы, конечно же, не было. Некоторые даже не особенно сознавали или обращали внимания на то, что она была собрана по поводу дня рождения Веры. Скорее, это просто был общий студенческий ужин. Прозвучали, правда, один или два тоста, адресованные Вере — но, видимо, не они здесь были главное, и видно было, что сама Вера не придавала им особенного значения. В остальном же студенты просто смеялись, шутили, говорили о чём угодно. За столом царила какая-то удивительно свободная, естественная и дружеская атмосфера. Впечатление было такое, что собрались очень добрые друзья — а ведь все студенты, которые сидели за столом, почти ещё не были знакомы, они встретились совсем недавно и жили вместе всего два с половиной месяца! Но такая уж была атмосфера за этим столом — видимо, она отражала атмосферу всего корпуса, где собрались молодые люди, полные надежд на будущее, которые жили вместе и вместе переживали общие трудности. Люди трогательно заботились друг о друге, заботливо подкладывали друг другу угощение и наливали в стаканы. Шутили на темы друг друга мягко, стараясь не задеть. Я с добрым и тёплым чувством наблюдал за этой компанией. Для меня это был пример добрых и искренних юношеских, и в то же время уже взрослых отношений. Я и не представлял себе, что молодые люди, мои сверстники могут вот так приятно общаться! Здесь не было и следа той скованности и напряжённости, которую я ощущал всё время на занятиях.
Вдруг какая-то из студенток, подруга Веры, которая до этого участвовала в беседе, шутила и смеялась, как и все — задумалась, сделалась серьёзной, и вдруг отодвинула от себя свои тарелку и стакан.
— Нет, ребята, я так не могу!.. — неожиданно сказала она, — Мы вот тут ужинаем, радуемся, смеёмся, нам хорошо — а как же это может быть, когда сегодня такое произошло!..
— А что произошло? — осведомился какой-то незнакомый студент (по-видимому, он ещё не был в курсе сегодняшнего события).
— Да ведь весь корпус об этом говорит! — ответил один из его товарищей, — Студент сегодня погиб! Как раз сегодня во время занятий из окна выбросился!
Новая возникшая тема смутила студентов. За столом установилась некоторая тишина.
— Да ну, что ж теперь об этом говорить!.. — резонно заметил Олег, — Этого ведь теперь не исправишь!..
— И что ж, по-твоему, так и надо об этом сразу забыть?.. — довольно горячо воскликнула другая студентка, — Дескать, это произошло без нас, мы в этом не виноваты — так, значит, нас это и не касается?..
— А кто-нибудь знает что-нибудь про него?.. — задумчиво спросила Вера, — Откуда он приехал, как он жил, почему, наконец, это случилось?..
— Из наших — никто, — ответила первая студентка, — Он ведь со второго курса был. Одно только известно — что так же, как и мы, приехал, поступил, начал учиться, год ходил на занятия — и вот, через год с небольшим погиб...
За столом установилось тягостное молчание.
— Да ну, что ж мы об этом говорим!.. — воскликнул кто-то, — Давайте о чём-нибудь другом!..
Но новые темы как-то не рождались.
— Он ведь здесь, на четвёртом этаже жил... — задумчиво сказала одна из девушек.
— Да, как раз над нами...
— Интересно, какой он был?.. И всё-таки почему это случилось?..
— Как это разберёшь... Пока человек жив — он ведь не скажет, а потом, когда это уже случилось — уже ведь не спросишь...
— А я, кажется, его видел, — сказал кто-то из студентов, — Я иногда на четвёртый этаж заходил, и там с ним встречался...
— Ну и как, что он?.. — загалдели все.
— Да что... Обычный студент... Он всё время такой хмурый, задумчивый ходил... Всё время один... Да что — я ведь только так, со стороны его видел, а с ним не разговаривал...
Студенты как-то затихли.
— Интересно всё же, почему это случилось... — снова заметил кто-то, — Должны же быть какие-то причины — так ведь просто из окошек не выбрасываются!..
— Ясно, почему! — бодро воскликнул Олег, — Из-за трудностей с учёбой! Говорят, у него давно с этим были проблемы! А этой осенью он чувствует, что "не тянет", а тут как раз сессия приближается — ну, он и решил... свести счёты с жизнью!..
Все студенты подавленно молчали.
— Да ну, может, и какие другие причины были! — воскликнул какой-то студент, — Может быть, просто слабый, психически неуравновешенный был! Подумалось что-то, показалось — ну он и решил выпрыгнуть из окна!
Однако настроения студентам это не прибавило.
— А может быть, из-за отношений с соседями! — предположил ещё кто-то, — Тут ведь у нас, знаете, есть такие мужики, что с ними света белого не взвидишь!.. Замордуют тебя так и заклюют, что не только из окошка выпрыгнешь!..
Но тема эта тоже была не слишком радостной.
— Короче, как тут разберёшь!.. — подвёл итог кто-то, — Тайна, покрытая мраком! Я же говорю — из наших его почти никто не знал. Он же на втором курсе учился, а там у них своя компания...
— А то ещё бывает, что студенты кончают с собой из-за несчастной любви... — под конец заметил кто-то.
Но эта шутка тоже не развеселила студентов. Снова установилась тишина.
— Теперь вот через три дня будут похороны, — задумчиво сказала Вера, — Уже и тело его в морг отвезли, уже и место на кладбище ищут... Уже и матери телеграмму дали, она уже едет сюда из Сибири в Москву...
— Матери-то каково... — сказал кто-то, — Отправляла сыночка в Москву, полная надежд — и вот теперь получает телеграмму: "Пожалте, приезжайте хоронить!.."
Студенты сидели совсем мрачные.
— Слушайте, а давайте туда пойдём!.. — воскликнул вдруг кто-то.
— Куда?
— На кладбище! Придём туда, встанем в первых рядах, посмотрим, как наш декан будет перед матерью оправдываться! Что-то он совсем о нас, студентах забыл, только по заграничным командировкам ездит! Пришёл бы сюда, в наш корпус посмотреть, как мы живём... Ну, кто со мной?..
Студенты, сидевшие за столом, как-то зябко поёжились.
— Да ну, Витька, охота тебе! — сказал один из них, — Ведь мы здесь совершенно ни при чём... Нас это совершенно не касается...
— А вот, может быть, и касается!.. Должны же мы как-то свою гражданскую позицию проявить, так сказать, "заявить свой протест"! А то так будем молчать — глядишь, и кто-нибудь из наших выбросится!.. Ну, кто со мной?..
Студенты смущённо пожимали плечами и отрицательно качали головой.
— Да нет, ну что нам там делать... Совсем нам это не к лицу...
Виктор, который первый "родил" эту идею, вдруг как-то обмяк и рассмеялся.
— Конечно, ребята, что нам там делать!.. Я это просто пошутил... Просто вдруг взял и подумал — а что, если нам вдруг взять, да и пойти на это кладбище?.. Конечно, нам это совершенно ни к чему...
Все сидели смущённые, пытаясь "переварить" этот странный юмор.
В наступившей тишине вдруг встал Сергей.
— А я вот действительно туда пойду, — вдруг прямо и просто сказал он.
— Куда?..
— На кладбище, на похороны.
— Зачем?..
— А вот именно за этим — на декана посмотреть, на его мать, быть может, познакомиться с ней. И потом ещё постараюсь познакомиться с теми, кто его знал, расспросить их, всё разузнать. Вот это и будет всё, что я действительно могу сделать.
Все смотрели на него теперь, как на какого-то "героя".
— Ну и ну... Да ты у нас... А мы всё только шутим и разговариваем... Ну так ты тогда, если действительно что-то узнаешь, нам расскажи... — раздалось со всех сторон.
Сергей скромно и просто принимал эти знаки всеобщего внимания.
Тут вдруг неожиданно встала Вера.
— И я тоже пойду! — громко сказала она, — Надоело сидеть и ничего не предпринимать! Нужно как-то выражать своё отношение к происходящему!
Все с восторгом и восхищением смотрели на неё. Теперь уже было целых два "героя", которые готовы были взять на себя эту сложную и ответственную миссию.
— Ну вот и хорошо, — сказала одна из девушек, — Вы пойдёте вместе и всё там разузнаете! И с друзьями его познакомитесь и всё у них расспросите! А нам всем вовсе не обязательно в это дело вникать!
На том и порешили. Всё равно студенты уже устали рассуждать о столь серьёзных вещах. Им надо было просто отдохнуть. Поэтому вечер дальше пошёл, как и прежде. Больше к этой теме никто не возвращался. Но я почувствовал, что после этого обстановка за столом как-то изменилась. Студенты уже не так охотно шутили, разговор был сдержаннее. В то же время молодые люди стали как-то более чутко и внимательно друг к другу относиться. Разговор о погибшем студенте их явно объединил. Я это совершенно явно почувствовал.
Так продолжалось еще примерно с полчаса. После этого все понемногу стали расходиться. Вера сама сказала гостям, чтобы не засиживаться долго, поскольку завтра надо на занятия. Очевидно, я попал в компанию "порядочных" студентов, которые действительно старались хорошо, по возможности, учиться, чтобы удержаться в институте. Последующие годы учёбы показали, что это вполне возможно.
Скоро все встали из-за стола, девушки стали помогать убирать посуду. Ребята разобрали стол, отнесли половину его в другую комнату и забрали часть стульев. Скоро всё закончилось. Мы с Олегом тоже вышли в коридор.


ПЕРЕД СНОМ

В коридоре я взволнованно обратился к Олегу:
— Олег, я понимаю, конечно, что ещё не так поздно (а было действительно ещё только начало двенадцатого) — но, видимо, я всё-таки должен ехать домой. У меня пропуск лежит на вахте, я сказал вашу комнату, и я боюсь, как бы вас не подвести. Спасибо за этот вечер, спасибо... за всё — пожалуй, я сейчас зайду к вам оденусь — и скорей на автобус и в метро.
Он преспокойно вытащил из кармана мой пропуск и отдал мне.
— А я об этом уже позаботился. Я попросил знакомых, чтобы забрали твой пропуск, у нас на вахте свои люди. Я ещё до Веры это устроил. Так что ни о чём не беспокойся, оставайся, ночуй.
Я был удивлён и смущён.
— Спасибо, Олег, что ты так обо мне позаботился! Не знаю, как тебя и благодарить! Но мне надо тогда снова домой позвонить, моих предупредить. Подожди меня, я сейчас мигом.
Я остановился у аппарата на лестнице, набрал номер и предупредил моих родителей, что зашёл к знакомым позаниматься и остаюсь у них ночевать. В сущности, это была правда, и они отнеслись к этому вполне спокойно. После этого я спустился на первый этаж и зашел вслед за Олегом в его комнату.
Здесь уже, кроме Олега и Сергея, был четвёртый студент, который жил в этой комнате, с которым я ещё не встречался. Правда, я видел его мельком вчера вечером, когда мы ложились спать, но до сих пор с ним так и не познакомился. Впрочем, и теперь не было такой возможности — он уже крепко спал, закрывшись с головой одеялом и отвернувшись лицом к стене. Мы снова расположились в комнате, намереваясь провести так ещё какое-то время до ночлега. Сергей сел на своей постели и сосредоточенно взял в руки какую-то книжку. Олег без цели ходил туда и сюда по узкому проходу. Я так же без цели сидел на своей незастеленной койке.
Олег был явно не в себе. Его явно что-то угнетало и мучило. Он сделал несколько бессмысленных движений по проходу, и потом вдруг как-то от сердца, из глубины души воскликнул:
— Эх, мужики!.. Такая тоска!..
Сергей поднял глаза от книжки.
— Ты имеешь в виду того студента?..
— Ну да, и его тоже... И вообще... Всё как-то не по-человечески! Всё как-то наперекосяк! Всё как-то не так!..
Он ещё прошёлся по комнате, сделал рукой досадливый жест и, не в силах совладать со своими чувствами, резко вышел в коридор.
Я обратился к Сергею.
— А ты, Сергей, что читаешь?..
Он перевернул обложку книжки и небрежно бросил:
— Ремарк.
— "На западном фронте..."? — спросил я.
— Ну да...
Я удивлённо покачал головой.
— Интересные книжки вы здесь читаете...
Он невесело усмехнулся.
— Что делать, приходится... Обстановка располагает...
Я немного помолчал.
— А ещё у вас почитать что-нибудь есть?..
Сергей показал взглядом на полку.
— Вон, "Архипелаг Гулаг" стоит...
Я испугался.
— Нет уж, спасибо!.. Лучше я так посижу... Ну и книги у вас здесь в комнате!..
Сергей промолчал и снова углубился в чтение.
— А вот я, честно говоря, что-то последнее время почти не могу ничего читать, — через некоторое время снова начал я, не обращая внимания на то, что ему мешаю, — Раньше любил всякие книги... Пушкина, Гоголя, Толстого любил... Мой любимый роман был "Анна Каренина"... А недавно открыл — и не смог его читать!.. Ну о чём всё это, ну какое всё это имеет отношение к нашей жизни?.. "Вронский танцевал на балу... Анна примеривала красивые наряды..." Ну какие балы, какие наряды?.. Разве всё это касается нас?.. Ну какое всё это отношение имеет к нашим скучным лекциям, и предстоящим экзаменам, и к этому корпусу?.. И этот несчастный погибший студент... Нет, всё это явно не имеет отношения к нашей жизни, всё это явно не про нас! И ты знаешь, — доверительно продолжал я (я теперь, когда немного с ним познакомился, уже чувствовал к нему полное доверие), — я теперь уже не могу такие книги читать! Мне они кажутся совершенно бессмысленными, совершенно "ни о чём"! Я, пожалуй, за всю эту осень, с тех пор как мы начали учиться, ни одной такой книги не прочитал!..
— Ну, возьми, если тебе такая литература не нравится, какой-нибудь "Мёртвый дом", — мрачновато усмехнувшись, заметил Сергей, — Вон он, у Олега стоит!..
— "Мёртвый дом" — это тоже не то! — азартно воскликнул я, — Там ведь они всё-таки за дело сидели — по крайней мере, многие. И потом — они там действительно были лишены свободы, сидели на особой территории, за забором! А у нас — мы вроде ничего особого и не совершили, и наказывать нас не за что, и полной свободой пользуемся — а всё у нас как-то... Нет, наша ситуация совсем другая, это совсем не "мёртвый дом"!..
Он неопределённо пожал плечами.
— Знаешь, — вдруг необычайно оживлённо заговорил я, — Здесь нужна совсем другая литература, именно про нас! И Ремарк здесь тоже не подойдёт — ведь они оказались совсем в особой ситуации, где свистят пули — а мы здесь живём в самой мирной обстановке, посреди большого города! Нет, здесь нужна совершенно особая литература! И ты знаешь, — вдруг решительно и увлечённо закончил я, — я бы, пожалуй, такую книгу написал! Вот сдам эту сессию, а потом закончу институт, отработаю три года по распределению, а потом стану писателем, как следует набью руку — и обязательно напишу такую книгу!.. О нашем институте, и о том, как вы здесь живёте, и об этом погибшем студенте!.. Я специально только для этого и постараюсь эту сессию сдать!..
Сергей сдержанно промолчал. Тут как раз вернулся Олег. Волосы у него были мокрые — видно было, что он сходил в душ.
— Что-то ты в душ у нас по нескольку раз в день ходишь, — несколько иронично заметил Сергей, — Не размок ещё?..
— А что делать-то... — довольно безразлично ответил Олег, — Столовая теперь закрыта, в читалке я уже днём сидел, дискотеки сегодня нет. Больше-то и некуда пойти. Эх, тоска!..
Он тоже с размаху упал на свою постель и принялся читать свой "Мёртвый дом". Некоторое время мы провели в тишине. Потом Сергей потянулся и сказал:
— Ну что, будем ложиться?..
Олег был не против.
Они разобрали свои постели, а я разулся и развернул своё войлочное одеяло. В сущности, всё уже было готово к ночлегу. Перед сном я ещё ненадолго вышел в коридор. Снова эта картина длинного полутёмного коридора болезненно поразила меня. Горящие через одну тусклые лампы — и двери, двери... Кто там, за этими дверями, что это за люди, зачем они съехались сюда?.. Некоторых и них я уже знал, но их было здесь множество, и у каждого — свои стремления, свои судьбы... Возвращаясь в комнату, я решил свернуть на лестницу и подняться ненадолго на второй этаж. Снова между первым и вторым этажами, на подоконнике сидел тот же студент с гитарой. Неужели же он так и сидит здесь с тех пор, или куда-то уходил и вернулся?.. Когда я проходил мимо, он снова как-то заискивающе и с надеждой взглянул на меня, как будто хотел привлечь моё внимание. Почему он сидит здесь один, в ночном корпусе, чего он ждёт от случайных прохожих?.. Я прошёл мимо него и поднялся на второй этаж. Снова та же картина — длинный полутёмный коридор и двери по обе его стороны. Проходя мимо холла в середине этажа, я заметил, я заметил, что в больших кожаных креслах, которые стояли здесь, кто-то сидит. Я подошёл поближе, чтобы разглядеть — и неожиданно увидел спящего студента. Он лежал в глубоком кресле, положив голову прямо на подлокотник, и крепко спал. Лицо у него было бледное, усталое, какое-то измождённое. Я остановился рядом в недоумении. В чём дело, что случилось?.. Почему он ночует в коридоре, в этом кресле?.. Что у него произошло, почему у него нет возможности ночевать в комнате?.. Может быть, это такой же, как и я, москвич, который пришёл в этот корпус, но у него не оказалось здесь таких же добрых друзей?.. Я, конечно же, не знаю ответов на эти вопросы, и потому некоторое время стою рядом, рассматривая его измождённое лицо — а потом прохожу мимо. Вот у двери на лестницу, около урны, стоят двое студентов с сигаретами, и ведут какой-то долгий, бесконечный разговор. Кто они такие, почему им не спится?..
Я спустился вниз по другой лестнице, и осторожно, стараясь не привлекать внимания пройдя мимо вахты, вернулся в свою комнату. Мои товарищи уже легли, свет уже не горел. Я тихо прошёл к окну и занял место на своей постели. Подо мной неприятно скрипнул матрас. Свет от стоящего прямо за незанавешенным окном фонаря ударил мне в лицо. Я поворочался на постели, отвернулся к стене и затих. Вокруг меня в ночной тишине раздавались негромкие, но очень чёткие звуки. Тикали настольные часы на соседнем столе, прямо недалеко от моего уха. Где-то в умывальнике капала вода, доносился тихий перебор гитары, где-то в корпусе хлопала незакрытая форточка... Я лежал в темноте и размышлял. Что же это такое, и почему всё так странно повернулось, и что же меня дальше в жизни ждёт?.. В темноте раздавалось мерное дыхание моих новых товарищей. Я пока не знал ответов на свои вопросы. Через некоторое время я сам не заметил, как заснул...

