Аромат сандала на тёмных локонах цвета благородного обсидиана, таинственный будуар и бретели платья, соскальзывающие с плеч в полутьме. Тяжесть украшений на запястьях и пряность турецких масел на коже, горечь арабики в аккуратной чашке и гладкость глянцевого переплёта на коленях — идеальный вечер, который пустит по твоим венам приятную истому. Абрис твоего мировоззрения, написанный собственной кровью хаотичными линиями и набросками, когда не страшно флиртовать со своим обнаженным отражением в зеркале и бежать босиком под проливным дождем, держа в руках туфли. Что мешает подарить жизнь некогда спроецированной идеальной зарисовке, тому самому запредельному и недосягаемому, о котором ты грезишь каждую ночь?

Воплощай свои мечты с таким азартом, словно играешь в Русскую рулетку с самой смертью, не бойся жертвовать уютом и комфортом и помни о том, что понравиться всем невозможно. В пример всегда привожу Маргарет Тэтчер. Женщина в мире, где балом правят мужчины, аристократическая партия, напичканная разнеженными и мягкотелыми представителями и она — дочь бакалейщика, которая представляла средний класс и не стыдилась этого. Ее строгая одежда, напоминающая учительскую, нежели ту, которую дозволено по правилам носить политику высшего ранга. А существовали ли эти правила вовсе? Не для неё, потому что свой индивидуализм она несла с гордостью, первой объявляла войну тем, кто не разделял ее ценностей и не боялась заявить миру о своём присутствии. Она прекрасный пример того, как упорство и безграничная вера в правильность своих идей приводит ровно к цели, бросая к ногам весь мир. Она не боялась быть угловатой, чрезмерно грубой, невежественной, надменной — люди верили и шли за ней, этого было более, чем достаточно. Однажды Ксенофонт, богатый грек, не желающий нарушать своё привычное мироустройство, стал воином, сказав: «Стоящие перед вами препятствия — не реки, не горы и не другие люди, эти препятствия — вы сами». Станьте этой самой молнией Зевса, вынуждающей почву вибрировать и содрогаться.

Приятная кислинка арабики, терпкость недоспелой вишни на кончике языка и сердце, своим жаром уничтожающее любые преграды — оставляй свои уникальные следы и стигмы, свой авторский почерк. Принимай укусы судьбы, подобно ценным испытаниям, формирующим твою внутреннюю силу, чтобы после испить prosecco из хрустальных бокалов с фортуной до дна.

Эта женщина была сладкой, как мед на губах, и острой, как сицилийский перец на кончике языка, от горечи которого невозможно избавиться каплей воды в засуху. Она не боялась своенравного характера октября, позволяя ему каплями дождевой воды смывать тушь со своих ресниц — стирала кончиками пальцев черные дорожки воды на щеках и шла дальше, твердо держась в своем умении выглядеть безупречно даже с растрепанными тяжелыми локонами. Она смотрела на мир сквозь призму драгоценного бриллианта, грани которого еще были первобытными и не подточенными. Она прятала свой романтизм под узкими платьями, огромными пальто терракотового цвета, а израненную душу за широкими свитерами и брюками-клеш. Когда счастье касалось ее порога, все в ее мире затихало, ведомое правилом, что о настоящей эйфории не кричат, она пила латте, воздушный лавандовый раф; когда разбитое сердце и хронически уставшая душа вновь напоминали о себе, она шла в старую кофейню на окраине Варшавы, расположенной на углу самого острого и скрипучего дома, заказывала крепкий эспрессо, горечь которого невозможно было унять даже солью, закуривала вишневую сигарету с горчащим табаком, вызывающим приступы головокружения, как от неразделенной любви, и сидела так до глубокого вечера, слушая старые пластинки, которые крутили в этом месте с упоительной трагикомичностью, проникающей в душу. Тривиальная роскошь была здесь повсюду: от тяжелых портьеров и расписных стен до шоколадных глаз бариста, который, ссутулившийся и чрезмерно худой, склонялся над стойкой, подобно прогнившему изнутри кипарису, сломанному ветром. Когда она волновалась, то мысленно читала Шекспира, цитировала Ницше и Бальмонта, стряхивая снежинки с волос, которые талой водой изредка проникали за ворот, обжигая чрезмерно чувствительную кожу холодом. Вся она была оголенным проводом, ртутью, от которой начинается жар, неприступными землями, омывающимися со всех сторон глубокими водами, которые не переплыть кораблями и не пойти вброд. Эта женщина не верила в любовь и вечность, отбивая каблуками прощальную симфонию, каждый раз уходя под утро и оставляя след от помады на зеркалах. Она любила быть неуловимым ветром, предпочитая оставаться загадкой и ребусом, который не под силу решить каждому. Она не боялась выглядеть слабой, часто улыбалась сквозь меланхолию, ставшую ей не только любовницей, но и другом: с ней она делила постель и завтракала каждое утро; с ней была выпита не одна бутылка красного и пряного, что теплом разливалось по гортани. Она не любила дешевые сплетни и драмы, не участвовала в нелепых спорах. Ей нравилось прислушиваться к голосу своего сердца: оно горячее и живое — она сжимает его пальцами, ощущая истому.

Я повторяю очертания твоих светлых бровей кончиками пальцев — россыпь веснушек, дрожащие от нежности ресницы, теплое дыхание касается кожи. Ты жмуришься от нежности и губ твоих касается улыбка. Озорная, с примесью хулигана, живущего в тебе где-то глубоко. О таких, как ты, любил писать Есенин. Ты порой отмахиваешься, отрицая это шутливо, а затем, будто перестраиваясь на другое звучание самого себя, крадешь меня у всего мира, прописывая в своем. Впускаешь в свою квартиру, в свои мысли, в которые позволяешь мне погрузить пальцы, распутывая их, подобно спутанному клубку нитей.

