- Память плохая стала, Иван Филиппович, знаете ли.
- Что вы говорите!
- Да-с, милостивый государь, память как есть ни к черту.
- Как же это проявляется? – спросил Иван Филиппович, и попытался заглянуть старому другу,  военному человеку в глаза.
Совсем седой, но вполне крепкий с виду мужчина, отставной полковник, Николай Васильевич, поискал взглядом что-то на столе, затем его кустистые белые брови поднялись, а тонкие губы образовали букву «О».
- Вот же она, - радостно воскликнул полковник и, раскуривая трубку, начал свой сказ:
- Тут, давеча, с супругой имел разговор крайне серьезный и продолжительный. Предметом диалога была покупка землицы, той, что продает мельник с Береславки. Помните, знаете такого?
Иван Филиппович поднял руки, точно держал перед собой пуховую подушку:
- Как же, как же, и помню, и знаю. Мужик не плохой, но прижимистый.
- Да-с, милостивый государь, прижимистее не сыскать, - отвечал Николай Васильевич, глубоко затягиваясь ядовитыми дымами. – Оттого и пилила меня благоверная цельных два часа с четвертью.
- Как точно!
- Точнее не бывает. Привычка. Всё по часам. Тем паче, что я сидел в самый раз супротив наших фамильных.
Иван Филиппович вставил словцо: «Где вместо гири мешок с песком?»
- Они самые… Ну так часы эти достались моей прабабке в наследство, - продолжал Николай Васильевич, глядя сквозь сизый дым куда-то далеко в прошлое….
«Вот уж действительно, память ни к черту…» - подумал Иван Филиппович и продолжил слушать историю фамильных часов, временами подливая старому полковнику и закадычному своему другу чаю.

Николай Васильевич неспешно прогуливался по саду, утопая в мыслях и зелени его окружавших. Кусты смородины, тяжёлые от сочных ягод, яблони, стройными рядами уходили от дома вдаль, к горизонту; тут же небольшая бахча с арбузами и дынями, которые были неизменным лакомством отставного полковника.

Издали всё нарастал нещадный треск. Из облака пыли показалась почтовая коляска; одно из колёс мерзко свистело с самого сотворения данного транспорта. Свист, треск и гудение порядком потрепали нервную систему кучера, который в эту минуту трясся на облучке, судорожно дергая седую бороду.

В коляске сидели два пассажира, в пыли дальних дорог. Один из них молодой офицер, недавно приставленный к почте. На коленях он держал сумку с корреспонденцией. Рядом с ним сидел Иван Филиппович, и, завидев своего друга Николая Васильевича еще издали, радостно махал рукой.

Лицо старого полковника прояснилось:
— Что-то вы, Иван Филиппович, припозднились, голубчик. — Отставной полковник шёл через двор, чтобы открыть калитку. Гость пожимал плечами и широко улыбался: он был рад встрече, но как будто чего-то стеснялся и безмолвно извинялся. В руках он держал две больших сумки, в которых позвякивала стеклянная тара.
— Николай Васильевич, уж извиняйте, обещался на прошлой неделе, да никак не получалось: лошадь продавали. Сын тот еще торгаш, или как сегодня изъясняются, предприниматель. Язык сломаешь.
— Ну и как, продали? – спросил Николай Васильевич, принимая сумки от старого товарища и провожая гостя в дом. Вопрос был задан для поддержания разговора, ибо и так было ясно, что тягловая сила продана, а тяжелый на подъем Иван Филиппович ни за что бы не стал добираться на перекладных, даже до старого друга.

Разговор тем временем продолжался. Иван Филиппович шел чуть впереди своего друга и рассказывал ему о всех трудностях продажи лошадей в современном обществе.
- Я говорю, сын торгаш еще тот: купи дороже, продай – дешевле. Вот его девиз. Не пойму, что такое, вроде зубы здоровые и спина прямая…
- У кого, у вас или у сына? – спросил Николай Васильевич и засмеялся.
- Что? Да ну тебя к лешему, – отмахнулся гость. У лошади, вестимо.
Не прошло и получаса, как закадычные друзья пили чай в гостиной, который уже разлила Агафья, молодая суетливая дворовая девка. Она наскоро нарезала дыню и легко и незаметно скрылась в коридорах.
— Хороша, чертовка! – сказал Иван Филиппович, провожая Агафью взглядом и прихлебывая чай из фигурной чашки китайского фарфора. Он взглянул на ободок чашки, который был чем-то измазан. «Должно быть, Агафья второпях помыла посуду», — подумал Иван Филиппович, но говорить об этом хозяину дома не стал, иначе девке бы пришлось не сладко. Старый полковник был строг в хозяйстве.

Тут взгляд гостя остановился на часах которые мирно шагали, отмеряя безвозвратное время.
— А что это, Васильевич, где же мешочек с песком?

Старый полковник посмотрел с ностальгическим удовольствием на часы, потом взглянул на своего друга:
— Сын привёз из командировки сказал хозяин дома.

Филиппович сделал большой глоток, поставил чашку на блюдце и, малость подумав, спросил:
— В каком он звании ходит теперь?

Хозяин с отцовской гордостью произнес:
— Капитан! Сотней командует. Тоже давненько не навещал стариков, шельмец.

Только сказал отец молодого военного, как за окнами послышался всё нарастающий гул, похожий на камнепад или биение камней в горном ручье.

Николай Васильевич резвее резвого метнулся к окну.
— Батюшки, – воскликнул старый полковник, – никак Арсений едут!
Иван Филиппович с дружескою любовью наблюдал за суетливым другом, а сам по себе подсобрался и приободрился. Ему было чрезвычайно интересно посмотреть на то, как изменился Арсений, неся службу на Кавказе. Какие изменения произошли с ним за те пять лет, что они не виделись, перемены не столько внешние, сколько внутренние, ведь Ивану Филипповичу как врачу психиатру были всегда интересны движения души человеческой.