______________________________________

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Виктор собрался с духом и постучал в дверь. Несколько секунд за дверью, внутри было тихо. Потом изнутри кто-то отозвался. Виктор еще немного подождал, толкнул дверь — и вошел.
Он оказался в комнате, обстановку которой он себе, в общем-то, уже представлял. Комната была такая же, как любая комната общежития. Вдоль двух противоположных стен стояли четыре кровати. Поскольку комната была небольшая, они и занимали основное пространство в комнате. Между ними к окну оставался лишь узкий проход. В этом проходе у окна стоял единственный стол, за которым спиной к Виктору сидел какой-то студент. Другой студент лежал на постели слева, ближе к окну, прямо поверх одеяла, в спортивной кофте и тренировочных. Больше в комнате никого не было. На других постелях, видимо, тоже кто-то жил, но сейчас они были аккуратно заправлены.
Студент, который сидел за столом, на звук открываемой двери обернулся и теперь с вопросом смотрел на Виктора. Это был один из тех студентов, которых Виктор видел тогда, в прихожей, когда приходил сюда ещё две недели назад. Виктор обрадовался — в его руках была хоть какая-то "ниточка". Но — и это он сразу заметил — никого, кого можно было бы назвать больным или нуждающимся в помощи, в комнате не было. Оба студента производили впечатление вполне благополучное. Они оба были крепкими, спортивными и выглядели вполне энергично и бодро. Виктору ещё предстояло всё разузнать.
Тем временем сидевший у стола студент сам обратился к нему.
— Вы к кому? — деловито спросил он.
Виктор на секунду замешкался. Тем не менее, надо было говорить, и он начал. Он начал теперь излагать версию, которую придумали они с братом Николаем, чтобы как-то объяснить его появление в корпусе.
— Я из отдела церковной благотворительности, — сказал он, стараясь говорить как можно более «официально», — Мы специально обходим ваш корпус, чтобы найти студентов, нуждающихся в помощи. Скажите, Вы не знаете здесь студентов малообеспеченных, больных, вообще находящихся в трудной ситуации?
Сидевший студент искренне удивился.
— Слышишь, Игорь! — обратился он к тому, который лежал, — Ты когда-нибудь видал что-нибудь подобное? Кажется, Церковь активизировалась! Уже по комнатам ходят, выясняют, кому помощь нужна. Скоро нашему студенческому обществу совсем нечего будет делать! Прямо из-под носа хлеб отнимают! Конкуренты, можно сказать!..
Второй студент только ухмыльнулся и ничего не ответил. Зато Виктор был порядком удивлён.
— Как, разве у вас тут есть общество помощи студентам?.. — несколько смешавшись, спросил он, — Я ничего не знал об этом. Вы, кстати, не расскажете, что это за общество, как оно возникло, чем оно занимается?..
— Не очень-то охота рассказывать о таких вещах первому встречному! — несколько саркастически заметил студент, — Впрочем, вид у Вас серьёзный, ответственный, Вы, по-видимому, тоже занимаетесь благотворительностью, и, к тому же, как Вы сами говорите, от Церкви. Может быть, и в самом деле стоит рассказать, может быть, и выйдет из этого что-то полезное...
— Мы, наверное, могли бы с вами сотрудничать, вместе заботиться о студентах, — заметил Виктор. Ему было страшно неловко поддерживать эту "версию" о благотворительном обществе, или "отделе благотворительности", которая специально была придумана только для того, чтобы ему как-то войти в корпус. У него всё время мелькала мысль, что он просто-напросто обманывает, чего на самом деле не должен делать христианин. Но, во-первых, эта "ложь" была придумана "для доброго дела", для того, чтобы как-то завязать знакомство со студентами, а во-вторых — это, на самом деле, была не такая и ложь, учитывая действительную принадлежность Виктора к братству и его знакомство с сестрой Анной. Всё это действительно несколько успокаивало его и ободряло. Но вести такой неожиданный разговор всё-таки было непросто.
— Студенческое общество... Общество заботы о несчастных студентах... — говорил тем временем сидящий на стуле молодой человек, — Оно возникло здесь, в этом корпусе... Оно занимается поиском таких вот несчастных студентов, чтобы не дать им совсем опуститься на дно, а заодно — сбором компромата на нашего декана.
— Сбором компромата?.. — удивлённо переспросил Виктор.
— Ну да, конечно, — как ни в чём не бывало откликнулся студент, — А то он у нас совсем распоясался... По международным конференциям Нобелевскую премию получать ездит — а у него здесь под носом чёрти что делается!.. Студенты мрут как мухи. Некоторые в туалете вешаются, некоторые из окошек выбрасываются, другие заболевают от нервного истощения прямо в своих комнатах... Короче, творится полный бедлам! Вот мы и придумали собрать побольше таких сведений, да завести уголовное дело, да чтоб его приговорили к высшей мере наказания!
Непонятно, говорит ли спортивный студент серьёзно, или шутит. Правда, он тут же переключился на более серьёзный лад.
— А пока разыскиваем здесь таких вот несчастных студентов, и помогаем им, чем можем, — более спокойно сказал он, — Вот недавно тут родилась новая идея — разыскивать студентов, которые переутомились и не могут заниматься из-за шума в комнате, и переселять их на время в свободные комнаты, хозяева которых куда-то на время уехали. Вот так же мы и нашего товарища, который не мог заниматься и не мог подготовиться к сессии, на время переселили.
Студент, очевидно, теперь не шутил. Это как раз было то, что было нужно Виктору.
— А вы не могли бы меня познакомить с этим студентом? — спросил он.
— А зачем?.. — переспросил его собеседник, — Мы ведь о нём заботимся, еду, витамины покупаем. Совсем это не дело, если к нему будут десятки людей ходить... (У Виктора упало сердце.) Хотя постойте... — продолжал студент, — Вы ведь говорите, что Вы от церкви... Ну вот пусть и будет, что мы берём на себя материальную заботу, а вы, так сказать, духовную. Мы будем заботиться, так сказать, о теле, а вы — о душе. Ну, там вечная жизнь, подготовка к царству небесному и всё такое... Потому что, честное слово, студент наш очень плох, и, несмотря на все наши усилия, того гляди умрёт... Так что, честное слово, Вы очень кстати...
Виктор с недоумением и горечью слушал его.
— И Вы могли бы меня познакомить с ним?..
— Конечно, с огромной радостью. Только я хотел бы сначала знать больше о Вас. Что это за организация, что это за храм. Чем именно вы помогаете. А то, честно говоря, тут много людей, которые ходят и помогают. Все сейчас хотят помогать несчастным. Так что приходится даже людей отсеивать, честное слово, даже приходится выбирать...
Всё это для Виктора было полной неожиданностью.
— Если говорить по правде, — начал он, — то у нас простое благотворительное общество. Мы помогаем одиноким, больным, многодетным семьям. Распространяем среди них гуманитарную помощь. Всё это происходит при одном московском храме. Название я Вам могу назвать. Руководит этим обществом одна замечательная женщина, уже немолодая, очень опытный человек. Зовут её сестра Анна.
— Это всё никак не связано с Новой Деревней? — неожиданно спросил студент.
Виктор очень удивился.
— Нет, это совсем другой храм.
— А то у нас некоторые студенты туда ездят, — пояснил студент, — Тоже, кстати, рвутся всем помогать. Почему-то этот интерес — в религиозной области — мотивирует человека именно в этом отношении...
Виктор подивился на то, что этот корпус был, оказывается, бойкое место. Вот выяснились какие-то студенты, которые, оказывается, ездили в Новую Деревню и тоже занимались церковной благотворительностью... По-видимому, здесь у людей были самые разные интересы...
— Нет, я не из Новой Деревни... — повторил он, — У нас совсем другой храм и совсем другой священник... Но мы тоже стремимся служить Небесному Богу и помогать людям...
— По крайней мере, вы из Православной Церкви? — наконец, догадался спросить студент, — А тот тут, знаете, многие ходят...
— Конечно, — поспешил заверить его Виктор, — Я, правда, не знаю, какое именно это имеет значение, но мы из самой что ни на есть, чистейшей Православной Церкви!
— Ну слава Богу! — облегчённо воскликнул студент, — Хотя, если честно подумать, если бы сюда пришли протестанты с целью заботиться и помогать студентам — то неужели бы кто им отказал?.. Ну хорошо, пойдемте, я Вас отведу.
Они вместе с Виктором вышли в коридор, затем спустились по лестнице и, немного пройдя по коридору, остановились у другой такой же двери. Эта дверь тоже была знакомая Виктору — приходя сюда, в корпус позавчера, он уже в неё заглядывал. Перед дверью студент на минуту остановился и еще раз с удивлением взглянул на Виктора.
— Странно... — сказал он, — Значит, Вы — из церковной благотворительной организации... Первый раз слышу про такие... Значит, Вы должны заботиться и о теле, и о душе...
— Да, — серьёзно ответил Виктор, — И при этом первое — далеко не самое важное. Мы в первую очередь сосредотачиваем своё внимание на втором.
— Что же, — спокойно заметил студент, — может быть, это как раз то, что ему сейчас наиболее нужно... Вы как, сами с ним будете разговаривать, или мне с Вами зайти?
Виктор задумался.
— Ну, Вы загляните со мной, проверим, спит он или не спит, представьте меня... А так я хотел бы побеседовать один — а потом ещё с Вами поговорю...
Спортивный студент постучал в дверь. Изнутри раздался тот же голос. Они вдвоём вошли. Больной студент действительно не спал.
— Вот, Саня, тут к тебе… — сказал студент, — Это из церковной благотворительной организации. А я к тебе попозже зайду.
Студент кивнул Виктору и вышел за дверь. Виктор остался один на один с больным.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Поначалу он снова мельком оглядел обстановку. Комната действительно была почти такая же, как и прежняя, но только поспокойнее и почище. Кроме лежащего на постели студента, в ней никого не было. Три остальные кровати были аккуратно застелены. Больной лежал на дальней кровати слева, занавеска на окне была отдёрнута, но само окно закрыто.
Лежащий на постели студент внимательно вглядывался в вошедшего. Теперь Виктор получше его разглядел. Это был совсем еще молодой человек, лет восемнадцати или девятнадцати, несколько болезненный и расслабленный на вид. Впечатление было такое, что он спал и только что проснулся — во всяком случае, взгляд был довольно мутный. Возможно, он не очень хорошо соображал, что происходит. Во взгляде его был некоторый испуг, но также и удивление — возможно, он вспомнил, что Виктор уже мельком заходил к нему пару дней назад.
Виктор понимал, что он должен сделать первый шаг.
— Это Вы... Саша Иванов? — не очень уверенно спросил он.
Тот выжидательно молчал. Конечно, он жил в общежитии и, видимо, привык, что не стоит сразу заговаривать со всеми людьми, особенно с незнакомыми.
— Я из церковной благотворительной организации, — сразу принялся объяснять Виктор, — Мы обходим ваш корпус с целью узнать, не нуждается ли кто в помощи. Мне Ваши друзья сказали, что Вы... нездоровы, что Вам, может быть, нужно чем-то помочь. Я теперь специально пришёл, чтобы узнать, могут ли наши люди от храма что-нибудь для Вас сделать?
Студент взглянул заинтересованно.
— Это Вы поэтому позавчера приходили?..
— Да, — смущённо сказал Виктор, — Я тогда шёл к другому человеку, а случайно попал к Вам... А теперь меня специально к Вам направили.
Виктор снова испытал некоторую неловкость оттого, что ему пришлось сказать не совсем правду. Но он снова успокоил себя тем, что все эти невольные отклонения от правды были не слишком серьёзными, и что всё это делалось "ради доброго дела".
— Понимаете, — снова начал объяснять он, — мы занимаемся благотворительностью. Мы ищем тех, у кого какие-то проблемы — и начинаем им помогать. Может быть, Вам что-нибудь нужно?.. Может быть, Вам не хватает продуктов, лекарств?.. Вы только скажите — и мы обязательно всё устроим.
Студент задумался, лицо его прояснело. Он как-то более осмысленно взглянул на Виктора.
— Я... даже не знаю... — наконец, неуверенно сказал он, — Вроде у меня все есть... Мне друзья приносят.
— Благослови их Господь!.. — невольно вырвалось у Виктора, — Я думаю, каждому можно пожелать иметь таких друзей!.. Но, может быть, Вам нужно чего другого со стороны Церкви?.. Например, серьёзно поговорить о вере, или пригласить сюда священника?..
Студент вдруг чего-то испугался.
— Пригласить священника?.. — вдруг с тревогой воскликнул он, — Разве я уже умираю?..
Снова Виктор сталкивался с этим достаточно распространённым предрассудком. В представлении многих предложение пригласить священника означало близкую, неизбежную, и, как правило, тяжёлую и мучительную смерть.
— Нет-нет, почему же, вовсе не обязательно! — поспешил успокоить студента он, — Просто священник — это человек, с которым можно поговорить о смысле жизни, о душе... Некоторые люди в Вашем положении испытывают в этом потребность... Но если нет такого желания, если нет настроения, то что ж, пожалуй, не надо...
Студент смотрел на него с некоторым недоумением. Беседа явно не складывалась. Виктор понял, что он попросту был к ней не готов, что он просто не знал, что говорить в такой ситуации.
Не лучше, видимо, чувствовал себя и больной студент. Он просто не мог понять, зачем пришёл к нему этот незнакомый человек. Никто, видимо, никогда не приходил к нему "просто так", предлагая какую-то неожиданную помощь. И поэтому теперь, когда ему, может быть, и было о чём попросить, он просто смешался и не знал, что сказать.
— Может быть, с Вами надо на улице гулять, — сделал предположение Виктор, — А то вон, я гляжу, Вы всё время здесь в комнате сидите... Или позвонить в Ваш родной город, откуда Вы приехали... Рассказать о ситуации, посоветоваться с родными...
Студент вдруг снова чего-то испугался.
— Нет-нет, не надо! — быстро сказал он, — Мне ничего не нужно! Мне всё, что нужно, друзья делают, я если будет нужно, их ещё попрошу.
Виктор не знал, что дальше ему говорить. Он был очень огорчен. Надо же — прийти в корпус, завязать отношения со студентами, найти человека, нуждающегося в помощи — и на самом последнем этапе, на этапе личного знакомства не найти с ним общего языка! Виктор готов был пробовать ещё и ещё, искать всё новых точек соприкосновения — но на данный момент вся его фантазия была исчерпана. Он понял, что просто не знает, о чём дальше говорить. Это было очень жалко. Совершить столько усилий, вложить в это столько надежд — и, в конце концов, потерпеть крушение то ли из-за своего собственного неумения, то ли из-за безразличия и пассивности этого студента! Но делать было нечего.
— Что ж, очень жаль... — вставая, сказал он, — Жаль, что не получается Вам помочь... Но, впрочем, хорошо то, что Вам друзья помогают, и что Вы ни в чём не нуждаетесь. А моим братьям и сёстрам по Церкви я о Вас расскажу, и они будут о Вас молиться.
С этими словами Виктор поднялся и пошел к двери. Жалко, конечно, что так получилось. Он уже совсем собрался и настроился начать здесь новое большое дело — но, видно, не судьба! Не все, в конце концов, наши намерения и планы сбываются!..
Он уже открыл дверь, и почти вышел в коридор, как вдруг услышал позади себя голос:
— Постойте!.. Вернитесь!..
Виктор остановился в двери и с удивлением обернулся. Больной приподнялся на локте и во все глаза теперь смотрел на Виктора. В его лице выражалось теперь сильнейшее чувство.
— И неужели, неужели же Вы в самом деле могли вот так просто взять и уйти!.. — тем временем говорил больной, — Ведь Вы из Церкви, где все ходят со светлыми лицами, где все любят друг друга и все поют!.. Я знаю, я был как-то в храме!.. И вот, Вы приходите из этого места радости, света и полноты в это мрачное место пустоты и бессмыслицы, чтобы протянуть мне руку помощи, чтобы меня спасти — и вот вдруг так сразу, не найдя приложения своим силам, уходите! А я-то и не знаю, что Вам сказать, чем Вас остановить, потому что ведь и в самом деле всё это чистейшая правда — мне ничего не нужно! Друзья действительно обо мне заботятся, у меня всё есть! Но Вы знаете, — тут голос его стал глуше и тише, как будто он собирался что-то сообщить Виктору по секрету, — что я и в самом деле скоро умру?.. И вот теперь Вы — единственная моя связь с Богом и с Вечностью, с тем таинственным Высшим миром, в который мне предстоит идти!.. А Вы вот так просто хотели вдруг взять и уйти!..
Виктор смотрел на него в сильнейшем удивлении. Трудно было понять, что означал этот внезапный поворот в настроении больного. Возможно, он и с самого начала был рад приходу Виктора, но, смущённый его настойчивыми предложениям чисто материальной помощи, и действительно не знал, как поддержать разговор — и вот, чуть не довёл до того, что Виктор чуть не встал и не ушёл. Теперь, однако, у него были все основания, чтобы остаться.
Он снова присел на стул, стоящий у кровати, и внимательно вгляделся в больного.
— А почему ты думаешь, что ты скоро умрёшь? — спросил он, от неожиданности вдруг переходя на "ты".
— А мне уже видение было! — даже с какой-то радостью воскликнул больной, — Лежу я так же вот здесь дня два назад. Вдруг потолок надо мной раскрывается, и я вижу, что я туда поднимаюсь, и кругом некий свет... Вот тогда я совершенно ясно и понял, что скоро умру, — объяснил он Виктору с какой-то собой охотой и той же неожиданной радостью.
Виктор некоторое время не знал, что сказать.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — наконец, сказал он, — Я уверен, что мы тебя вылечим... что мы тебя "вытащим".
Больной студент несколько разочарованно посмотрел на него. Они ещё некоторое время помолчали.
— Вот ты мне говоришь здесь такие печальные вещи, — наконец, сказал Виктор, — Но в чём дело? Что случилось? Чем ты болен?
Больной студент пожал плечами.
— А, я и сам не знаю!.. — странно ответил он, — Я думаю, что ничем… Сам не знаю, чем… Это просто здесь жизнь такая, что из меня все силы вытекли, и ничего не осталось... Ненавижу это место!.. Здесь сильные выживают, а те, кто послабее, гибнут. Даже не обязательно те, кто послабее, а просто те, кто поталантливее, которые что-то думают и чувствуют, в которых есть что-то человеческое. Такой человек обязательно погибнет. А остаются "толстокожие", те, которые ничего не чувствуют, те, кому ни до чего дела нет. Видно, я оказался не таким. И поэтому я даже рад, что ухожу! — снова странно закончил он.
— А как ты здесь оказался? Почему ты сюда приехал? — спросил Виктор.
Студент грустно усмехнулся.
