ГЛАВА ПЕРВАЯ

Виктор собрался с духом и постучал в дверь. Несколько секунд за дверью, внутри было тихо. Потом изнутри кто-то отозвался. Виктор еще немного подождал, толкнул дверь — и вошел.
Он оказался в комнате, обстановку которой он себе, в общем-то, уже представлял. Комната была такая же, как любая комната общежития. Вдоль двух противоположных стен стояли четыре кровати. Поскольку комната была небольшая, они и занимали основное пространство в комнате. Между ними к окну оставался лишь узкий проход. В этом проходе у окна стоял единственный стол, за которым спиной к Виктору сидел какой-то студент. Другой студент лежал на постели слева, ближе к окну, прямо поверх одеяла, в спортивной кофте и тренировочных. Больше в комнате никого не было. На других постелях, видимо, тоже кто-то жил, но сейчас они были аккуратно заправлены.
Студент, который сидел за столом, на звук открываемой двери обернулся и теперь с вопросом смотрел на Виктора. Это был один из тех студентов, которых Виктор видел тогда, в прихожей, когда приходил сюда ещё две недели назад. Виктор обрадовался — в его руках была хоть какая-то "ниточка". Но — и это он сразу заметил — никого, кого можно было бы назвать больным или нуждающимся в помощи, в комнате не было. Оба студента производили впечатление вполне благополучное. Они оба были крепкими, спортивными и выглядели вполне энергично и бодро. Виктору ещё предстояло всё разузнать.
Тем временем сидевший у стола студент сам обратился к нему.
— Вы к кому? — деловито спросил он.
Виктор на секунду замешкался. Тем не менее, надо было говорить, и он начал. Он начал теперь излагать версию, которую придумали они с братом Николаем, чтобы как-то объяснить его появление в корпусе.
— Я из отдела церковной благотворительности, — сказал он, стараясь говорить как можно более «официально», — Мы специально обходим ваш корпус, чтобы найти студентов, нуждающихся в помощи. Скажите, Вы не знаете здесь студентов малообеспеченных, больных, вообще находящихся в трудной ситуации?
Сидевший студент искренне удивился.
— Слышишь, Игорь! — обратился он к тому, который лежал, — Ты когда-нибудь видал что-нибудь подобное? Кажется, Церковь активизировалась! Уже по комнатам ходят, выясняют, кому помощь нужна. Скоро нашему студенческому обществу совсем нечего будет делать! Прямо из-под носа хлеб отнимают! Конкуренты, можно сказать!..
Второй студент только ухмыльнулся и ничего не ответил. Зато Виктор был порядком удивлён.
— Как, разве у вас тут есть общество помощи студентам?.. — несколько смешавшись, спросил он, — Я ничего не знал об этом. Вы, кстати, не расскажете, что это за общество, как оно возникло, чем оно занимается?..
— Не очень-то охота рассказывать о таких вещах первому встречному! — несколько саркастически заметил студент, — Впрочем, вид у Вас серьёзный, ответственный, Вы, по-видимому, тоже занимаетесь благотворительностью, и, к тому же, как Вы сами говорите, от Церкви. Может быть, и в самом деле стоит рассказать, может быть, и выйдет из этого что-то полезное...
— Мы, наверное, могли бы с вами сотрудничать, вместе заботиться о студентах, — заметил Виктор. Ему было страшно неловко поддерживать эту "версию" о благотворительном обществе, или "отделе благотворительности", которая специально была придумана только для того, чтобы ему как-то войти в корпус. У него всё время мелькала мысль, что он просто-напросто обманывает, чего на самом деле не должен делать христианин. Но, во-первых, эта "ложь" была придумана "для доброго дела", для того, чтобы как-то завязать знакомство со студентами, а во-вторых — это, на самом деле, была не такая и ложь, учитывая действительную принадлежность Виктора к братству и его знакомство с сестрой Анной. Всё это действительно несколько успокаивало его и ободряло. Но вести такой неожиданный разговор всё-таки было непросто.
— Студенческое общество... Общество заботы о несчастных студентах... — говорил тем временем сидящий на стуле молодой человек, — Оно возникло здесь, в этом корпусе... Оно занимается поиском таких вот несчастных студентов, чтобы не дать им совсем опуститься на дно, а заодно — сбором компромата на нашего декана.
— Сбором компромата?.. — удивлённо переспросил Виктор.
— Ну да, конечно, — как ни в чём не бывало откликнулся студент, — А то он у нас совсем распоясался... По международным конференциям Нобелевскую премию получать ездит — а у него здесь под носом чёрти что делается!.. Студенты мрут как мухи. Некоторые в туалете вешаются, некоторые из окошек выбрасываются, другие заболевают от нервного истощения прямо в своих комнатах... Короче, творится полный бедлам! Вот мы и придумали собрать побольше таких сведений, да завести уголовное дело, да чтоб его приговорили к высшей мере наказания!
Непонятно, говорит ли спортивный студент серьёзно, или шутит. Правда, он тут же переключился на более серьёзный лад.
— А пока разыскиваем здесь таких вот несчастных студентов, и помогаем им, чем можем, — более спокойно сказал он, — Вот недавно тут родилась новая идея — разыскивать студентов, которые переутомились и не могут заниматься из-за шума в комнате, и переселять их на время в свободные комнаты, хозяева которых куда-то на время уехали. Вот так же мы и нашего товарища, который не мог заниматься и не мог подготовиться к сессии, на время переселили.
Студент, очевидно, теперь не шутил. Это как раз было то, что было нужно Виктору.
— А вы не могли бы меня познакомить с этим студентом? — спросил он.
— А зачем?.. — переспросил его собеседник, — Мы ведь о нём заботимся, еду, витамины покупаем. Совсем это не дело, если к нему будут десятки людей ходить... (У Виктора упало сердце.) Хотя постойте... — продолжал студент, — Вы ведь говорите, что Вы от церкви... Ну вот пусть и будет, что мы берём на себя материальную заботу, а вы, так сказать, духовную. Мы будем заботиться, так сказать, о теле, а вы — о душе. Ну, там вечная жизнь, подготовка к царству небесному и всё такое... Потому что, честное слово, студент наш очень плох, и, несмотря на все наши усилия, того гляди умрёт... Так что, честное слово, Вы очень кстати...
Виктор с недоумением и горечью слушал его.
— И Вы могли бы меня познакомить с ним?..
— Конечно, с огромной радостью. Только я хотел бы сначала знать больше о Вас. Что это за организация, что это за храм. Чем именно вы помогаете. А то, честно говоря, тут много людей, которые ходят и помогают. Все сейчас хотят помогать несчастным. Так что приходится даже людей отсеивать, честное слово, даже приходится выбирать...
Всё это для Виктора было полной неожиданностью.
— Если говорить по правде, — начал он, — то у нас простое благотворительное общество. Мы помогаем одиноким, больным, многодетным семьям. Распространяем среди них гуманитарную помощь. Всё это происходит при одном московском храме. Название я Вам могу назвать. Руководит этим обществом одна замечательная женщина, уже немолодая, очень опытный человек. Зовут её сестра Анна.
— Это всё никак не связано с Новой Деревней? — неожиданно спросил студент.
Виктор очень удивился.
— Нет, это совсем другой храм.
— А то у нас некоторые студенты туда ездят, — пояснил студент, — Тоже, кстати, рвутся всем помогать. Почему-то этот интерес — в религиозной области — мотивирует человека именно в этом отношении...
Виктор подивился на то, что этот корпус был, оказывается, бойкое место. Вот выяснились какие-то студенты, которые, оказывается, ездили в Новую Деревню и тоже занимались церковной благотворительностью... По-видимому, здесь у людей были самые разные интересы...
— Нет, я не из Новой Деревни... — повторил он, — У нас совсем другой храм и совсем другой священник... Но мы тоже стремимся служить Небесному Богу и помогать людям...
— По крайней мере, вы из Православной Церкви? — наконец, догадался спросить студент, — А тот тут, знаете, многие ходят...
— Конечно, — поспешил заверить его Виктор, — Я, правда, не знаю, какое именно это имеет значение, но мы из самой что ни на есть, чистейшей Православной Церкви!
— Ну слава Богу! — облегчённо воскликнул студент, — Хотя, если честно подумать, если бы сюда пришли протестанты с целью заботиться и помогать студентам — то неужели бы кто им отказал?.. Ну хорошо, пойдемте, я Вас отведу.
Они вместе с Виктором вышли в коридор, затем спустились по лестнице и, немного пройдя по коридору, остановились у другой такой же двери. Эта дверь тоже была знакомая Виктору — приходя сюда, в корпус позавчера, он уже в неё заглядывал. Перед дверью студент на минуту остановился и еще раз с удивлением взглянул на Виктора.
— Странно... — сказал он, — Значит, Вы — из церковной благотворительной организации... Первый раз слышу про такие... Значит, Вы должны заботиться и о теле, и о душе...
— Да, — серьёзно ответил Виктор, — И при этом первое — далеко не самое важное. Мы в первую очередь сосредотачиваем своё внимание на втором.
— Что же, — спокойно заметил студент, — может быть, это как раз то, что ему сейчас наиболее нужно... Вы как, сами с ним будете разговаривать, или мне с Вами зайти?
Виктор задумался.
— Ну, Вы загляните со мной, проверим, спит он или не спит, представьте меня... А так я хотел бы побеседовать один — а потом ещё с Вами поговорю...
Спортивный студент постучал в дверь. Изнутри раздался тот же голос. Они вдвоём вошли. Больной студент действительно не спал.
— Вот, Саня, тут к тебе… — сказал студент, — Это из церковной благотворительной организации. А я к тебе попозже зайду.
Студент кивнул Виктору и вышел за дверь. Виктор остался один на один с больным.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Поначалу он снова мельком оглядел обстановку. Комната действительно была почти такая же, как и прежняя, но только поспокойнее и почище. Кроме лежащего на постели студента, в ней никого не было. Три остальные кровати были аккуратно застелены. Больной лежал на дальней кровати слева, занавеска на окне была отдёрнута, но само окно закрыто.
Лежащий на постели студент внимательно вглядывался в вошедшего. Теперь Виктор получше его разглядел. Это был совсем еще молодой человек, лет восемнадцати или девятнадцати, несколько болезненный и расслабленный на вид. Впечатление было такое, что он спал и только что проснулся — во всяком случае, взгляд был довольно мутный. Возможно, он не очень хорошо соображал, что происходит. Во взгляде его был некоторый испуг, но также и удивление — возможно, он вспомнил, что Виктор уже мельком заходил к нему пару дней назад.
Виктор понимал, что он должен сделать первый шаг.
— Это Вы... Саша Иванов? — не очень уверенно спросил он.
Тот выжидательно молчал. Конечно, он жил в общежитии и, видимо, привык, что не стоит сразу заговаривать со всеми людьми, особенно с незнакомыми.
— Я из церковной благотворительной организации, — сразу принялся объяснять Виктор, — Мы обходим ваш корпус с целью узнать, не нуждается ли кто в помощи. Мне Ваши друзья сказали, что Вы... нездоровы, что Вам, может быть, нужно чем-то помочь. Я теперь специально пришёл, чтобы узнать, могут ли наши люди от храма что-нибудь для Вас сделать?
Студент взглянул заинтересованно.
— Это Вы поэтому позавчера приходили?..
— Да, — смущённо сказал Виктор, — Я тогда шёл к другому человеку, а случайно попал к Вам... А теперь меня специально к Вам направили.
Виктор снова испытал некоторую неловкость оттого, что ему пришлось сказать не совсем правду. Но он снова успокоил себя тем, что все эти невольные отклонения от правды были не слишком серьёзными, и что всё это делалось "ради доброго дела".
— Понимаете, — снова начал объяснять он, — мы занимаемся благотворительностью. Мы ищем тех, у кого какие-то проблемы — и начинаем им помогать. Может быть, Вам что-нибудь нужно?.. Может быть, Вам не хватает продуктов, лекарств?.. Вы только скажите — и мы обязательно всё устроим.
Студент задумался, лицо его прояснело. Он как-то более осмысленно взглянул на Виктора.
— Я... даже не знаю... — наконец, неуверенно сказал он, — Вроде у меня все есть... Мне друзья приносят.
— Благослови их Господь!.. — невольно вырвалось у Виктора, — Я думаю, каждому можно пожелать иметь таких друзей!.. Но, может быть, Вам нужно чего другого со стороны Церкви?.. Например, серьёзно поговорить о вере, или пригласить сюда священника?..
Студент вдруг чего-то испугался.
— Пригласить священника?.. — вдруг с тревогой воскликнул он, — Разве я уже умираю?..
Снова Виктор сталкивался с этим достаточно распространённым предрассудком. В представлении многих предложение пригласить священника означало близкую, неизбежную, и, как правило, тяжёлую и мучительную смерть.
— Нет-нет, почему же, вовсе не обязательно! — поспешил успокоить студента он, — Просто священник — это человек, с которым можно поговорить о смысле жизни, о душе... Некоторые люди в Вашем положении испытывают в этом потребность... Но если нет такого желания, если нет настроения, то что ж, пожалуй, не надо...
Студент смотрел на него с некоторым недоумением. Беседа явно не складывалась. Виктор понял, что он попросту был к ней не готов, что он просто не знал, что говорить в такой ситуации.
Не лучше, видимо, чувствовал себя и больной студент. Он просто не мог понять, зачем пришёл к нему этот незнакомый человек. Никто, видимо, никогда не приходил к нему "просто так", предлагая какую-то неожиданную помощь. И поэтому теперь, когда ему, может быть, и было о чём попросить, он просто смешался и не знал, что сказать.
— Может быть, с Вами надо на улице гулять, — сделал предположение Виктор, — А то вон, я гляжу, Вы всё время здесь в комнате сидите... Или позвонить в Ваш родной город, откуда Вы приехали... Рассказать о ситуации, посоветоваться с родными...
Студент вдруг снова чего-то испугался.
— Нет-нет, не надо! — быстро сказал он, — Мне ничего не нужно! Мне всё, что нужно, друзья делают, я если будет нужно, их ещё попрошу.
Виктор не знал, что дальше ему говорить. Он был очень огорчен. Надо же — прийти в корпус, завязать отношения со студентами, найти человека, нуждающегося в помощи — и на самом последнем этапе, на этапе личного знакомства не найти с ним общего языка! Виктор готов был пробовать ещё и ещё, искать всё новых точек соприкосновения — но на данный момент вся его фантазия была исчерпана. Он понял, что просто не знает, о чём дальше говорить. Это было очень жалко. Совершить столько усилий, вложить в это столько надежд — и, в конце концов, потерпеть крушение то ли из-за своего собственного неумения, то ли из-за безразличия и пассивности этого студента! Но делать было нечего.
— Что ж, очень жаль... — вставая, сказал он, — Жаль, что не получается Вам помочь... Но, впрочем, хорошо то, что Вам друзья помогают, и что Вы ни в чём не нуждаетесь. А моим братьям и сёстрам по Церкви я о Вас расскажу, и они будут о Вас молиться.
С этими словами Виктор поднялся и пошел к двери. Жалко, конечно, что так получилось. Он уже совсем собрался и настроился начать здесь новое большое дело — но, видно, не судьба! Не все, в конце концов, наши намерения и планы сбываются!..
Он уже открыл дверь, и почти вышел в коридор, как вдруг услышал позади себя голос:
— Постойте!.. Вернитесь!..
Виктор остановился в двери и с удивлением обернулся. Больной приподнялся на локте и во все глаза теперь смотрел на Виктора. В его лице выражалось теперь сильнейшее чувство.
— И неужели, неужели же Вы в самом деле могли вот так просто взять и уйти!.. — тем временем говорил больной, — Ведь Вы из Церкви, где все ходят со светлыми лицами, где все любят друг друга и все поют!.. Я знаю, я был как-то в храме!.. И вот, Вы приходите из этого места радости, света и полноты в это мрачное место пустоты и бессмыслицы, чтобы протянуть мне руку помощи, чтобы меня спасти — и вот вдруг так сразу, не найдя приложения своим силам, уходите! А я-то и не знаю, что Вам сказать, чем Вас остановить, потому что ведь и в самом деле всё это чистейшая правда — мне ничего не нужно! Друзья действительно обо мне заботятся, у меня всё есть! Но Вы знаете, — тут голос его стал глуше и тише, как будто он собирался что-то сообщить Виктору по секрету, — что я и в самом деле скоро умру?.. И вот теперь Вы — единственная моя связь с Богом и с Вечностью, с тем таинственным Высшим миром, в который мне предстоит идти!.. А Вы вот так просто хотели вдруг взять и уйти!..
Виктор смотрел на него в сильнейшем удивлении. Трудно было понять, что означал этот внезапный поворот в настроении больного. Возможно, он и с самого начала был рад приходу Виктора, но, смущённый его настойчивыми предложениям чисто материальной помощи, и действительно не знал, как поддержать разговор — и вот, чуть не довёл до того, что Виктор чуть не встал и не ушёл. Теперь, однако, у него были все основания, чтобы остаться.