Арсений высокий авантажный человек, пожалуй, слишком молодой, для капитана, но за свои армейские заслуги был удостоен такового звания.

Молодой офицер вошёл в дом бодрой походкой, хотя лицо его подрагивало, как будто он претерпевал боль. Сразу подошёл к отцу, обнял его и расцеловал:
— Папа, как я рад вас видеть, — произнёс Арсений, затем повернулся к Иван Филипповичу, коротко кивнул и, встав по струнке, шуточно козырнул. – Моё почтение Иван Филипыч.

Сославшись на усталость и нелёгкую дорогу, Арсений удалился в свои комнаты на втором этаже.

Как только Арсений поднялся к себе, вслед за ним тут же скользнула Агафья. Видимо для того, чтобы узнать не нужно ли что молодому хозяину.

Иван Филипыч опытным взглядом врача сиюминутно определил, что молодого человека беспокоят боли в ногах, так как Арсений малость прихрамывал и покусывал губы, морщась от боли...

Двое друзей вернулись к столу и продолжили разговор. Старый полковник понимал, что сейчас сына лучше не трогать и не терзать расспросами, поэтому все свое внимание он сосредоточил на госте.
— Ну-с, милостивый государь, рассказывай, какова причина твоего появления в моем доме? – задал вопрос Николай Васильевич. А задал он его не спроста, потому как знал, что старого эскулапа клешнями из дому не вытянешь.

Иван Филиппович долго смотрел на часы, на новенькие блестящие гирьки, глубоко вздохнул и молвил:
– Нет у нас в селении ни одного доброго врача. Молодежь уезжает, кругом одна старость…
– Ну-ну, ближе к делу… - поторопил старый полковник, подаваясь вперед.
– Хочу кабинет открыть, возобновить лечебную практику, так сказать, – набравшись смелости сказал Иван Филиппович, выдохнул и залпом выпил остывший чай.

Николай Васильевич задумался.
– Я дам сколько пожелаешь, только вот, - хозяин дома умолк и стал неспешно доливать кипяток из самовара. Гость заерзал на стуле, как абитуриент на экзамене. – Только вот моя благоверная та еще сквалыга, жадина страшенная. Сами, небось, знаете.

Иван Филиппович тяжко вздохнул и начал рассматривать свой галстук. Не только он это знал. Тамара Никитична была известна на сто верст вокруг. Землю у мельника выторговала за гроши. Бедняга и не понял, как продал родительское наследство за бесценок. А как осознание пришло – так и запил. Пил много, страшно, некрасиво. Пугал девок и веселил старух, бегая по деревне в одних подштанниках и грозясь сжечь дом полковницы ко всем чертям.

Не успела Тамара Никитична зайти в дом как тотчас по определенным признакам поняла, что приехал любимый сын и воскликнула: «Арсений приехал! Вот счастье-то какое!» - всплеснула руками необъятных размеров женщина.

Затем секунду помедлив и о чём-то подумав, она закричала: Агафья, анафема душа*, ты где пакость такая. И Тамара Никитична устремилась на второй этаж. Не прошло и пары минут как сверху донеслись крики и вопли, а следом показалась сама хозяйка дома, волочащая за волосы полураздетую дворовую девку, которая плакала навзрыд, размахивая руками и пытаясь освободиться от медвежьего хвата.
— Пустите, пустите! - кричала Агафья. Она пыталась прикрыть оголившуюся грудь, готовая провалиться сквозь землю от стыда.

Вышвыривая девку на улицу, Тамара Никитична посмотрела в сторону гостя и словно не было никакой сцены с криками и воплями сказала:
— Здравствуйте Иван, - и в глазах её мелькнули проблески прошлой жизни.

Она поинтересовалась, что привело к ним старого друга, отчаянного домоседа, а последнее время и вовсе затворника.

— Я, конечно же, дам вам денег, Иван Филиппович, - запросто ответила жена старого полковника и глубоко вздохнула. Плечи Тамары Никитичны медленно поднялись и опустились. Нет, не от врожденной скаредности, не от низкого чувства, а совсем от другого. Как бы она хотела, чтобы Иван Филиппович бывал у них чаще. Он, конечно, закадычный друг ее супруга, с которым тот плечом к плечу стоял три года на Кавказе. Они тогда были молоды и красивы. Каждый по-своему. Но жизнь распорядилась так, а не иначе.

Старый полковник с женой пошли проводить Ивана Филипповича, снарядив такой же необъятной дыней, как сама хозяйка дома. Они прикрыли за собою калитку и направились вниз по улице Покровской, что вела к почте. Наверняка, гость еще успеет вернуться домой на той же коляске. И вновь ему слушать скрип колеса и бухтение кучера. Но теперь уже с легким сердцем и тяжелой дыней. Кажется, он все-таки откроет свой врачебный кабинет.

Если бы сейчас Арсений не сжимал в объятиях заплаканную Агафью, а подошел к окну, он непременно заметил серый силуэт, который прятался за изгородью: пьяный мельник окончательно спятил. С бешеным блеском в глазах следил он за домом, за обиталищем той, кто безжалостно обобрала его, обманула. В нем зрело чувство мести. Он кусал губы, бубнил что-то про огонь и кару божью.
-------------
* анафема душа – выражение, по всей видимости, образовано от слова «Анафема» — изгнание, отлучение от церковного общения.