— А, так же, как и все!.. Хотелось свои силы испытать, здесь, в Москве новую жизнь начать!.. Избавиться, так сказать, от родительской опеки... Ну вот, я приезжаю в Москву, поступаю в наш институт и оказываюсь в этом корпусе. А здесь своя жизнь — надо сказать, полный бедлам! У каждого свои цели, все не спят до середины ночи. Каждый смотрит в свою сторону, выживает сильнейший. "Человек человеку — волк". Не очень-то позанимаешься, да и трудности в человеческих отношениях. Ну вот я и не выдержал. Эту сессию я, конечно, не сдам, меня из института выгонят. Но, я думаю, до этого дело не дойдёт, просто не успеют, потому что я скоро умру. Так вот и закончится моя московская эпопея. Ну и поделом — сам виноват, не нужно было лезть в воду, не зная броду, — снова пессимистически закончил он.
Виктор снова не знал, что сказать.
— Вот ты заговорил про Церковь, — начал он о том, что его интересовало, — А какие впечатления у тебя с этим связаны?.. Ты сам когда в церкви был?..
— Еще давно, в детстве, — ответил студент, — Меня бабушка тогда водила. Помню, там очень хорошо пел хор. И потом еще здесь, в Москве пару раз заходил. Эти-то разы во мне как раз особое впечатление и оставили. Я тогда решил — обязательно в церковь буду ходить, но вот заболел. А теперь вдруг Вы зато пришли!.. — неожиданно воскликнул студент, всё с той же радостью, — Так что я почти ничего не теряю! Вы мне всё и объясните, и расскажете! У Вас ведь есть духовное образование?
— Я как раз сейчас учусь, — ответил Виктор, — в церковной школе. Конечно, я всё, что нужно, расскажу.
— Только вряд ли мне всё это в жизни пригодится, — снова грустно заметил студент, — Я, честное слово, гляжу вперёд — и не вижу там никакого будущего. Разве только духовно, то, что связано с царством небесным и переходом в другой мир...
Виктору снова стало тяжело.
— Подожди, мы ещё тебя вылечим! — как можно более бодро воскликнул он, — Мы еще с тобой вместе в храм пойдем!
Больной студент только грустно промолчал. Виктор снова не знал, как дальше поддерживать беседу.
— Да вот, кстати, — первым заговорил студент, — Вот Вы сказали, что в церковной школе учитесь… Значит, Вы всё это очень хорошо знаете... Так вот, скажите мне, куда пойдет душа — ну, потом, после?.. Вы ведь меня очень хорошо понимаете... Я ведь имею в виду, что я был неверующим, и в храм не ходил — правда, был в детстве крещён... Ну так как же — Бог меня примет?.. Я последнее время все об этом размышляю... Здесь ведь совершенно не с кем об этом поговорить... Здесь вообще всё мне чужое... Вот, например, эти студенты, которые меня сюда поселили и которые Вас сюда привели — Вы думаете, они мне друзья?.. Мне с ними совсем даже не о чем поговорить — у них один спортзал и мускулы на уме! Правда, у них есть своё "тайное общество", они выискивают по всему корпусу разные несправедливости и беспорядки, чтобы потом предъявить всё это декану, и чтобы его за это приговорили к высшей мере наказания. Но только, представьте, мне даже эти их "гуманистические наклонности" не по душе. Мне кажется, что ничего из этого не выйдет, что всё это одна суета... Но, впрочем, всё равно, спасибо им за это... Вы знаете, ведь я у них даже как один из главных аргументов, — как-то доверительно сказал он Виктору, — Они хотят меня предъявить нашему декану как главное обвинение... Ну так вот, как я жил здесь... Выхожу из комнаты в коридор — а тут одни идут в спортзал, другие на дискотеку, третьи в кино... Совсем не с кем поговорить... После дискотеки расходятся парами по своим комнатам. А я тоже не лыком шит — скорее обратно в свою комнату, да за свою заветную тетрадочку!.. Вот и я тоже чувствую себя человеком, и они все мне не нужны!
— За какую тетрадочку? — удивлённо спросил Виктор.
Студент бросил встревоженный взгляд на тумбочку, стоящую около кровати.
— Ну, это тема совсем особенная, — сказал он, — Я как-нибудь Вам ещё расскажу. Если, конечно, Вы ещё придёте. Да, кстати, Вы ведь ещё придётё? — студент вдруг чрезвычайно разволновался, — Вы ведь ещё будете приходить?..
— Конечно! — поспешил заверить его Виктор, — Я теперь буду приходить регулярно. Мы сделаем всё, что нужно, и мы... обязательно тебя вылечим!
— Ну, это вряд ли... — грустно заметил студент, — Но Вы мне не ответили на мой вопрос. Куда всё-таки душа пойдёт после того... ну, Вы меня понимаете...
Виктор снова вздохнул. Никак, ну просто никак не удавалось сбить этого несчастного студента с этой позиции!
— Если человек пострадал невинно, — наконец, сказал он, — То, я думаю, что она идет в рай.
— Это точно? — переспросил студент, — Вас так в церковной школе учили?
— Почти наверняка, — скрепя сердце, ответил Виктор, — Конечно, здесь всё не так однозначно, зависит от человека... Но, в основном, должно быть так.
— Ну, слава богу! — радостно воскликнул студент, — Значит, я страдал не напрасно! Если так, то я даже готов всех простить — и этих несчастных студентов, и декана!..
Он вдруг снова на минуту смутился.
— Но Вы действительно придётё? — снова спросил он Виктора, — Для меня теперь это очень важно. Я Вас теперь буду ждать.
— Конечно! — как-то выстрадано воскликнул Виктор, — Я теперь обязательно буду приходить! И я, и мои друзья по Церкви. И мы обязательно что-нибудь придумаем, и ты снова будешь здоров!
Больной ничего не ответил.
— Ну а теперь я должен идти, — продолжал он, — Я очень рад, что мы с тобой познакомились. Я приду, скорее всего, послезавтра, или через два дня. Ты здесь лечись, отдыхай, ни о чем плохом не думай. Скоро увидимся. Мы ещё вместе в храм пойдём!
Больной как-то странно смотрел на него. Виктору стало как-то не по себе, ему тяжело было сейчас уходить.
— Я точно тебе говорю, — с каким-то особым усилием повторил он, — что я обязательно к тебе приду. И мы много еще о чем с тобой поговорим — и о вере, и о душе, и о будущей жизни... Ты, главное, лишнего в голову не бери, поправляйся, отдыхай.
С этими словами он поднялся, кивнул больному студенту, еще раз ободряюще улыбнулся и пошел к выходу из комнаты. Вот он взялся за ручку двери. Но перед тем, как выйти в коридор, он снова услышал позади себя какое-то движение и шум. Виктор обернулся. Больной привстал на постели и как-то особенно, во все глаза смотрел на Виктора. Во взгляде его были и вопрос, и надежда, и мольба, и сомнение. Он будто хотел что-то сказать, но слова не выговаривались. Наконец, он сделал над собой усилие и произнес:
— Но Вы... правда придете?
Виктор со стеснённым сердцем остановился на пороге. Он вдруг понял, какая ответственность на него легла. Теперь, когда он уже познакомился с этим пареньком и взял на себя эту роль, он уже не мог от неё отказаться, он уже не мог его подвести. Он обернулся и прямо взглянул в глаза больному.
— Конечно, я обязательно приду. Ты в этом не сомневайся.
С этими словами он снова взялся за дверь — и окончательно вышел из комнаты.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Виктор понимал, что он должен будет ещё встретиться с теми студентами с третьего этажа — посоветоваться с ними и договориться о "координации действий" — но сейчас он чувствовал себя к этому не готовым. Новые впечатления переполнили его, ему хотелось поскорее уйти из корпуса. Выйдя на свежий воздух, он скорее заспешил домой. Здесь он почти сразу же позвонил брату Николаю.
— Есть новости, брат, — сказал он, услышав в трубке знакомый голос.
Тот мгновенно его понял.
— Ты там был?
— Да, — ответил Виктор, — И должен сказать, что всё хуже, чем я предполагал.
— Что ж, я буду рад услышать твои впечатления... — сдержанно ответил брат Николай.
— Понимаешь, этот человек действительно серьезно болен, — с трудом подбирая слова, начал Виктор, — Но самое печальное другое. Мне показалось... — тут он на минуту запнулся, — что он и не хочет выздороветь... Что он смирился со своей болезнью... Что он считает её чем-то закономерным и естественным в этой обстановке... Что он даже хочет умереть...
— Постой-постой, — перебил его духовный брат, — Ты не можешь рассказывать по порядку? Ведь я по-прежнему ещё ничего не знаю.
— Это студент — тот, о котором я тебе говорил, — начал Виктор, немного успокоившись, — Он живет в этом корпусе уже два года. Первую сессию сдал, вторую, видимо, тоже, на третьей застопорился — а эту, четвёртую, видно, ему уже не потянуть. (Виктор вспоминал теперь сведения, которые он почерпнул ещё из того, самого первого разговора студентов в прихожей — или, по крайней мере, то впечатление, которое осталось у него от того разговора.) И вот теперь он лёг, скрестил руки на груди, не хочет заниматься и не хочет готовиться к сессии. Я говорю — не хочет, но я уверен также, что и не может, что у него какое-то нервное истощение. Такое довольно часто бывает в таких общежитиях. Ты ведь знаешь, какие там условия, брат — многие до полночи не спят, нет никакой возможности заниматься. Честное слово, "выживает сильнейший". А он, видимо, оказался "одним из слабых" — здоровье у него, честно говоря, не очень крепкое. Теперь вот лежит, ни к чему не готовится, ничем не занимается... Совсем надежду потерял... Понимаешь, брат, меня смутила в нём эта черта — что он считает свою болезнь естественным следствием обстановки, что он смирился с ней, что он не хочет с ней бороться!.. Вот что меня обескуражило, вот от чего у меня опускаются руки!..
— Нужно попробовать вернуть ему волю к жизни... — задумчиво сказал Николай.
— Да, но как?!.. — взволнованно воскликнул Виктор, — Ты не представляешь, насколько он разочарован!.. Как он считает свой приезд сюда, в Москву ошибкой, и как он уверен, что его жизнь здесь, в Москве не сложилась!.. Я не знаю, что для него здесь мы можем сделать!.. Сессию же за него мы не можем сдать!..
— Нужно будет как следует подумать и посоветоваться с братьями, — резонно заметил Николай, — Нужно будет использовать все средства. Мы обязательно что-нибудь придумаем!..
— Я на это очень надеюсь! Понимаешь, брат, — заговорил вдруг Виктор в каком-то необычайном волнении, — у меня иногда бывает чувство, что этот студенческий корпус — символ всей нашей жизни, такой бессмысленной и беспорядочной!.. Сюда тоже люди приезжают, полные каких-то надежд, полные стремления чего-то достигнуть в жизни... И тоже попадают в этот бедлам, где каждый сам по себе, где никому нет ни до кого дела, где люди вступают в борьбу, и "побеждает сильнейший". И вот, некоторые выживают и остаются "на плаву" — а другие опускаются на дно и гибнут… И вот, оказавшись в этом корпусе, я как бы снова погрузился в эту жизнь, от которой уже когда-то освободился. Ведь, приходя к вере, обретая Крещение, мы расстаёмся с этой прежней жизнью, освобождаемся от власти её. И я когда-то уже обрёл веру, начал жить новой жизнью — и вот теперь, по обстоятельствам жизни, снова как бы погрузился в прежнюю — но, надеюсь, не для того, чтобы снова подчиниться ей, а чтобы победить её! Так, по крайней мере, Николай, я себе всё это понимаю.
— Да, действительно, — ответил Николай, — Церковная жизнь серьёзно отличается от этой обычной, естественной, я бы сказал, природной жизни. Там — взаимная борьба, беспорядок, бессмыслица, а здесь — стройность, порядок, полнота смысла... Всё это естественные черты нашей Церкви. И человек, приходя к вере и обретая Крещение, действительно приобщается к этим порядку и смыслу...
— Да! — азартно подхватил Виктор, — И мы живём, почти неподвластные страстям, во взаимной любви и мире, и, как с Небес, приходим к другим людям, и протягиваем им оттуда руку помощи!.. Ах, брат!.. — снова воскликнул он, — Как бы хотелось помочь этому несчастному студенту!.. И я думаю, у нас есть для этого все возможности!.. Для чего же и существует Церковь, как не для того, чтобы таких людей спасать?!.. Для чего же тогда и существуем все мы?.. Ах, как бы мне хотелось этого студента «вытащить»!.. Как бы мне хотелось вернуть ему здоровье, силы, радостный взгляд на жизнь!.. Мне кажется, что это проверка, испытание для всех нас! Это как пробный камень, как "лакмусовая бумажка", по которой можно будет судить, существуем ли мы на самом деле, действительно ли мы на что-нибудь способны!..
— Честно говоря, стоило бы воздержаться от подобных «окончательных проверок»... — осторожно заметил брат Николай, — Но что же конкретно ты собираешься делать?..
— В первую очередь, стоило бы попробовать вернуть этому студенту здоровье, — уверенно ответил Виктор, — Пригласить к нему врача... У нас ведь в Братстве есть врач?.. Разумеется, он должен быть на голову выше всех остальных врачей, поскольку сочетает профессиональные знания с искренней христианской верой. Он придумает, как его вылечить. Ну, а от нас требуется совсем немного, — беспечно продолжал Виктор, — просто посещать его, развлекать его беседой, говорить о вере и о душе, потом, если нужно будет, сводить его в храм. Вот так я себе всё это представляю. И в этом я хотел бы на вас с братьями опираться.
— Несомненно! — горячо воскликнул Николай, — Мы, если будет нужно, поднимем силы всего мирового Христианства — лишь бы спасти этого несчастного студента! У нас ведь есть братья и в других Церквах!
— Понимаешь, — увлечённо продолжал Виктор, — я хочу, чтобы он в первую очередь с нашей стороны чувствовал душевное участие! Видимо, именно его в последнее время он был лишён. Будет хорошо, если он будет знать, что есть люди, которые помнят о нем, о нем заботятся, и при этом его соединяют с ними не чисто материальные интересы, не забота о продуктах и лекарствах, а именно вера. Да, кстати, я тебе не сказал, — увлечённо продолжал Виктор, — что он, оказывается, человек верующий?.. Он серьёзно говорил о Церкви, размышлял о вере, о душе… Правда, он очень мало знает и в храм не ходит — как бы сейчас сказали, человек "невоцерковлённый" — но вера в нём, несомненно, есть. И, мне кажется, это для нас большое подспорье. Мы знаем, за что боремся, к чему идём. Ты знаешь, брат — мне кажется, тебе тоже надо будет к нему зайти — пусть видит, что я не один к нему хожу, но что есть целый круг людей, которым он небезразличен, и с которыми его соединяют именно духовные интересы. Мне кажется, именно это и может сыграть решающую роль в его выздоровлении. Благодаря этому он реально, в живой жизни почувствует и что такое Церковь — понимаешь, не на лекциях и не по книжке, как некоторые, а в живой реальности... Вот, в общем и целом, таков мой план...
Духовный брат некоторое время помолчал.
— Что ж, я, в целом, согласен... — наконец, сказал он, — И я, конечно же, тоже приму в этом участие... Но меня волнует такой момент — мы не слишком на него "набросимся"?.. Мы ведь не будем к нему ходить все вместе, "всей командой" — это ведь может его утомить?.. Ты ведь говоришь, что он действительно болен?..
— Конечно, ты совершенно прав! — воскликнул Виктор, — Во всём нужно знать меру! Пожалуй, я поначалу всё-таки буду ходить к нему один. Я, например, пойду к нему завтра… или, самое позднее, послезавтра. Мне ещё нужно получше разузнать ситуацию. Заодно я побольше расскажу ему о вас. А там уж дальше — как Бог даст!.. Я не хочу ничего планировать заранее. Когда будет нужно, я дам вам знать. Может быть, мы в самом деле организуем его поездку в храм. Повторяю, брат, — закончил Виктор, — мне кажется, что вся эта "внешняя" сторона — дело второстепенное. Главное — общение и внимание. Пусть он знает, что он не один. Таким образом, мне кажется, мы многое сможем здесь сделать. Но, впрочем, не как мы предполагаем, а как Бог даст...
Духовный брат немного помолчал.
— Что ж, я согласен с тобой, — сказал он, — Будем действовать именно таким образом. Если будут какие-нибудь новости, держи меня в курсе. Ну как, на сегодня всё?..
Виктор замялся.
— Понимаешь, тут есть ещё один момент... Я сначала не хотел тебе говорить, потому что не знаю, серьёзно ли это, или какая-нибудь шутка... Дело в том, что его друзья сказали мне, что у них есть тайное студенческое общество, в котором они собирают все факты страданий и неустроенности студентов, чтобы потом предъявить их как обвинение на своего декана, и чтобы его приговорили к высшей мере наказания... Так вот, я думаю, что если эта их деятельность закончится успехом... то есть, если это им удастся... то поднимется такой шум и такой беспорядок в корпусе, что мы уже не сможем помогать несчастному студенту...
Духовный брат в ответ громко рассмеялся.
— Не переживай! Подобные тайные общества — естественная часть любого уважающего себя института и любого уважающего себя общежития! Я, когда был студентом, тоже состоял в подобном обществе. Разумеется, это было ещё до прихода к вере. Теперь, конечно, я воспринимаю это как далёкое детство — мы, верующие, конечно, тоже не любим несправедливости, но только методы у нас совершенно другие... И при этом обрати внимание — хотя такие тайные общества есть практически в любом институте и общежитии, но, тем не менее, до сих пор все деканы живы. Уж не знаю, как это объяснить. Наверное, это естественные настроения в студенческой среде, которые, тем не менее, никогда не доходят до окончательного осуществления своих целей. Наверное, это тоже зачем-нибудь нужно. Так что успокойся — этому декану ничего не грозит. Кстати, возможно, я его знаю. Кажется, мы с ним вместе учились в институте — а потом его, как многообещающего молодого учёного, сделали деканом этого факультета. Так что я мог бы с ним встретиться и поговорить. Разумеется, не официально, а по-дружески, "по душам". Этим, мне кажется, я мог бы внести действительно серьёзный вклад в эту ситуацию.
— Ах, пожалуйста, — воскликнул Виктор, — поговори! И особенно хорошо, что не официально, а "по душам"! Может быть, это действительно на что-нибудь повлияет!..
— Ну что, теперь всё? — спросил Николай, — У тебя больше нет вопросов?
— Теперь всё, — ответил Виктор, — Ах, брат, ты меня так хорошо успокоил!.. А то я в самом деле взволновался!..
Николай, по-прежнему весело смеясь, повесил трубку. Виктор тоже положил трубку на рычаг. Ему нужно было теперь как следует отдохнуть. Он еще немного спокойно посидел в комнате, почитал какую-то книжку, а потом лег и заснул. Завтра ему предстояло продолжение начатого дела.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Назавтра после работы он снова пошёл в студенческий корпус. Войдя внутрь, он сразу поднялся на третий этаж и постучался в комнату к друзьям. Оба студента, как и в прошлый раз, были на месте. Серьёзный студент, который в прошлый раз отвёл его в комнату больного, как и прежде, сидел у стола.
— Я вчера был у него, — сразу по-деловому начал Виктор, — и со своими друзьями посоветовался. Мы, конечно, будем к нему ходить. Нам теперь нужно скоординировать наши усилия — чем мы можем вам помочь