Он снова присел на стул, стоящий у кровати, и внимательно вгляделся в больного.
— А почему ты думаешь, что ты скоро умрёшь? — спросил он, от неожиданности вдруг переходя на "ты".
— А мне уже видение было! — даже с какой-то радостью воскликнул больной, — Лежу я так же вот здесь дня два назад. Вдруг потолок надо мной раскрывается, и я вижу, что я туда поднимаюсь, и кругом некий свет... Вот тогда я совершенно ясно и понял, что скоро умру, — объяснил он Виктору с какой-то собой охотой и той же неожиданной радостью.
Виктор некоторое время не знал, что сказать.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — наконец, сказал он, — Я уверен, что мы тебя вылечим... что мы тебя "вытащим".
Больной студент несколько разочарованно посмотрел на него. Они ещё некоторое время помолчали.
— Вот ты мне говоришь здесь такие печальные вещи, — наконец, сказал Виктор, — Но в чём дело? Что случилось? Чем ты болен?
Больной студент пожал плечами.
— А, я и сам не знаю!.. — странно ответил он, — Я думаю, что ничем… Сам не знаю, чем… Это просто здесь жизнь такая, что из меня все силы вытекли, и ничего не осталось... Ненавижу это место!.. Здесь сильные выживают, а те, кто послабее, гибнут. Даже не обязательно те, кто послабее, а просто те, кто поталантливее, которые что-то думают и чувствуют, в которых есть что-то человеческое. Такой человек обязательно погибнет. А остаются "толстокожие", те, которые ничего не чувствуют, те, кому ни до чего дела нет. Видно, я оказался не таким. И поэтому я даже рад, что ухожу! — снова странно закончил он.
— А как ты здесь оказался? Почему ты сюда приехал? — спросил Виктор.
Студент грустно усмехнулся.
— А, так же, как и все!.. Хотелось свои силы испытать, здесь, в Москве новую жизнь начать!.. Избавиться, так сказать, от родительской опеки... Ну вот, я приезжаю в Москву, поступаю в наш институт и оказываюсь в этом корпусе. А здесь своя жизнь — надо сказать, полный бедлам! У каждого свои цели, все не спят до середины ночи. Каждый смотрит в свою сторону, выживает сильнейший. "Человек человеку — волк". Не очень-то позанимаешься, да и трудности в человеческих отношениях. Ну вот я и не выдержал. Эту сессию я, конечно, не сдам, меня из института выгонят. Но, я думаю, до этого дело не дойдёт, просто не успеют, потому что я скоро умру. Так вот и закончится моя московская эпопея. Ну и поделом — сам виноват, не нужно было лезть в воду, не зная броду, — снова пессимистически закончил он.
Виктор снова не знал, что сказать.
— Вот ты заговорил про Церковь, — начал он о том, что его интересовало, — А какие впечатления у тебя с этим связаны?.. Ты сам когда в церкви был?..
— Еще давно, в детстве, — ответил студент, — Меня бабушка тогда водила. Помню, там очень хорошо пел хор. И потом еще здесь, в Москве пару раз заходил. Эти-то разы во мне как раз особое впечатление и оставили. Я тогда решил — обязательно в церковь буду ходить, но вот заболел. А теперь вдруг Вы зато пришли!.. — неожиданно воскликнул студент, всё с той же радостью, — Так что я почти ничего не теряю! Вы мне всё и объясните, и расскажете! У Вас ведь есть духовное образование?
— Я как раз сейчас учусь, — ответил Виктор, — в церковной школе. Конечно, я всё, что нужно, расскажу.
— Только вряд ли мне всё это в жизни пригодится, — снова грустно заметил студент, — Я, честное слово, гляжу вперёд — и не вижу там никакого будущего. Разве только духовно, то, что связано с царством небесным и переходом в другой мир...
Виктору снова стало тяжело.
— Подожди, мы ещё тебя вылечим! — как можно более бодро воскликнул он, — Мы еще с тобой вместе в храм пойдем!
Больной студент только грустно промолчал. Виктор снова не знал, как дальше поддерживать беседу.
— Да вот, кстати, — первым заговорил студент, — Вот Вы сказали, что в церковной школе учитесь… Значит, Вы всё это очень хорошо знаете... Так вот, скажите мне, куда пойдет душа — ну, потом, после?.. Вы ведь меня очень хорошо понимаете... Я ведь имею в виду, что я был неверующим, и в храм не ходил — правда, был в детстве крещён... Ну так как же — Бог меня примет?.. Я последнее время все об этом размышляю... Здесь ведь совершенно не с кем об этом поговорить... Здесь вообще всё мне чужое... Вот, например, эти студенты, которые меня сюда поселили и которые Вас сюда привели — Вы думаете, они мне друзья?.. Мне с ними совсем даже не о чем поговорить — у них один спортзал и мускулы на уме! Правда, у них есть своё "тайное общество", они выискивают по всему корпусу разные несправедливости и беспорядки, чтобы потом предъявить всё это декану, и чтобы его за это приговорили к высшей мере наказания. Но только, представьте, мне даже эти их "гуманистические наклонности" не по душе. Мне кажется, что ничего из этого не выйдет, что всё это одна суета... Но, впрочем, всё равно, спасибо им за это... Вы знаете, ведь я у них даже как один из главных аргументов, — как-то доверительно сказал он Виктору, — Они хотят меня предъявить нашему декану как главное обвинение... Ну так вот, как я жил здесь... Выхожу из комнаты в коридор — а тут одни идут в спортзал, другие на дискотеку, третьи в кино... Совсем не с кем поговорить... После дискотеки расходятся парами по своим комнатам. А я тоже не лыком шит — скорее обратно в свою комнату, да за свою заветную тетрадочку!.. Вот и я тоже чувствую себя человеком, и они все мне не нужны!
— За какую тетрадочку? — удивлённо спросил Виктор.
Студент бросил встревоженный взгляд на тумбочку, стоящую около кровати.
— Ну, это тема совсем особенная, — сказал он, — Я как-нибудь Вам ещё расскажу. Если, конечно, Вы ещё придёте. Да, кстати, Вы ведь ещё придётё? — студент вдруг чрезвычайно разволновался, — Вы ведь ещё будете приходить?..
— Конечно! — поспешил заверить его Виктор, — Я теперь буду приходить регулярно. Мы сделаем всё, что нужно, и мы... обязательно тебя вылечим!
— Ну, это вряд ли... — грустно заметил студент, — Но Вы мне не ответили на мой вопрос. Куда всё-таки душа пойдёт после того... ну, Вы меня понимаете...
Виктор снова вздохнул. Никак, ну просто никак не удавалось сбить этого несчастного студента с этой позиции!
— Если человек пострадал невинно, — наконец, сказал он, — То, я думаю, что она идет в рай.
— Это точно? — переспросил студент, — Вас так в церковной школе учили?
— Почти наверняка, — скрепя сердце, ответил Виктор, — Конечно, здесь всё не так однозначно, зависит от человека... Но, в основном, должно быть так.
— Ну, слава богу! — радостно воскликнул студент, — Значит, я страдал не напрасно! Если так, то я даже готов всех простить — и этих несчастных студентов, и декана!..
Он вдруг снова на минуту смутился.
— Но Вы действительно придётё? — снова спросил он Виктора, — Для меня теперь это очень важно. Я Вас теперь буду ждать.
— Конечно! — как-то выстрадано воскликнул Виктор, — Я теперь обязательно буду приходить! И я, и мои друзья по Церкви. И мы обязательно что-нибудь придумаем, и ты снова будешь здоров!
Больной ничего не ответил.
— Ну а теперь я должен идти, — продолжал он, — Я очень рад, что мы с тобой познакомились. Я приду, скорее всего, послезавтра, или через два дня. Ты здесь лечись, отдыхай, ни о чем плохом не думай. Скоро увидимся. Мы ещё вместе в храм пойдём!
Больной как-то странно смотрел на него. Виктору стало как-то не по себе, ему тяжело было сейчас уходить.
— Я точно тебе говорю, — с каким-то особым усилием повторил он, — что я обязательно к тебе приду. И мы много еще о чем с тобой поговорим — и о вере, и о душе, и о будущей жизни... Ты, главное, лишнего в голову не бери, поправляйся, отдыхай.
С этими словами он поднялся, кивнул больному студенту, еще раз ободряюще улыбнулся и пошел к выходу из комнаты. Вот он взялся за ручку двери. Но перед тем, как выйти в коридор, он снова услышал позади себя какое-то движение и шум. Виктор обернулся. Больной привстал на постели и как-то особенно, во все глаза смотрел на Виктора. Во взгляде его были и вопрос, и надежда, и мольба, и сомнение. Он будто хотел что-то сказать, но слова не выговаривались. Наконец, он сделал над собой усилие и произнес:
— Но Вы... правда придете?
Виктор со стеснённым сердцем остановился на пороге. Он вдруг понял, какая ответственность на него легла. Теперь, когда он уже познакомился с этим пареньком и взял на себя эту роль, он уже не мог от неё отказаться, он уже не мог его подвести. Он обернулся и прямо взглянул в глаза больному.
— Конечно, я обязательно приду. Ты в этом не сомневайся.
С этими словами он снова взялся за дверь — и окончательно вышел из комнаты.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Виктор понимал, что он должен будет ещё встретиться с теми студентами с третьего этажа — посоветоваться с ними и договориться о "координации действий" — но сейчас он чувствовал себя к этому не готовым. Новые впечатления переполнили его, ему хотелось поскорее уйти из корпуса. Выйдя на свежий воздух, он скорее заспешил домой. Здесь он почти сразу же позвонил брату Николаю.
— Есть новости, брат, — сказал он, услышав в трубке знакомый голос.
Тот мгновенно его понял.
— Ты там был?
— Да, — ответил Виктор, — И должен сказать, что всё хуже, чем я предполагал.
— Что ж, я буду рад услышать твои впечатления... — сдержанно ответил брат Николай.
— Понимаешь, этот человек действительно серьезно болен, — с трудом подбирая слова, начал Виктор, — Но самое печальное другое. Мне показалось... — тут он на минуту запнулся, — что он и не хочет выздороветь... Что он смирился со своей болезнью... Что он считает её чем-то закономерным и естественным в этой обстановке... Что он даже хочет умереть...
— Постой-постой, — перебил его духовный брат, — Ты не можешь рассказывать по порядку? Ведь я по-прежнему ещё ничего не знаю.
— Это студент — тот, о котором я тебе говорил, — начал Виктор, немного успокоившись, — Он живет в этом корпусе уже два года. Первую сессию сдал, вторую, видимо, тоже, на третьей застопорился — а эту, четвёртую, видно, ему уже не потянуть. (Виктор вспоминал теперь сведения, которые он почерпнул ещё из того, самого первого разговора студентов в прихожей — или, по крайней мере, то впечатление, которое осталось у него от того разговора.) И вот теперь он лёг, скрестил руки на груди, не хочет заниматься и не хочет готовиться к сессии. Я говорю — не хочет, но я уверен также, что и не может, что у него какое-то нервное истощение. Такое довольно часто бывает в таких общежитиях. Ты ведь знаешь, какие там условия, брат — многие до полночи не спят, нет никакой возможности заниматься. Честное слово, "выживает сильнейший". А он, видимо, оказался "одним из слабых" — здоровье у него, честно говоря, не очень крепкое. Теперь вот лежит, ни к чему не готовится, ничем не занимается... Совсем надежду потерял... Понимаешь, брат, меня смутила в нём эта черта — что он считает свою болезнь естественным следствием обстановки, что он смирился с ней, что он не хочет с ней бороться!.. Вот что меня обескуражило, вот от чего у меня опускаются руки!..
— Нужно попробовать вернуть ему волю к жизни... — задумчиво сказал Николай.
— Да, но как?!.. — взволнованно воскликнул Виктор, — Ты не представляешь, насколько он разочарован!.. Как он считает свой приезд сюда, в Москву ошибкой, и как он уверен, что его жизнь здесь, в Москве не сложилась!.. Я не знаю, что для него здесь мы можем сделать!.. Сессию же за него мы не можем сдать!..
— Нужно будет как следует подумать и посоветоваться с братьями, — резонно заметил Николай, — Нужно будет использовать все средства. Мы обязательно что-нибудь придумаем!..
— Я на это очень надеюсь! Понимаешь, брат, — заговорил вдруг Виктор в каком-то необычайном волнении, — у меня иногда бывает чувство, что этот студенческий корпус — символ всей нашей жизни, такой бессмысленной и беспорядочной!.. Сюда тоже люди приезжают, полные каких-то надежд, полные стремления чего-то достигнуть в жизни... И тоже попадают в этот бедлам, где каждый сам по себе, где никому нет ни до кого дела, где люди вступают в борьбу, и "побеждает сильнейший". И вот, некоторые выживают и остаются "на плаву" — а другие опускаются на дно и гибнут… И вот, оказавшись в этом корпусе, я как бы снова погрузился в эту жизнь, от которой уже когда-то освободился. Ведь, приходя к вере, обретая Крещение, мы расстаёмся с этой прежней жизнью, освобождаемся от власти её. И я когда-то уже обрёл веру, начал жить новой жизнью — и вот теперь, по обстоятельствам жизни, снова как бы погрузился в прежнюю — но, надеюсь, не для того, чтобы снова подчиниться ей, а чтобы победить её! Так, по крайней мере, Николай, я себе всё это понимаю.
— Да, действительно, — ответил Николай, — Церковная жизнь серьёзно отличается от этой обычной, естественной, я бы сказал, природной жизни. Там — взаимная борьба, беспорядок, бессмыслица, а здесь — стройность, порядок, полнота смысла... Всё это естественные черты нашей Церкви. И человек, приходя к вере и обретая Крещение, действительно приобщается к этим порядку и смыслу...
— Да! — азартно подхватил Виктор, — И мы живём, почти неподвластные страстям, во взаимной любви и мире, и, как с Небес, приходим к другим людям, и протягиваем им оттуда руку помощи!.. Ах, брат!.. — снова воскликнул он, — Как бы хотелось помочь этому несчастному студенту!.. И я думаю, у нас есть для этого все возможности!.. Для чего же и существует Церковь, как не для того, чтобы таких людей спасать?!.. Для чего же тогда и существуем все мы?.. Ах, как бы мне хотелось этого студента «вытащить»!.. Как бы мне хотелось вернуть ему здоровье, силы, радостный взгляд на жизнь!.. Мне кажется, что это проверка, испытание для всех нас! Это как пробный камень, как "лакмусовая бумажка", по которой можно будет судить, существуем ли мы на самом деле, действительно ли мы на что-нибудь способны!..
— Честно говоря, стоило бы воздержаться от подобных «окончательных проверок»... — осторожно заметил брат Николай, — Но что же конкретно ты собираешься делать?..
— В первую очередь, стоило бы попробовать вернуть этому студенту здоровье, — уверенно ответил Виктор, — Пригласить к нему врача... У нас ведь в Братстве есть врач?.. Разумеется, он должен быть на голову выше всех остальных врачей, поскольку сочетает профессиональные знания с искренней христианской верой. Он придумает, как его вылечить. Ну, а от нас требуется совсем немного, — беспечно продолжал Виктор, — просто посещать его, развлекать его беседой, говорить о вере и о душе, потом, если нужно будет, сводить его в храм. Вот так я себе всё это представляю. И в этом я хотел бы на вас с братьями опираться.
— Несомненно! — горячо воскликнул Николай, — Мы, если будет нужно, поднимем силы всего мирового Христианства — лишь бы спасти этого несчастного студента! У нас ведь есть братья и в других Церквах!
— Понимаешь, — увлечённо продолжал Виктор, — я хочу, чтобы он в первую очередь с нашей стороны чувствовал душевное участие! Видимо, именно его в последнее время он был лишён. Будет хорошо, если он будет знать, что есть люди, которые помнят о нем, о нем заботятся, и при этом его соединяют с ними не чисто материальные интересы, не забота о продуктах и лекарствах, а именно вера. Да, кстати, я тебе не сказал, — увлечённо продолжал Виктор, — что он, оказывается, человек верующий?.. Он серьёзно говорил о Церкви, размышлял о вере, о душе… Правда, он очень мало знает и в храм не ходит — как бы сейчас сказали, человек "невоцерковлённый" — но вера в нём, несомненно, есть. И, мне кажется, это для нас большое подспорье. Мы знаем, за что боремся, к чему идём. Ты знаешь, брат — мне кажется, тебе тоже надо будет к нему зайти — пусть видит, что я не один к нему хожу, но что есть целый круг людей, которым он небезразличен, и с которыми его соединяют именно духовные интересы. Мне кажется, именно это и может сыграть решающую роль в его выздоровлении. Благодаря этому он реально, в живой жизни почувствует и что такое Церковь — понимаешь, не на лекциях и не по книжке, как некоторые, а в живой реальности... Вот, в общем и целом, таков мой план...
Духовный брат некоторое время помолчал.