Солнце поднималось над городом N и обещало принести хорошую погоду. Так же, неспеша и потихоньку, поднималось настроение земского врача Ивана Филипповича Акимова. Он проснулся, по обыкновению, в пять часов утра и, незатейливо позавтракав, принял двух пациентов. Но по-настоящему он стал бодр и весел, когда издали завидел коляску, в которой ехал его старый друг, отставной полковник, Николай Васильевич Серов.
  - О, Николай Васильевич, как я рад видеть вас в кругу семейства, - сказал Иван Филиппович, выходя на встречу гостям из врачебного кабинета, который он открыл на деньги Тамары Никитичны.
Кабинет земского врача притулился к дому, в котором и жил Иван Филиппович, в прошлом врач психиатр, а теперь и терапевт, и педиатр, а иногда и ветеринар. Человек с большим сердцем, доброй душой и веселым нравом, который он не растерял за свои пятьдесят девять лет.
А вот и друг Ивана Филипповича. Полковник приехал по первому зову, в обязательном порядке взяв с собою жену, а та в свою очередь и шага не могла ступить без преданной и крайне выносливой девки Агафьи. Повод для встречи и вправду был грандиозный: в городе впервые показывали кинокартину.
- Ну уж, не впервые, - поправил Иван Филиппович. - Премьера состоялась в мае сего года, но мы, надо сказать, одни из первых увидим это чудо прогресса. - Иван Филиппович внимательно посмотрел на семейство взглядом опытного врача, к которому примешивались оттенки дружеской привязанности, и добавил: - А где же Арсений?
- Ах, этот сорванец опять воюет, - махнула платком Тамара Никитична и вздохнула.
Одна тысяча восемьсот девяносто шестой год выдался для России богатым на события, главное из которых коронация в Успенском соборе Кремля Николая II и императрицы Александры Федоровны. И такому грандиозному событию и увеселительные мероприятия долженствовали соответствовать. Хорошо ли, плохо ли живется, а народ во все времена желает развлекаться и веселиться, потому как это хоть как-то скрашивает однообразие дней.
Испив по три кружки чаю с баранками, Иван Филиппович с гостями отправились в кинотеатр, слово доселе неслыханное.
Кинотеатр был наспех переоборудован из Народного дома, что был прообразом Домов культуры. Вокруг кинотеатра росла сирень и черёмуха, в тени которых любила отдыхать молодёжь. Вообще молодёжь тянется ко всему новому, идёт в ногу с прогрессом, ей всё дюже интересно.
Коляска с героями нашего рассказа подкатила к самому крыльцу. Иван Филиппович выскочил еще на ходу, помогая выбираться остальным пассажирам.
- А что там будет? – спросил Николай Васильевич, разглядывая кинотеатр и первых зрителей, одетых по моде тех лет.
Иван Филиппович проследил за взглядом друга и, улыбнувшись в бороду, ответил:
- Коронацию Николая, нашего царя-батюшки. Целых восемь минут будем глядеть.
- Однако… - только и ответил старый полковник.
- Да тебе всё не ладно, - включилась в разговор Тамара Никитична. – Только бы нос воротить. Фильму-то еще не видел, а уже обхаял.
Агафья смотрела на кинотеатр и крестилась. Внутрь она так и не вошла, как ни уговаривали.
Четверть часа спустя…
Николай Васильевич вышел и, щурясь от яркого солнца, заключил:
- Лица серые, мундиры серые. И самоё настроение серое… Точно этих людей нет уже, а ходят они в потустороннем мире. Словом, ерунда ваше кино, игрушка. Побалуются – и забросят.
Поехали-ка, Иван Филиппович, лучше кабинетом своим похвастаешься.

Выдались свободные два часа, поехал навестить маму. Погода стояла мерзопакостная: холодный дождик сыпал на залитые растаявшим снегом улицы. Прохожие скакали через эти грязные моря, что быстроногие сайгаки.
Навстречу шли два школьника, - нетрудно было догадаться по тяжелым рюкзакам, отягощающим их неокрепшие плечи, а видом ребята были беспечны и веселы.
— Я вас где-то видел, - говорит смуглый мальчуган.
Мне было непривычно и немного лестно это слышать:
— Наверное, в Ютубе, сказки мои слушали.
— А вы там сказки снимаете?
— Читаю.
Пока тёмненький думал, какой бы мне вопрос задать, чтобы не отпускать меня из диалога, его друг, рыжеволосый паренек с зубами, как у кролика, смотрел на меня зачарованным взглядом.
— Это вэйп у вас, - спросил все тот же общительный мальчуган.
В ответ последовал мой кивок.
— А можно посмотреть?
Я покрутил в руке «электронку».
Школьник хотел подержать её в руках. Детям все надо исследовать. Но я был против.
— Да мы никуда не убежим. Это вот брат мой, - кивает болтун на рыжего, - он мне сразу всё седло распинает.
— Не доверяйте дядькам на улице, - наставлял я, а он своё:
– Сколько стоит? Угу, дешевый, а мой две тысячи. Вот, - и достает из кармана куртки «одноразку».
Я видел школоту, что курит за школой, но вот так, лично пообщаться возможности не представлялось. Нутро мое противилось, хотя понимал, что времена и нравы меняются. А черноволосый вещал:
— Раньше я сигареты курил, но мама сказала лучше электронную кури.
— Лучше вообще не курить, - внушал я своему собеседнику, - я вот уже сколько мучаюсь, не могу бросить.
— Да, я тоже бросаю, - ответил он, чем заставил меня искренне улыбнуться.
Тут подошёл мой автобус, уже не первый пока мы разговаривали, и я сел в него, махнув на прощанье этим начинающим жизнь ребятам. А те зашагали домой, к своим любящим и заботливым мамам.
Автор предупреждает, что курение вредит здоровью.