ему этот человек. Этот человек свидетельствовал, что то особое состояние близости к Богу и любви ко всему миру, которое испытал сегодня Виктор, может быть видно со стороны! Он увидел на лице Виктора некоторые отблески этого состояния!.. Впрочем, Виктор об этом догадывался — не раз уже, встречаясь в разных местах со своими духовными братьями, он с удивлением замечал, что они как бы отличаются от всех остальных людей, что от них как бы исходит некий свет! Но, поскольку эти люди были ему духовно близки, он и не придавал этому особого значения. Здесь же этот совершенно незнакомый человек, видимо, не ожидал ничего подобного, и потому сумел заметить это в лице Виктора! Интересно, кто же он был?.. Видимо, не из Братства, может быть, даже и вовсе человек неверующий — но, несомненно, духовно очень чуткий человек!.. Виктор теперь ругал себя за то, что он не сумел как следует воспользоваться этой ситуацией. Может быть, стоило с этим человеком заговорить, в какой-то степени объяснить ему ситуацию, завести с ним разговор о вере, о Церкви, или, если бы он оказался совсем неверующим, показать на небо, на храм... Но Виктор сам совершенно не ожидал этого и, увлекшись своим необычным "состоянием", упустил замечательную возможность нового духовного знакомства. Он теперь об этом очень сожалел.
Он, между тем, всё дальше шёл по людной вечерней улице. Места вокруг становились всё более ему знакомыми. Вот он свернул в другую улицу, поменьше, вот ещё в один совсем небольшой переулок. Вот кругом его виднелись уже совсем знакомые дома. Он прошёл ещё немного — и скоро снова стоял в том дворе. Удивительно, но в этот тихий вечер ноги снова принесли его сюда. Он хотел здесь укрепиться, обрести некоторую внутреннюю опору — и вместе с тем отдохнуть.
Снова этот небольшой тихий двор. Снова мерцают в его глубине белые стены храма, тихо поблескивают его купола. Снова вокруг виднеются знакомые строения, а совсем недалеко — знакомый приходской дом.
Виктор зашел во двор и задумчиво остановился. В этот день службы не было, и поэтому здесь была полная тишина. Он имел возможность просто постоять здесь, пройтись — и набраться сил, подкрепиться самой атмосферой этого места. Место это, как уже было сказано, как-то особенно действовало на Виктора, ему дышалось здесь спокойно и глубоко.
Не торопясь, задумчиво пошел он вокруг двора. Тишина и уют этого места действовали на него успокаивающе. Вот и дальний угол двора, и пространство за дальним домом, где находился как бы небольшой садик и росло несколько старых деревьев... Он зашел в этот садик и решил здесь немного посидеть. Здесь среди кустов стояла небольшая скамейка, к которой он и направился. Однако, подходя к ней, он вдруг услышал из-за куста негромкий смех. Скамейка, оказывается, была уже занята, и с неё весело смотрела на него его юная духовная сестра — Наталья.
Виктор, конечно, был удивлен. Он совсем не ожидал встретить здесь свою юную сестру в этот поздний час. Странно было, что во дворе никого не было, а она сидела в этом тихом незаметном месте совершенно одна. На коленях у неё была книжка — вероятно, что-нибудь духовное.
Виктор вдруг понял, что он чрезвычайно рад сестре. Она была ему симпатична — разумеется, в чисто духовном, возвышенном смысле. Это была та самая сестра, которую он встретил здесь в конце апреля, в тот, самый первый день, когда он в первый раз серьёзно подумал о своём «уходе». Она была такая наивная, восторженная, её так нравилось всё, что здесь происходило — и именно это-то и вызывало к ней любовь многих сестер и братьев. По сравнению с Виктором она была совсем ещё неопытной — отношения между ней и Виктором были примерно такие же, как между самим Виктором и братом Николаем. Может быть, поэтому Виктор и прощал многое сестре — и в первую очередь эти наивность и восторженность, которые во многом не соответствовали его собственным чувствам. Именно поэтому он теперь и был ей рад.
— Наталья, ты?!.. — удивленно воскликнул он.
Она, смеясь, смотрела на него.
— А я-то думаю — кто это здесь по двору крадется? — сказала она, — Такой таинственный, загадочный… Который ушел вдруг от всех неизвестно куда — а сам, оказывается, здесь бродит по вечерам!..
— А ты, оказывается, уж и знаешь, что я "от всех ушёл"! — смеясь, воскликнул Виктор, — Тебе, наверное, сестра Анна сказала! Да, я действительно отсюда на время ушел с тем, чтобы заняться чем-то, на мой взгляд, важным — но нет-нет, а меня и потянет сюда, и тогда я снова сюда приезжаю...
— И тебя, конечно же, бесполезно о чём-нибудь расспрашивать? — с той же лукавой улыбкой спросила она, — Ты ведь всё равно ничего не расскажешь?..
— Почему же? — удивлённо ответил Виктор, — Здесь нет никакого секрета! Обязательно расскажу — но только, может быть, не сейчас, а… в более подходящее время.
Юная сестра шутливо-разочарованно махнула рукой.
— Ну, да я, честное слово, и не надеялась…
Виктор с радостью смотрел на нее.
— Честное слово, Наталья, — серьёзно сказал он, — я обязательно поделюсь своими впечатлениями! Но только всё это пока ещё не устоялось, и, к тому же, сейчас я занят одним делом, которое ещё неизвестно чем закончится!..
Он чуть было не начал говорить что-то на эту тему, но вовремя сдержался.
— Но ты-то сама как, Наталья?.. — тут же воскликнул он, — Какие новости?..
Она так же весело взглянула на него.
— Новости очень интересные. Я теперь учусь в училище сестёр милосердия. Мы ходим в больницу и ухаживаем там за больными. Честно говоря, для меня это хороший урок. Я там привыкаю глядеть на человеческие страдания. Я теперь вижу, что жизнь — это не постоянный праздник, весёлые братья и духовное общение, но что в ней есть и несчастья, и страдания, и горе, и боль...
Виктор с каким-то особым чувством взглянул на сестру. Вот, она вдруг заговорила на такую непростую и серьёзную тему — и эта же тема как раз сейчас была близка Виктору!..
— Вот, например, у нас в больнице недавно умерла одна больная, — став вдруг серьёзной, продолжала Наталья, — Мы за ней все вместе с сёстрами ухаживали. Она стала нам так близка, совсем как родная!.. И вот вдруг, несмотря на все усилия, наши и врачей, неделю назад она умерла!
Виктор серьёзно и внимательно слушал.
— Она, главное, совсем не понимала, что умирает! — в волнении продолжала его духовная сестра, — Она всё надеялась поправиться! Она совсем еще молодая была. Мы с сестрами всё время вместе к ней ходили. Я и в последний день с ней рядом была...
Виктор понимал волнение сестры.
— Да, наверное, это тяжело — видеть, как рядом человек умирает... — задумчиво сказал он.
Они вместе с духовной сестрой помолчали.
— Ну вот… а зато мы живы… — неожиданно сказала она, — Знаешь, это так странно — знать, что мы здесь, в этом мире, а её уже нет... Впрочем, нет, это неправда, что ее уже нет! — вдруг воскликнула она, — Это я бы так сказала раньше, ещё до прихода к вере — а теперь нет, совсем не так! Нет, какая всё-таки это удивительная вещь вера, которая соединяет всех живых, и не только всех живых — но и всех живых с умершими! И благодаря этому смерти как бы нет, и в Боге, в Церкви все умершие по-прежнему так же живут! Я именно в последнее время это как-то особенно ясно поняла!..
Виктор с удивлением взглянул на сестру. Вместо тревоги и смущения, которые в обычных людях вызывает упоминание о смерти, он вдруг увидел на ее лице какое-то особое, светлое и возвышенное выражение. Она сидела и с этим высоким и светлым чувством смотрела вверх, в вечернее темнеющее небо, будто желая проникнуть взглядом в какую-то тайну. Это было так необычно — видеть такое выражение на лице такой молоденькой и совсем ещё неопытной девушки. Виктор вовсе не думал, что его юная духовная сестра способна на такие переживания.
— Как странно думать, — продолжала она, — что и мы все когда-нибудь умрем, и встретимся в ином мире... Я иногда об этом последнее время размышляю...
— Да, — серьезно ответил Виктор, — Я тоже иногда думаю об этом...
Они снова какое-то время помолчали.
— И ты знаешь, я даже вовсе не грущу об этой девушке! — снова, не в силах оставить эту тему, начала Наталья, — Потому что я точно знаю — она там! Да, она на какое-то время оставила нас, но все равно она — с нами. Все-таки какая это удивительная вещь — Церковь! Как она меняет все взгляды на жизнь! Ты знаешь, Виктор, мне кажется, что у меня будто сознание расширилось, я теперь совершенно иначе смотрю на многие вещи! Я действительно будто заново родилась!
Виктор с удивлением смотрел на сестру. Он вдруг услышал сейчас от нее  исповедание  веры, то, что составляло смысл их общей жизни здесь, что их всех здесь объединяло. Такие слова от новенькой, еще не окрепшей девушки его глубоко взволновали. Наталья тоже серьезно смотрела на него.
— Ведь так? — спросила она, — Ты  тоже так  чувствуешь?
— Да, — ответил Виктор, немного подумав, — Я тоже чувствую так.
Они ещё немного помолчали. Вдруг Наталья будто чего-то смутилась и рассмеялась.
— С ума сойти!.. — весело воскликнула она, — Никто не поверит! Молодой человек и девушка сидят вечером на скамейке — и ведут такие разговоры! Даже наши братья не поверят! Нет, все-таки не зря я говорила, что вера очень сильно меняет человека! В мирской жизни ведь это было бы совершенно невозможно! Нет, я несомненно за эти месяцы изменилась, мы все здесь изменились — правда?
Виктор понял духовную сестру. Их беседа показалась ей слишком "патетичной", и она решила несколько снизить тон. Он тоже несколько расслабился, и более будничным тоном спросил:
— Ну, какие ещё новости, сестра?
Наталья тоже решила вернуться к более обычным темам.
— А вот, мы после практики в больнице с сёстрами в паломничество собираемся…
— Интересно, куда? — живо поинтересовался Виктор.
— Конечно, в Европу!.. — убеждённо ответила Наталья, — Франция, Германия, Италия… Мы ещё с весны в эту поездку собирались!..
Виктор с некоторым удивлением взглянул на сестру. Его всегда смущали эти черты в жизни Братства, которые он замечал здесь во многих духовно близких людях. Согласно этим чертам, здесь всегда предпочитали духовную поездку в Европу подобной же духовной поездке в какой-нибудь здешний, отечественный храм или монастырь. Впечатление было такое, что это совершалось вполне сознательно, что это здесь всячески подчёркивалось. Эти люди так заботились о своей широте и «всемирности» — и часто забывали, что человеку для нормальной жизни и веры часто нужно что-то более скромное и родное. Это было заметно во многих старших братьях — но вот, оказывается, и новоначальные христиане, лишь недавно пришедшие к вере, тоже этому настроению поддавались. Самое печальное, на взгляд Виктора, было то, что многие здесь, по-видимому, этого просто не осознавали, что это было просто некоторой привычной, бессознательной чертой здешней жизни. И вот теперь Виктор уловил то же привычное, бессознательное настроение в словах своей юной духовной сестры.
— Почему же, однако, так далеко?.. — спросил он, — Почему бы не съездить в какой-нибудь подмосковный монастырь?..
— Потому что мы должны думать о будущем! — уверенно ответила Наталья, — Потому что всё, что здесь — лишено будущего! Я не знаю, правда, почему это так — но нам старшие братья говорили. Они объясняли, что если даже здесь и есть некоторые признаки духовного возрождения, то всё это лишь видимость, на какие-нибудь 15-20 лет, а потом всё равно вся эта культура погибнет. А мы не имеем права от этого зависеть, мы не должны быть с этим связаны, мы должны будем и дальше существовать. Именно поэтому для нас так и важны эти поездки в Европу.
Виктор снова ощутил некоторое смущение. Он знал, что такие настроения распространены в этом кругу — но не мог судить, насколько это правда, так это или не так. Он не знал, как это подтвердить или опровергнуть — и всё же такой ход мыслей его огорчал, казался в чём-то неправильным.
— В Европе вас никто не знает... — сказал он, — Вы там просто гости... Всё-таки наша родина здесь... Здесь нам и придётся наш будущий духовный путь проходить...
— Конечно! — совершенно резонно откликнулась Наталья, — Но ведь мы здесь и ходим в больницу!
Впрочем, она тут же смягчилась и решила загладить некоторую резкость своих слов.
— Ты не обращай внимания, если я вдруг что-нибудь не то говорю, — сказала она, — Я ведь в этих вопросах совершенно не разбираюсь. Просто повторяю, что иногда слышала, что нам катехизатор на беседе говорил... Я ведь самая обыкновенная сестра... Мне и не нужно в эти вопросы вникать... Так что не придавай значения, если в моих словах вдруг что-нибудь тебя смутило — я ведь прекрасно понимаю, что к этим темам многие по-разному относятся...
Некоторая неловкость была сглажена, пошатнувшийся мир восстановлен. Наталья смотрела теперь нарочито легкомысленно, как бы подчёркивая, что все эти сложные вопросы её на самом деле не волнуют. Они ещё немного посидели, слушая шорох деревьев и глядя на темнеющее небо.
— Ты замечала, как здесь легко дышится, сестра?.. — неожиданно спросил Виктор, — Это потому, что здесь рядом храм...
— Да, я тоже очень люблю сюда приходить, — откликнулась духовная сестра, — Меня сюда будто что-то тянет… Иногда хочется о чём-то подумать, или побыть одной — я тогда сразу сюда, и сижу подолгу с Евангелием... Это оттого, что здесь общая молитва, что здесь чувствуешь поддержку братьев...
Они ещё немного помолчали.
— Всё-таки как мы за это время сильно изменились... — задумчиво продолжал Виктор, — И я, и ты, и все мы... Какая это все-таки удивительная вещь — вера…
— Да, мы действительно сильно изменились, — как эхо, откликнулась сестра, — Вера — это действительно великая, удивительная вещь…
Тут она вдруг заторопилась.
— Н что ж, мне, пожалуй, пора, — буднично сказала она, — Засиделась я тут... Очень рада была тебя повидать (весело взглянула она на Виктора). Знаешь, честно говоря, я по тебе немного соскучилась. Все-таки ведь ты мой старший духовный брат — всё равно что духовный наставник. Раньше мы с тобой всё время виделись на богослужении — а тут вдруг ты куда-то пропал... Но очень хорошо, что мы сегодня так неожиданно встретились! Знаешь, я очень ценю эти встречи.
Виктор немного смутился, но тут же понял, что в словах сестры не было ничего личного, что это было всё то же общее чувство братской любви, с которым и все друг к другу здесь относились. Он тоже с теплом и любовью взглянул на сестру.
— Мне тоже... — спокойно сказал он, — Мне тоже все это время не хватало... всех вас.
Наталья тоже вполне его поняла. В этих их взаимных “признаниях” не было ни капли неловкости.
— Ну так что же, я пойду? — еще раз весело сказала она, — Нет, как все-таки хорошо, что мы встретились! Я очень рада была тебя повидать. А ты еще приходи. Обязательно приходи. Все-таки расскажешь что-нибудь интересное, и вообще… тебя здесь многие помнят.
Она ещё раз приветливо улыбнулась Виктору и скрылась за ближайшим кустом. Виктор, оставшись один, еще пару минут думал. Он вспоминал и бывший только что разговор с сестрой, и другие впечатления его жизни в Братстве. Пожалуй, теперь, когда он так опрометчиво от всех "ушёл", ему чего-то в жизни не хватало... Наконец, он встал, покинул это уютное место за деревьями, и пошел по направлению к метро.