— Что ж, я, в целом, согласен... — наконец, сказал он, — И я, конечно же, тоже приму в этом участие... Но меня волнует такой момент — мы не слишком на него "набросимся"?.. Мы ведь не будем к нему ходить все вместе, "всей командой" — это ведь может его утомить?.. Ты ведь говоришь, что он действительно болен?..
— Конечно, ты совершенно прав! — воскликнул Виктор, — Во всём нужно знать меру! Пожалуй, я поначалу всё-таки буду ходить к нему один. Я, например, пойду к нему завтра… или, самое позднее, послезавтра. Мне ещё нужно получше разузнать ситуацию. Заодно я побольше расскажу ему о вас. А там уж дальше — как Бог даст!.. Я не хочу ничего планировать заранее. Когда будет нужно, я дам вам знать. Может быть, мы в самом деле организуем его поездку в храм. Повторяю, брат, — закончил Виктор, — мне кажется, что вся эта "внешняя" сторона — дело второстепенное. Главное — общение и внимание. Пусть он знает, что он не один. Таким образом, мне кажется, мы многое сможем здесь сделать. Но, впрочем, не как мы предполагаем, а как Бог даст...
Духовный брат немного помолчал.
— Что ж, я согласен с тобой, — сказал он, — Будем действовать именно таким образом. Если будут какие-нибудь новости, держи меня в курсе. Ну как, на сегодня всё?..
Виктор замялся.
— Понимаешь, тут есть ещё один момент... Я сначала не хотел тебе говорить, потому что не знаю, серьёзно ли это, или какая-нибудь шутка... Дело в том, что его друзья сказали мне, что у них есть тайное студенческое общество, в котором они собирают все факты страданий и неустроенности студентов, чтобы потом предъявить их как обвинение на своего декана, и чтобы его приговорили к высшей мере наказания... Так вот, я думаю, что если эта их деятельность закончится успехом... то есть, если это им удастся... то поднимется такой шум и такой беспорядок в корпусе, что мы уже не сможем помогать несчастному студенту...
Духовный брат в ответ громко рассмеялся.
— Не переживай! Подобные тайные общества — естественная часть любого уважающего себя института и любого уважающего себя общежития! Я, когда был студентом, тоже состоял в подобном обществе. Разумеется, это было ещё до прихода к вере. Теперь, конечно, я воспринимаю это как далёкое детство — мы, верующие, конечно, тоже не любим несправедливости, но только методы у нас совершенно другие... И при этом обрати внимание — хотя такие тайные общества есть практически в любом институте и общежитии, но, тем не менее, до сих пор все деканы живы. Уж не знаю, как это объяснить. Наверное, это естественные настроения в студенческой среде, которые, тем не менее, никогда не доходят до окончательного осуществления своих целей. Наверное, это тоже зачем-нибудь нужно. Так что успокойся — этому декану ничего не грозит. Кстати, возможно, я его знаю. Кажется, мы с ним вместе учились в институте — а потом его, как многообещающего молодого учёного, сделали деканом этого факультета. Так что я мог бы с ним встретиться и поговорить. Разумеется, не официально, а по-дружески, "по душам". Этим, мне кажется, я мог бы внести действительно серьёзный вклад в эту ситуацию.
— Ах, пожалуйста, — воскликнул Виктор, — поговори! И особенно хорошо, что не официально, а "по душам"! Может быть, это действительно на что-нибудь повлияет!..
— Ну что, теперь всё? — спросил Николай, — У тебя больше нет вопросов?
— Теперь всё, — ответил Виктор, — Ах, брат, ты меня так хорошо успокоил!.. А то я в самом деле взволновался!..
Николай, по-прежнему весело смеясь, повесил трубку. Виктор тоже положил трубку на рычаг. Ему нужно было теперь как следует отдохнуть. Он еще немного спокойно посидел в комнате, почитал какую-то книжку, а потом лег и заснул. Завтра ему предстояло продолжение начатого дела.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Назавтра после работы он снова пошёл в студенческий корпус. Войдя внутрь, он сразу поднялся на третий этаж и постучался в комнату к друзьям. Оба студента, как и в прошлый раз, были на месте. Серьёзный студент, который в прошлый раз отвёл его в комнату больного, как и прежде, сидел у стола.
— Я вчера был у него, — сразу по-деловому начал Виктор, — и со своими друзьями посоветовался. Мы, конечно, будем к нему ходить. Нам теперь нужно скоординировать наши усилия — чем мы можем вам помочь

ему этот человек. Этот человек свидетельствовал, что то особое состояние близости к Богу и любви ко всему миру, которое испытал сегодня Виктор, может быть видно со стороны! Он увидел на лице Виктора некоторые отблески этого состояния!.. Впрочем, Виктор об этом догадывался — не раз уже, встречаясь в разных местах со своими духовными братьями, он с удивлением замечал, что они как бы отличаются от всех остальных людей, что от них как бы исходит некий свет! Но, поскольку эти люди были ему духовно близки, он и не придавал этому особого значения. Здесь же этот совершенно незнакомый человек, видимо, не ожидал ничего подобного, и потому сумел заметить это в лице Виктора! Интересно, кто же он был?.. Видимо, не из Братства, может быть, даже и вовсе человек неверующий — но, несомненно, духовно очень чуткий человек!.. Виктор теперь ругал себя за то, что он не сумел как следует воспользоваться этой ситуацией. Может быть, стоило с этим человеком заговорить, в какой-то степени объяснить ему ситуацию, завести с ним разговор о вере, о Церкви, или, если бы он оказался совсем неверующим, показать на небо, на храм... Но Виктор сам совершенно не ожидал этого и, увлекшись своим необычным "состоянием", упустил замечательную возможность нового духовного знакомства. Он теперь об этом очень сожалел.
Он, между тем, всё дальше шёл по людной вечерней улице. Места вокруг становились всё более ему знакомыми. Вот он свернул в другую улицу, поменьше, вот ещё в один совсем небольшой переулок. Вот кругом его виднелись уже совсем знакомые дома. Он прошёл ещё немного — и скоро снова стоял в том дворе. Удивительно, но в этот тихий вечер ноги снова принесли его сюда. Он хотел здесь укрепиться, обрести некоторую внутреннюю опору — и вместе с тем отдохнуть.
Снова этот небольшой тихий двор. Снова мерцают в его глубине белые стены храма, тихо поблескивают его купола. Снова вокруг виднеются знакомые строения, а совсем недалеко — знакомый приходской дом.
Виктор зашел во двор и задумчиво остановился. В этот день службы не было, и поэтому здесь была полная тишина. Он имел возможность просто постоять здесь, пройтись — и набраться сил, подкрепиться самой атмосферой этого места. Место это, как уже было сказано, как-то особенно действовало на Виктора, ему дышалось здесь спокойно и глубоко.
Не торопясь, задумчиво пошел он вокруг двора. Тишина и уют этого места действовали на него успокаивающе. Вот и дальний угол двора, и пространство за дальним домом, где находился как бы небольшой садик и росло несколько старых деревьев... Он зашел в этот садик и решил здесь немного посидеть. Здесь среди кустов стояла небольшая скамейка, к которой он и направился. Однако, подходя к ней, он вдруг услышал из-за куста негромкий смех. Скамейка, оказывается, была уже занята, и с неё весело смотрела на него его юная духовная сестра — Наталья.
Виктор, конечно, был удивлен. Он совсем не ожидал встретить здесь свою юную сестру в этот поздний час. Странно было, что во дворе никого не было, а она сидела в этом тихом незаметном месте совершенно одна. На коленях у неё была книжка — вероятно, что-нибудь духовное.
Виктор вдруг понял, что он чрезвычайно рад сестре. Она была ему симпатична — разумеется, в чисто духовном, возвышенном смысле. Это была та самая сестра, которую он встретил здесь в конце апреля, в тот, самый первый день, когда он в первый раз серьёзно подумал о своём «уходе». Она была такая наивная, восторженная, её так нравилось всё, что здесь происходило — и именно это-то и вызывало к ней любовь многих сестер и братьев. По сравнению с Виктором она была совсем ещё неопытной — отношения между ней и Виктором были примерно такие же, как между самим Виктором и братом Николаем. Может быть, поэтому Виктор и прощал многое сестре — и в первую очередь эти наивность и восторженность, которые во многом не соответствовали его собственным чувствам. Именно поэтому он теперь и был ей рад.
— Наталья, ты?!.. — удивленно воскликнул он.
Она, смеясь, смотрела на него.
— А я-то думаю — кто это здесь по двору крадется? — сказала она, — Такой таинственный, загадочный… Который ушел вдруг от всех неизвестно куда — а сам, оказывается, здесь бродит по вечерам!..
— А ты, оказывается, уж и знаешь, что я "от всех ушёл"! — смеясь, воскликнул Виктор, — Тебе, наверное, сестра Анна сказала! Да, я действительно отсюда на время ушел с тем, чтобы заняться чем-то, на мой взгляд, важным — но нет-нет, а меня и потянет сюда, и тогда я снова сюда приезжаю...
— И тебя, конечно же, бесполезно о чём-нибудь расспрашивать? — с той же лукавой улыбкой спросила она, — Ты ведь всё равно ничего не расскажешь?..
— Почему же? — удивлённо ответил Виктор, — Здесь нет никакого секрета! Обязательно расскажу — но только, может быть, не сейчас, а… в более подходящее время.
Юная сестра шутливо-разочарованно махнула рукой.
— Ну, да я, честное слово, и не надеялась…
Виктор с радостью смотрел на нее.
— Честное слово, Наталья, — серьёзно сказал он, — я обязательно поделюсь своими впечатлениями! Но только всё это пока ещё не устоялось, и, к тому же, сейчас я занят одним делом, которое ещё неизвестно чем закончится!..
Он чуть было не начал говорить что-то на эту тему, но вовремя сдержался.
— Но ты-то сама как, Наталья?.. — тут же воскликнул он, — Какие новости?..
Она так же весело взглянула на него.
— Новости очень интересные. Я теперь учусь в училище сестёр милосердия. Мы ходим в больницу и ухаживаем там за больными. Честно говоря, для меня это хороший урок. Я там привыкаю глядеть на человеческие страдания. Я теперь вижу, что жизнь — это не постоянный праздник, весёлые братья и духовное общение, но что в ней есть и несчастья, и страдания, и горе, и боль...
Виктор с каким-то особым чувством взглянул на сестру. Вот, она вдруг заговорила на такую непростую и серьёзную тему — и эта же тема как раз сейчас была близка Виктору!..
— Вот, например, у нас в больнице недавно умерла одна больная, — став вдруг серьёзной, продолжала Наталья, — Мы за ней все вместе с сёстрами ухаживали. Она стала нам так близка, совсем как родная!.. И вот вдруг, несмотря на все усилия, наши и врачей, неделю назад она умерла!
Виктор серьёзно и внимательно слушал.
— Она, главное, совсем не понимала, что умирает! — в волнении продолжала его духовная сестра, — Она всё надеялась поправиться! Она совсем еще молодая была. Мы с сестрами всё время вместе к ней ходили. Я и в последний день с ней рядом была...
Виктор понимал волнение сестры.
— Да, наверное, это тяжело — видеть, как рядом человек умирает... — задумчиво сказал он.
Они вместе с духовной сестрой помолчали.
— Ну вот… а зато мы живы… — неожиданно сказала она, — Знаешь, это так странно — знать, что мы здесь, в этом мире, а её уже нет... Впрочем, нет, это неправда, что ее уже нет! — вдруг воскликнула она, — Это я бы так сказала раньше, ещё до прихода к вере — а теперь нет, совсем не так! Нет, какая всё-таки это удивительная вещь вера, которая соединяет всех живых, и не только всех живых — но и всех живых с умершими! И благодаря этому смерти как бы нет, и в Боге, в Церкви все умершие по-прежнему так же живут! Я именно в последнее время это как-то особенно ясно поняла!..
Виктор с удивлением взглянул на сестру. Вместо тревоги и смущения, которые в обычных людях вызывает упоминание о смерти, он вдруг увидел на ее лице какое-то особое, светлое и возвышенное выражение. Она сидела и с этим высоким и светлым чувством смотрела вверх, в вечернее темнеющее небо, будто желая проникнуть взглядом в какую-то тайну. Это было так необычно — видеть такое выражение на лице такой молоденькой и совсем ещё неопытной девушки. Виктор вовсе не думал, что его юная духовная сестра способна на такие переживания.
— Как странно думать, — продолжала она, — что и мы все когда-нибудь умрем, и встретимся в ином мире... Я иногда об этом последнее время размышляю...
— Да, — серьезно ответил Виктор, — Я тоже иногда думаю об этом...
Они снова какое-то время помолчали.
— И ты знаешь, я даже вовсе не грущу об этой девушке! — снова, не в силах оставить эту тему, начала Наталья, — Потому что я точно знаю — она там! Да, она на какое-то время оставила нас, но все равно она — с нами. Все-таки какая это удивительная вещь — Церковь! Как она меняет все взгляды на жизнь! Ты знаешь, Виктор, мне кажется, что у меня будто сознание расширилось, я теперь совершенно иначе смотрю на многие вещи! Я действительно будто заново родилась!
Виктор с удивлением смотрел на сестру. Он вдруг услышал сейчас от нее  исповедание  веры, то, что составляло смысл их общей жизни здесь, что их всех здесь объединяло. Такие слова от новенькой, еще не окрепшей девушки его глубоко взволновали. Наталья тоже серьезно смотрела на него.
— Ведь так? — спросила она, — Ты  тоже так  чувствуешь?
— Да, — ответил Виктор, немного подумав, — Я тоже чувствую так.
Они ещё немного помолчали. Вдруг Наталья будто чего-то смутилась и рассмеялась.
— С ума сойти!.. — весело воскликнула она, — Никто не поверит! Молодой человек и девушка сидят вечером на скамейке — и ведут такие разговоры! Даже наши братья не поверят! Нет, все-таки не зря я говорила, что вера очень сильно меняет человека! В мирской жизни ведь это было бы совершенно невозможно! Нет, я несомненно за эти месяцы изменилась, мы все здесь изменились — правда?
Виктор понял духовную сестру. Их беседа показалась ей слишком "патетичной", и она решила несколько снизить тон. Он тоже несколько расслабился, и более будничным тоном спросил:
— Ну, какие ещё новости, сестра?
Наталья тоже решила вернуться к более обычным темам.
— А вот, мы после практики в больнице с сёстрами в паломничество собираемся…
— Интересно, куда? — живо поинтересовался Виктор.
— Конечно, в Европу!.. — убеждённо ответила Наталья, — Франция, Германия, Италия… Мы ещё с весны в эту поездку собирались!..
Виктор с некоторым удивлением взглянул на сестру. Его всегда смущали эти черты в жизни Братства, которые он замечал здесь во многих духовно близких людях. Согласно этим чертам, здесь всегда предпочитали духовную поездку в Европу подобной же духовной поездке в какой-нибудь здешний, отечественный храм или монастырь. Впечатление было такое, что это совершалось вполне сознательно, что это здесь всячески подчёркивалось. Эти люди так заботились о своей широте и «всемирности» — и часто забывали, что человеку для нормальной жизни и веры часто нужно что-то более скромное и родное. Это было заметно во многих старших братьях — но вот, оказывается, и новоначальные христиане, лишь недавно пришедшие к вере, тоже этому настроению поддавались. Самое печальное, на взгляд Виктора, было то, что многие здесь, по-видимому, этого просто не осознавали, что это было просто некоторой привычной, бессознательной чертой здешней жизни. И вот теперь Виктор уловил то же привычное, бессознательное настроение в словах своей юной духовной сестры.
— Почему же, однако, так далеко?.. — спросил он, — Почему бы не съездить в какой-нибудь подмосковный монастырь?..
— Потому что мы должны думать о будущем! — уверенно ответила Наталья, — Потому что всё, что здесь — лишено будущего! Я не знаю, правда, почему это так — но нам старшие братья говорили. Они объясняли, что если даже здесь и есть некоторые признаки духовного возрождения, то всё это лишь видимость, на какие-нибудь 15-20 лет, а потом всё равно вся эта культура погибнет. А мы не имеем права от этого зависеть, мы не должны быть с этим связаны, мы должны будем и дальше существовать. Именно поэтому для нас так и важны эти поездки в Европу.
Виктор снова ощутил некоторое смущение. Он знал, что такие настроения распространены в этом кругу — но не мог судить, насколько это правда, так это или не так. Он не знал, как это подтвердить или опровергнуть — и всё же такой ход мыслей его огорчал, казался в чём-то неправильным.
— В Европе вас никто не знает... — сказал он, — Вы там просто гости... Всё-таки наша родина здесь... Здесь нам и придётся наш будущий духовный путь проходить...
— Конечно! — совершенно резонно откликнулась Наталья, — Но ведь мы здесь и ходим в больницу!
Впрочем, она тут же смягчилась и решила загладить некоторую резкость своих слов.