На часах половина девятого. За окнами легкий мороз. Редкие прохожие спешат кто куда: женщины поздравлять мужчин, а мужчины принимать поздравления. Некоторые из них уже приняли, и сейчас от таких защитников толку не много.
Продуктовый открывается в девять ровно. Я спешно собрался и вышел. По пути зашёл в офис, распечатал поздравление жителей дома. А спустя четверть часа уже возвращался домой с пузатыми пакетами в руках.
Сегодня я приготовлю ужин, овощи, мясо и рис. Не особо изысканно, зато с любовью. Почему-то больше нравится делать сюрпризы и дарить подарки, нежели получать их. От этого эмоции ярче и сильнее. Словом, накормлю любимую, а потом полежим на диване и посмотрим сериал.
Морковь, болгарский перец, брюссельская капуста и лук с чесноком нашинкованы и отправлены на огонь. На очереди мясо. Кусочки делал покрупнее, специй побольше, замариновал на майонезе и хрене. Первый раз такой маринад, не знаю, что получится. Солю, перчу на глаз, оценивая толщину слоя и мысленно представляя соленость самой соли. Если бы я был солью, хватило бы у меня сил одолеть эти продукты… Да, у влюбленных мысли сумасшедшего.
Я пишу девушке, но сообщения остаются не прочитанными. Начинаю волноваться. В голове поднимается вихрь смутных мыслей и переживаний. Гонишь самые мрачные прочь.
Налил себе кофе. Съел грушу. Позвонил папе, поздравил с Днем защитника Отечества. Он у меня служил на Сахалине. В течении часа писал музыку, поминутно проверяя телефон. СМС не было. И тут приходит долгожданное сообщение, но содержания такого, что сердце мое упало. Она сообщала: «Зайчик, у меня температура 39,6. Мы с мамой скорую вызывали. Натыкали уколов. Я спала полдня».
Овощи пригорели немного. Ничего не лезет. Не нахожу себе места. Самое тяжелое, что приехать не могу. Мысли, мысли и одиночество. Выздоравливай скорее, любимая.

Хрустит под ногами морозец. Нос посинел, а мозги как будто тонкой коркой льда покрываются. Минус тридцать пять. Иду по заиндевелой и пустынной улице. Весь народ попрятался по домам. Автомобиль встретить, и то редкость. Думаю о том, что сегодня еще на работу идти и как в такой мороз трудиться, ума не приложу.
Вот впереди поворот, за которым мой дом. Смотрю на обочине дворняга сидит, почти околевшая. Скрутил мороз бездомного пса в калач. Когда я подошел ближе, то испугался за бедное животное: взгляд этой несчастной собаки точно остекленел, патлатая шерсть искрилась инеем и мелко подрагивала, — собачку бил озноб.
За моей спиной был рюкзак, доверху забитый продуктами, так как я зашёл по пути в магазин. Недолго думая, я выудил из запасов пачку сосисок и, с трудом открыв ее, потому что пальцы успели околеть, предложил одну дворняге. Без удержу набросился пес на лакомство. Он поедал как будто мясные палочки одну за другой.
И тут открылись ворота дома, возле которых сидел четвероногий бедняга; за скрипом петель последовал крик хозяина, толстого пропитого мужика:
— Ты еще здесь, скотина полудохлая.
Я понял, что обращение адресовано скорее всего не мне, а любителю поедать сосиски на холоде, но несмотря на это я возмутился, на что пьяница мне заявил:
— Ты еще повыступай, по шее получишь.
Конфликтовать мне совершенно не хотелось.
— Зачем вы собаку на мороз выгнали? — спросил я «радушного» хозяина.
— Дармоед потому что он, — рявкнул мужик и добавил: — Надо — забирай.
В мои жизненные планы совсем не входило обзаводиться животиной. Но когда нас жизнь спрашивала, чего мы хотим!


* * *
Дома тепло и уютно. Только теперь пахнет псиной. Давно забытый запах, как ни странно, напоминающий детство. У меня был пудель. А это чудо, которое я только что отмыл и растёр полотенцем, не понятно какой породы, зато смотрит на меня таким взглядом, от которого ком подкатывает к горлу. Наверное, Грей будет скучать, когда я уйду на работу.

Сказка для детей и взрослых.