ГЛАВА СЕДБМАЯ

На следующий вечер Виктор снова собрался в корпус. Он предварительно позвонил брату Николаю и коротко узнал его впечатления от вчерашнего посещения больного. Брат Николай, однако, был у больного не один, а уже с доктором. Впечатления его были достаточно неопределённые.
— Мне кажется, он серьезно болен, — говорил он, — Но, по-видимому, не всё потеряно. Надеюсь, мы его выходим.
Они с Виктором договорились о продолжении совместных усилий, о том, что надо вместе молиться, и Виктор повесил трубку. Он сам собирался идти сегодня вечером в общежитие.
Придя в корпус, он решил не заходить на этот раз к знакомым студентам, а направился сразу в комнату больного. Однако, постучав в дверь и приоткрыв её, он увидел, что больной уже не один. Около его кровати сидел какой-то молодой человек и с ним беседовал. Виктору было неудобно входить, и он снова ненадолго вышел в коридор. Он решил ждать окончания предыдущего визита, чтобы не создавать толкотни в комнате больного. Через несколько минут дверь открылась, и из нее вышел какой-то человек. Он был в величайшей тревоге и волнении, и всё время повторял:
— Ах, какой ужас, ах, какой ужас!.. Неужели он умрёт?..
Виктор пожелал вступить с ним в разговор.
— Скажите, Вы ведь тоже к Саше ходите?.. — внезапно обратившись к нему, как можно мягче сказал он, — Вы тоже из его друзей?.. Но почему Вы говорите, что он умрёт?.. По-моему, ситуация далеко не так безнадёжна...
Незнакомый студент удивился. По-видимому, он не ожидал, что кто-то с ним сейчас встретится и так на эти темы заговорит.
— А, видно, Вы тоже один из "сочувствующих"!.. — быстро догадался он, — Да, теперь нас много развелось, и мы все к нему ходим... Нет, чтобы обратить внимание на человека и помочь, когда ещё можно было помочь!..
— Но почему Вы думаете, что всё так безнадёжно?.. — продолжал допытываться Виктор.
— Потому что так должно быть! — с необычайным волнением заговорил студент, — Потому что он сам так говорит! Да, он совершенно не приспособлен для этой жизни! И эта жизнь не приспособлена для него! И потому он должен, должен умереть! Ах, неужели же он действительно, на самом деле умрёт?..
— Но, быть может, есть и какой-нибудь другой вариант?.. — осторожно заметил Виктор.
— Может быть, и есть, но это крайне маловероятно! — уверенно ответил студент, — А Вы, собственно, кто?
Виктор решил, что ему надо быть совершенно открытым и рассказать всю правду.
— Я из Церкви, — начал он, — Мы помогаем разным людям, оказавшимся в трудной ситуации. Вот, я и некоторые мои братья тоже ходим к Александру. Мы уже пригласили к нему сюда хорошего врача, а ещё мы надеемся как-нибудь повезти его в храм.
Молодой человек вдруг так и скривился.
— Из Церкви!.. — воскликнул он, — Как же, знаю я вас!.. Был я как-то на собрании одной общины... Такие чистенькие, аккуратные, уверенные в себе, в чёрных брючках и галстуках!.. Вы, по-моему, там только на себя любуетесь!.. А между тем, мир полон страданий!..
— Мы вовсе не только там на себя любуемся, — резонно заметил Виктор, — Вот, например, и сюда тоже приходим, помогаем...
— Конечно, приходите, — так же горячо продолжал студент, — Вы приходите только к одному студенту, на полчаса в день — а здесь помощь нужна десяткам, и не полчаса в день, а постоянно! Вот я, например — бывают дни, когда я по полдня провожу в этом корпусе! То к одному зайдёшь, то к другому, то этому что-нибудь принесёшь, то тому! Ведь здесь такое множество людей — и все, как один, несчастные! А я вынести этого не могу, я должен чем-то помочь! Вот поэтому я сюда и хожу.
Виктор с интересом взглянул на студента.
— Вы говорите, что сюда ходите, — заметил он, — Значит, Вы не из этого корпуса?.. А как же Вы сюда попали, как связаны с ним?..
— Вообще-то я москвич, — признался студент, — Я просто со здешними жильцами на одном курсе учусь. А сюда я прихожу… сам не знаю почему. Меня сюда... какая-то сила влечет...
— Вы сюда приходите, чтобы людям помогать? — спросил Виктор.
— Конечно, — воскликнул студент, — Они ведь здесь такие несчастные и одинокие!.. Одни в чужом городе, совсем одни!.. Конечно же, нужно, чтобы им кто-нибудь помогал! Я не могу этого не делать, меня сюда будто что-то тянет!..
— И как же Вы, интересно, это делаете? — продолжал спрашивать Виктор.
— По-разному... Иногда пообщаться с людьми, иногда какие-нибудь книги им принести... Последнее время я новое средство нашёл — музыкальные записи им приносить!..
— Музыкальные записи?.. — удивился Виктор, — Это, интересно, какие же?..
— Да, разные!.. — смутился незнакомый студент, — В основном, классику... Последнее время я полюбил им Бетховена приносить... Музыка Бетховена, на мой взгляд, лучше всего помогает переносить жизненные трудности...
— И Вас не смущает то, что Вы пытаетесь помогать самостоятельным, взрослым людям, которые Вас вовсе не просили об этом?.. — неожиданно спросил Виктор.
Его собеседник потупился.
— То есть, Вы имеете в виду, что они в жизни гораздо опытнее меня, что я по сравнению с ними — ребёнок?.. Я это прекрасно понимаю, но ничего поделать с собой не могу. Это что-то выше меня. Я должен это делать, меня сюда что-то тянет.
Виктор задумчиво смотрел на студента. Эта встреча вдруг напомнила ему многое. Он вдруг вспомнил себя, лет десять назад, когда он был также студентом и точно так же ходил в студенческое общежитие, к друзьям. Даже и мотивы у него были, кажется, те же — он тоже считал своих друзей "несчастными", и тоже стремился им "помогать". Скорее всего, это не привело ни к какому результату по той же причине, о которой он вспомнил сейчас — что эти люди в жизни были гораздо опытнее его. Скорее, помощь была нужна ему самому, Виктору! Но он, повинуясь какому-то неопределённому чувству, всё искал и искал в окружающей жизни людей, которым, как ему казалось, было хуже его, и всё пытался уделить им какую-то долю своего тепла. Конечно, он был тогда совершенно неверующим. Он не то чтобы отрицал Церковь, но просто всё это его ещё не интересовало.
И вот теперь он вдруг увидел в этом корпусе что-то подобное — как будто увидел себя со стороны! Всё то же ощущение холодности мира, и всё то же желание его согреть!.. И что самое главное, и в то же время что было самое ужасное для Виктора — что всё это делалось абсолютно без Бога!.. Это была абсолютная самонадеянность, абсолютная надежда на собственные силы!.. И это производило на него ужасное впечатление! Виктору пришлось задуматься о сути своих собственных визитов сюда, о том, чтобы случайно не уподобиться этому несчастному студенту. Ему нужно было прочнее утвердиться в том, что он действует от Бога и должен делать то, что угодно Богу.
Виктор ещё раз подивился на то, насколько же меняет человека вера, если даже чувства в мирской жизни высшие (а именно такими можно считать желание заботиться о людях и жертвовать собой ради других) должны быть с приходом к вере быть отодвинуты на второй план и быть подчинены другим, более высоким целям. Он подивился на то, насколько церковное единство и желание творить волю Божью выше подобной личной самонадеянности в желании "творить добро". Но вслух он этого этому студенту не сказал — тот бы его, скорее всего, просто не понял. Как не понял бы этих мыслей и сам Виктор, если бы кто-нибудь их сказал ему десять лет назад. Поэтому вслух он просто сказал ему:
— Что ж, я желаю Вам успеха в Ваших добрых делах!
— Это все этот мир... — продолжал бормотать незнакомый студент, — Он слишком холодный и неприветливый... Я должен его согреть... Здесь есть одни студенты, которые составили своё тайное общество и хотят уничтожить нашего декана, потому что, по их мнению, он во всём этом виноват — но ведь это неправда, он не виноват!.. Это не он всё это придумал, это "система"... А систему так сразу не изменить, не нужно даже и пытаться, нужно просто творить добро... Вот мы, нормальные люди его и творим, а Вы говорите — Церковь...
Виктор не стал спорить, а только пожал руку студенту, улыбнулся, и взялся за дверь. Тот пошёл дальше по коридору, ужасаясь и повторяя:
— Ах, неужели он умрёт?.. Неужели он умрёт?..
Скоро он скрылся за поворотом на лестницу. Виктор толкнул дверь и вошёл в комнату.

Обстановка внутри комнаты несколько изменилась. Больной студент лежал на своей постели с каким-то покорным, отсутствующим взглядом, глядя в потолок и скрестив руки на груди. Услышав звук появления Виктора, он краем глаза взглянул на него и с тем же отсутствующим выражением произнёс:
— А, это Вы... Ну вот видите, ничего у Вас не вышло... Я всё-таки скоро умру...
У Виктора внутри всё так и оборвалось.
— Почему ты так решил?.. — как можно более спокойно спросил он.
— А ко мне священник уже приходил. Вчера. Долго тут беседовал со мной, какие-то советы давал... С ним врач приходил, меня осматривал. Долго здесь у меня были, наверное, с полчаса. Я так и понял — раз такое внимание к моей персоне, значит, всё...
Виктор облегчённо вздохнул. Больной студент, очевидно, принял за священника брата Николая, который был здесь у него вчера вместе с доктором. Если так, то всё было не так страшно. Больной, со своей излишней впечатлительностью, просто принял обычного представителя Церкви (каким, конечно, и был брат Николай) за "служителя культа".
— Как он выглядел, этот "священник"? — поскорее спросил Виктор, — Наверняка был без бороды и в пиджаке! Ну вот, а нормальные священники бывают с бородой и в рясе! Конечно, это был мой духовный брат, о котором я тебе заранее говорил, что он вчера собирался прийти! А вместе с ним — доктор, тоже из моих братьев, тоже верующий человек.
Он, как мог, старался успокоить несчастного студента и внушить ему ту мысль, что он вовсе не обязательно скоро умрёт. Кажется, ему это отчасти удалось. Больной студент приободрился и взглянул на него веселее. Впрочем, он тут же вернулся к родной для него мысли о близкой смерти, и достаточно уверенно сказал:
— Ну всё равно. Всё равно я умру. Пусть это даже был не священник. Я, честно говоря, надеялся, что это священник, потому что это точно значило бы, что я скоро умру, но даже если не священник — то пусть. А я всё равно умру. Потому что... потому что так надо, что так должно быть.
— Но почему?!.. — вне себя от изумления воскликнул Виктор.
— Потому что такая судьба. Такова воля Божия. Так на роду написано. Я же Вам говорил, что я не приспособлен для жизни в этом мире, а мир не приспособлен для таких людей, как я. Значит, я должен умереть.
— Но это всё метафизика, философия!.. — взволновано воскликнул Виктор, — К тебе-то это какое имеет отношение?.. Тебе бы ещё жить да жить!..
— Правда?.. Вы уверены?.. — с некоторой иронией ответил студент, — А воля Божия по-другому говорит. Вот, я лежал здесь все эти дни и о многом передумал. Я вспомнил всю свою жизнь. И вот, я лежал и смотрел в потолок. Вон, видите, та трещинка на потолке?.. Как раз над моей головой?..
Виктор поднял голову и взглянул. Там, на потолке, над тем местом, где лежал студент, действительно была трещина в извёстке, довольно длинная, которая сначала шла прямо, а потом вилась и изгибалась.
— И вот, я лежал, и смотрел на эту трещину, — продолжал студент, — и мне невольно стало представляться, что эта трещина — моя жизнь. Вот, она идёт сначала ровно — это моя жизнь в детстве, в родном городе, а потом начинает петлять и извиваться — это когда я приехал в Москву, а потом глядите — делает резкий поворот и обрывается. Ну так чего же Вы хотите?.. Разве не ясно, что эта трещина — моя жизнь, и что я должен умереть?.. Ну вот, а Вы пытались что-то изменить, пытались сделать по-своему...
Виктор слушал с нескрываемой болью.
— Какая трещина?.. Какой вздор!.. — воскликнул он, — Причём здесь воля Божия?..
— Это ещё и потому так, — как бы не слыша его, продолжал студент, — что я, по существу, и сам не хочу жить. Ну к чему мне стремиться, что меня ждёт?.. Здесь, в этой обстановке, все планы не осуществляются. Мы приезжаем сюда, чтобы начать новую жизнь, чтобы здесь, в обстановке большого города, построить своё какое-нибудь, более-менее сносное будущее. А кому мы нужны?.. Нас поселяют в этом корпусе, как какие-нибудь сельди в бочке. Никому нет дела, как живёт человек, есть ли у него в самом деле возможность учиться. Бросили всех в одну миску, каждый выплывай, как может. Здесь никому нет никакого дела до человека. Это система такая. Здесь конкретного человека абсолютно не ценят. А потому, конечно же, я должен умереть.
— Так ты что же, чисто из идейных, теоретических соображений решил умереть?.. — воскликнул Виктор, — Или для того, чтобы кому-то что-то доказать?.. Стоит ли?.. Не лучше ли будет для всех, если ты, несмотря на это, вопреки всем обстоятельствам, будешь жить?..
— Нет, я вовсе не из идейных соображений делаю это, — ответил студент, — Я действительно чувствую так. Может быть, моя гибель кому-то на что-то откроет глаза, кому-то что-то поможет понять. Вот в этом и будет настоящая, подлинная польза от моей жизни. Я должен быть там, где тот несчастный, повесившийся в туалете студент.
Виктор не знал, что сказать.
— Но в Церкви ведь всё не так! — воскликнул он, — Там люди не борются за существование, и там каждый человек нужен!.. Ты ведь говоришь, что ты верующий!.. Где же твоя вера?..
— А вот эта тема совершенно особая, — ответил студент, — Кстати сказать, спасибо Вам. Вы передо мной этот мир открыли — или, по крайней мере, сделали его ближе. Я теперь уйду как верующий человек. И не обращайте внимания, что я иногда говорю невпопад, или неправильные вещи — я ведь в этой области ещё так мало знаю! Но я совершенно точно верую и в Бога, и в иной мир, и я теперь уйду туда как верующий человек!
Ну что тут было делать!.. Несчастный студент совершенно твёрдо настроился уйти из этой жизни в иной мир!.. Никакие увещания Виктора не помогали. Оставалась, правда, надежда, что студент говорит как-то абстрактно или символически, или что он шутит — но всё равно эта беседа произвела на Виктора странное впечатление. Он, честное слово, не знал, что говорить. Тем не менее, он всё-таки сказал:
— Ладно, сегодня я пойду. Мне кажется, у тебя сегодня какое-то странное настроение. Но завтра или послезавтра я приду, и мы снова поговорим — надеюсь, у нас обоих голова будет свежее. А пока, ради Бога, оставь эти мысли, наберись терпения, веры — и, ради Бога, не унывай!..
С этими словами он встал, ободрительно кивнул и улыбнулся больному, и направился к двери.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Виктору надо было пройтись. Происшедшая беседа взволновала его, смешала все его чувства. Задумчиво пошел он через окрестный район к своему дому. Вот уже и с детства знакомый двор. Проходя мимо одного из соседних домов, он снова вспомнил своего школьного товарища и его мать, заботливую Марью Ивановну. Задумчиво, как бы без всякой цели поднял он глаза на их подъезд. Да вот и она сама! Как раз возится в палисаднике у подъезда и поливает цветы перед домом! Как раз в этот самый момент она тоже подняла глаза и увидела Виктора.
— А, Витенька!.. — так и расплылась в сладкой улыбке она, — А я-то думаю — где мой Петров?.. Давно, давно тебя не видно! Мы ведь с тобой тогда говорили — и не договорили. Ты мне собирался ещё много интересного рассказать. Слушай — а пойдем сейчас ко мне! — вдруг воскликнула она, — За чаем посидим, поболтаем!.. Мои-то как раз сейчас ушли! Вот ты мне всё и расскажешь. Честно говоря, надоели они мне! То ли дело с тобой посидеть, поговорить!.. Ох, люблю моего Витьку, моего Петрова!..
Виктор был несколько смущён. Он не собирался сейчас с ней встречаться, ещё за минуту до того и не предполагал этой встречи. Но сейчас, находясь в беспокойных и смешанных чувствах, он был даже рад этой встрече, как некоторой возможности "переключиться", "развеяться". Поэтом он уже склонялся принять приглашение этой несколько слащавой, но, в сущности, доброй женщины. Она как раз закончила свои дела в палисаднике, вытерла руки о фартук, и они вместе с Виктором направились к ее подъезду, чтобы подняться в её квартиру.

— Ну что же, Витенька, какие у тебя новости? — ласково говорила она, садясь напротив него за стол, — Ты мне тогда не дорассказал… Мы с тобой как раз тогда о самом интересном заговорили — о таком духовном, о таком возвышенном!.. Ну вот ты мне сейчас всё и объяснишь. Так значит, ты говоришь, Бог есть?.. Мы ведь в тот раз об этом говорили...
Виктор был несколько разочарован. Ем не хотелось сейчас участвовать в поверхностно-несерьёзном застольном разговоре о том, "есть ли Бог". Он с удивлением смотрел на Марью Ивановну, ожидая от неё чего-то более серьёзного. Единственным её оправданием, на его взгляд, было то, что они только сели за стол и нужно было как-то начать разговор.
— Дело не в том, есть ли Бог, — ответил он, — мы, в общем-то, это достаточно хорошо знаем — а в том, как мы к этому относимся. Делаем ли мы что-нибудь для него? Вот Вам, например, никогда не приходило в голову, что Он ждёт чего-то от нас, что мы должны Ем служить?..
Весь вид доброй женщины выразил сильнейшее волнение.
— Ах, я, наверное, так мало Ему служу!.. Я не знаю, что я должна для Него сделать!.. Я так мало думала об этом!.. Я не знаю, чего Он ждёт от меня!..
— Значит, Вы всё-таки знаете, что Он есть, и что мы Ему чем-то обязаны, — заметил Виктор.
— Да, — уверенно откликнулась она, — но только я знаю это не разумом, а каким-то внутренним чувством. Я верю, что Он есть, и что Он всё кругом наполняет. Но только я об этом совершенно ничего не знаю. И... и я Ему так мало служу!.. Только лишь иногда в церковь захожу... — под конец добавила она.
— А Вы в какую церковь ходите? — как бы между делом спросил Виктор. Он вовсе не считал, что это так уж важно, но спросил случайно, просто на всякий случай.
— А это, знаешь, недалеко от *** метро, — принялась объяснять она, — Там, знаешь, есть *** проспект, и недалеко от метро небольшой сквер, и как раз в этом сквере стоит церковь!..
Все это было так странно!.. Ведь это было то самое место, недалеко от которого работал Виктор, и та самая церковь, в которую он уже пару раз заходил, неподалёку от которой жил Сергеев!..
— И как, Вам там нравится? — продолжал спрашивать Виктор.
— Конечно!.. — воскликнула она, — Я так люблю там иногда постоять!.. Иногда вдруг трудности какие, или в жизни неприятности — так я тогда туда приезжаю. Меня туда будто что-то влечет. И вот веришь ли — побудешь, постоишь там — и будто всё полегчает. Будто рукой сняло — куда все ушло?.. Будто другим человеком делаешься. А, Витька?.. Как же все это делается?.. Значит, всё это правда, значит, всё это есть!..
Виктор с глубоким чувством смотрел на женщину. Да, она была не слишком опытная, и не слишком часто ходила в церковь — но имела, без сомнения, глубокую и крепкую веру. Он, без сомнения, нашёл в ней "близкую душу". Теперь ему хотелось это ей как-то выразить.
— Вы знаете, Марья Ивановна, — наконец, сказал он, — наверное, мы с Вами будем друзьями. Не такими, как прежде, когда Вы относились ко мне как к ребёнку — а по-новому, как взрослые люди, на основе веры. Представьте себе, что и храм я этот тоже знаю, и иногда в него захожу. Вы тоже продолжайте ходить в него, и мы там в будущем обязательно как-нибудь с Вами встретимся.
Она всё продолжала с глубоким чувством смотреть на Виктора.
— Так значит, всё это правда, всё это на самом деле есть... — всё продолжала повторять она, — Сейчас ведь, знаешь, многие в церковь ходят... Но только у многих, по-моему, это несерьёзно, только ради моды... А я хочу, чтобы это было серьёзно... Я чувствую, что это действительно правда, что в этом действительно что-то есть… Ведь правда, Витька!?.. Ведь ты тоже так чувствуешь?..
Виктор молчал. Он чувствовал, что на этот вопрос не надо так сразу отвечать. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Даже атмосфера в кухне как бы изменилась. Они, эти два столь разных человека, будто сейчас вместе что-то поняли, между ними, здесь, в этом пространстве будто присутствовало что-то невидимое.
— Ну вот, — вдруг совершенно будничным тоном сказала Марья Ивановна, — а моих туда силком не загонишь. Все им телевизор, или дружеская компания — никаких духовных интересов! Вот поэтому я так люблю с тобой говорить. Ты совсем другой, ты всё понимаешь. Ты ещё и в школе такой был. Не зря все говорили — Витька светило, Витька вундеркинд! Потому я тебя так и любила! Ты давай, Витенька, как-нибудь ещё в самом деле заходи!..
Марья Ивановна вновь завела свою старую песню. Виктору вновь стало неловко, и он встал.
— Знаете, Марья Ивановна, я, пожалуй, пойду, — сказал он, — Мы с Вами ещё обязательно встретимся. Я к Вам обязательно буду заходить. Я так рад, что мы с Вами друг друга поняли, что мы нашли общий язык!
Она вышла проводить его в коридор.
— Ты знаешь, ты не обижайся на меня за то, что я тебя вначале спросила, есть ли Бог, — напоследок сказала она, — Это я не для того, чтобы начать с тобой пустой кухонный разговор, а совсем с другой целью. Я имела в виду, что Он  действительно существует, что Он вот сейчас присутствует здесь, в этой квартире, и видит нас, и слышит!..
Виктор был потрясён глубиной и тонкостью чувств этой женщины. Пусть и не в очень точных словах, и не очень ловко, но Марья Ивановна выразила то, что и он очень глубокое чувствовал — и, кроме того, то, что он считал самым важным. Поэтому он после некоторого молчания ответил:
— Да, Марья Ивановна, Бог действительно есть. И мы все ходим перед Ним.
Она молча и с волнением смотрела на него. Может быть, она и хотела что-то сказать. Но Тот, о Ком они сейчас говорили, действительно присутствовал сейчас в этой квартире, всё Собой наполнял, видел их насквозь. И поэтому слова были не нужны. Это была какая-то особая минута.
— Ну что же, ты уже пойдешь? — спросила она, — Да-да, тебе нужно идти… У тебя, наверное, дела…
— Да, мне нужно идти, — ответил Виктор, и это была сове