— Ты не обращай внимания, если я вдруг что-нибудь не то говорю, — сказала она, — Я ведь в этих вопросах совершенно не разбираюсь. Просто повторяю, что иногда слышала, что нам катехизатор на беседе говорил... Я ведь самая обыкновенная сестра... Мне и не нужно в эти вопросы вникать... Так что не придавай значения, если в моих словах вдруг что-нибудь тебя смутило — я ведь прекрасно понимаю, что к этим темам многие по-разному относятся...
Некоторая неловкость была сглажена, пошатнувшийся мир восстановлен. Наталья смотрела теперь нарочито легкомысленно, как бы подчёркивая, что все эти сложные вопросы её на самом деле не волнуют. Они ещё немного посидели, слушая шорох деревьев и глядя на темнеющее небо.
— Ты замечала, как здесь легко дышится, сестра?.. — неожиданно спросил Виктор, — Это потому, что здесь рядом храм...
— Да, я тоже очень люблю сюда приходить, — откликнулась духовная сестра, — Меня сюда будто что-то тянет… Иногда хочется о чём-то подумать, или побыть одной — я тогда сразу сюда, и сижу подолгу с Евангелием... Это оттого, что здесь общая молитва, что здесь чувствуешь поддержку братьев...
Они ещё немного помолчали.
— Всё-таки как мы за это время сильно изменились... — задумчиво продолжал Виктор, — И я, и ты, и все мы... Какая это все-таки удивительная вещь — вера…
— Да, мы действительно сильно изменились, — как эхо, откликнулась сестра, — Вера — это действительно великая, удивительная вещь…
Тут она вдруг заторопилась.
— Н что ж, мне, пожалуй, пора, — буднично сказала она, — Засиделась я тут... Очень рада была тебя повидать (весело взглянула она на Виктора). Знаешь, честно говоря, я по тебе немного соскучилась. Все-таки ведь ты мой старший духовный брат — всё равно что духовный наставник. Раньше мы с тобой всё время виделись на богослужении — а тут вдруг ты куда-то пропал... Но очень хорошо, что мы сегодня так неожиданно встретились! Знаешь, я очень ценю эти встречи.
Виктор немного смутился, но тут же понял, что в словах сестры не было ничего личного, что это было всё то же общее чувство братской любви, с которым и все друг к другу здесь относились. Он тоже с теплом и любовью взглянул на сестру.
— Мне тоже... — спокойно сказал он, — Мне тоже все это время не хватало... всех вас.
Наталья тоже вполне его поняла. В этих их взаимных “признаниях” не было ни капли неловкости.
— Ну так что же, я пойду? — еще раз весело сказала она, — Нет, как все-таки хорошо, что мы встретились! Я очень рада была тебя повидать. А ты еще приходи. Обязательно приходи. Все-таки расскажешь что-нибудь интересное, и вообще… тебя здесь многие помнят.
Она ещё раз приветливо улыбнулась Виктору и скрылась за ближайшим кустом. Виктор, оставшись один, еще пару минут думал. Он вспоминал и бывший только что разговор с сестрой, и другие впечатления его жизни в Братстве. Пожалуй, теперь, когда он так опрометчиво от всех "ушёл", ему чего-то в жизни не хватало... Наконец, он встал, покинул это уютное место за деревьями, и пошел по направлению к метро.


ГЛАВА СЕДБМАЯ

На следующий вечер Виктор снова собрался в корпус. Он предварительно позвонил брату Николаю и коротко узнал его впечатления от вчерашнего посещения больного. Брат Николай, однако, был у больного не один, а уже с доктором. Впечатления его были достаточно неопределённые.
— Мне кажется, он серьезно болен, — говорил он, — Но, по-видимому, не всё потеряно. Надеюсь, мы его выходим.
Они с Виктором договорились о продолжении совместных усилий, о том, что надо вместе молиться, и Виктор повесил трубку. Он сам собирался идти сегодня вечером в общежитие.
Придя в корпус, он решил не заходить на этот раз к знакомым студентам, а направился сразу в комнату больного. Однако, постучав в дверь и приоткрыв её, он увидел, что больной уже не один. Около его кровати сидел какой-то молодой человек и с ним беседовал. Виктору было неудобно входить, и он снова ненадолго вышел в коридор. Он решил ждать окончания предыдущего визита, чтобы не создавать толкотни в комнате больного. Через несколько минут дверь открылась, и из нее вышел какой-то человек. Он был в величайшей тревоге и волнении, и всё время повторял:
— Ах, какой ужас, ах, какой ужас!.. Неужели он умрёт?..
Виктор пожелал вступить с ним в разговор.
— Скажите, Вы ведь тоже к Саше ходите?.. — внезапно обратившись к нему, как можно мягче сказал он, — Вы тоже из его друзей?.. Но почему Вы говорите, что он умрёт?.. По-моему, ситуация далеко не так безнадёжна...
Незнакомый студент удивился. По-видимому, он не ожидал, что кто-то с ним сейчас встретится и так на эти темы заговорит.
— А, видно, Вы тоже один из "сочувствующих"!.. — быстро догадался он, — Да, теперь нас много развелось, и мы все к нему ходим... Нет, чтобы обратить внимание на человека и помочь, когда ещё можно было помочь!..
— Но почему Вы думаете, что всё так безнадёжно?.. — продолжал допытываться Виктор.
— Потому что так должно быть! — с необычайным волнением заговорил студент, — Потому что он сам так говорит! Да, он совершенно не приспособлен для этой жизни! И эта жизнь не приспособлена для него! И потому он должен, должен умереть! Ах, неужели же он действительно, на самом деле умрёт?..
— Но, быть может, есть и какой-нибудь другой вариант?.. — осторожно заметил Виктор.
— Может быть, и есть, но это крайне маловероятно! — уверенно ответил студент, — А Вы, собственно, кто?
Виктор решил, что ему надо быть совершенно открытым и рассказать всю правду.
— Я из Церкви, — начал он, — Мы помогаем разным людям, оказавшимся в трудной ситуации. Вот, я и некоторые мои братья тоже ходим к Александру. Мы уже пригласили к нему сюда хорошего врача, а ещё мы надеемся как-нибудь повезти его в храм.
Молодой человек вдруг так и скривился.
— Из Церкви!.. — воскликнул он, — Как же, знаю я вас!.. Был я как-то на собрании одной общины... Такие чистенькие, аккуратные, уверенные в себе, в чёрных брючках и галстуках!.. Вы, по-моему, там только на себя любуетесь!.. А между тем, мир полон страданий!..
— Мы вовсе не только там на себя любуемся, — резонно заметил Виктор, — Вот, например, и сюда тоже приходим, помогаем...
— Конечно, приходите, — так же горячо продолжал студент, — Вы приходите только к одному студенту, на полчаса в день — а здесь помощь нужна десяткам, и не полчаса в день, а постоянно! Вот я, например — бывают дни, когда я по полдня провожу в этом корпусе! То к одному зайдёшь, то к другому, то этому что-нибудь принесёшь, то тому! Ведь здесь такое множество людей — и все, как один, несчастные! А я вынести этого не могу, я должен чем-то помочь! Вот поэтому я сюда и хожу.
Виктор с интересом взглянул на студента.
— Вы говорите, что сюда ходите, — заметил он, — Значит, Вы не из этого корпуса?.. А как же Вы сюда попали, как связаны с ним?..
— Вообще-то я москвич, — признался студент, — Я просто со здешними жильцами на одном курсе учусь. А сюда я прихожу… сам не знаю почему. Меня сюда... какая-то сила влечет...
— Вы сюда приходите, чтобы людям помогать? — спросил Виктор.
— Конечно, — воскликнул студент, — Они ведь здесь такие несчастные и одинокие!.. Одни в чужом городе, совсем одни!.. Конечно же, нужно, чтобы им кто-нибудь помогал! Я не могу этого не делать, меня сюда будто что-то тянет!..
— И как же Вы, интересно, это делаете? — продолжал спрашивать Виктор.
— По-разному... Иногда пообщаться с людьми, иногда какие-нибудь книги им принести... Последнее время я новое средство нашёл — музыкальные записи им приносить!..
— Музыкальные записи?.. — удивился Виктор, — Это, интересно, какие же?..
— Да, разные!.. — смутился незнакомый студент, — В основном, классику... Последнее время я полюбил им Бетховена приносить... Музыка Бетховена, на мой взгляд, лучше всего помогает переносить жизненные трудности...
— И Вас не смущает то, что Вы пытаетесь помогать самостоятельным, взрослым людям, которые Вас вовсе не просили об этом?.. — неожиданно спросил Виктор.
Его собеседник потупился.
— То есть, Вы имеете в виду, что они в жизни гораздо опытнее меня, что я по сравнению с ними — ребёнок?.. Я это прекрасно понимаю, но ничего поделать с собой не могу. Это что-то выше меня. Я должен это делать, меня сюда что-то тянет.
Виктор задумчиво смотрел на студента. Эта встреча вдруг напомнила ему многое. Он вдруг вспомнил себя, лет десять назад, когда он был также студентом и точно так же ходил в студенческое общежитие, к друзьям. Даже и мотивы у него были, кажется, те же — он тоже считал своих друзей "несчастными", и тоже стремился им "помогать". Скорее всего, это не привело ни к какому результату по той же причине, о которой он вспомнил сейчас — что эти люди в жизни были гораздо опытнее его. Скорее, помощь была нужна ему самому, Виктору! Но он, повинуясь какому-то неопределённому чувству, всё искал и искал в окружающей жизни людей, которым, как ему казалось, было хуже его, и всё пытался уделить им какую-то долю своего тепла. Конечно, он был тогда совершенно неверующим. Он не то чтобы отрицал Церковь, но просто всё это его ещё не интересовало.
И вот теперь он вдруг увидел в этом корпусе что-то подобное — как будто увидел себя со стороны! Всё то же ощущение холодности мира, и всё то же желание его согреть!.. И что самое главное, и в то же время что было самое ужасное для Виктора — что всё это делалось абсолютно без Бога!.. Это была абсолютная самонадеянность, абсолютная надежда на собственные силы!.. И это производило на него ужасное впечатление! Виктору пришлось задуматься о сути своих собственных визитов сюда, о том, чтобы случайно не уподобиться этому несчастному студенту. Ему нужно было прочнее утвердиться в том, что он действует от Бога и должен делать то, что угодно Богу.
Виктор ещё раз подивился на то, насколько же меняет человека вера, если даже чувства в мирской жизни высшие (а именно такими можно считать желание заботиться о людях и жертвовать собой ради других) должны быть с приходом к вере быть отодвинуты на второй план и быть подчинены другим, более высоким целям. Он подивился на то, насколько церковное единство и желание творить волю Божью выше подобной личной самонадеянности в желании "творить добро". Но вслух он этого этому студенту не сказал — тот бы его, скорее всего, просто не понял. Как не понял бы этих мыслей и сам Виктор, если бы кто-нибудь их сказал ему десять лет назад. Поэтому вслух он просто сказал ему:
— Что ж, я желаю Вам успеха в Ваших добрых делах!
— Это все этот мир... — продолжал бормотать незнакомый студент, — Он слишком холодный и неприветливый... Я должен его согреть... Здесь есть одни студенты, которые составили своё тайное общество и хотят уничтожить нашего декана, потому что, по их мнению, он во всём этом виноват — но ведь это неправда, он не виноват!.. Это не он всё это придумал, это "система"... А систему так сразу не изменить, не нужно даже и пытаться, нужно просто творить добро... Вот мы, нормальные люди его и творим, а Вы говорите — Церковь...
Виктор не стал спорить, а только пожал руку студенту, улыбнулся, и взялся за дверь. Тот пошёл дальше по коридору, ужасаясь и повторяя:
— Ах, неужели он умрёт?.. Неужели он умрёт?..
Скоро он скрылся за поворотом на лестницу. Виктор толкнул дверь и вошёл в комнату.

Обстановка внутри комнаты несколько изменилась. Больной студент лежал на своей постели с каким-то покорным, отсутствующим взглядом, глядя в потолок и скрестив руки на груди. Услышав звук появления Виктора, он краем глаза взглянул на него и с тем же отсутствующим выражением произнёс:
— А, это Вы... Ну вот видите, ничего у Вас не вышло... Я всё-таки скоро умру...
У Виктора внутри всё так и оборвалось.
— Почему ты так решил?.. — как можно более спокойно спросил он.
— А ко мне священник уже приходил. Вчера. Долго тут беседовал со мной, какие-то советы давал... С ним врач приходил, меня осматривал. Долго здесь у меня были, наверное, с полчаса. Я так и понял — раз такое внимание к моей персоне, значит, всё...
Виктор облегчённо вздохнул. Больной студент, очевидно, принял за священника брата Николая, который был здесь у него вчера вместе с доктором. Если так, то всё было не так страшно. Больной, со своей излишней впечатлительностью, просто принял обычного представителя Церкви (каким, конечно, и был брат Николай) за "служителя культа".
— Как он выглядел, этот "священник"? — поскорее спросил Виктор, — Наверняка был без бороды и в пиджаке! Ну вот, а нормальные священники бывают с бородой и в рясе! Конечно, это был мой духовный брат, о котором я тебе заранее говорил, что он вчера собирался прийти! А вместе с ним — доктор, тоже из моих братьев, тоже верующий человек.
Он, как мог, старался успокоить несчастного студента и внушить ему ту мысль, что он вовсе не обязательно скоро умрёт. Кажется, ему это отчасти удалось. Больной студент приободрился и взглянул на него веселее. Впрочем, он тут же вернулся к родной для него мысли о близкой смерти, и достаточно уверенно сказал:
— Ну всё равно. Всё равно я умру. Пусть это даже был не священник. Я, честно говоря, надеялся, что это священник, потому что это точно значило бы, что я скоро умру, но даже если не священник — то пусть. А я всё равно умру. Потому что... потому что так надо, что так должно быть.
— Но почему?!.. — вне себя от изумления воскликнул Виктор.
— Потому что такая судьба. Такова воля Божия. Так на роду написано. Я же Вам говорил, что я не приспособлен для жизни в этом мире, а мир не приспособлен для таких людей, как я. Значит, я должен умереть.
— Но это всё метафизика, философия!.. — взволновано воскликнул Виктор, — К тебе-то это какое имеет отношение?.. Тебе бы ещё жить да жить!..
— Правда?.. Вы уверены?.. — с некоторой иронией ответил студент, — А воля Божия по-другому говорит. Вот, я лежал здесь все эти дни и о многом передумал. Я вспомнил всю свою жизнь. И вот, я лежал и смотрел в потолок. Вон, видите, та трещинка на потолке?.. Как раз над моей головой?..
Виктор поднял голову и взглянул. Там, на потолке, над тем местом, где лежал студент, действительно была трещина в извёстке, довольно длинная, которая сначала шла прямо, а потом вилась и изгибалась.
— И вот, я лежал, и смотрел на эту трещину, — продолжал студент, — и мне невольно стало представляться, что эта трещина — моя жизнь. Вот, она идёт сначала ровно — это моя жизнь в детстве, в родном городе, а потом начинает петлять и извиваться — это когда я приехал в Москву, а потом глядите — делает резкий поворот и обрывается. Ну так чего же Вы хотите?.. Разве не ясно, что эта трещина — моя жизнь, и что я должен умереть?.. Ну вот, а Вы пытались что-то изменить, пытались сделать по-своему...
Виктор слушал с нескрываемой болью.
— Какая трещина?.. Какой вздор!.. — воскликнул он, — Причём здесь воля Божия?..
— Это ещё и потому так, — как бы не слыша его, продолжал студент, — что я, по существу, и сам не хочу жить. Ну к чему мне стремиться, что меня ждёт?.. Здесь, в этой обстановке, все планы не осуществляются. Мы приезжаем сюда, чтобы начать новую жизнь, чтобы здесь, в обстановке большого города, построить своё какое-нибудь, более-менее сносное будущее. А кому мы нужны?.. Нас поселяют в этом корпусе, как какие-нибудь сельди в бочке. Никому нет дела, как живёт человек, есть ли у него в самом деле возможность учиться. Бросили всех в одну миску, каждый выплывай, как может. Здесь никому нет никакого дела до человека. Это система такая. Здесь конкретного человека абсолютно не ценят. А потому, конечно же, я должен умереть.
— Так ты что же, чисто из идейных, теоретических соображений решил умереть?.. — воскликнул Виктор, — Или для того, чтобы кому-то что-то доказать?.. Стоит ли?.. Не лучше ли будет для всех, если ты, несмотря на это, вопреки всем обстоятельствам, будешь жить?..
— Нет, я вовсе не из идейных соображений делаю это, — ответил студент, — Я действительно чувствую так. Может быть, моя гибель кому-то на что-то откроет глаза, кому-то что-то поможет понять. Вот в этом и будет настоящая, подлинная польза от моей жизни. Я должен быть там, где тот несчастный, повесившийся в туалете студент.
Виктор не знал, что сказать.