Далеко на Севере одиноко стоял дворец из мореного векового дуба. Он уютно зарылся в глубокие снега дремучего леса.
Вечерело. Зыбкий свет луны боязливо мерцал на снежных шубах елей. Желтый свет теплился в окнах дома, преломлялся, играя причудливыми узорами; труба курилась прозрачным дымком. В доме витал душистый аромат хвои. Дед Мороз со внучкой разбирали новогоднюю почту.
Снегурочка стояла перед тончайшим ледяным экраном, на котором мерцали стихи, открытки, рисунки. Она сноровисто разбирала почту. А Мороз Иваныч тем временем утопал в широком и глубоком кресле с высоченной спинкой. Кресло цвета лазури с оборкой, припорошенной инеем, как бы дополняло наряд Деда Мороза – толстый халат в пол имел цвет зимнего заката в трескучие холода. По обеим сторонам от кресла стояли туго набитые письмами мешки невероятных размеров.
Дедушка Мороз, держа в большой ладони письмо и сопя мясистым носом в снежную бороду, читал письма ребятишек. Очки с толстыми линзами поминутно сползали, отчего Морозу Иванычу хотелось чихнуть, но он удерживался, смешно морща нос и оттопыривая верхнюю губу. Поверх очков он посматривал за веселой работой внучки и, отмечая про себя, что Снегурочка недурно справляется «с этой чертовой электроникой».
– Сколько там, внучка, нам всего прислали?
– Пять миллионов восемьсот тридцать восемь тысяч, и еще семь – ответила Снегурочка и голосок ее зазвенел хрусталем.
– Фью! – присвистнул Дед Мороз. – Распечатай все, девонька, да в мешок отдельный сложи, мне так-то сподручней будет.
Снегурочка с досадой посмотрела на своего дедушку и мотнула головой.
– Дедушка, почему ты с экрана не читаешь? Тут вон как удобно: текст увеличен и всего две кнопки: «Исполнить» и «Отложить».
Надо сказать, что Дедушка Мороз в любом случае исполнял желания, только одни сразу, а другие немного погодя. Важным для Мороза Ивановича, были вот какие обстоятельства: для себя ли человек блага жизни загадал или для близких, родных людей; прикладывает ли он к исполнению мечты всю энергию жизни. Времена Емели и его щуки канули в лету, – надо не только ждать, надеяться и верить, но и прилагать все силы к встрече с мечтой!
Тем временем Мороз Иванович отвлекся от чтения очередного письма, с самыми сокровенными желаниями, вздохнул, поразмыслил, потопал ногами в такт внутреннему мотивчику и заговорил:
– Написанное от руки, Снегурка, оно всегда от души исходит, вроде как сердцем пишется. Читаешь вот, а от письма-то тепло идет, радостью пахнет, а иной раз и слезинку почуешь, горе какое, но ребятишки больше легкой рукой пишут…. Эх, дети, словно чистые белые листочки, а что на них жизнь нарисует, напишет или нацарапает порой кривыми когтистыми лапищами!?
– Дедушка, ты всё правильно говоришь, но и новому надо учиться, – набравшись духа, тихо произнесла Снегурочка.
Мороз поперхнулся, захлопал глазами.
– А я разве не учусь? – ответил он. – Вон и сани самоходные купил в кредит, дорожись такую.
Внучка не слушала, а продолжала раскладывать подарки. А дедушка Мороз выловил очередное письмо из мешка:
– Ладно, вот смотри, пишет одна девочка из сибирского городка: «Дорогой дедушка Мороз, меня зовут Даша, мне пять лет. Я хочу, чтобы у меня был папа. У всех моих подружек есть, а у меня нет». И рисунок, глянь, нарисовала: двор дома, в нем горка и снеговик, а рядом семья – мама, папа и дочка. Вишь, папа дочку на шине надувной катает, как её там –
– Тюбинг, – подхватила снегурочка.
– Ага, он самый. Вот такое желание я исполню с большой охотой.
– Как же ты, Дедушка, подаришь папу этой девочке? – удивилась Снегурочка. – Получается, он станет мужем её маме. Ты же говорил: «Насильно мил не будешь».
– Говорил. Так я ведь им только Случай подарю, встречу, возможность дам, а там уж их дело: может, что и получится, может, что и разглядят друг в дружке. Ясное дело, человека неволить не можно, а мама у девочки, поди, сама разберется.
Снегурку мучил ещё какой-то вопрос, отчего она торопливо перебирала фарфоровыми пальчиками бахрому на расшитом льдинками рукаве.
– Так он не папа будет девочке, а отчим, – не унималась внучка.
– Вот, девонька, чудо ты человек. Вроде как к электронике всякой-разной способность имеешь, кнопки всё какие-то нажимаешь, а в житейских делах – мозгов, как в сосульке, наивнейшее существо, – говорил Дед Мороз, расхаживая по внушительных размеров горнице. – Родить – много ума не надо. А вот на ноги поставить ребенка, во всех смыслах; взрастить Человека, вложить в него образование и культуру! На это ум великий нужон, терпение недюжее да ответственность громадная, о как! – Мороз Иваныч ткнул пальцем в потолок и задрал туда же синие свои очи.
Далее было вот что: Дед Мороз положил письмо Даши на свою большую, пухлую ладонь, поводил над ним волшебным посохом и легонько подтолкнул конверт вверх. Письмо девочки поплыло по воздуху, юркнуло в камин и, вспыхнув сотнями синих искр, выпорхнуло в трубу. А где-то в Сибири, в небольшом, заваленном плотным слоем снега городке, человек подходил к двери квартиры номер семь.
Раздался звонок в дверь. Молодая женщина пошла открывать, в то же время, разговаривая по телефону. «Я. Сказала. Нечего. Тебе. Тут. Делать!» – забила она шесть слов, будто шесть гвоздей в ухо телефонному собеседнику.
В проеме дверей стоял мужчина лет тридцати, с густыми пшеничными волосами, выбивавшимися из-под туго и низко натянутой шапки. Длинные пальцы крепко держали ремень наплечной сумки, а серые глаза с удивлением и весёлостью смотрели на ситуацию. В янтарных глазах хозяйки квартиры искрилась ненависть к тому, кто сидел в телефоне, и поблёскивало смущение перед гостем.
– Вам чего? – жестко спросила женщина. – Если эти газовые прибамбасы, то не морочьте мне голову и убирайтесь!
– Человек почесал кончик прямого носа указательным пальцем, глядя в окно подъезда, потом глубоко вздохнул.
– Здравствуйте… мне они тоже совершенно ни к чему, – Я компьютер пришел починить. Вы мне утром звонили… а сейчас у Вас «занято».
Молодая женщина переменилась лицом, приветливо улыбнулась, чуть раскосые глаза её подхватили улыбку, и она посторонилась, пропуская мастера в свою квартиру. А может, в свою жизнь.
– Проходите, одежду сюда можете повесить. Извините меня, названивают тут всякие.
В светлом узком коридорчике мастер снял не новую замшевую куртку с косой молнией, поправил выцветшие джинсы с футболкой и аккуратно построил в ряд дорогие ботинки с мокрым блеском.
– Проходите в зал, компьютер там, на столе.
Мастер, коротко кивнув, повиновался и, скользнув по паркету неестественной чистоты, через три шага стоял уже в зале. Комната была увешана гирляндами, а возле большого окна с невесомыми занавесками приосанилась зеленая красавица.