— и вот теперь этот этап вдруг так неожиданно оборвался. Виктора интересовало его собственное будущее. Что делать дальше, куда направить теперь свой "жизненный корабль"?.. Теперь все это терялось как в тумане.
Он некоторое время стоял у подъезда, глядя в темноту. Им овладело какое-то особое, глубокое и возвышенное чувство. Над ним темнело бездонное, усыпанное звёздами небо. Он видел, как к подъезду подъехала машина "скорой помощи", потом прошли два человека в милицейской форме — но он не торопился покидать свой пост под открытым небом и возвращаться обратно.
Из подъезда неожиданно вышел брат Николай.
— А, ты здесь... — произнёс он, — Всё, мне удалось договориться. В день, когда его будут хоронить, его привезут в наш храм, и мы совершим заупокойное богослужение, а уж потом его повезут на кладбище. Впрочем, всё это еще надо будет подробнее обсудить. Я всё это беру на себя.
Виктор задумчиво кивнул.
— Да не переживай ты так!.. — сказал духовный брат, — Мы сделали все, что было в наших силах. Большего в такой ситуации никто бы сделать не мог. Просто действительно — на все воля Божья...
— Ты помнишь, что он перед смертью говорил? — сказал Виктор, — Он радовался, что мы пришли и благодарил меня за Евангелие. Всё-таки, я думаю, что мы с тобой не зря к нему ходили...
— Да, это была чистая душа, — откликнулся Николай, — Он, без сомнения, был близок к Богу. Жаль, что он, по существу, так и не вступил на этот путь — но, может быть, в этом была особая воля Божия, чтобы он только приблизился к этой двери, и остановился на пороге...
— Да, на всё воля Божья... — как эхо, откликнулся Виктор.
Тут к ним на улицу вышел ещё один студент — тот самый сосед умершего по комнате, с которым Виктор разговаривал здесь в самый первый раз. Увидев братьев, он помахал им рукой и подошёл к ним.
— Спасибо вам, — сказал он, пожимая руку сначала брату Николаю, а потом Виктору, — что вы откликнулись и приняли участие в этом деле. Я, признаться, раньше не знал, что это за такие люди из Церкви — просто встречаться, или, вернее, близко общаться не приходилось. А вы оказались самые нормальные ребята — такие же по-своему несовершенные, но просто более серьёзные и собранные, чем другие. И вы старались помогать, чем могли, и здесь старались быть до конца. Теперь я отчасти понимаю, что такое Церковь. Спасибо вам.
— В принципе, мы могли бы с вами и дальше общаться, — ответил Николай, как старший, — Мы могли бы и дальше приходить в этот корпус, помогать студентам. Вы ведь в своём обществе тоже этим занимаетесь?.. Кроме того, мы могли бы и прямо помочь вашему обществу (слегка понизив голос, продолжал брат Николай). Дело в том, что недавно назначенный декан вашего факультета — мой однокурсник по институту. Я мог бы с ним поговорить... на самые разные темы — так, ни на что особенно не нажимая, просто по-дружески. Тогда, может быть, и "высшая мера наказания" не понадобилась бы... — слегка улыбнулся брат Николай, — Жалко ведь всё-таки человека-то... Так, мы с Вами уже договорились насчёт отпевания. В день похорон перед кладбищем — прямо в наш храм. Кстати, Вы могли бы и дальше туда приходить... У нас там интересно, и каждому новому человеку рады. Так что милости просим...
— Спасибо, — несколько неуверенно ответил спортивный студент, — Я ведь пока ещё не очень представляю, о чём идёт речь... А вот идея насчёт декана действительно очень интересная... В самом деле, не могли бы Вы поговорить с ним по-дружески, тет-а-тет, может быть, что-то и дойдёт до него, может быть, он и исправится... А то ведь в самом деле, жалко всё-таки человека...
Николай утвердительно кивнул.
Они все втроём вошли снова в корпус. Тут как раз появились два человека с тележкой — очевидно, они приехали за телом. Вся сегодняшняя история близилась к своему завершению. Виктор и Николай поднялись снова на второй этаж. Здесь они с доктором наблюдали, как рабочие погрузили тело и увезли. Тут же, почти в тот же момент к комнате подошёл и священник. Виктору и Николаю пришлось сказать ему, что он опоздал. Он зашёл в комнату, прочитал короткие молитвы и ушёл. В коридоре стало совсем пусто. Два или три человека из причастных к этому событию ещё некоторое время как бы в задумчивости слонялись по коридору, но потом и они разошлись. Доктор, знакомый Виктора и Николая, тоже сказал, что ему нужно скорее домой, и уехал. Виктор и брат Николай остались одни в коридоре.
— Странно всё-таки получилось, — снова сказал Виктор, — Получается, что наше присутствие здесь было не таким уж и важным...
— Бог знает!.. — ответил брат Николай, — Может быть, это было важно не столько для него, сколько для нас!..
Они немного помолчали.
— Пожалуй, теперь нам можно и идти, — продолжал Николай, — Сегодня мы сделали здесь всё, что возможно. Однако, это ставит перед нами и некоторую проблему, — вдруг добавил он, — Ведь, насколько я понимаю, забота об этом студенте была для тебя некоторым «жизненным этапом», некоторым «приложением твоих сил» после того, как ты покинул храм?.. И вот теперь, когда это так неожиданно закончилось, ты оказался как бы "не у дел"?.. Ты, оказался, насколько я понимаю, снова как «витязь на распутье»?.. Интересно, как же ты думаешь эту проблему решать?..
Виктор подивился проницательности брата.
— Вот именно! — оживлённо воскликнул он, — Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить!..
— Ну так что же?.. — откликнулся брат Николай, — У нас ещё целая ночь впереди!..
Они стояли уже около выхода из корпуса. Виктор последний раз оглянулся назад — в коридор, освещённый тусклыми лампами, с его низким потолком и двумя длинными рядами дверей. Снова, как и когда-то в первый раз, его будто что-то сдавило, приплюснуло, прижало к земле, так что ему стало трудно дышать. Но он быстро сбросил с себя это наваждение. Снова они — два духовных брата, в меру своих скромных сил служащие Богу, были ясны и спокойны, и готовы к дальнейшему служению. Они вышли из корпуса снова на свежий воздух и медленно, не торопясь пошли в сторону темневшего невдалеке леса.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Скоро обстановка вокруг них снова разительно изменилась. Темнел вокруг ночной лес, блестел лунный свет на листьях, воздух после недавно прошедшего дождя был немного влажный. Они вдвоём шли по довольно широкой тропинке в глубину леса. Вокруг тихо шелестели ночные деревья, больше не было слышно ни звука.
— Я до сих пор не могу прийти в себя! — снова поделился Виктор с духовным братом своими чувствами, — Помнишь, я действительно в самом начале тебе говорил, как много значит для меня это дело, как я действительно воспринимал его как некоторое "испытание своих сил"!.. Наверное, я все-таки в этом был не совсем прав. Ведь если посмотреть прямо, то это испытание оказалось неудачным...
— Не стоит так смотреть на вещи... — помедлив, сказал брат Николай, — Мне кажется, это вообще далеко не лучшая идея — что-то специально в себе "проверять"... Наверное, надо жить проще — просто во всем стараться творить волю Божию...
Виктор задумался.
— Я понимаю тебя, — ответил он, — Наверное, я слишком многого от себя требовал. В какой-то момент я даже решил положиться на свои силы, забыв о том, что через меня должен действовать Бог. Но, слава Ему же (т.е. Богу), это было ненадолго, и я очень скоро вернулся к правильному пониманию вещей. Мне кажется, я всё-таки совершил не так уж много ошибок за эти дни...
Брат Николай некоторое время молчал.
— Ты знаешь, а я даже за эти дни к нему привязался... — сказал он вдруг, — Всего два или три раза был у него — а как-то особенно его запомнил... Теперь, когда его больше нет, как-то пусто стало... Будто что-то оборвалось... Я раньше не знал, что такое бывает — а теперь вдруг понял...
— Значит, он сумел занять место и в твоей жизни!.. — оживлённо воскликнул Виктор, — Знаешь, я думаю, это не случайно! Помнишь, я с самого начала тебе говорил, что он показался мне чем-то особенный?.. Я будто каким-то внутренним чутьем почувствовал, что он нам близок! Та же неприспособленность, или, лучше сказать, чуждость этому миру, та же жажда идеала и совершенства!.. Нет, я с самого начала почувствовал, что он — может быть, непроявленный, неразвившийся, неизвестный нам — но тоже наш духовный брат!.. Как все-таки жалко, что он так рано оставил этот мир!..
Брат Николай кивнул, но не стал отвечать.
— А знаешь что? — так же горячо продолжал Виктор, — А может быть, всё это вовсе не неудача, не поражение — а, наоборот, самая явная и полная победа? Ну посмотри. Кто нам сказал, что победа непременно должна заключаться лишь во внешних, материальных успехах? Разве непременно должно было быть так, чтобы он остался жив, и, к примеру, примкнул к нашему Братству? А вот он вместо этого перешёл в Вечность, и, я думаю, с глубокой и искренней верой! Конечно, в этой, земной жизни он практически не успел ничего совершить. В этом смысле здесь полное поражение. Но кто нам сказал, что наша цель — непременно совершить что-то именно в этой временной жизни?.. Духоносные наставники говорят нам, что наша единственная цель здесь — это подготовка к блаженной вечности!.. Или всё-таки это слишком абстрактно, и на самом деле нельзя так рассуждать?.. — несколько неуверенно закончил Виктор.
Николай молча и задумчиво шёл рядом — видимо, он не был настроен отвечать на такие вопросы.
— Представляешь, он даже не реализовал себя как поэт! — снова воскликнул Виктор, — У него была где-то тетрадка стихов, не знаю где, он в неё всё записывал — и дома, когда ещё там жил, и здесь, все эти два года в Москве. Каюсь, но я так и не взял почитать. А сегодня, ты сам слышал, он сказал, что всё это совсем не важно, и чтобы мы из-за этого не переживали. Так и не знаю, где она теперь — может быть, пропала. Во всяком случае, нам её теперь не видать.
Брат Николай молча вынул из кармана какую-то тетрадь и показал Виктору.
— Как, она у тебя?!.. — воскликнул Виктор, — Вот не ожидал!..
— Я сейчас говорил с его товарищем по комнате, и он мне дал почитать, — объяснил Николай, — Они-то все, поскольку с ним тесно общались, эту тетрадку читали... Конечно, надо будет вернуть...
— Как хорошо! — воскликнул Виктор, — Значит, мы не прервём общения с этими студентами!..
— Конечно!.. — озабоченно воскликнул Николай, — Одна, сравнительно лёгкая задача позади — зато теперь перед нами более сложная: спасать этих несчастных представителей "тайного общества" и их несчастного декана!.. Не беспокойся, эту задачу я беру на себя!
При этих словах брат Николай в темноте едва заметно улыбнулся.
Они тем временем были уже на берегу пруда. Матово блестела под луной его поверхность. Ветер поднимал по воде легкую рябь. Рядом темнели высокие прибрежные деревья. В стороне, среди деревьев они уже различали пробивающийся издалека свет костра — там на поляне, как обычно, собрались братья.
— Может быть, пойдём к ним? — предложил Николай.
— Подожди... я ещё хотел поговорить с тобой... о самом главном, — произнёс Виктор, — По крайней мере, это главное для меня. Как ты сам совершенно правильно сказал, определённое дело закончилось, и потому совершенно естественно встаёт вопрос — что же делать дальше?.. Вот этот вопрос я хотел бы с тобой обсудить.
Они вдвоём всё продолжали прогуливаться по берегу пруда, недалеко от мостков.
— Ты совершенно прав, брат, — ответил Николай, — Ведь, как ты сам сказал, это дело было определённым "этапом" на твоём жизненном пути, с которым ты к тому же много связывал?.. И вот теперь этот этап позади. Но перед тем, как высказать свои соображения, я хотел бы послушать — а что ты сам об этом думаешь?..
— Честно говоря, я в некотором недоумении, — ответил Виктор, — Ведь это дело для меня имело смысл столкновения с реальной жизнью. Всё, что я делал до сих пор на моём новом пути испытания своей веры, имело характер каких-то необязательных бесед и прогулок. И только здесь, в этом общежитии я столкнулся с реальными жизненными проблемами. По идее, теперь я должен был бы искать более глубоких и серьёзных проблем. Но где их найти, я не знаю. Я мог бы, как мы с тобой когда-то говорили, пойти в больницу, где лежат тяжёлые больные — но в этом уже есть что-то специфическое, и к тому же я не уверен, что эти проблемы действительно более серьёзны. Некоторые верующие посещают тюрьмы, где общаются с самыми заматерелыми преступниками — но это требует особого характера и особых умений. Зачем посещать какие-то "особые" места, в которых собраны какие-то "особые" люди — в этом ли цель верующего человека?.. Быть может, это студенческое общежитие, в которое съехались самые обычные молодые люди со всей страны в самый яркий и активный период своей жизни — в каком-то смысле тот "предел", на котором может остановиться обычный верующий человек в своём желании участвовать в жизни большого города?.. Это общежитие, как символ беспорядка и пустоты нашей обычной бездуховной жизни, и Церковь — как воплощение красоты и порядка жизни высшей, духовной?.. Вот и получается, что мне, в сущности, некуда больше идти. Более высоких ступеней в этом направлении, видимо, нет. И потому дальнейший мой путь, дальнейшее испытание своих сил — видимо, снова в Церкви.
— Не думаешь ли ты поехать в какой-нибудь монастырь, стать там монахом?!.. — воскликнул брат Николай, — По некоторым чертам твоего характера, это было бы как раз для тебя!..
— Нет, брат, я не думаю, что это удачный вариант, — подумав, ответил Виктор, — Это значило бы опять же засвидетельствовать свою связь с каким-то особым местом, с каким-то особым кругом людей — а для меня это сейчас совершенно нежелательно. Я уверен, что верующий человек так и должен жить — под этим небом, в этом мире, в окружении самых обычных окружающих его людей. Оказаться в каком-то особом месте, где созданы какие-то особые условия для духовной жизни, и куда в качестве "паломников" на день-два приезжают обычные, непросвещённые люди, чтобы выслушивать твои мудрые и проницательные советы — пусть даже такой человек и достигнет относительных духовных высот, но что в наше время может быть более печальным?.. Нет, брат, я уверен, что должен жить в этом мире, среди обычных людей, и именно в этих условиях служить Христу! Поэтому такой путь — не для меня.
— Может быть, тебе настроиться на то, чтобы со временем стать священником?.. — через некоторое время сказал Николай, — Помогать в храме, получить соответствующее образование... Мне кажется, у тебя есть для этого данные...
Виктор ответил не сразу.
— Знаешь, брат, я думал об этом, — наконец, сказал он, — И скажу тебе честно, у меня душа к этому лежит. Я бы всю свою жизнь хотел посвятить проповеди и распространению веры, я хотел бы взять на себя за это ответственность. Но давай себе скажем честно — это перспектива далёкого будущего. Это не ответ на вопрос о том, что мне делать сейчас. К тому же все духовные наставники говорят о том, что не следует добиваться этого служения. Не следует специально стремиться к нему. Нужно просто жить в Церкви, делать своё дело — а там уж как Бог всё устроит. Я допускаю такую возможность, я готов к этому служению — но это не ответ на вопрос, что мне делать сейчас.
Николай снова задумался. На этот раз молчание длилось дольше обычного. Все его аргументы и вопросы, казалось, были исчерпаны — и все же он хотел еще что-то сказать. Наконец, он вновь повернулся к Виктору, и уже с совсем другим выражением лица и голоса произнёс:
— Ты, конечно, сам решаешь свою судьбу. Я всего лишь советчик, и не знаю даже, насколько ты в этом нуждаешься. Но у меня есть по этому поводу еще одно соображение. Не знаю, готов ли ты его принять — но, по крайней мере, выслушай.
Виктор внутренне собрался. Что-то в этих словах брата было особенное. Виктор чувствовал, что теперь Николай собирается сказать ему что-то действительно важное, что, возможно, решит его судьбу. Они оба еще некоторое время молчали.
— Что ж, говори, — наконец, сказал Виктор.
— Это не решит всех твоих проблем, и вовсе не откроет перед тобой какой-то новый путь, — медленно начал Николай, — Я даже не уверен, что ты воспримешь это как ответ на твой вопрос. Но посмотри. Помнишь, когда ты принимал свое решение — еще два месяца назад, когда мы с тобой вот так же говорили здесь — ты говорил мне о своём отношении к храму. Ты говорил, что в нём что-то перестало тебя удовлетворять — именно с позиции реализации себя, всецелого служения Богу и людям. Именно поэтому ты и захотел на время оставить его, чтобы испытать себя, найти возможность для такого служения. Ты ведь не  говорил тогда, что в храме что-то плохо, или неправильно, но именно то, что ты не можешь найти себя в такой обстановке. И вот теперь ты совершил некоторое усилие, в чём-то себя испытал, какие-то шаги предпринял, проверил себя во встречах с разными людьми и в разных жизненных ситуациях. Ты даже говоришь, что одному человеку в какой-то степени помог на его пути к вере. И вот я теперь думаю — может быть, твоё испытание завершено, может быть, ты уже сделал всё, что собирался?.. Может быть, ты действительно испытал на этом пути все свои возможности?.. И если так, то совершенно естественно, что ты не знаешь, что делать дальше. Дальнейших шагов в этом направлении просто нет. В то же время ты говорил ещё тогда, в конце апреля, что уходишь не навсегда, что вовсе не окончательно покидаешь Братство, и вполне допускал возможность вернуться. Так вот я и думаю... — брат Николай вдруг стал говорить не очень уверенно, как бы осторожно, чтобы не смутить или не обидеть Виктора, — раз ты действительно выполнил на этом пути все, что мог, раз у тебя нет дальнейших планов, и если ты действительно допускал возможность вернуться в Братство, то не пора ли тебе… не настало ли время... не пора ли тебе, наконец, действительно вернуться?..
Виктор с глубоким волнением глядел на духовного брата. У него даже слёзы навернулись на глаза.
— Как хорошо ты меня понимаешь, брат!.. — воскликнул он, — Я ведь тоже думал об этом!.. Я уже давно себе что-то подобное представлял, только... сам до конца не понимал!.. Ты не представляешь себе, как я соскучился по братьям!.. Как я люблю их!.. Вот, я даже свой "одинокий путь" проходил — а нет-нет да и заглядывал к вам на поляну, только бы быть поближе к ним!.. В самом деле, силы свои я испытал. Кое-что доброе сделал, кое-что в жизни повидал. Судя по всему, действительно этот этап  моей жизни подходит к концу. Ничего нового делать я пока не готов. А значит, наверное, действительно сам Бог велел мне вернуться! Лучшего в этой ситуации и быть не может. Я, конечно, должен был от них на время оторваться — но всему нужна мера, и не может же это продолжаться вечно!.. То, что я хотел положиться, в основном, именно на свои силы, может быть, это было и не совсем правильно!.. А раз так, то настало время это исправить, так сказать, «восстановить положение» — т.е. в самом деле мне к ним вернуться!..
— Я не думаю, что стоит воспринимать это как какой-то особенный, новый этап, или как какое-то особенное, новое дело, — продолжал Николай, — Может быть, это в каком-то смысле «остановка», «отдых». Но может ли вся жизнь быть бесконечным движением вперед?.. Иногда, наверное, в ней должны быть и периоды затишья... Быть может, тебе надо сделать перерыв, вздохнуть, оглядеться — а дальше, может быть, и какие-то новые идеи возникнут... А разве не лучшее место для этого — храм?.. Где еще лучше это сделать, как не в этой возвышенной обстановке, располагающей к трезвости и глубокой молитве?.. Я думаю, это сейчас как раз для тебя. Поэтому я тебе это сейчас и предлагаю.
Виктор в глубоком волнении смотрел на него.
— Я согласен с тобой, брат, — сказал он, — Ты мне будто глаза открыл. Я действительно об этом думал. В самом деле, где еще лучше набраться сил и обдумать, что делать дальше, как не в родном храме, среди братьев?..
Николай был заметно рад.
— Так за чем же дело стало?! — воскликнул он, — Раз ты тоже так считаешь — значит, так тому и быть!.. Я думаю, это судьба — или, вернее, сама воля Божья! Твой "одинокий путь" пройден, твое намерение исполнено — значит, пора держать путь назад! Теперь, с новыми силами и опытом, ты сможешь и там принести больше пользы! Да, может быть, и по-новому на все сможешь взглянуть, и что-то новое увидишь? Как знать, может быть, это и есть на самом деле тот  новый этап, который тебе судил Бог?.. А раз так — то за чем же дело стало?..
Виктор никак не мог прийти в себя.
— Да, да, ты прав, — говорил он, — Я чувствую, что действительно лучшего выхода для меня теперь нет. Я непременно вернусь к братьям, и буду там, среди них честно служить Богу! Но если так, то я и к тебе имею одну просьбу, брат. Видишь ли, за эти недели, и особенно за последние дни мы с тобой так близко сдружились! Мы действительно стали друг другу близки — и я, честное слово, не знаю другого человека, которому бы я так доверял. Так вот, моя просьба в том, чтобы теперь, когда я вернусь в храм и окажусь среди братьев, мы бы с тобой сохранили прежние отношения.
Духовный брат был растроган.
— Что ж в этом невозможного?.. Я всегда рад.
— Я очень ценю наши с тобой беседы, — продолжал Виктор, — Мы в них многие важные темы обсуждали, и я очень многое для себя понял. Так вот, я хотел бы и дальше сохранять такое общение. И главное, что я хотел бы понять, главный вопрос, который я хотел бы для себя прояснить — это что же это за чудо, к которому мы все принадлежим, что же это за тайна, к которой мы все приобщены — иными словами, что же такое Церковь?.. Вот для меня вопрос из вопросов! И об этом мы тоже могли бы с тобой поразмышлять!
— Конечно, хотя, честно говоря, это вопрос непростой, — ответил Николай, — Пожалуй, это действительно "задача из задач"! Но что же, мы,