— Но в Церкви ведь всё не так! — воскликнул он, — Там люди не борются за существование, и там каждый человек нужен!.. Ты ведь говоришь, что ты верующий!.. Где же твоя вера?..
— А вот эта тема совершенно особая, — ответил студент, — Кстати сказать, спасибо Вам. Вы передо мной этот мир открыли — или, по крайней мере, сделали его ближе. Я теперь уйду как верующий человек. И не обращайте внимания, что я иногда говорю невпопад, или неправильные вещи — я ведь в этой области ещё так мало знаю! Но я совершенно точно верую и в Бога, и в иной мир, и я теперь уйду туда как верующий человек!
Ну что тут было делать!.. Несчастный студент совершенно твёрдо настроился уйти из этой жизни в иной мир!.. Никакие увещания Виктора не помогали. Оставалась, правда, надежда, что студент говорит как-то абстрактно или символически, или что он шутит — но всё равно эта беседа произвела на Виктора странное впечатление. Он, честное слово, не знал, что говорить. Тем не менее, он всё-таки сказал:
— Ладно, сегодня я пойду. Мне кажется, у тебя сегодня какое-то странное настроение. Но завтра или послезавтра я приду, и мы снова поговорим — надеюсь, у нас обоих голова будет свежее. А пока, ради Бога, оставь эти мысли, наберись терпения, веры — и, ради Бога, не унывай!..
С этими словами он встал, ободрительно кивнул и улыбнулся больному, и направился к двери.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Виктору надо было пройтись. Происшедшая беседа взволновала его, смешала все его чувства. Задумчиво пошел он через окрестный район к своему дому. Вот уже и с детства знакомый двор. Проходя мимо одного из соседних домов, он снова вспомнил своего школьного товарища и его мать, заботливую Марью Ивановну. Задумчиво, как бы без всякой цели поднял он глаза на их подъезд. Да вот и она сама! Как раз возится в палисаднике у подъезда и поливает цветы перед домом! Как раз в этот самый момент она тоже подняла глаза и увидела Виктора.
— А, Витенька!.. — так и расплылась в сладкой улыбке она, — А я-то думаю — где мой Петров?.. Давно, давно тебя не видно! Мы ведь с тобой тогда говорили — и не договорили. Ты мне собирался ещё много интересного рассказать. Слушай — а пойдем сейчас ко мне! — вдруг воскликнула она, — За чаем посидим, поболтаем!.. Мои-то как раз сейчас ушли! Вот ты мне всё и расскажешь. Честно говоря, надоели они мне! То ли дело с тобой посидеть, поговорить!.. Ох, люблю моего Витьку, моего Петрова!..
Виктор был несколько смущён. Он не собирался сейчас с ней встречаться, ещё за минуту до того и не предполагал этой встречи. Но сейчас, находясь в беспокойных и смешанных чувствах, он был даже рад этой встрече, как некоторой возможности "переключиться", "развеяться". Поэтом он уже склонялся принять приглашение этой несколько слащавой, но, в сущности, доброй женщины. Она как раз закончила свои дела в палисаднике, вытерла руки о фартук, и они вместе с Виктором направились к ее подъезду, чтобы подняться в её квартиру.

— Ну что же, Витенька, какие у тебя новости? — ласково говорила она, садясь напротив него за стол, — Ты мне тогда не дорассказал… Мы с тобой как раз тогда о самом интересном заговорили — о таком духовном, о таком возвышенном!.. Ну вот ты мне сейчас всё и объяснишь. Так значит, ты говоришь, Бог есть?.. Мы ведь в тот раз об этом говорили...
Виктор был несколько разочарован. Ем не хотелось сейчас участвовать в поверхностно-несерьёзном застольном разговоре о том, "есть ли Бог". Он с удивлением смотрел на Марью Ивановну, ожидая от неё чего-то более серьёзного. Единственным её оправданием, на его взгляд, было то, что они только сели за стол и нужно было как-то начать разговор.
— Дело не в том, есть ли Бог, — ответил он, — мы, в общем-то, это достаточно хорошо знаем — а в том, как мы к этому относимся. Делаем ли мы что-нибудь для него? Вот Вам, например, никогда не приходило в голову, что Он ждёт чего-то от нас, что мы должны Ем служить?..
Весь вид доброй женщины выразил сильнейшее волнение.
— Ах, я, наверное, так мало Ему служу!.. Я не знаю, что я должна для Него сделать!.. Я так мало думала об этом!.. Я не знаю, чего Он ждёт от меня!..
— Значит, Вы всё-таки знаете, что Он есть, и что мы Ему чем-то обязаны, — заметил Виктор.
— Да, — уверенно откликнулась она, — но только я знаю это не разумом, а каким-то внутренним чувством. Я верю, что Он есть, и что Он всё кругом наполняет. Но только я об этом совершенно ничего не знаю. И... и я Ему так мало служу!.. Только лишь иногда в церковь захожу... — под конец добавила она.
— А Вы в какую церковь ходите? — как бы между делом спросил Виктор. Он вовсе не считал, что это так уж важно, но спросил случайно, просто на всякий случай.
— А это, знаешь, недалеко от *** метро, — принялась объяснять она, — Там, знаешь, есть *** проспект, и недалеко от метро небольшой сквер, и как раз в этом сквере стоит церковь!..
Все это было так странно!.. Ведь это было то самое место, недалеко от которого работал Виктор, и та самая церковь, в которую он уже пару раз заходил, неподалёку от которой жил Сергеев!..
— И как, Вам там нравится? — продолжал спрашивать Виктор.
— Конечно!.. — воскликнула она, — Я так люблю там иногда постоять!.. Иногда вдруг трудности какие, или в жизни неприятности — так я тогда туда приезжаю. Меня туда будто что-то влечет. И вот веришь ли — побудешь, постоишь там — и будто всё полегчает. Будто рукой сняло — куда все ушло?.. Будто другим человеком делаешься. А, Витька?.. Как же все это делается?.. Значит, всё это правда, значит, всё это есть!..
Виктор с глубоким чувством смотрел на женщину. Да, она была не слишком опытная, и не слишком часто ходила в церковь — но имела, без сомнения, глубокую и крепкую веру. Он, без сомнения, нашёл в ней "близкую душу". Теперь ему хотелось это ей как-то выразить.
— Вы знаете, Марья Ивановна, — наконец, сказал он, — наверное, мы с Вами будем друзьями. Не такими, как прежде, когда Вы относились ко мне как к ребёнку — а по-новому, как взрослые люди, на основе веры. Представьте себе, что и храм я этот тоже знаю, и иногда в него захожу. Вы тоже продолжайте ходить в него, и мы там в будущем обязательно как-нибудь с Вами встретимся.
Она всё продолжала с глубоким чувством смотреть на Виктора.
— Так значит, всё это правда, всё это на самом деле есть... — всё продолжала повторять она, — Сейчас ведь, знаешь, многие в церковь ходят... Но только у многих, по-моему, это несерьёзно, только ради моды... А я хочу, чтобы это было серьёзно... Я чувствую, что это действительно правда, что в этом действительно что-то есть… Ведь правда, Витька!?.. Ведь ты тоже так чувствуешь?..
Виктор молчал. Он чувствовал, что на этот вопрос не надо так сразу отвечать. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Даже атмосфера в кухне как бы изменилась. Они, эти два столь разных человека, будто сейчас вместе что-то поняли, между ними, здесь, в этом пространстве будто присутствовало что-то невидимое.
— Ну вот, — вдруг совершенно будничным тоном сказала Марья Ивановна, — а моих туда силком не загонишь. Все им телевизор, или дружеская компания — никаких духовных интересов! Вот поэтому я так люблю с тобой говорить. Ты совсем другой, ты всё понимаешь. Ты ещё и в школе такой был. Не зря все говорили — Витька светило, Витька вундеркинд! Потому я тебя так и любила! Ты давай, Витенька, как-нибудь ещё в самом деле заходи!..
Марья Ивановна вновь завела свою старую песню. Виктору вновь стало неловко, и он встал.
— Знаете, Марья Ивановна, я, пожалуй, пойду, — сказал он, — Мы с Вами ещё обязательно встретимся. Я к Вам обязательно буду заходить. Я так рад, что мы с Вами друг друга поняли, что мы нашли общий язык!
Она вышла проводить его в коридор.
— Ты знаешь, ты не обижайся на меня за то, что я тебя вначале спросила, есть ли Бог, — напоследок сказала она, — Это я не для того, чтобы начать с тобой пустой кухонный разговор, а совсем с другой целью. Я имела в виду, что Он  действительно существует, что Он вот сейчас присутствует здесь, в этой квартире, и видит нас, и слышит!..
Виктор был потрясён глубиной и тонкостью чувств этой женщины. Пусть и не в очень точных словах, и не очень ловко, но Марья Ивановна выразила то, что и он очень глубокое чувствовал — и, кроме того, то, что он считал самым важным. Поэтому он после некоторого молчания ответил:
— Да, Марья Ивановна, Бог действительно есть. И мы все ходим перед Ним.
Она молча и с волнением смотрела на него. Может быть, она и хотела что-то сказать. Но Тот, о Ком они сейчас говорили, действительно присутствовал сейчас в этой квартире, всё Собой наполнял, видел их насквозь. И поэтому слова были не нужны. Это была какая-то особая минута.
— Ну что же, ты уже пойдешь? — спросила она, — Да-да, тебе нужно идти… У тебя, наверное, дела…
— Да, мне нужно идти, — ответил Виктор, и это была сове

— и вот теперь этот этап вдруг так неожиданно оборвался. Виктора интересовало его собственное будущее. Что делать дальше, куда направить теперь свой "жизненный корабль"?.. Теперь все это терялось как в тумане.
Он некоторое время стоял у подъезда, глядя в темноту. Им овладело какое-то особое, глубокое и возвышенное чувство. Над ним темнело бездонное, усыпанное звёздами небо. Он видел, как к подъезду подъехала машина "скорой помощи", потом прошли два человека в милицейской форме — но он не торопился покидать свой пост под открытым небом и возвращаться обратно.
Из подъезда неожиданно вышел брат Николай.
— А, ты здесь... — произнёс он, — Всё, мне удалось договориться. В день, когда его будут хоронить, его привезут в наш храм, и мы совершим заупокойное богослужение, а уж потом его повезут на кладбище. Впрочем, всё это еще надо будет подробнее обсудить. Я всё это беру на себя.
Виктор задумчиво кивнул.
— Да не переживай ты так!.. — сказал духовный брат, — Мы сделали все, что было в наших силах. Большего в такой ситуации никто бы сделать не мог. Просто действительно — на все воля Божья...
— Ты помнишь, что он перед смертью говорил? — сказал Виктор, — Он радовался, что мы пришли и благодарил меня за Евангелие. Всё-таки, я думаю, что мы с тобой не зря к нему ходили...
— Да, это была чистая душа, — откликнулся Николай, — Он, без сомнения, был близок к Богу. Жаль, что он, по существу, так и не вступил на этот путь — но, может быть, в этом была особая воля Божия, чтобы он только приблизился к этой двери, и остановился на пороге...
— Да, на всё воля Божья... — как эхо, откликнулся Виктор.
Тут к ним на улицу вышел ещё один студент — тот самый сосед умершего по комнате, с которым Виктор разговаривал здесь в самый первый раз. Увидев братьев, он помахал им рукой и подошёл к ним.
— Спасибо вам, — сказал он, пожимая руку сначала брату Николаю, а потом Виктору, — что вы откликнулись и приняли участие в этом деле. Я, признаться, раньше не знал, что это за такие люди из Церкви — просто встречаться, или, вернее, близко общаться не приходилось. А вы оказались самые нормальные ребята — такие же по-своему несовершенные, но просто более серьёзные и собранные, чем другие. И вы старались помогать, чем могли, и здесь старались быть до конца. Теперь я отчасти понимаю, что такое Церковь. Спасибо вам.
— В принципе, мы могли бы с вами и дальше общаться, — ответил Николай, как старший, — Мы могли бы и дальше приходить в этот корпус, помогать студентам. Вы ведь в своём обществе тоже этим занимаетесь?.. Кроме того, мы могли бы и прямо помочь вашему обществу (слегка понизив голос, продолжал брат Николай). Дело в том, что недавно назначенный декан вашего факультета — мой однокурсник по институту. Я мог бы с ним поговорить... на самые разные темы — так, ни на что особенно не нажимая, просто по-дружески. Тогда, может быть, и "высшая мера наказания" не понадобилась бы... — слегка улыбнулся брат Николай, — Жалко ведь всё-таки человека-то... Так, мы с Вами уже договорились насчёт отпевания. В день похорон перед кладбищем — прямо в наш храм. Кстати, Вы могли бы и дальше туда приходить... У нас там интересно, и каждому новому человеку рады. Так что милости просим...
— Спасибо, — несколько неуверенно ответил спортивный студент, — Я ведь пока ещё не очень представляю, о чём идёт речь... А вот идея насчёт декана действительно очень интересная... В самом деле, не могли бы Вы поговорить с ним по-дружески, тет-а-тет, может быть, что-то и дойдёт до него, может быть, он и исправится... А то ведь в самом деле, жалко всё-таки человека...
Николай утвердительно кивнул.
Они все втроём вошли снова в корпус. Тут как раз появились два человека с тележкой — очевидно, они приехали за телом. Вся сегодняшняя история близилась к своему завершению. Виктор и Николай поднялись снова на второй этаж. Здесь они с доктором наблюдали, как рабочие погрузили тело и увезли. Тут же, почти в тот же момент к комнате подошёл и священник. Виктору и Николаю пришлось сказать ему, что он опоздал. Он зашёл в комнату, прочитал короткие молитвы и ушёл. В коридоре стало совсем пусто. Два или три человека из причастных к этому событию ещё некоторое время как бы в задумчивости слонялись по коридору, но потом и они разошлись. Доктор, знакомый Виктора и Николая, тоже сказал, что ему нужно скорее домой, и уехал. Виктор и брат Николай остались одни в коридоре.
— Странно всё-таки получилось, — снова сказал Виктор, — Получается, что наше присутствие здесь было не таким уж и важным...
— Бог знает!.. — ответил брат Николай, — Может быть, это было важно не столько для него, сколько для нас!..
Они немного помолчали.
— Пожалуй, теперь нам можно и идти, — продолжал Николай, — Сегодня мы сделали здесь всё, что возможно. Однако, это ставит перед нами и некоторую проблему, — вдруг добавил он, — Ведь, насколько я понимаю, забота об этом студенте была для тебя некоторым «жизненным этапом», некоторым «приложением твоих сил» после того, как ты покинул храм?.. И вот теперь, когда это так неожиданно закончилось, ты оказался как бы "не у дел"?.. Ты, оказался, насколько я понимаю, снова как «витязь на распутье»?.. Интересно, как же ты думаешь эту проблему решать?..
Виктор подивился проницательности брата.
— Вот именно! — оживлённо воскликнул он, — Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить!..
— Ну так что же?.. — откликнулся брат Николай, — У нас ещё целая ночь впереди!..
Они стояли уже около выхода из корпуса. Виктор последний раз оглянулся назад — в коридор, освещённый тусклыми лампами, с его низким потолком и двумя длинными рядами дверей. Снова, как и когда-то в первый раз, его будто что-то сдавило, приплюснуло, прижало к земле, так что ему стало трудно дышать. Но он быстро сбросил с себя это наваждение. Снова они — два духовных брата, в меру своих скромных сил служащие Богу, были ясны и спокойны, и готовы к дальнейшему служению. Они вышли из корпуса снова на свежий воздух и медленно, не торопясь пошли в сторону темневшего невдалеке леса.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Скоро обстановка вокруг них снова разительно изменилась. Темнел вокруг ночной лес, блестел лунный свет на листьях, воздух после недавно прошедшего дождя был немного влажный. Они вдвоём шли по довольно широкой тропинке в глубину леса. Вокруг тихо шелестели ночные деревья, больше не было слышно ни звука.
— Я до сих пор не могу прийти в себя! — снова поделился Виктор с духовным братом своими чувствами, — Помнишь, я действительно в самом начале тебе говорил, как много значит для меня это дело, как я действительно воспринимал его как некоторое "испытание своих сил"!.. Наверное, я все-таки в этом был не совсем прав. Ведь если посмотреть прямо, то это испытание оказалось неудачным...
— Не стоит так смотреть на вещи... — помедлив, сказал брат Николай, — Мне кажется, это вообще далеко не лучшая идея — что-то специально в себе "проверять"... Наверное, надо жить проще — просто во всем стараться творить волю Божию...
Виктор задумался.
— Я понимаю тебя, — ответил он, — Наверное, я слишком многого от себя требовал. В какой-то момент я даже решил положиться на свои силы, забыв о том, что через меня должен действовать Бог. Но, слава Ему же (т.е. Богу), это было ненадолго, и я очень скоро вернулся к правильному пониманию вещей. Мне кажется, я всё-таки совершил не так уж много ошибок за эти дни...
Брат Николай некоторое время молчал.