На мягком бежевом диване занималась исключительно важными делами маленькая девочка лет пяти. Она старательно раскрашивала цветными карандашами свой рисунок. Девочка с некоторым любопытством посмотрела на незнакомого – и в то же время будто бы знакомого –мужчину и поспешила спрятать взгляд серо-голубых глазок где-то между карандашами; включила «закрытый режим» на ближайшие полчаса, как делают многие дети, встречая в своем крошечном мире нового человека.
Компьютерный доктор, подойдя к своему пациенту, по-хозяйски разложил сумку, вынув из неё свой ноутбук, флешки и диски. После осмотра техники выяснилось: требуется переустановка операционной системы. Компьютеру нужно было дать вторую жизнь. Мастер не преминул сообщить об этом заказчице. Женщина кивнула.
Девочка наблюдала за работой мастера с плохо скрываемым интересом, бросая короткие сосредоточенные взгляды в его сторону. Наконец терпение маленькой хозяйки, по всей видимости, переполнило все известные меры, и она спросила у затылка мужчины:
– А как Вас зовут? – нарочито громко спросила девочка.
Мастер повернул голову в сторону вопрошающей его юной леди.
– Все называют Михаилом, – вежливо улыбаясь, назвал себя мастер.
Девочка задумалась о чем-то, поиграла в голове мыслями, самыми важными для неё в тот момент. Мама вспыхивала и бледнела, казалось, одновременно. Созревшая мысль маленькой собеседницы вырвалась в мир:
– А я Даша Михаллна! – надменно дернув кругленьким подбородком, продекламировала девочка и стрельнула в мужчину взглядом столбовой дворянки.
Миниатюра «На приеме в Царском селе» была отыграна великолепно. Михаил прыснул басовитым смехом, виновато поправился, и поднял глаза на мать благородной особы.
Женщина хотела провалиться сквозь землю еще после «Михаллны». Но паркет в комнате был новым и решительно не хотел разбегаться.
– Вот, видите, «Михаллна» она у нас…. А меня Марией зовут, – женщина сжимала в руках телефон так, что он должен был вот-вот запищать «помогите».
Михаил подмигнул Даше, и подметил про себя, что у девочки точь-в-точь такие же волосы, как у него: густые, волнистые, с крупными завитками и такие же желтые, да и серебра в глазах вместе с интеллектом ничуть не меньше.
– Дети в таком возрасте ужасно интересные! – сказал мастер и продолжил работу.
На мониторе шкала установки системы достигла отметки «12%».
Мария, взяв с полки журнал, лишь бы, чем себя занять, присела на краешек удобного кресла так, что оказалась чуть поодаль и сбоку от Михаила. Она, будто читая, поглядывала на этого первопроходца в её квартире: «Сидит, печатает… Мой Миша тоже всё в интернете зависал: видеоблог о пожарах вел, он ведь у меня пожарным был; в соцсетях что-то комментировал, фото пропавших детей публиковал… Еще в «танчики» играл. И этот, вот, так же брови сводит, плечами пожимает, – болезненно вспоминала и невольно сравнивала Мария».
Четыре года как нет супруга Марии. Он возвращался с работы домой, когда на его машине спустило колесо. Обочины почти не было, и он как мог больше прижал свой автомобиль вправо. Присел менять колесо, уже «запаску» прикручивал. Слепящий свет на уровне глаз. Удар в бок… Слишком близко! Слишком быстро! После случившегося Мария закрылась, возвела вокруг души и сердца, разорванных в клочья, неприступную стену. И всю любовь и заботу, все силы вместе с энергией она обрушила, излила на дочь свою, на эту половинку Михаила, оставшуюся на её руках.
И только сейчас, в эту минуту мама Даши ощутила некую глубинную теплоту, почувствовала тончайшие струйки давно забытого чувства, вкрадчиво просачивающиеся сквозь ту стену, что выше и крепче Великой Китайской. – Мария неимоверным усилием отогнала подступившие слезы безнадежной тоски.
– Если понадоблюсь, то я на кухне, – скомкано обронила молодая женщина, и, отвернувшись ото всех, исчезла из комнаты.
Михаил почувствовал определенное напряжение в воздухе, но принял безучастный вид. Хотя ему было здесь уютно как дома, он бы хотел быть рядом с этой симпатичной женщиной, почти, овладевшей разумом Михаила; а Даша! Что за чудо-ребенок!
«Система установилась на «51%»
На кухне Мария отжимала яблочный сок, когда до неё донеслись из зала звуки шелеста бумаги и оживленный монолог дочери. Наполнив графин яблочным соком, и захватив стаканы, женщина поспешила в эпицентр домашних событий.
Даша с кипящим энтузиазмом демонстрировала свои рисунки Михаилу, сопровождая действо сие бурной жестикуляцией и подробнейшим описанием: «Это у меня снеговик, вот ветки вместо рук, а это морковка–нос; тут я, а это мама. Правда, она у меня красивая? А здесь ласточка и облачко синее, видишь!» Мастер неутомимо кивал кудрявой головой, показывая участие высшей степени и глубокое понимание творчества юной художницы.
Мария застыла в дверном проёме со всей стеклянной тарой в руках. Нежные губы её изобразили букву «О», а глаза мигали азбукой Морзе: «Что – у – вас – тут – творится?» Но, ни единого звука от живой статуи не последовало. Перед ней явились две идентичные по форме и цвету головы да одинаково наклоненные спины: Даша и Михаил увлеклись рисунками, и беседой двух родственных душ. И казалось, если не они сами, то их внутренние сущности знакомы и связаны друг с другом целые столетия.
Молодая женщина молча поставила напиток из плодов райского сада на стол и бесшумно удалилась в ванную комнату. Из ванной послышался мерный поток воды. А вот капающих в раковину слёз никто не услышал.
Великая Стена, построенная Марией за четыре года, начала потихоньку рушиться под натиском забытого чувства. Этот парень, который сейчас разглядывает рисунки ее дочери, такой обаятельный и добрый; да еще тёзка и как будто бы двойник её всё ещё любимого мужа, любимого какой-то тихой, дружеской любовью! «Нет, я не предаю Мишутку, нет – успокаивала себя Мария, – четыре мучительных года я избегала, отвергала всякие ухаживания, знаки внимания. Но ребенку нужен папа, она мне все уши прожужжала. А мне…»
Мария посмотрела в зеркало и кивнула себе. Она решилась. Приведя себя в порядок, она открыла дверь уверенной рукой и вышла навстречу новой жизни.
Из зала послышался голос Михаила: «Ноутбук как заново родился», – победоносно заключил мастер. Обернувшись, он увидел Марию со стаканом яблочного сока в руке. В первое мгновение он как будто не узнал её: девушка по-детски улыбалась и с каким-то задором в глазах предлагала ему напиток.
– Вы пить хотите?
– Да, спасибо.
Мама Даши, набрав воздуха, неожиданно выпалила:
– Может, Вы Новый Год с нами встретите? – с силой выдохнула осмелевшая женщина,