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я должен сначала объяснить историю возникновения этого необычного сочинения. Когда-то в юности я тоже, как и многие, был студентом. Время это вовсе не оставило во мне светлых и радужных воспоминаний. Я воспринимал его, скорее, как время потери смысла жизни, как что-то беспорядочное, как какую-то бесконечную гонку в непонятном и неизвестном направлении. Оно не создало никакой разумной, прочной основы для моего дальнейшего существования. После окончания учёбы, по существу, пришлось начинать жизнь заново.
Впоследствии, когда моё студенчество закончилось, я не раз пытался это время описать. Мне всё хотелось понять, почему же так вышло, почему этот период жизни, который, вроде бы должен стать самым ярким и основой всего дальнейшего, на самом деле как бы выпал из моей жизни, и даже отбросил меня назад. Я всё пытался описать обстановку нашего обучения, набросать характеры наших студентов, высказать какие-то общие мысли о науке и нашем образовании. Но у меня долго ничего не получалось. Главной причиной, может быть, было то, что я никак не мог совместить объективное описание нашего студенчества - и субъективное восприятие одинокого, встревоженного молодого человека, который всё это наблюдает, и потому, по понятным причинам, просто не может смотреть на вещи объективно. Меня разрывало между желанием написать серьёзное исследование - и повестью, в которой происходят неумолимые события, крушение молодой жизни и всех её надежд. В результате долгое время это сочинение так и оставалось ненаписанным. Видимо, у этого были объективные причины - тема эта была мне просто "не по плечу".
И вот, наконец, недавно я решил забыть обо всём, что было сделано мной до сих пор, сел и решил написать всё как бы заново. В результате, как мне кажется, как ни странно, что-то получилось. Причина, может быть, в том, что в этот раз я вовсе и не стремился к цельности и совершенству. Я просто записывал мои мысли по мере того, как они приходили. Так, я начал с темы, которая все эти годы больше всего меня волновала. Потом дал, как мне кажется, достаточно объективные описания нашей студенческой обстановки. Потом вспомнил некоторые достаточно интересные приключения, которые произошли со мной и с одним моим товарищем накануне сессии. Высказал более спокойные и объективные мысли, которые приходят мне по поводу нашей студенческой жизни уже теперь, через много лет. И затем, после ещё некоторых воспоминаний, завершил одним сюжетом, который почему-то и всегда, и в прежние годы использовался мной для завершения этой темы. В результате получилось то, что вы теперь видите. Конечно, по-прежнему всё это очень несовершенно. По-прежнему не преодолён разрыв между обективностью и субъективностью, между серьёзным исследованием и некоторой тревожной повестью. И вместе с тем мне почему-то кажется, что получилось гораздо более удачно. Дело, может быть, и в том, что в этот раз мне, как ни странно, удалось в какой-то степени "отрешиться" от этой обстановки, взглянуть на неё как бы "со стороны". Я, в каком-то смысле, перестал быть тем студентом, с которым всё это происходит. В результате и возникла некоторая, может быть, не видная первому взгляду цельность. Я перестал пытаться что-то здесь "изобразить". Я просто записывал здесь свои мысли. Я окончательно оставил попытки превратить всё это в стройную, законченную повесть. В результате получилось то, что получилось. Просто некоторый "памятник" студенческим годам. Просто некоторый взгляд на те, достаточно важные и волнующие годы. По существу, это и есть всё, что я могу в связи с этой темой предложить.
Ещё один, последний момент. Дело в том, что читатель, конечно же, прекрасно понимает, что всё это написал совершенно конкретный человек, который учился в совершенно конкретном месте, на вполне определённом факультете. Любой желающий сможет без труда это разузнать. Вот это долгие годы было для меня источником весьма серьёзных сомнений. Что если, думал я, всё то, что волновало меня в те годы, что казалось столь ненормальным и болезненным, является, на самом деле, особенностью именно этого места, и не имеет особого отношения к студенческой жизни в целом?.. Дело в том, что факультет наш, конечно, один из многих - но всё же достаточно сложный, теоретический.
Конечно, и в этом случае мои воспоминания могли бы иметь некоторую ценность. Но всё-таки тогда возникал бы вопрос: если всё это - особенности какого-то частного, узкого круга людей, то зачем тратить на это столько сил?..
. К счастью (если в данном случае уместно такое выражение), в течение дальнейшей жизни я убедился, что явления, которые я наблюдал во время нашей учёбы, в общем-то, характерны не только для нашего факультета. Есть ещё несколько мест, где тоже изучают абстрактные, теоретические науки, в которых, в общем-то, складывается похожая обстановка. Кроме того, сама атмосфера большого института, куда множество молодых людей съезжаются, чтобы "получать знания", складывается, видимо, во всех местах примерно одинаково. Я, конечно, не имею в виду институты, в которых учат чему-то совсем другому - например, выступать в цирке, или ходить в геологические экспедиции, или исполнять на сцене классическую музыку - но именно такие, в которых молодые люди "грызут науку".
Итак, я несколько успокоился насчёт ценности и значения этих моих записей. Если обстановка в больших учебных заведениях (а особенно "абстрактных", "теоретических") складывается примерно одинаково, то, конечно же, эти мои наблюдения, полученные во время обучения, будут интересны достаточному числу людей. И единственное, что меня по-прежнему смущает - это некоторое их несовершенство. Здесь всё как-то фрагментарно и отрывочно. Здесь нет броских, эффектных сцен, которые, как мне кажется, обеспечивают успех литературного произведения. Здесь высказаны далеко не все мысли, которые имею я по этой теме. Возможно, здесь есть проблемы и со стилем - некоторые сцены написаны достаточно строго, в то время как в других, я боюсь, реальность мешается с фантазией. Тем не менее, уж что получилось, то получилось. Это всё, что имею я сказать по этой теме, и теперь уже ничего не стал бы добавлять. Пусть моё изложение этой темы будет достаточно скромным. Я спокойно буду описывать обстановку нашего факультета, вовсе не претендуя на какую-то "всеобщность". Всякий желающий сможет, при желании, узнать, что же это за факультет, что же за место, что за обстановка, которые явились "отправной точкой" для этих моих впечатлений. А уж то, как именно я всё это описываю, какие именно впечатления и темы в первую очередь выбираю, на чём именно в первую очередь сосредотачиваю внимание читателя - это зависит уже целиком от моего авторского восприятия.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВСТУПЛЕНИЕ. НА ЗАНЯТИЯХ.

Я вновь вспоминаю годы моей институтской учёбы. Вообще, это время проходило по-разному, в нём были и свои беды, и свои радости, и нельзя его теперь рисовать одной только чёрной краской. Но мне вспоминается одна самая странная, тревожная сторона нашей тогдашней студенческой жизни - это наши студенческие самоубийства. Они происходили у нас на факультете с какой-то странной регулярностью. Вот начинался учебный год - и можно было быть уверенным, что в течение его очередные два-три человека, быть может, с разных курсов, с разных отделений нашего факультета закончат жизнь таким образом. Подобные события производили тягостное впечатление на студентов. Рассматривали фотографию погибшего, которую обычно вывешивали на стенде около учебной части, шептались об этом на лестницах и по углам. Кто-то, кто посмелее, пытались выяснить обстоятельства происшествия и последние обстоятельства жизни несчастного - особенно, если он был из общежития. Потом постепенно это событие забывалось - есть какие-то защитные механизмы в человеке, который не позволяют слишком долго фиксировать на таких происшествиях наше сознание. Но, в действительности, это не забывалось никогда, и продолжало присутствовать в атмосфере нашего факультета, как-то подспудно, незаметно влияя на нашу учебную атмосферу.
Я постараюсь объяснить, почему меня это так волнует, и почему это так отложилось в моей памяти - по крайней мере, как я сам это понимаю. Ведь наш институт считается одним из лучших ВУЗов страны - по крайней мере, столицы. В него каждый год из самых отдалённых мест съезжаются поступать самые талантливые, одарённые ребята со всей нашей страны - в полном смысле, лучшие ребята. Съезжаются, чтобы приобрести подлинную опору в жизни, получить профессию, действительно изучить эти серьёзные и непростые науки. То же можно сказать и про наш факультет. Быть может, он далеко не самый практический, в каком-то смысле "элитарный" - и всё же его считают очень фундаментальным и основательным, в каком-то смысле "лицом" всего нашего института. Сюда-то как раз и поступают самые одаренные ребята. И, конечно же, с тем, чтобы годы этой учёбы не прошли зря.
И вот вдруг вместо этого - усталость и нервотрёпка, куча непонятного, физическое и умственное переутомление, страх перед экзаменами!.. Я помню, у меня все первые месяцы, как я поступил на обучение, постоянно болела голова. Только прослушаешь лекцию, в которой ничего не понятно - и надо идти в читалку, сидеть над книгами, а потом ещё вечером дома решать задачи!.. А новый материал всё прибывает. Я потом уже махнул рукой на лекции, особенно когда ничего было непонятно - и попросту уходил с них, чтобы гулять по осеннему городу. Так побродишь немного в каком-нибудь сквере - и вроде спокойней станет. И сам как-то приходишь в себя, и голова яснее... Кругом - ковёр ярких осенних листьев, над головой - ясное осеннее небо... Да, но ведь долго-то так не находишься!.. Лекции-то и зачёты тебя ждать не будут!.. Вот ты сейчас гуляешь - а ведь ещё не известно, как это удастся наверстать! И вот, бывало, так походишь-походишь, а потом поворачиваешь, и стиснув зубы, со слезами на глазах снова идёшь на лекцию. Экзамены-то за тебя никто не будет сдавать!..
Я хочу описать наши лекции. Они проходили в большой аудитории на первом этаже. Бывало, ещё утро - а ты с утра пораньше уже спешишь в институт. Хочется спать, голова ещё не очень ясная. Толкотня в автобусе и в метро действует раздражающе. Но вот ты уже вышел на свежий осенний воздух и в утренних сумерках подходишь к институту. Просторный вестибюль со множеством народа, гардероб - и вот ты уже идёшь на лекцию.
Здесь понемногу собирается народ. За окном ещё сумерки, а здесь под потолком горят яркие лампы. Люди подходят, прибывают, устраиваются в рядах. Но нет спокойствия, оживления, молодой естественности. Я чувствую, что все они такие невыспавшиеся и усталые, как и я. Многие здесь ездят с другого конца Москвы или даже из Подмосковья, другие живут в общежитии. В рядах чувствуется напряжение. Разговоры, конечно, ведутся, но все они не очень естественные - не для того, чтобы поговорить, а для того, чтобы снять это напряжение, рассеять эту усталость и чувство неловкости. Вот две мои знакомые девушки в другом конце аудитории затеяли играть "в ладошки" - но делают это они не потому, что им весело, а для того, чтобы избавиться от этого непряжения и тоски.
Наконец, приходит лектор. Все встают, хлопая сиденьями, потом снова садятся. Он начинает говорить. Я обычно уже через несколько минут совершенно терял нить его рассказа. Не было никакой возможности понять это, во всём этом разобраться! Вместо этого я обычно начинал смотреть в окно. Там уже к этому времени рассветало, виднелось хмурое белое небо. Рядом поднималась серая каменная стена соседнего здания. В промежутке между нашей и соседней стеной реяла какая-то птица. Вот она взмахнула крыльями, поднялась - и исчезла в белом светлеющем небе.
Я оборачивался назад и принимался рассматривать аудиторию. Всюду - склонённые над тетрадками головы. Некоторые, впрочем, уже отчаялись что-то понять, и сидят совершенно без толку, просто так. А другие ещё пытаются в чём-то разобраться, напрягаются, смешно вытягивают шеи, пытаясь разглядеть что-то на доске. А другие зато играют в "морской бой". Эти хоть занимаются чем-то интересным!.. А на самом заднем ряду несколько студентов легли прямо на лавках, за партами - и преспокойно спят!.. Видно, они из общежития, где ночью невозможно выспаться - вот они и, приходят досыпать на лекциях. Лектор косится на них недовольно, и время от времени делает замечания - но что тут сделаешь!..
И над всем этим царит его голос. Он, как какие-то мерные тяжёлые капли, медленно падает в аудиторию. Нет никакой возможности во всём этом разобраться, что-то понять. Этот мерный голос лектора уже давно ничего не сообщает нам, он просто становится каким-то скучным постоянным фоном. Но невозможно не понимать - от того, как ты поймёшь это, как ты сумеешь разобраться в этом, зависят твои ближайшие экзамены,и в конечном счёте - твоё будущее.
После лекции я выходил в коридор. Здесь поодиночке и кучками стояли наши студенты. Мне как-то трудно было к ним подойти. Их разговоры и темы были совершенно не интересны мне. Кроме того, я чувствовал всё ту же неестественность и напряжение в их общении. Они говорили о чём-то не потому, что им было интересно, а потому, что они чувствовали себя неестественно и неловко, и надо же было о чём-то говорить. Все чувствовали то же напряжение и усталость. Всем было всё так же непонятно, и все так же боялись экзаменов. И в такой обстановке невозможно было вступить с людьми в здоровое, естественное общение.
Кроме больших лекций были у нас семинары. Эти занятия тоже не доставляли мне никакой радости. На них мы обычно решали сложные хитроумные задачи. Разобраться в них тоже не было никакой возможности. Однажды на одном из таких семинаров в самом начале года я безуспешно вглядывался в доску, стараясь уследить за линиями значков, которые всё появлялись на ней под рукой преподавателя. Наконец, я совсем отчаялся и перестал писать. К моему удивлению, моя соседка всё продолжала быстро взглядывать на доску и заносить что-то в свою тетрадку. Понаблюдав за ней некоторое время, я, наконец, тихо спросил:
- Как, Вы что-то в этом понимаете?..
Она удивлённо и испуганно посмотрела на меня.
- Нет, совершенно ничего не понимаю!.. Но я всё равно пишу, чтобы ничего не пропустить - может быть, потом удастся разобраться!..
Во всей её позе, и голосе, и выражении лица чувствовалось ощущение странности, непостижимости такой ситуации. А я подивился старательности и усидчивости наших девушек. Возможно, в чём-то им было легче, чем нам. Так я с ней в первый раз познакомился.
Вот так проходила моя учёба в те, первые месяцы. Понятно, что мне не очень-то хотелось сидеть в этом тоскливом сером здании! Иногда посидишь лекцию, семинар - а после уже нет сил сидеть, и тогда уходишь из этого здания, и идёшь бродить по городу, куда глаза глядят. Уже осень, октябрь, сеет мелкий дождь. Деревья стоят почти голые, ворохи осенних листьев на газонах. И вот бродишь, бродишь по дождливому городу - но ничто не проясняется, и всё так же темно впереди и вокруг. И всё так же много непонятного, и впереди экзамены.
А то вдруг выглянет солнце - и как-то вдруг будто яснее, легче станет. И как-то вдруг остановишься, и успокоишься, и смотришь на освещённое солнцем дерево, или стену соседнего дома. И, вроде бы, всё в мире как всегда - и солнце светит, и небо над головой - но только в чувствах и мыслях твоих прочно поселилось что-то новое. Там теперь прочно царят какие-то холод и пустота. И постоишь так, посмотришь на дерево, или на солнце - а потом поворачиваешь, и снова идёшь ТУДА. А что делать - учёбы-то моей никто не отменял!.. И всё равно впереди предстоят экзамены...
Вот так начинался для меня первый год моей учёбы.