— Ты знаешь, а я даже за эти дни к нему привязался... — сказал он вдруг, — Всего два или три раза был у него — а как-то особенно его запомнил... Теперь, когда его больше нет, как-то пусто стало... Будто что-то оборвалось... Я раньше не знал, что такое бывает — а теперь вдруг понял...
— Значит, он сумел занять место и в твоей жизни!.. — оживлённо воскликнул Виктор, — Знаешь, я думаю, это не случайно! Помнишь, я с самого начала тебе говорил, что он показался мне чем-то особенный?.. Я будто каким-то внутренним чутьем почувствовал, что он нам близок! Та же неприспособленность, или, лучше сказать, чуждость этому миру, та же жажда идеала и совершенства!.. Нет, я с самого начала почувствовал, что он — может быть, непроявленный, неразвившийся, неизвестный нам — но тоже наш духовный брат!.. Как все-таки жалко, что он так рано оставил этот мир!..
Брат Николай кивнул, но не стал отвечать.
— А знаешь что? — так же горячо продолжал Виктор, — А может быть, всё это вовсе не неудача, не поражение — а, наоборот, самая явная и полная победа? Ну посмотри. Кто нам сказал, что победа непременно должна заключаться лишь во внешних, материальных успехах? Разве непременно должно было быть так, чтобы он остался жив, и, к примеру, примкнул к нашему Братству? А вот он вместо этого перешёл в Вечность, и, я думаю, с глубокой и искренней верой! Конечно, в этой, земной жизни он практически не успел ничего совершить. В этом смысле здесь полное поражение. Но кто нам сказал, что наша цель — непременно совершить что-то именно в этой временной жизни?.. Духоносные наставники говорят нам, что наша единственная цель здесь — это подготовка к блаженной вечности!.. Или всё-таки это слишком абстрактно, и на самом деле нельзя так рассуждать?.. — несколько неуверенно закончил Виктор.
Николай молча и задумчиво шёл рядом — видимо, он не был настроен отвечать на такие вопросы.
— Представляешь, он даже не реализовал себя как поэт! — снова воскликнул Виктор, — У него была где-то тетрадка стихов, не знаю где, он в неё всё записывал — и дома, когда ещё там жил, и здесь, все эти два года в Москве. Каюсь, но я так и не взял почитать. А сегодня, ты сам слышал, он сказал, что всё это совсем не важно, и чтобы мы из-за этого не переживали. Так и не знаю, где она теперь — может быть, пропала. Во всяком случае, нам её теперь не видать.
Брат Николай молча вынул из кармана какую-то тетрадь и показал Виктору.
— Как, она у тебя?!.. — воскликнул Виктор, — Вот не ожидал!..
— Я сейчас говорил с его товарищем по комнате, и он мне дал почитать, — объяснил Николай, — Они-то все, поскольку с ним тесно общались, эту тетрадку читали... Конечно, надо будет вернуть...
— Как хорошо! — воскликнул Виктор, — Значит, мы не прервём общения с этими студентами!..
— Конечно!.. — озабоченно воскликнул Николай, — Одна, сравнительно лёгкая задача позади — зато теперь перед нами более сложная: спасать этих несчастных представителей "тайного общества" и их несчастного декана!.. Не беспокойся, эту задачу я беру на себя!
При этих словах брат Николай в темноте едва заметно улыбнулся.
Они тем временем были уже на берегу пруда. Матово блестела под луной его поверхность. Ветер поднимал по воде легкую рябь. Рядом темнели высокие прибрежные деревья. В стороне, среди деревьев они уже различали пробивающийся издалека свет костра — там на поляне, как обычно, собрались братья.
— Может быть, пойдём к ним? — предложил Николай.
— Подожди... я ещё хотел поговорить с тобой... о самом главном, — произнёс Виктор, — По крайней мере, это главное для меня. Как ты сам совершенно правильно сказал, определённое дело закончилось, и потому совершенно естественно встаёт вопрос — что же делать дальше?.. Вот этот вопрос я хотел бы с тобой обсудить.
Они вдвоём всё продолжали прогуливаться по берегу пруда, недалеко от мостков.
— Ты совершенно прав, брат, — ответил Николай, — Ведь, как ты сам сказал, это дело было определённым "этапом" на твоём жизненном пути, с которым ты к тому же много связывал?.. И вот теперь этот этап позади. Но перед тем, как высказать свои соображения, я хотел бы послушать — а что ты сам об этом думаешь?..
— Честно говоря, я в некотором недоумении, — ответил Виктор, — Ведь это дело для меня имело смысл столкновения с реальной жизнью. Всё, что я делал до сих пор на моём новом пути испытания своей веры, имело характер каких-то необязательных бесед и прогулок. И только здесь, в этом общежитии я столкнулся с реальными жизненными проблемами. По идее, теперь я должен был бы искать более глубоких и серьёзных проблем. Но где их найти, я не знаю. Я мог бы, как мы с тобой когда-то говорили, пойти в больницу, где лежат тяжёлые больные — но в этом уже есть что-то специфическое, и к тому же я не уверен, что эти проблемы действительно более серьёзны. Некоторые верующие посещают тюрьмы, где общаются с самыми заматерелыми преступниками — но это требует особого характера и особых умений. Зачем посещать какие-то "особые" места, в которых собраны какие-то "особые" люди — в этом ли цель верующего человека?.. Быть может, это студенческое общежитие, в которое съехались самые обычные молодые люди со всей страны в самый яркий и активный период своей жизни — в каком-то смысле тот "предел", на котором может остановиться обычный верующий человек в своём желании участвовать в жизни большого города?.. Это общежитие, как символ беспорядка и пустоты нашей обычной бездуховной жизни, и Церковь — как воплощение красоты и порядка жизни высшей, духовной?.. Вот и получается, что мне, в сущности, некуда больше идти. Более высоких ступеней в этом направлении, видимо, нет. И потому дальнейший мой путь, дальнейшее испытание своих сил — видимо, снова в Церкви.
— Не думаешь ли ты поехать в какой-нибудь монастырь, стать там монахом?!.. — воскликнул брат Николай, — По некоторым чертам твоего характера, это было бы как раз для тебя!..
— Нет, брат, я не думаю, что это удачный вариант, — подумав, ответил Виктор, — Это значило бы опять же засвидетельствовать свою связь с каким-то особым местом, с каким-то особым кругом людей — а для меня это сейчас совершенно нежелательно. Я уверен, что верующий человек так и должен жить — под этим небом, в этом мире, в окружении самых обычных окружающих его людей. Оказаться в каком-то особом месте, где созданы какие-то особые условия для духовной жизни, и куда в качестве "паломников" на день-два приезжают обычные, непросвещённые люди, чтобы выслушивать твои мудрые и проницательные советы — пусть даже такой человек и достигнет относительных духовных высот, но что в наше время может быть более печальным?.. Нет, брат, я уверен, что должен жить в этом мире, среди обычных людей, и именно в этих условиях служить Христу! Поэтому такой путь — не для меня.
— Может быть, тебе настроиться на то, чтобы со временем стать священником?.. — через некоторое время сказал Николай, — Помогать в храме, получить соответствующее образование... Мне кажется, у тебя есть для этого данные...
Виктор ответил не сразу.
— Знаешь, брат, я думал об этом, — наконец, сказал он, — И скажу тебе честно, у меня душа к этому лежит. Я бы всю свою жизнь хотел посвятить проповеди и распространению веры, я хотел бы взять на себя за это ответственность. Но давай себе скажем честно — это перспектива далёкого будущего. Это не ответ на вопрос о том, что мне делать сейчас. К тому же все духовные наставники говорят о том, что не следует добиваться этого служения. Не следует специально стремиться к нему. Нужно просто жить в Церкви, делать своё дело — а там уж как Бог всё устроит. Я допускаю такую возможность, я готов к этому служению — но это не ответ на вопрос, что мне делать сейчас.
Николай снова задумался. На этот раз молчание длилось дольше обычного. Все его аргументы и вопросы, казалось, были исчерпаны — и все же он хотел еще что-то сказать. Наконец, он вновь повернулся к Виктору, и уже с совсем другим выражением лица и голоса произнёс:
— Ты, конечно, сам решаешь свою судьбу. Я всего лишь советчик, и не знаю даже, насколько ты в этом нуждаешься. Но у меня есть по этому поводу еще одно соображение. Не знаю, готов ли ты его принять — но, по крайней мере, выслушай.
Виктор внутренне собрался. Что-то в этих словах брата было особенное. Виктор чувствовал, что теперь Николай собирается сказать ему что-то действительно важное, что, возможно, решит его судьбу. Они оба еще некоторое время молчали.
— Что ж, говори, — наконец, сказал Виктор.
— Это не решит всех твоих проблем, и вовсе не откроет перед тобой какой-то новый путь, — медленно начал Николай, — Я даже не уверен, что ты воспримешь это как ответ на твой вопрос. Но посмотри. Помнишь, когда ты принимал свое решение — еще два месяца назад, когда мы с тобой вот так же говорили здесь — ты говорил мне о своём отношении к храму. Ты говорил, что в нём что-то перестало тебя удовлетворять — именно с позиции реализации себя, всецелого служения Богу и людям. Именно поэтому ты и захотел на время оставить его, чтобы испытать себя, найти возможность для такого служения. Ты ведь не  говорил тогда, что в храме что-то плохо, или неправильно, но именно то, что ты не можешь найти себя в такой обстановке. И вот теперь ты совершил некоторое усилие, в чём-то себя испытал, какие-то шаги предпринял, проверил себя во встречах с разными людьми и в разных жизненных ситуациях. Ты даже говоришь, что одному человеку в какой-то степени помог на его пути к вере. И вот я теперь думаю — может быть, твоё испытание завершено, может быть, ты уже сделал всё, что собирался?.. Может быть, ты действительно испытал на этом пути все свои возможности?.. И если так, то совершенно естественно, что ты не знаешь, что делать дальше. Дальнейших шагов в этом направлении просто нет. В то же время ты говорил ещё тогда, в конце апреля, что уходишь не навсегда, что вовсе не окончательно покидаешь Братство, и вполне допускал возможность вернуться. Так вот я и думаю... — брат Николай вдруг стал говорить не очень уверенно, как бы осторожно, чтобы не смутить или не обидеть Виктора, — раз ты действительно выполнил на этом пути все, что мог, раз у тебя нет дальнейших планов, и если ты действительно допускал возможность вернуться в Братство, то не пора ли тебе… не настало ли время... не пора ли тебе, наконец, действительно вернуться?..
Виктор с глубоким волнением глядел на духовного брата. У него даже слёзы навернулись на глаза.
— Как хорошо ты меня понимаешь, брат!.. — воскликнул он, — Я ведь тоже думал об этом!.. Я уже давно себе что-то подобное представлял, только... сам до конца не понимал!.. Ты не представляешь себе, как я соскучился по братьям!.. Как я люблю их!.. Вот, я даже свой "одинокий путь" проходил — а нет-нет да и заглядывал к вам на поляну, только бы быть поближе к ним!.. В самом деле, силы свои я испытал. Кое-что доброе сделал, кое-что в жизни повидал. Судя по всему, действительно этот этап  моей жизни подходит к концу. Ничего нового делать я пока не готов. А значит, наверное, действительно сам Бог велел мне вернуться! Лучшего в этой ситуации и быть не может. Я, конечно, должен был от них на время оторваться — но всему нужна мера, и не может же это продолжаться вечно!.. То, что я хотел положиться, в основном, именно на свои силы, может быть, это было и не совсем правильно!.. А раз так, то настало время это исправить, так сказать, «восстановить положение» — т.е. в самом деле мне к ним вернуться!..
— Я не думаю, что стоит воспринимать это как какой-то особенный, новый этап, или как какое-то особенное, новое дело, — продолжал Николай, — Может быть, это в каком-то смысле «остановка», «отдых». Но может ли вся жизнь быть бесконечным движением вперед?.. Иногда, наверное, в ней должны быть и периоды затишья... Быть может, тебе надо сделать перерыв, вздохнуть, оглядеться — а дальше, может быть, и какие-то новые идеи возникнут... А разве не лучшее место для этого — храм?.. Где еще лучше это сделать, как не в этой возвышенной обстановке, располагающей к трезвости и глубокой молитве?.. Я думаю, это сейчас как раз для тебя. Поэтому я тебе это сейчас и предлагаю.
Виктор в глубоком волнении смотрел на него.
— Я согласен с тобой, брат, — сказал он, — Ты мне будто глаза открыл. Я действительно об этом думал. В самом деле, где еще лучше набраться сил и обдумать, что делать дальше, как не в родном храме, среди братьев?..
Николай был заметно рад.
— Так за чем же дело стало?! — воскликнул он, — Раз ты тоже так считаешь — значит, так тому и быть!.. Я думаю, это судьба — или, вернее, сама воля Божья! Твой "одинокий путь" пройден, твое намерение исполнено — значит, пора держать путь назад! Теперь, с новыми силами и опытом, ты сможешь и там принести больше пользы! Да, может быть, и по-новому на все сможешь взглянуть, и что-то новое увидишь? Как знать, может быть, это и есть на самом деле тот  новый этап, который тебе судил Бог?.. А раз так — то за чем же дело стало?..
Виктор никак не мог прийти в себя.
— Да, да, ты прав, — говорил он, — Я чувствую, что действительно лучшего выхода для меня теперь нет. Я непременно вернусь к братьям, и буду там, среди них честно служить Богу! Но если так, то я и к тебе имею одну просьбу, брат. Видишь ли, за эти недели, и особенно за последние дни мы с тобой так близко сдружились! Мы действительно стали друг другу близки — и я, честное слово, не знаю другого человека, которому бы я так доверял. Так вот, моя просьба в том, чтобы теперь, когда я вернусь в храм и окажусь среди братьев, мы бы с тобой сохранили прежние отношения.
Духовный брат был растроган.
— Что ж в этом невозможного?.. Я всегда рад.
— Я очень ценю наши с тобой беседы, — продолжал Виктор, — Мы в них многие важные темы обсуждали, и я очень многое для себя понял. Так вот, я хотел бы и дальше сохранять такое общение. И главное, что я хотел бы понять, главный вопрос, который я хотел бы для себя прояснить — это что же это за чудо, к которому мы все принадлежим, что же это за тайна, к которой мы все приобщены — иными словами, что же такое Церковь?.. Вот для меня вопрос из вопросов! И об этом мы тоже могли бы с тобой поразмышлять!
— Конечно, хотя, честно говоря, это вопрос непростой, — ответил Николай, — Пожалуй, это действительно "задача из задач"! Но что же, мы,

пожалуй, попробуем к нему подступиться, найти к нему хотя бы какой-нибудь подход. До конца-то мы его с тобой вряд ли сможем решить. Что ж, и в этом я тебе рад буду немного помочь!
Беседа братьев уже подходила к концу. Короткая летняя ночь уже близилась к утру, над прудом уже занимался рассвет. Край неба над другим его берегом посветлел. По зеркальной поверхности воды уже плыл прохладный утренний туман. Звезды в высоком тёмном небе постепенно гасли.
Неподалеку от них из лесу доносилось стройное духовное пение — там, как всегда, на поляне около костра собрались братья.
— Ну что же, пойдем к ним? — спросил Николай.
— Да, теперь я без всяких сомнений смогу сделать это, — сказал Виктор, — Теперь ничто мне не препятствует в этом. Ведь я возвращаюсь в храм.
— Это твое твёрдое решение? — спросил Николай.
— Да, это моё твердое решение, — ответил Виктор, — Я возвращаюсь.


КОНЕЦ 3-ЕЙ ЧАСТИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я должен сначала объяснить историю возникновения этого необычного сочинения. Когда-то в юности я тоже, как и многие, был студентом. Время это вовсе не оставило во мне светлых и радужных воспоминаний. Я воспринимал его, скорее, как время потери смысла жизни, как что-то беспорядочное, как какую-то бесконечную гонку в непонятном и неизвестном направлении. Оно не создало никакой разумной, прочной основы для моего дальнейшего существования. После окончания учёбы, по существу, пришлось начинать жизнь заново.
Впоследствии, когда моё студенчество закончилось, я не раз пытался это время описать. Мне всё хотелось понять, почему же так вышло, почему этот период жизни, который, вроде бы должен стать самым ярким и основой всего дальнейшего, на самом деле как бы выпал из моей жизни, и даже отбросил меня назад. Я всё пытался описать обстановку нашего обучения, набросать характеры наших студентов, высказать какие-то общие мысли о науке и нашем образовании. Но у меня долго ничего не получалось. Главной причиной, может быть, было то, что я никак не мог совместить объективное описание нашего студенчества - и субъективное восприятие одинокого, встревоженного молодого человека, который всё это наблюдает, и потому, по понятным причинам, просто не может смотреть на вещи объективно. Меня разрывало между желанием написать серьёзное исследование - и повестью, в которой происходят неумолимые события, крушение молодой жизни и всех её надежд. В результате долгое время это сочинение так и оставалось ненаписанным. Видимо, у этого были объективные причины - тема эта была мне просто "не по плечу".