Первое января. Маша проснулась и поняла: началась новая жизнь. Её голова покоилась на сильной руке, она видела длинные крепкие пальцы, а позади доносилось глубокое, мерное дыхание. В её глазах светилась радость.
После завтрака вся семья играла во дворе: Михаил, запряженный в тюбинг, что молодой рысак, задирая колени до груди, мчал по снегам Дашу, которая заливалась звонким смехом. Ее мама счастливо улыбалась и снимала игру на телефон. У Даши теперь был папа.
И всё-таки мечты сбываются!

В старинном провинциальном городке, что расположился на берегу Камы, на мебельной фабрике работает сильная женщина, и зовут ее Марго, а не Маргарита. Потому как в звучании Марго вобрана вся сила этой женщины, этого рабочего человека. Словом «сильная» я хочу сказать, что она сильна не столь телом, сколь духом. Строгое лицо с жесткими чертами, носом с горбинкой и твердым подбородком говорит очевидцу о волевых качествах Марго как нельзя красноречивей.

Мало того, что эта добросовестная труженица вкалывает по двенадцать часов на фабрике, так еще у нее хватает сил держать скотину: свиней, коз и куриц.

Видели бы вы, как Марго орудует шуруповертом или киянкой, как она уверенно и безапелляционно командует мужиками. Одета в серый комбинезон с синими карманами, фигура в таких одеждах мало чем отличается от мальчишеской. Но манера говорить, держать себя перед рабочим людом неизменно показывает твердый характер Марго, коему позавидовали бы мировые феминистки, которые только и умеют, что без конца заявлять о своих правах.

Жилистые руки с грубой кожей, давно не видавшие маникюра, хватаются за любую работу. Стоит Марго прийти в цех, осмотреться, и она уже видит кучу работы, которую нужно во что бы то ни стало сделать до конца смены. И попробуй кто-нибудь с ней не согласиться или ослушаться. Кара настигнет незамедлительно.

В тот день я как всегда стоял на своем роботе и делал сиденья для табуретов. Марго ворвалась в цех стремительно, с горящими трудолюбием глазами и неугасимой улыбкой на красивых губах.

– Всем привет, – сказала она и сходу начала раздавать указания. – Каркасы привезли? Грузчик где? Леха, на кой ты Классику привез, сегодня Эконом собираем! Чего ты не знал? В план надо смотреть! Вези Эконом четыре поддона.

В этом вся Марго. Причем за время оттаскивания грузчика, ею был приготовлен крепкий чай, осмотрен рабочий стол; она успела поворчать на сменщиков, которые оставили мусор, показала, как быстрее запаковывать сиденья табуретов моему подсобнику и еще отправила кому-то сообщение. Я смотрел за ее стремительным движением, как зачарованный. Это какая-то Чудо-женщина.

Мало кто знает, да и то из самых ближайших знакомых Марго, что вернувшись домой, в небольшой поселок за городом, и завершив все домашние дела, эта женщина приходит к своей больной маме, садится в изголовье кровати и молча смотрит на единственного родного человека в своей жизни. Потом уйдет к себе в спальню, разденется, взглянет на фото покойного мужа, пожелает ему сладких снов и уснет. А на утро поднимет голову с влажной подушки, умоется и отправится на фабрику. У проходной нацепит непробиваемую улыбку и войдет в цех...

Маша была девочкой тихой и замкнутой. Жила она на втором этаже ветхого домика, а денег едва хватало на скромное одеяние и нехитрую пищу.

Чего не скажешь о девочке Лизе, особе богатой и привередливой. Лиза жила в шикарном доме на пятнадцатом этаже и видела в свои окна Москва-реку, но вид этот ни сколько не радовал избалованную девочку, она только вздыхала и искала утешения в мороженном и сладостях.

Маша завидовала таким богатым девочкам как Лиза. Она изо всех сил пыталась заработать денег, чтобы стать такой же независимой и счастливой. Маше казалось, что именно деньги, много денег, могут дать ей всё, о чем она мечтала всю свою короткую на тот момент жизнь. Но чего не отнять было у Маши, так это крепкого, стального здоровья.

Девочка раздавала листовки в тридцатиградусный мороз, и ни разу не простудилась. Она мыла подъезды холодной водой, и никто не слышал, чтобы Маша хоть единожды чихнула или ее мучил кашель.