В УЧЕБНОЙ ЧАСТИ

Я упомянул о прогулах. Наверное, многие студенты у нас не выдерживали ритма занятий и начинали пропускать. Как ни странно, дисциплина на факультете была поставлена очень строго, и все такие пропуски отмечались. Когда их накапливалось достаточно много, студент получал вызов в учебную часть. Это-то и сообщало особый "драматизм" всем нашим прогулам. Студент мог сидеть дома, или гулять по улице - но он знал, что за всем этим непременно последует "расплата". В какой-то момент дома раздавался звонок, равнодушный голос сообщал, что у него накопилось столько-то часов пропусков, и что он должен прийти в учебную часть на приём к инспектору.
Наша учебная часть находилась на одном из верхних этажей. С утра уже у её дверей формировалась порядочная очередь. Это всё были "прогульщики", люди, которых вызвали сюда, чтобы с ними "разбираться". Понятно, что настроение у вызванных людей было далеко не радужное. В очереди царили неловкость и напряжение. Постепенно очередь двигалась, момент твоей встречи с инспектором приближался. Дверь в учебную часть часто оставляли открытой, и из коридора можно было видеть, что там происходило.
Сотрудники нашего факультета вовсе не относились к студентам как к какой-либо ценности; они вовсе не уважали в студенте личность; их не интересовало, здоров ли учащийся, всё ли он успевает, увлечен ли он учёбой; вместо этого в сознании наших сотрудников прочное место заняли такие понятия, как "программа", "курс", "лекция", "количество часов". Главное было - изложить определённый объём знаний в определённом цикле лекций, и чтобы учащиеся его "прослушали". В этом и виделась вся задача образования. Молодые люди при этом воспринимались не столько как люди, сколько как "объекты". В них нужно было всё это "вложить". При этом никого не интересовало, есть ли в них "место" для этих знаний, готовы ли они это "воспринять" - такие "тонкости" нашим преподавателям и администрации, видимо, казались не слишком важными.
Сложнейшие знания одной из глубочайших областей наук на нашем факультете были "упакованы" в лекционные курсы - и в таком упакованном виде "обрушивались" на наши головы. Никого не интересовало, что происходит с нами, живы ли мы под этим "камнепадом". Количество знаний с течением времени прибывало, вставал вопрос о "более плотной упаковке". Новые знания втискивали всё в те же 5 лет. Не было ясных понятий о том, что полезно молодым людям, усваивают ли они этот "продукт". И единственной опорой оставались всё те же "программы", "курсы лекций", "количества часов", которые позволяли организаторам факультета обрести некоторую почву под ногами, и быть уверенными, даже вовсе не интересуясь действительной реальностью, что они все вместе заняты очень важным и полезным делом.
Здесь для справедливости нужно сказать, что сама по себе эта идея "лекционных курсов" и "часов", может быть, очень даже и не плохая. Представьте себе увлечённых наукой людей, обучающих молодёжь, заботящихся о связи старших с младшими, о приобретении практических умений, о связи обучения с жизнью. Как хорошо было бы учиться в таком учебном заведении! И, конечно же, там, где люди действительно обучаются, где каждый день и час действительно посвящены этому, можно было бы условно сказать, что они научились тем больше и тем лучше, чем больше посвятили этому времени, чем больше "часов" провели вместе!
Но у нас была совершенно другая ситуация. Не было даже и намёка на увлечённость, на яркость и интересность занятий, на их связь с жизнью. Всё уже давно приняло формальный характер - просто работала когда-то кем-то созданная и запущенная "учебная машина". И вот в этих-то условиях, казалось бы, и нужно было проявить особое внимание к человеку - как себя чувствует студент, всё ли он успевает; позаботиться о том, чтобы преодолеть общую атмосферу отчуждения и равнодушия на факультете, о том, чтобы учащийся лучше чувствовал связь своего обучения со своей дальнейшей жизнью; но нет! Запущенная и налаженная когда-то "машина" уже окончательно подчинила себе людей! И наши взрослые, уверенные преподаватели, вместо того, чтобы налаживать нормальную обстановку на факультете и устраивать нормальную жизнь для студентов, прятались всё за те же идеи - за создание всё новых лекционных курсов, за высчитывание "количества часов", и за представление о студенте, как об "объекте", который нужно "наполнить" определёнными знаниями, совершенно не интересуясь, как они им усваиваются. Так с самого начала в организацию учебного дела на нашем факультете был заложен некий "сбой". Сосредоточили внимание не на сути, а на форме, на "внешних критериях" - так что человек оказался уже вроде и не человеком, а лишь некоторым "объектом", или "средством".
Именно на этом и было основано отношение к человеку в нашей учебной части. Здесь никого не интересовало, здоров он или болен, интересно ли ему заниматься, понятен ли ему материал. Единственным критерием было количество часов, которые он отсидел на занятиях. Если это количество сильно отклонялось от определённой цифры - его вызывали "на ковёр" и с ним "разбирались".
Я сидел перед учебной частью и ждал своей очереди. В голове у меня всё время крутилось, что я буду говорить нашей инспектрисе. Чтобы не скучать, я поднялся и встал напротив двери, через которую можно было видеть, что происходит в учебной части. Там как раз наша инспектриса встала и куда-то ушла, а вместо неё на её место сел принимать студентов наш начальник курса. Обстановка сразу изменилась. Этот наш начальник курса был замечательный человек, и студенты его любили. Он не придавал такого значения формальностям, и всегда рад был увидеть в студенте человека. К нему шли обычно с самыми важными вопросами, и всегда могли надеяться, что будут внимательно выслушаны. Наличие такого человека было для студентов опорой и само по себе просветляло окружающую обстановку. Но как жалко, что он был один! Он, конечно, мог нас поддержать и самим своим существованием составлял в нашей жизни некоторую "отдушину" - но не мог изменить всю эту "систему" и решить всех наших ежедневных студенческих проблем.
Однако, сейчас он дежурил в учебной части. К нему подошёл и подсел какой-то студент. Кажется, я немного знал этого студента - по крайней мере, видел его на занятиях. Он всегда вёл себя как-то особенно свободно, на лекциях появлялся ненадолго, как бы только чтобы взглянуть - "А ну, что это у вас тут делается?.." Потому, может быть, он почти всегда ходил по факультету в пальто и в шапке. Кажется, он пришёл к нам после армии, имел уже некоторый жизненный опыт. Может быть, именно, поэтому, имея некоторый жизненный кругозор, он и старался "не поддаваться" нашей учебной обстановке, смотрел на неё как бы "со стороны". Но всё равно он оставался студентом, и, пропустив некоторое число занятий, оказался вызван в учебную часть. Теперь он сидел перед нашим начальником курса, и что-то робко и унижено ему объяснял. Он, как всегда, был в пальто, и только нервно мял на коленях в руке шапку. Лицо у него от волнения было красное.
- Я это всё случайно пропустил! - говорил он, - Я обязательно наверстаю! Я ведь уже в другом институте учился, мне этот материал знаком! (Ах, так вот в чём было дело - он пришёл к нам после другого института!) Вот увидите, я все экзамены сдам!
Начальник внимательно слушал его.
- Но вам всё-таки лучше посещать занятия, чтобы лучше знать требования преподавателей, - наконец, сказал он.
- Хорошо, я буду, буду посещать!.. - оживлённо воскликнул студент, - Только знаете... (неожиданно разоткровенничался он) мне иногда кажется, что преподаватели подходят к нашему предмету несколько формально. Я ведь очень увлечён этими вопросами, я очень люблю науку... Мне кажется (продолжал он), что наука - это как поэзия, или музыка, и её действительно надо любить. Я бы вот этого хотел, мне вот этого здесь не хватает...
Я с удивлением слушал его. Совсем непривычно мне было слышать такие разговоры на нашем факультете! Среди тоскливо-свинцовых будней нашей учёбы и наших лекций этот студент казался каким-то беспомощным и наивным, каким-то мечтателем!
Однако, начальник курса слушал его с интересом.
- Если Вы так тонко чувствуете науку, - сказал он с улыбкой, - то тем более нужно Вам быть прилежным в занятиях.
Наивный студент благодарно закивал.
- Хорошо, - продолжал начальник, - я Вам закрою эти пропуски, будем считать, что Вы нормально занимались, не нужно доставать никакой справки. Но только Вы теперь внимательней относитесь к учёбе и старательней готовьтесь к экзаменам.
Бедный студент, кажется, готов был его расцеловать. Он вскочил и, кажется, уже собирался бежать вон из учебной части. Но тут вдруг будто что-то вспомнил, задумался и вновь присел к инспекторскому столу.
- А Вы знаете, я ведь и стихи пишу... - как-то особенно, доверительно глядя на начальника, сказал он.
Я так было и хотел крикнуть ему: "Не надо бы тебе сейчас об этом!.. Не то это время и не то место, чтобы людям душу раскрывать!.. Ни этому начальнику, и никому - особенно теперь, когда ты здесь оправдываешь свои прогулы, и тебя чуть не выгнали из института!.."
Но начальник неожиданно благосклонно сказал:
- Стихи?.. Вот как... Это интересно...
Бедный студент теперь готов был ему во всём довериться.
- Да, Вы знаете, я ведь с детства пишу... Я и публиковался когда-то - там, у себя... И теперь здесь, в общежитии - я сижу иногда у себя в комнате, когда никого нет - и сочиняю...
Начальник внимательно смотрел на него.
- Так, так... Это интересно...А Вы не могли бы дать мне почитать?..
Несчастный студент был на седьмом небе от счастья.
- Конечно, смогу!.. Вот наверстаю немного пропущенное - и Вам обязательно принесу!..
- Ну хорошо, хорошо... - улыбнулся начальник, - Успехов Вам, и больше не пропускайте занятия...
Молодой человек пулей радостно вылетел из учебной части.
Вот что значит, что в учебной части у нас работал один порядочный человек! Кстати, об этом студенте, и о его увлечении стихами. Я после узнал, что у нас на факультете, кажется, куча народу сочиняла стихи! Особенно это касалось ребят из общежития, которые специально приезжали в столицу, чтобы покорить её своими талантами - но, к сожалению, обстановка на нашем факультете была не подходящей для развития этих талантов. Они старались по-всякому, чтобы привлечь к себе внимание - но в результате часто получалось так, что они просто не сдавали сессию. То же касалось и всяких других способностей - в музыке, театре, или любых других. Трудно было сочетать учёбу и развитие этих способностей. Остаётся гадать, почему же люди, поступавшие на наш факультет, часто бывали так творчески одарены, что старались развивать свой талант параллельно с обучением,а иногда даже ставить его на первое место, отводя в этом случае обучению рольнекоторого "прикрытия". Из этого часто ничего не получалось, и для меня загадка, почему это так происходило.
Что же касается этого студента, то ему так и не удалось прижиться на нашем факультете. Может быть, он и действительно был одарён, может быть, он и действительно как-то особенно чувствовал науку, музыку и поэзию - но он не смог найти общий язык с нашими преподавателями и удовлетворить их требованиям. Как-то у него на всё были слишком свои, особенные взгляды. В конце концов, на следующий год, он не смог сдать сессию, и вынужден был оставить обучение.
Я уже сказал, как важен был для студентов наш начальник курса, еоторый иногда дежурил в учебной части. Но всё дело в том, что обычно-то там дежурила совсем другая женщина! Звали её Крысой. То есть у неё, конечно, были свои имя, отчество и фамилия, но студенты за глаза "окрестили" её так. Главной её особенностью было полное равнодушие к студентам. Он будто задалась целью относиться к своим обязанностям чисто формально, и старательно высчитывала наши пропуски, наши несданные зачёты и контрольные, но при этом совершенно не интересоваться обстоятельствами жизни студентов. Главным её чувством при общении со студентами было раздражение. Она будто только и думала, что главная задача учащихся молодых людей - пропустить как можно больше занятий, скрыться от учебной части, и при этом ещё и выгораживать друг друга, а её задача - разоблачать их и "выводить на чистую воду". рядом с ней людям и действительно начинало это казаться. Никто не хотел иметь с ней дело. И хотя я понимаю, что это был лишь её личный характер, и ей не исчерпывалась вся обстановка на нашем факультете, но хочу здесь сказать - как много значит конкретный человек, который общается со студентами в эту трудную пору их жизни, как сильно он может повлиять на общую учебную атмосферу и на их самочувствие! Вновь повторю и про нашего начальника - хотя его фигура, сама его личность и действовали на студентов очень благотворно, но он был один, и не мог изменить ни всей этой системы, ни решить всех наших проблем.
Я пропустил перед собо ещё одного или двух студентов, и, наконец, сам пошёл на приём к начальнику. Признаться, теперь, когда он заместил собой Крысу, у меня появилась некоторая надежда.
Он спросил мою фамилию, потом заглянул в журнал, потом потом внимательн и приветливо посмотрел на меня.
- У Вас тоже пропуски. Что будем делать? Вы, наверное, тоже стихи сочиняете?..
- Н-нет, я б-болел...
- Болели? А справка у Вас есть?
- Я п-принесу!..
- А где же она сейчас?
- Мне нужно ещё раз сходить ко врачу и её закрыть.
Он с некоторым сомнением взглянул на меня, но не показал виду.
- Ну что ж, закрывайте и приносите.
Я как-то боком и неуверенно вышел из учебной части. Мне было страшно стыдно перед нашим добрым начальником! Я сказал ему неправду - во время моих прогулов я ни к каким врачам вовсе не обращался! Не было у меня никакой справки!

В ПОЛИКЛИНИКЕ

Этот последний эпизод позволяет мне поднять тему здоровья наших студентов. Дело в том, что не только для того надо было доставать медицинскую справку, чтобы оправдать свои прогулы. Многие студенты у нас по-настоящему болели. Присходило всё это примерно так. Осенью человек поступает на обучение. Поначалу всё вроде идёт довольно гладко. Но постепенно , под влиянием недосыпания, напряжённых занятий, длинных лекций и непонятного материала он начинает всё более уставать, пока, наконец, не приходит в состояние постоянного утомления. У нас многие студенты находились в этом состоянии. Оно постепенно становится привычным, и человек уже перестаёт его замечать. У меня, например, на первом курсе от утомления постоянно болели плечи и спина, и я считал это нормальным. Так постепенно человек теряет здоровье. Он поначалу этого не замечает. Он пробует по-прежнему заниматься, всё успевать - но у него это уже не получается. Со временем он начинает обращаться к врачам. Студенты-москвили делали это в своих поликлиниках по месту жительства - но была у нас и ещё одна поликлиника, прямо в институте, для наших студентов. Она находилась на отдельной территории, в отдельном небольшом корпусе. Сюда сходились захворавшие студенты со всего института. Особенно было много ребят из общежития - они по случаю каких-то непорядков со здоровьем должны были идти именно сюда.
Здесь наших студентов принимали специалисты, которые действительно могли на какое-то время дать освобождение от занятий. задача их, видимо, была не проста. Нужно было отделить действительно больных студентов от тех, которые только лишь хотели получить оправдание своим прогулам, поток которых никогда не ослабевал в нашей поликлинике. Впрочем, довольно трудно было отделить одних от других. Те студенты, которые болели, и действительно часто пропускали и нуждались в оправдании для учебной части. А те, которые пропускали, и действительно часто испытывали недомогание. Так что эти две стороны жизни - болезни студентов и нарушения учебной дисциплины - у нас шли "рука об руку".
Была одна особенность в этих обращениях наших студентов к врачам, которая придавала всей этой стороне нашей жизни поистине зловещий характер. Я уже сказал, что большинство этих обращений было связано с усталостью, переутомлением от занятий. Но ведь такие болезни не лечит ЛОР, или, к примеру, терапевт. Существуют определённая область медицины и особые специалисты для лечения таких заболеваний.
И вот, студент, переутомившийся от занятий, или от беспорядочной жизни в общежитии, начинал чувствовать недомогание. Он обращался к врачам - но те никак не могли ему помочь. Ведь у него болели не горло, не живот - причина была глубже, во всём состоянии организма. И вот, наконец, его направляли к особым врачам. Визитк такого рода врачам никому не доставлял радости - ведь одно дело знать, что у тебя болит горло, или живот - и совсем длугое дело понимать, что у тебя больны психика, или душа!
Столкновение с этой областью медицины привносило в жизнь студента какое-то состояние безысходности. Он начинал чувствовать, что с ним что-то не в порядке, что он не такой, как все. Какой-нибудь диагноз из этой области звучал, как приговор. И главное - вовсе непонятно было, можно ли это исправить. Жизнь души - такая сложная область, в ней всё так тонко, неопределённо!.. Вот сломалось что-то в человеке - как знать, может, он теперь всегда будет такой!.. Как-то незаметно пропала способность заниматься, воспринимать материал... Развилась какая-то хроническая усталость... Человек вроде и живёт - но жизнь будто проходит мимо... вот, человек постепенно к этому привыкает. Это становится его постоянным, как бы "хроническим" состоянием. И может быть, он когда-то и был другим - в детстве, в школе, в родном городе - но это всё было как бы в другой жизни, и это уже невозможно вспомнить, а теперь, во время институтской учёбы он уже многие месяцы такой, и это теперь и есть его настоящая жизнь. Это стало реальностью - и его болезнь, и его визиты ко врачу, и тяжёлый диагноз...
Встречаться с этой областью медицины наши студенты очень не любили. В очереди у кабинета, где принимал этот специалист, стояла какая-то тяжёлая атмосфера. Но делать было нечего - если все остальные врачи от тебя отказались, то нужно было идти именно сюда. Я, честное слово, не знаю, действительно ли людей здесь каким-то образом лечили. Но справку с освобождением от занятий здесь точно могли дать. Могли даже отправить студента в академический отпуск. Для этого ему, однако, как говорили, нужно было "полежать".
Об этом отделении известной больницы, куда клали наших студентов, у нас на факультете ходили самые разные истории. И не удивительно - пожалуй это было самое интересное и необычное, что вообще могло произойти со студентом. туда отправляли как раз из нашей поликлиники, студентов, которые слишком переутомились, или совсем уже не справлялись с учёбой. Я тоже не знаю, лечили ли там, и какое это могло быть лечение. Но, по крайней мере, формальным основанием для освобождения от занятий это могло быть. Некоторые студенты у нас прошли эту процедуру, я их потом видел. Ничего, остались живы, только были, как правило, какие-то нелюдимые и молчаливые. После этого, как правило, отдыхали полгода или год, и потом снова поступали на младший курс. Но такое "приключение" во время учёбы оставляло травму в душе человека надолго. В самом деле, человек приезжает в Москву, поступает в престижный вуз; он надеется здесь получить образование, обрести своё место в жизни; и вот вдруг, вместо этого, он теряет способность заниматься, начинает ходить по врачам - и в довершение всего ещё попадает в весьма специфическую больницу! Разумеется, для молодого человека это был стресс, серьёзная "жизненная остановка"! Думаю, особенно это чувствовали иногородние, чей приезд в Москву был связан с их надеждами на "новую жизнь". Наверное, они могли воспринимать это как знак своей несостоятельности, как некий жизненный крах. Отношение к ним со стороны товарищей тоже было особенное - с одной стороны сочувственное, а с другой - ведь сам-то туда никто не хотел попадать!..
Впрочем, может быть, были и такие случаи, когда студент сам просил себя положить в эту больницу. Например, приближается сессия, он чувствует, что в этот раз он ничего не сдаст - и тогда он бросается к этому врачу с криком "Помогите!" Врач, который, возможно, чувствует своё призвание в том, чтобы помогать студентам, не видя никакого иного выхода, предлагает ему лечь в эту больницу. Так студент оказывается в психиатрическом отделении и проходит там "огонь, воду и медные труб", но зато дело сделано - он спасён от сессии и от неприятной учёбы. Вообще, молодые люди были у нас на эти дела очень изобретательны. Даже такое суровое средство использовали для того, чтобы обойти наши "учебные законы". Впрочем, повторяю, что такое "приключение" было для молодых людей сильнейшим жизненным стресс