И вот, наконец, недавно я решил забыть обо всём, что было сделано мной до сих пор, сел и решил написать всё как бы заново. В результате, как мне кажется, как ни странно, что-то получилось. Причина, может быть, в том, что в этот раз я вовсе и не стремился к цельности и совершенству. Я просто записывал мои мысли по мере того, как они приходили. Так, я начал с темы, которая все эти годы больше всего меня волновала. Потом дал, как мне кажется, достаточно объективные описания нашей студенческой обстановки. Потом вспомнил некоторые достаточно интересные приключения, которые произошли со мной и с одним моим товарищем накануне сессии. Высказал более спокойные и объективные мысли, которые приходят мне по поводу нашей студенческой жизни уже теперь, через много лет. И затем, после ещё некоторых воспоминаний, завершил одним сюжетом, который почему-то и всегда, и в прежние годы использовался мной для завершения этой темы. В результате получилось то, что вы теперь видите. Конечно, по-прежнему всё это очень несовершенно. По-прежнему не преодолён разрыв между обективностью и субъективностью, между серьёзным исследованием и некоторой тревожной повестью. И вместе с тем мне почему-то кажется, что получилось гораздо более удачно. Дело, может быть, и в том, что в этот раз мне, как ни странно, удалось в какой-то степени "отрешиться" от этой обстановки, взглянуть на неё как бы "со стороны". Я, в каком-то смысле, перестал быть тем студентом, с которым всё это происходит. В результате и возникла некоторая, может быть, не видная первому взгляду цельность. Я перестал пытаться что-то здесь "изобразить". Я просто записывал здесь свои мысли. Я окончательно оставил попытки превратить всё это в стройную, законченную повесть. В результате получилось то, что получилось. Просто некоторый "памятник" студенческим годам. Просто некоторый взгляд на те, достаточно важные и волнующие годы. По существу, это и есть всё, что я могу в связи с этой темой предложить.
Ещё один, последний момент. Дело в том, что читатель, конечно же, прекрасно понимает, что всё это написал совершенно конкретный человек, который учился в совершенно конкретном месте, на вполне определённом факультете. Любой желающий сможет без труда это разузнать. Вот это долгие годы было для меня источником весьма серьёзных сомнений. Что если, думал я, всё то, что волновало меня в те годы, что казалось столь ненормальным и болезненным, является, на самом деле, особенностью именно этого места, и не имеет особого отношения к студенческой жизни в целом?.. Дело в том, что факультет наш, конечно, один из многих - но всё же достаточно сложный, теоретический.
Конечно, и в этом случае мои воспоминания могли бы иметь некоторую ценность. Но всё-таки тогда возникал бы вопрос: если всё это - особенности какого-то частного, узкого круга людей, то зачем тратить на это столько сил?..
. К счастью (если в данном случае уместно такое выражение), в течение дальнейшей жизни я убедился, что явления, которые я наблюдал во время нашей учёбы, в общем-то, характерны не только для нашего факультета. Есть ещё несколько мест, где тоже изучают абстрактные, теоретические науки, в которых, в общем-то, складывается похожая обстановка. Кроме того, сама атмосфера большого института, куда множество молодых людей съезжаются, чтобы "получать знания", складывается, видимо, во всех местах примерно одинаково. Я, конечно, не имею в виду институты, в которых учат чему-то совсем другому - например, выступать в цирке, или ходить в геологические экспедиции, или исполнять на сцене классическую музыку - но именно такие, в которых молодые люди "грызут науку".
Итак, я несколько успокоился насчёт ценности и значения этих моих записей. Если обстановка в больших учебных заведениях (а особенно "абстрактных", "теоретических") складывается примерно одинаково, то, конечно же, эти мои наблюдения, полученные во время обучения, будут интересны достаточному числу людей. И единственное, что меня по-прежнему смущает - это некоторое их несовершенство. Здесь всё как-то фрагментарно и отрывочно. Здесь нет броских, эффектных сцен, которые, как мне кажется, обеспечивают успех литературного произведения. Здесь высказаны далеко не все мысли, которые имею я по этой теме. Возможно, здесь есть проблемы и со стилем - некоторые сцены написаны достаточно строго, в то время как в других, я боюсь, реальность мешается с фантазией. Тем не менее, уж что получилось, то получилось. Это всё, что имею я сказать по этой теме, и теперь уже ничего не стал бы добавлять. Пусть моё изложение этой темы будет достаточно скромным. Я спокойно буду описывать обстановку нашего факультета, вовсе не претендуя на какую-то "всеобщность". Всякий желающий сможет, при желании, узнать, что же это за факультет, что же за место, что за обстановка, которые явились "отправной точкой" для этих моих впечатлений. А уж то, как именно я всё это описываю, какие именно впечатления и темы в первую очередь выбираю, на чём именно в первую очередь сосредотачиваю внимание читателя - это зависит уже целиком от моего авторского восприятия.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВСТУПЛЕНИЕ. НА ЗАНЯТИЯХ.

Я вновь вспоминаю годы моей институтской учёбы. Вообще, это время проходило по-разному, в нём были и свои беды, и свои радости, и нельзя его теперь рисовать одной только чёрной краской. Но мне вспоминается одна самая странная, тревожная сторона нашей тогдашней студенческой жизни - это наши студенческие самоубийства. Они происходили у нас на факультете с какой-то странной регулярностью. Вот начинался учебный год - и можно было быть уверенным, что в течение его очередные два-три человека, быть может, с разных курсов, с разных отделений нашего факультета закончат жизнь таким образом. Подобные события производили тягостное впечатление на студентов. Рассматривали фотографию погибшего, которую обычно вывешивали на стенде около учебной части, шептались об этом на лестницах и по углам. Кто-то, кто посмелее, пытались выяснить обстоятельства происшествия и последние обстоятельства жизни несчастного - особенно, если он был из общежития. Потом постепенно это событие забывалось - есть какие-то защитные механизмы в человеке, который не позволяют слишком долго фиксировать на таких происшествиях наше сознание. Но, в действительности, это не забывалось никогда, и продолжало присутствовать в атмосфере нашего факультета, как-то подспудно, незаметно влияя на нашу учебную атмосферу.
Я постараюсь объяснить, почему меня это так волнует, и почему это так отложилось в моей памяти - по крайней мере, как я сам это понимаю. Ведь наш институт считается одним из лучших ВУЗов страны - по крайней мере, столицы. В него каждый год из самых отдалённых мест съезжаются поступать самые талантливые, одарённые ребята со всей нашей страны - в полном смысле, лучшие ребята. Съезжаются, чтобы приобрести подлинную опору в жизни, получить профессию, действительно изучить эти серьёзные и непростые науки. То же можно сказать и про наш факультет. Быть может, он далеко не самый практический, в каком-то смысле "элитарный" - и всё же его считают очень фундаментальным и основательным, в каком-то смысле "лицом" всего нашего института. Сюда-то как раз и поступают самые одаренные ребята. И, конечно же, с тем, чтобы годы этой учёбы не прошли зря.
И вот вдруг вместо этого - усталость и нервотрёпка, куча непонятного, физическое и умственное переутомление, страх перед экзаменами!.. Я помню, у меня все первые месяцы, как я поступил на обучение, постоянно болела голова. Только прослушаешь лекцию, в которой ничего не понятно - и надо идти в читалку, сидеть над книгами, а потом ещё вечером дома решать задачи!.. А новый материал всё прибывает. Я потом уже махнул рукой на лекции, особенно когда ничего было непонятно - и попросту уходил с них, чтобы гулять по осеннему городу. Так побродишь немного в каком-нибудь сквере - и вроде спокойней станет. И сам как-то приходишь в себя, и голова яснее... Кругом - ковёр ярких осенних листьев, над головой - ясное осеннее небо... Да, но ведь долго-то так не находишься!.. Лекции-то и зачёты тебя ждать не будут!.. Вот ты сейчас гуляешь - а ведь ещё не известно, как это удастся наверстать! И вот, бывало, так походишь-походишь, а потом поворачиваешь, и стиснув зубы, со слезами на глазах снова идёшь на лекцию. Экзамены-то за тебя никто не будет сдавать!..
Я хочу описать наши лекции. Они проходили в большой аудитории на первом этаже. Бывало, ещё утро - а ты с утра пораньше уже спешишь в институт. Хочется спать, голова ещё не очень ясная. Толкотня в автобусе и в метро действует раздражающе. Но вот ты уже вышел на свежий осенний воздух и в утренних сумерках подходишь к институту. Просторный вестибюль со множеством народа, гардероб - и вот ты уже идёшь на лекцию.
Здесь понемногу собирается народ. За окном ещё сумерки, а здесь под потолком горят яркие лампы. Люди подходят, прибывают, устраиваются в рядах. Но нет спокойствия, оживления, молодой естественности. Я чувствую, что все они такие невыспавшиеся и усталые, как и я. Многие здесь ездят с другого конца Москвы или даже из Подмосковья, другие живут в общежитии. В рядах чувствуется напряжение. Разговоры, конечно, ведутся, но все они не очень естественные - не для того, чтобы поговорить, а для того, чтобы снять это напряжение, рассеять эту усталость и чувство неловкости. Вот две мои знакомые девушки в другом конце аудитории затеяли играть "в ладошки" - но делают это они не потому, что им весело, а для того, чтобы избавиться от этого непряжения и тоски.
Наконец, приходит лектор. Все встают, хлопая сиденьями, потом снова садятся. Он начинает говорить. Я обычно уже через несколько минут совершенно терял нить его рассказа. Не было никакой возможности понять это, во всём этом разобраться! Вместо этого я обычно начинал смотреть в окно. Там уже к этому времени рассветало, виднелось хмурое белое небо. Рядом поднималась серая каменная стена соседнего здания. В промежутке между нашей и соседней стеной реяла какая-то птица. Вот она взмахнула крыльями, поднялась - и исчезла в белом светлеющем небе.
Я оборачивался назад и принимался рассматривать аудиторию. Всюду - склонённые над тетрадками головы. Некоторые, впрочем, уже отчаялись что-то понять, и сидят совершенно без толку, просто так. А другие ещё пытаются в чём-то разобраться, напрягаются, смешно вытягивают шеи, пытаясь разглядеть что-то на доске. А другие зато играют в "морской бой". Эти хоть занимаются чем-то интересным!.. А на самом заднем ряду несколько студентов легли прямо на лавках, за партами - и преспокойно спят!.. Видно, они из общежития, где ночью невозможно выспаться - вот они и, приходят досыпать на лекциях. Лектор косится на них недовольно, и время от времени делает замечания - но что тут сделаешь!..
И над всем этим царит его голос. Он, как какие-то мерные тяжёлые капли, медленно падает в аудиторию. Нет никакой возможности во всём этом разобраться, что-то понять. Этот мерный голос лектора уже давно ничего не сообщает нам, он просто становится каким-то скучным постоянным фоном. Но невозможно не понимать - от того, как ты поймёшь это, как ты сумеешь разобраться в этом, зависят твои ближайшие экзамены,и в конечном счёте - твоё будущее.
После лекции я выходил в коридор. Здесь поодиночке и кучками стояли наши студенты. Мне как-то трудно было к ним подойти. Их разговоры и темы были совершенно не интересны мне. Кроме того, я чувствовал всё ту же неестественность и напряжение в их общении. Они говорили о чём-то не потому, что им было интересно, а потому, что они чувствовали себя неестественно и неловко, и надо же было о чём-то говорить. Все чувствовали то же напряжение и усталость. Всем было всё так же непонятно, и все так же боялись экзаменов. И в такой обстановке невозможно было вступить с людьми в здоровое, естественное общение.
Кроме больших лекций были у нас семинары. Эти занятия тоже не доставляли мне никакой радости. На них мы обычно решали сложные хитроумные задачи. Разобраться в них тоже не было никакой возможности. Однажды на одном из таких семинаров в самом начале года я безуспешно вглядывался в доску, стараясь уследить за линиями значков, которые всё появлялись на ней под рукой преподавателя. Наконец, я совсем отчаялся и перестал писать. К моему удивлению, моя соседка всё продолжала быстро взглядывать на доску и заносить что-то в свою тетрадку. Понаблюдав за ней некоторое время, я, наконец, тихо спросил:
- Как, Вы что-то в этом понимаете?..
Она удивлённо и испуганно посмотрела на меня.
- Нет, совершенно ничего не понимаю!.. Но я всё равно пишу, чтобы ничего не пропустить - может быть, потом удастся разобраться!..
Во всей её позе, и голосе, и выражении лица чувствовалось ощущение странности, непостижимости такой ситуации. А я подивился старательности и усидчивости наших девушек. Возможно, в чём-то им было легче, чем нам. Так я с ней в первый раз познакомился.
Вот так проходила моя учёба в те, первые месяцы. Понятно, что мне не очень-то хотелось сидеть в этом тоскливом сером здании! Иногда посидишь лекцию, семинар - а после уже нет сил сидеть, и тогда уходишь из этого здания, и идёшь бродить по городу, куда глаза глядят. Уже осень, октябрь, сеет мелкий дождь. Деревья стоят почти голые, ворохи осенних листьев на газонах. И вот бродишь, бродишь по дождливому городу - но ничто не проясняется, и всё так же темно впереди и вокруг. И всё так же много непонятного, и впереди экзамены.
А то вдруг выглянет солнце - и как-то вдруг будто яснее, легче станет. И как-то вдруг остановишься, и успокоишься, и смотришь на освещённое солнцем дерево, или стену соседнего дома. И, вроде бы, всё в мире как всегда - и солнце светит, и небо над головой - но только в чувствах и мыслях твоих прочно поселилось что-то новое. Там теперь прочно царят какие-то холод и пустота. И постоишь так, посмотришь на дерево, или на солнце - а потом поворачиваешь, и снова идёшь ТУДА. А что делать - учёбы-то моей никто не отменял!.. И всё равно впереди предстоят экзамены...
Вот так начинался для меня первый год моей учёбы.

В УЧЕБНОЙ ЧАСТИ

Я упомянул о прогулах. Наверное, многие студенты у нас не выдерживали ритма занятий и начинали пропускать. Как ни странно, дисциплина на факультете была поставлена очень строго, и все такие пропуски отмечались. Когда их накапливалось достаточно много, студент получал вызов в учебную часть. Это-то и сообщало особый "драматизм" всем нашим прогулам. Студент мог сидеть дома, или гулять по улице - но он знал, что за всем этим непременно последует "расплата". В какой-то момент дома раздавался звонок, равнодушный голос сообщал, что у него накопилось столько-то часов пропусков, и что он должен прийти в учебную часть на приём к инспектору.
Наша учебная часть находилась на одном из верхних этажей. С утра уже у её дверей формировалась порядочная очередь. Это всё были "прогульщики", люди, которых вызвали сюда, чтобы с ними "разбираться". Понятно, что настроение у вызванных людей было далеко не радужное. В очереди царили неловкость и напряжение. Постепенно очередь двигалась, момент твоей встречи с инспектором приближался. Дверь в учебную часть часто оставляли открытой, и из коридора можно было видеть, что там происходило.
Сотрудники нашего факультета вовсе не относились к студентам как к какой-либо ценности; они вовсе не уважали в студенте личность; их не интересовало, здоров ли учащийся, всё ли он успевает, увлечен ли он учёбой; вместо этого в сознании наших сотрудников прочное место заняли такие понятия, как "программа", "курс", "лекция", "количество часов". Главное было - изложить определённый объём знаний в определённом цикле лекций, и чтобы учащиеся его "прослушали". В этом и виделась вся задача образования. Молодые люди при этом воспринимались не столько как люди, сколько как "объекты". В них нужно было всё это "вложить". При этом никого не интересовало, есть ли в них "место" для этих знаний, готовы ли они это "воспринять" - такие "тонкости" нашим преподавателям и администрации, видимо, казались не слишком важными.
Сложнейшие знания одной из глубочайших областей наук на нашем факультете были "упакованы" в лекционные курсы - и в таком упакованном виде "обрушивались" на наши головы. Никого не интересовало, что происходит с нами, живы ли мы под этим "камнепадом". Количество знаний с течением времени прибывало, вставал вопрос о "более плотной упаковке". Новые знания втискивали всё в те же 5 лет. Не было ясных понятий о том, что полезно молодым людям, усваивают ли они этот "продукт". И единственной опорой оставались всё те же "программы", "курсы лекций", "количества часов", которые позволяли организаторам факультета обрести некоторую почву под ногами, и быть уверенными, даже вовсе не интересуясь действительной реальностью, что они все вместе заняты очень важным и полезным делом.
Здесь для справедливости нужно сказать, что сама по себе эта идея "лекционных курсов" и "часов", может быть, очень даже и не плохая. Представьте себе увлечённых наукой людей, обучающих молодёжь, заботящихся о связи старших с младшими, о приобретении практических умений, о связи обучения с жизнью. Как хорошо было бы учиться в таком учебном заведении! И, конечно же, там, где люди действительно обучаются, где каждый день и час действительно посвящены этому, можно было бы условно сказать, что они научились тем больше и тем лучше, чем больше посвятили этому времени, чем больше "часов" провели вместе!