Лиза, напротив, росла девочкой болезненной и капризной. Дома она ничего не делала, потому как уборку в доме, стирку и готовку выполняла домработница. И Лиза считала всю эту нескончаемую работу грязной и не достойной нежных девичьих рук. Зато как на аттракционы или в кинотеатр мультфильмы смотреть, Лиза тут как тут.

Однажды, дело было зимой, Лиза отправилась в салон красоты. Она тогда только-только начала красить ресницы и губы. Лифт не работал, и Лизе пришлось спускаться с пятнадцатого этажа ножками. О, какое это было мучение…

Лестницу мыла девочка невысокого роста в простенькой кофточке и выцветших брюках. Руки ее были красные от холодной воды, а темные волосики на голове убраны в тонкий хвостик. То была девочка Маша.

Лиза так торопилась, спускаясь по лестнице, что не заметила ведро и пнула его кожаными сапожками на высоком каблучке. Грязная вода окатила Машу с головы до ног. Лиза только засмеялась, пробежала мимо и даже не оглянулась.

Маша чуть не плакала. Она стояла , крепко сжимая тряпку в руке и смотрела вслед красавице в нарядной одежде, и удивлялась как же они похожи. И вправду, девочки были как две капли воды.

На улице крепчал мороз. Лиза набегалась по магазинам одежды и парикмахерским так, что придя домой почувствовала себя больной. На утро у нее поднялась такая высокая температура, что приехала «скорая помощь» и забрала Лизу в больницу. Девочка не хотела лечиться в такой лечебнице, где на стенах облупилась краска, полы скрипят гнилыми досками. Но не приходится выбирать, когда здоровью угрожает опасность, тем более, что именно в той больнице работал лучший в мире детский врач.

Так вышло, что в том же медицинском учреждении подрабатывала санитаркой бедная девочка Маша. Она бралась за любую работу, где можно хоть что-нибудь заработать.

К вечеру девочка Маша зашла в палату к девочке Лизе. Бедная девочка сразу узнала богатую и хотела поначалу как-то ей отомстить. Да вот хотя бы вылить апельсиновый сок Лизе на голову, который стоял на тумбочке у кровати больной. Но Маша не стала этого делать, удержала себя.

Девочка Лиза, конечно же, Машу не узнала и даже внимания на нее поначалу не обратила. Лизу мучил жар и ей было ужасно скучно в этом унылом царстве бактерий и вирусов.

Маша вымыла полы, протёрла пыль и ушла, тихо затворив за собой дверь, но ей очень хотелось хлопнуть дверью так, чтобы та богатая девчонка с кровати грохнулась. Потом Маша поймала себя на мысли, что нельзя делать зла и пользоваться беспомощностью людей.

С Лизой никто в больнице не играл, не разговаривал. А если кто и начинал разговор, то лишь затем, чтобы попросить сладости или деньги. Только Маша заходила убраться в Лизиной палате. Так девочки мало-помалу разговорились. Бедная ухаживала за богатой, а богатая становилась добрее и внимательнее к бедной.

Спустя неделю две подружки носились по коридорам, за малым не сбивая с ног врачей, медсестер и пациентов.

Так они бесились, смеялись и кричали, гоняясь друг за дружкой. И тут наткнулись на высокого старика. Он был в длинном белом плаще, с длинной седой бородой, и голубыми глазами смотрел на испугавшихся девочек. Но человек глядел не строго, а ласково и с любовью, будто любил всех людей на земле. Он внимательно посмотрел на Машу, потом на Лизу, обе они выпучили глаза на незнакомца, и наконец седобородый старец произнёс:
– Ты, Лиза, знай, что деньги деньгами, а у человека здоровье да верные друзья в жизни самое ценное сокровище. Цени тех, кто рядом с тобой в трудные времена.

Лиза сказала сквозь слезы:
– Я бы все деньги отдала, чтобы не болеть… И чтобы Маша рядом всегда была.

Старик кивнул и на Машу взор направил:
– А ты, Машенька, не завидуй деньгам чужим, а будь счастлива тем, что имеешь. Тебя ни зной, ни стужа не берет, а работаешь ты за троих.

Девочки посмотрели друг на друга совсем по-другому, по-новому. А когда повернулись спасибо старику сказать, на том месте уж белое облако осталось и растворилось как и не было ничего.

Да только девочки на всю жизнь запомнили слова мудрого старца.

Миниатюра
Жёлтый клён, совсем жёлтый. Ну конечно, на дворе же сентябрь. А я опять болею, и буду ещё болеть недели две, – так мне сказал терапевт из нашей районной поликлиники.
Какие большие разлапистые листья у этого клёна. И странно, как я раньше его не замечал? Наверное, был очень занят всякой ерундой. Надо бы почаще общаться с природой, или, наоборот, молчать с нею вместе, – ведь истинный смысл беседы в молчании, в паузах, которые расскажут гораздо больше чем многие слова.
Я вспомнил, как мы с ней стояли под этим клёном. Она мне рассказывала, как упала с велосипеда и разбила коленку и локоть, а я молча смотрел на неё и думал: вот вырасту и женюсь на тебе.
Прошло двадцать пять лет, и клён уже потрепан, с обломанными ветвями понизу... да и я ведь не мальчик уже, и она теперь женщина видная, многими желанная, но неприступная.
Я на ощупь пытаюсь найти телефон, чтобы ей позвонить, но одной рукой это не так-то просто сделать. Проклятый паралич. Хотя кто мне сказал, что она хочет меня слышать и будет говорить с мямлящим, немощным существом.
А вот жёлтый клён он рядом, он за окном, только руку протяни. И он смотрит на меня и не стыдится, не чувствует отвращения, потому как все мы есть природа.