Но у нас была совершенно другая ситуация. Не было даже и намёка на увлечённость, на яркость и интересность занятий, на их связь с жизнью. Всё уже давно приняло формальный характер - просто работала когда-то кем-то созданная и запущенная "учебная машина". И вот в этих-то условиях, казалось бы, и нужно было проявить особое внимание к человеку - как себя чувствует студент, всё ли он успевает; позаботиться о том, чтобы преодолеть общую атмосферу отчуждения и равнодушия на факультете, о том, чтобы учащийся лучше чувствовал связь своего обучения со своей дальнейшей жизнью; но нет! Запущенная и налаженная когда-то "машина" уже окончательно подчинила себе людей! И наши взрослые, уверенные преподаватели, вместо того, чтобы налаживать нормальную обстановку на факультете и устраивать нормальную жизнь для студентов, прятались всё за те же идеи - за создание всё новых лекционных курсов, за высчитывание "количества часов", и за представление о студенте, как об "объекте", который нужно "наполнить" определёнными знаниями, совершенно не интересуясь, как они им усваиваются. Так с самого начала в организацию учебного дела на нашем факультете был заложен некий "сбой". Сосредоточили внимание не на сути, а на форме, на "внешних критериях" - так что человек оказался уже вроде и не человеком, а лишь некоторым "объектом", или "средством".
Именно на этом и было основано отношение к человеку в нашей учебной части. Здесь никого не интересовало, здоров он или болен, интересно ли ему заниматься, понятен ли ему материал. Единственным критерием было количество часов, которые он отсидел на занятиях. Если это количество сильно отклонялось от определённой цифры - его вызывали "на ковёр" и с ним "разбирались".
Я сидел перед учебной частью и ждал своей очереди. В голове у меня всё время крутилось, что я буду говорить нашей инспектрисе. Чтобы не скучать, я поднялся и встал напротив двери, через которую можно было видеть, что происходит в учебной части. Там как раз наша инспектриса встала и куда-то ушла, а вместо неё на её место сел принимать студентов наш начальник курса. Обстановка сразу изменилась. Этот наш начальник курса был замечательный человек, и студенты его любили. Он не придавал такого значения формальностям, и всегда рад был увидеть в студенте человека. К нему шли обычно с самыми важными вопросами, и всегда могли надеяться, что будут внимательно выслушаны. Наличие такого человека было для студентов опорой и само по себе просветляло окружающую обстановку. Но как жалко, что он был один! Он, конечно, мог нас поддержать и самим своим существованием составлял в нашей жизни некоторую "отдушину" - но не мог изменить всю эту "систему" и решить всех наших ежедневных студенческих проблем.
Однако, сейчас он дежурил в учебной части. К нему подошёл и подсел какой-то студент. Кажется, я немного знал этого студента - по крайней мере, видел его на занятиях. Он всегда вёл себя как-то особенно свободно, на лекциях появлялся ненадолго, как бы только чтобы взглянуть - "А ну, что это у вас тут делается?.." Потому, может быть, он почти всегда ходил по факультету в пальто и в шапке. Кажется, он пришёл к нам после армии, имел уже некоторый жизненный опыт. Может быть, именно, поэтому, имея некоторый жизненный кругозор, он и старался "не поддаваться" нашей учебной обстановке, смотрел на неё как бы "со стороны". Но всё равно он оставался студентом, и, пропустив некоторое число занятий, оказался вызван в учебную часть. Теперь он сидел перед нашим начальником курса, и что-то робко и унижено ему объяснял. Он, как всегда, был в пальто, и только нервно мял на коленях в руке шапку. Лицо у него от волнения было красное.
- Я это всё случайно пропустил! - говорил он, - Я обязательно наверстаю! Я ведь уже в другом институте учился, мне этот материал знаком! (Ах, так вот в чём было дело - он пришёл к нам после другого института!) Вот увидите, я все экзамены сдам!
Начальник внимательно слушал его.
- Но вам всё-таки лучше посещать занятия, чтобы лучше знать требования преподавателей, - наконец, сказал он.
- Хорошо, я буду, буду посещать!.. - оживлённо воскликнул студент, - Только знаете... (неожиданно разоткровенничался он) мне иногда кажется, что преподаватели подходят к нашему предмету несколько формально. Я ведь очень увлечён этими вопросами, я очень люблю науку... Мне кажется (продолжал он), что наука - это как поэзия, или музыка, и её действительно надо любить. Я бы вот этого хотел, мне вот этого здесь не хватает...
Я с удивлением слушал его. Совсем непривычно мне было слышать такие разговоры на нашем факультете! Среди тоскливо-свинцовых будней нашей учёбы и наших лекций этот студент казался каким-то беспомощным и наивным, каким-то мечтателем!
Однако, начальник курса слушал его с интересом.
- Если Вы так тонко чувствуете науку, - сказал он с улыбкой, - то тем более нужно Вам быть прилежным в занятиях.
Наивный студент благодарно закивал.
- Хорошо, - продолжал начальник, - я Вам закрою эти пропуски, будем считать, что Вы нормально занимались, не нужно доставать никакой справки. Но только Вы теперь внимательней относитесь к учёбе и старательней готовьтесь к экзаменам.
Бедный студент, кажется, готов был его расцеловать. Он вскочил и, кажется, уже собирался бежать вон из учебной части. Но тут вдруг будто что-то вспомнил, задумался и вновь присел к инспекторскому столу.
- А Вы знаете, я ведь и стихи пишу... - как-то особенно, доверительно глядя на начальника, сказал он.
Я так было и хотел крикнуть ему: "Не надо бы тебе сейчас об этом!.. Не то это время и не то место, чтобы людям душу раскрывать!.. Ни этому начальнику, и никому - особенно теперь, когда ты здесь оправдываешь свои прогулы, и тебя чуть не выгнали из института!.."
Но начальник неожиданно благосклонно сказал:
- Стихи?.. Вот как... Это интересно...
Бедный студент теперь готов был ему во всём довериться.
- Да, Вы знаете, я ведь с детства пишу... Я и публиковался когда-то - там, у себя... И теперь здесь, в общежитии - я сижу иногда у себя в комнате, когда никого нет - и сочиняю...
Начальник внимательно смотрел на него.
- Так, так... Это интересно...А Вы не могли бы дать мне почитать?..
Несчастный студент был на седьмом небе от счастья.
- Конечно, смогу!.. Вот наверстаю немного пропущенное - и Вам обязательно принесу!..
- Ну хорошо, хорошо... - улыбнулся начальник, - Успехов Вам, и больше не пропускайте занятия...
Молодой человек пулей радостно вылетел из учебной части.
Вот что значит, что в учебной части у нас работал один порядочный человек! Кстати, об этом студенте, и о его увлечении стихами. Я после узнал, что у нас на факультете, кажется, куча народу сочиняла стихи! Особенно это касалось ребят из общежития, которые специально приезжали в столицу, чтобы покорить её своими талантами - но, к сожалению, обстановка на нашем факультете была не подходящей для развития этих талантов. Они старались по-всякому, чтобы привлечь к себе внимание - но в результате часто получалось так, что они просто не сдавали сессию. То же касалось и всяких других способностей - в музыке, театре, или любых других. Трудно было сочетать учёбу и развитие этих способностей. Остаётся гадать, почему же люди, поступавшие на наш факультет, часто бывали так творчески одарены, что старались развивать свой талант параллельно с обучением,а иногда даже ставить его на первое место, отводя в этом случае обучению рольнекоторого "прикрытия". Из этого часто ничего не получалось, и для меня загадка, почему это так происходило.
Что же касается этого студента, то ему так и не удалось прижиться на нашем факультете. Может быть, он и действительно был одарён, может быть, он и действительно как-то особенно чувствовал науку, музыку и поэзию - но он не смог найти общий язык с нашими преподавателями и удовлетворить их требованиям. Как-то у него на всё были слишком свои, особенные взгляды. В конце концов, на следующий год, он не смог сдать сессию, и вынужден был оставить обучение.
Я уже сказал, как важен был для студентов наш начальник курса, еоторый иногда дежурил в учебной части. Но всё дело в том, что обычно-то там дежурила совсем другая женщина! Звали её Крысой. То есть у неё, конечно, были свои имя, отчество и фамилия, но студенты за глаза "окрестили" её так. Главной её особенностью было полное равнодушие к студентам. Он будто задалась целью относиться к своим обязанностям чисто формально, и старательно высчитывала наши пропуски, наши несданные зачёты и контрольные, но при этом совершенно не интересоваться обстоятельствами жизни студентов. Главным её чувством при общении со студентами было раздражение. Она будто только и думала, что главная задача учащихся молодых людей - пропустить как можно больше занятий, скрыться от учебной части, и при этом ещё и выгораживать друг друга, а её задача - разоблачать их и "выводить на чистую воду". рядом с ней людям и действительно начинало это казаться. Никто не хотел иметь с ней дело. И хотя я понимаю, что это был лишь её личный характер, и ей не исчерпывалась вся обстановка на нашем факультете, но хочу здесь сказать - как много значит конкретный человек, который общается со студентами в эту трудную пору их жизни, как сильно он может повлиять на общую учебную атмосферу и на их самочувствие! Вновь повторю и про нашего начальника - хотя его фигура, сама его личность и действовали на студентов очень благотворно, но он был один, и не мог изменить ни всей этой системы, ни решить всех наших проблем.
Я пропустил перед собо ещё одного или двух студентов, и, наконец, сам пошёл на приём к начальнику. Признаться, теперь, когда он заместил собой Крысу, у меня появилась некоторая надежда.
Он спросил мою фамилию, потом заглянул в журнал, потом потом внимательн и приветливо посмотрел на меня.
- У Вас тоже пропуски. Что будем делать? Вы, наверное, тоже стихи сочиняете?..
- Н-нет, я б-болел...
- Болели? А справка у Вас есть?
- Я п-принесу!..
- А где же она сейчас?
- Мне нужно ещё раз сходить ко врачу и её закрыть.
Он с некоторым сомнением взглянул на меня, но не показал виду.
- Ну что ж, закрывайте и приносите.
Я как-то боком и неуверенно вышел из учебной части. Мне было страшно стыдно перед нашим добрым начальником! Я сказал ему неправду - во время моих прогулов я ни к каким врачам вовсе не обращался! Не было у меня никакой справки!

В ПОЛИКЛИНИКЕ

Этот последний эпизод позволяет мне поднять тему здоровья наших студентов. Дело в том, что не только для того надо было доставать медицинскую справку, чтобы оправдать свои прогулы. Многие студенты у нас по-настоящему болели. Присходило всё это примерно так. Осенью человек поступает на обучение. Поначалу всё вроде идёт довольно гладко. Но постепенно , под влиянием недосыпания, напряжённых занятий, длинных лекций и непонятного материала он начинает всё более уставать, пока, наконец, не приходит в состояние постоянного утомления. У нас многие студенты находились в этом состоянии. Оно постепенно становится привычным, и человек уже перестаёт его замечать. У меня, например, на первом курсе от утомления постоянно болели плечи и спина, и я считал это нормальным. Так постепенно человек теряет здоровье. Он поначалу этого не замечает. Он пробует по-прежнему заниматься, всё успевать - но у него это уже не получается. Со временем он начинает обращаться к врачам. Студенты-москвили делали это в своих поликлиниках по месту жительства - но была у нас и ещё одна поликлиника, прямо в институте, для наших студентов. Она находилась на отдельной территории, в отдельном небольшом корпусе. Сюда сходились захворавшие студенты со всего института. Особенно было много ребят из общежития - они по случаю каких-то непорядков со здоровьем должны были идти именно сюда.
Здесь наших студентов принимали специалисты, которые действительно могли на какое-то время дать освобождение от занятий. задача их, видимо, была не проста. Нужно было отделить действительно больных студентов от тех, которые только лишь хотели получить оправдание своим прогулам, поток которых никогда не ослабевал в нашей поликлинике. Впрочем, довольно трудно было отделить одних от других. Те студенты, которые болели, и действительно часто пропускали и нуждались в оправдании для учебной части. А те, которые пропускали, и действительно часто испытывали недомогание. Так что эти две стороны жизни - болезни студентов и нарушения учебной дисциплины - у нас шли "рука об руку".
Была одна особенность в этих обращениях наших студентов к врачам, которая придавала всей этой стороне нашей жизни поистине зловещий характер. Я уже сказал, что большинство этих обращений было связано с усталостью, переутомлением от занятий. Но ведь такие болезни не лечит ЛОР, или, к примеру, терапевт. Существуют определённая область медицины и особые специалисты для лечения таких заболеваний.
И вот, студент, переутомившийся от занятий, или от беспорядочной жизни в общежитии, начинал чувствовать недомогание. Он обращался к врачам - но те никак не могли ему помочь. Ведь у него болели не горло, не живот - причина была глубже, во всём состоянии организма. И вот, наконец, его направляли к особым врачам. Визитк такого рода врачам никому не доставлял радости - ведь одно дело знать, что у тебя болит горло, или живот - и совсем длугое дело понимать, что у тебя больны психика, или душа!
Столкновение с этой областью медицины привносило в жизнь студента какое-то состояние безысходности. Он начинал чувствовать, что с ним что-то не в порядке, что он не такой, как все. Какой-нибудь диагноз из этой области звучал, как приговор. И главное - вовсе непонятно было, можно ли это исправить. Жизнь души - такая сложная область, в ней всё так тонко, неопределённо!.. Вот сломалось что-то в человеке - как знать, может, он теперь всегда будет такой!.. Как-то незаметно пропала способность заниматься, воспринимать материал... Развилась какая-то хроническая усталость... Человек вроде и живёт - но жизнь будто проходит мимо... вот, человек постепенно к этому привыкает. Это становится его постоянным, как бы "хроническим" состоянием. И может быть, он когда-то и был другим - в детстве, в школе, в родном городе - но это всё было как бы в другой жизни, и это уже невозможно вспомнить, а теперь, во время институтской учёбы он уже многие месяцы такой, и это теперь и есть его настоящая жизнь. Это стало реальностью - и его болезнь, и его визиты ко врачу, и тяжёлый диагноз...
Встречаться с этой областью медицины наши студенты очень не любили. В очереди у кабинета, где принимал этот специалист, стояла какая-то тяжёлая атмосфера. Но делать было нечего - если все остальные врачи от тебя отказались, то нужно было идти именно сюда. Я, честное слово, не знаю, действительно ли людей здесь каким-то образом лечили. Но справку с освобождением от занятий здесь точно могли дать. Могли даже отправить студента в академический отпуск. Для этого ему, однако, как говорили, нужно было "полежать".
Об этом отделении известной больницы, куда клали наших студентов, у нас на факультете ходили самые разные истории. И не удивительно - пожалуй это было самое интересное и необычное, что вообще могло произойти со студентом. туда отправляли как раз из нашей поликлиники, студентов, которые слишком переутомились, или совсем уже не справлялись с учёбой. Я тоже не знаю, лечили ли там, и какое это могло быть лечение. Но, по крайней мере, формальным основанием для освобождения от занятий это могло быть. Некоторые студенты у нас прошли эту процедуру, я их потом видел. Ничего, остались живы, только были, как правило, какие-то нелюдимые и молчаливые. После этого, как правило, отдыхали полгода или год, и потом снова поступали на младший курс. Но такое "приключение" во время учёбы оставляло травму в душе человека надолго. В самом деле, человек приезжает в Москву, поступает в престижный вуз; он надеется здесь получить образование, обрести своё место в жизни; и вот вдруг, вместо этого, он теряет способность заниматься, начинает ходить по врачам - и в довершение всего ещё попадает в весьма специфическую больницу! Разумеется, для молодого человека это был стресс, серьёзная "жизненная остановка"! Думаю, особенно это чувствовали иногородние, чей приезд в Москву был связан с их надеждами на "новую жизнь". Наверное, они могли воспринимать это как знак своей несостоятельности, как некий жизненный крах. Отношение к ним со стороны товарищей тоже было особенное - с одной стороны сочувственное, а с другой - ведь сам-то туда никто не хотел попадать!..
Впрочем, может быть, были и такие случаи, когда студент сам просил себя положить в эту больницу. Например, приближается сессия, он чувствует, что в этот раз он ничего не сдаст - и тогда он бросается к этому врачу с криком "Помогите!" Врач, который, возможно, чувствует своё призвание в том, чтобы помогать студентам, не видя никакого иного выхода, предлагает ему лечь в эту больницу. Так студент оказывается в психиатрическом отделении и проходит там "огонь, воду и медные труб", но зато дело сделано - он спасён от сессии и от неприятной учёбы. Вообще, молодые люди были у нас на эти дела очень изобретательны. Даже такое суровое средство использовали для того, чтобы обойти наши "учебные законы". Впрочем, повторяю, что такое "приключение" было для молодых людей сильнейшим жизненным стресс