Мне нравится целовать твою улыбку. Чувствовать на твоих губах приближающуюся осень, повторять ее силуэт кончиком языка и ощущать терпкость выпитого Martini Fiero. Особый коктейль: холодный тоник, лёд, кружок грейпфрута, напоминающий раскаленное солнце, пряный алкоголь и поцелуи. В памяти вмиг оживляется воспоминание той ночи, когда мы готовили его вместе. Под аккомпанемент твоих рассуждений о том, что настолько женский напиток тебя не прельщает — он и не доставлял тебе никакого удовольствия, кроме нашего, разделенного на двоих, ты пил его просто потому, что любишь меня. Сейчас губ касается улыбка. Та самая улыбка не влюбленного, а любящего человека. Без хаотичных бабочек в животе, вызывающих приступы паники и ощущения липкого страха, сковывающего сознание. У меня с тобой не без тахикардии — сердце выпрыгивает из груди, когда ты пальцами повторяешь линии моих татуировок, когда губы касаются нижней губы, будто отмечая на своей личной карте нужную геолокацию наслаждения, в которую захочешь вернуться вновь; когда мы вместе идем по Садовой, спертый душный воздух постепенно остывает, ночной Ростов загорается подмигивающими прохожим огнями, и ты находишь мою руку, трепетно сжимая ее длинными пальцами. Не без бешеного пульса, но только с тобой у меня безлимитный билет в завтрашний день, когда можно вернуться в любимые воспоминания, создавая новые, не опасаясь того, что вмиг твое счастье могут отнять.

Так что же с Martini? У тебя все проще: кола и виски, кубики чистейшего скрипучего льда, сигарета во имя удовольствия, а не привычки вечером, и сложный плейлист. Ты и сам сложный, но мне нравится решать тебя. Осторожными шагами, на носочках, будто предвкушая истину за закрытой дверью. За закрытой дверью нашей квартиры. По ту сторону нашего мира, в котором можно ходить в твоей любимой футболке, висящей на моих плечах бесформенно, но трепетно, где наши поцелуи разбросаны по паркету вместе с внезапными откровениями и признаниями, в мире, где поселилась любовь, которой мы до этого не знали: без ревности, истерик, ссор и битой посуды, где двое умеют слушать и слышать, где безусловное доверие и понимание с полуслова, с полувздоха.

Ты мне как-то сказал, что там, где любят двое, не бывает преград. Сейчас я с этим согласна. Сейчас я согласна и с тем, что, когда приходит твой человек, входит в твою жизнь, как прилив нескончаемого вдохновения, в его руках появляется безграничный рычаг власти, с помощью которого он может всего за две недели перестроить весь твой привычный мир, переписать всю историю твоей жизни. Аккуратно и кропотливо, считывая реакции и ритмы на любое из изменений. С твоим появлением я поняла, что любовь не должна быть стихийным бедствием, она всегда является прочным укрытием, в котором ты переживаешь шторм, зная, что оно не позволит тебе утонуть. Мы с тобой не выживаем друг с другом, а действуем, подобно симбиозу, не нарушая границ, не переступая тех важных черточек, о которых многие забывают. Об этом не нужно просить — сердце подсказывает, ведя меня за тобой.

Ты стал моим откровением.
Дыханием с перебоями.
Шепотом в полутьме.

Теми самыми словами, которые ты произносишь, целуя мои ладони, повторяя линию жизни губами, считывая свое присутствие на каждой из существующих дорог.

Вместе мы переживаем трансформацию, возрождение души из пепла, познаем закоулки друг друга, блуждаем по этим городам без карт и путеводителей, без каких-либо средств, стирая ноги усталостью и кладкой дорог, заполняем страницы нашей книги историей, не задумываясь о том, что нас ждет на последних строчках. Сейчас все куда проще: утром вода со льдом, которую ты приносишь в постель, а я наблюдаю, как от талой воды вспотевшего стакана начинает образовываться лужица; завтрак, который мы готовим по очереди, а затем делим это наслаждение вместе, долгие поцелуи и душ. Кому-то это показалось бы гнетущей рутиной, но для нас, как для двух людей, уставших от бесконечных игр с судьбой в Русскую рулетку, подобный расклад был всегда желаем. Он был попросту необходим.

Иногда кажется, mon amour,
что я знаю о тебе несоизмеримо много.

Твои серые глаза, золотые блики в твоих радужках, напоминающих осеннее небо с солнечными лучами, бросающими на линию горизонта свои краски. Как вмиг они могут приобрести зеленоватый оттенок, стать ясными, подобно погожему майскому утру, когда просыпаешься раньше обычного и ощущаешь магию пробуждающегося мира.

Ты всегда слушаешь музыку, находясь дома. Когда замолкаешь и отстраняешься — тоскуешь, когда смеешься заливисто, уткнувшись в мое плечо — всегда искренне. Мне нравится твоя строгость, сдержанность, холодная отстраненность с другими и нескончаемая нежность и мягкость, острота характера и чувственность со мной.

Ты — это капучино с большим количеством корицы, холодные пальцы, черные пиджаки, до хруста выглаженные рубашки, поцелуи со вкусом крепкого алкоголя в минус сорок, теплый плед и глубокие беседы на нашем балконе, наблюдая, как последние окна противоположного дома гаснут, подобно потухшим звездам.

С твоим появлением в теорию Альберта Эйнштейна теперь хочется внести корректировку: «Гравитация не может отвечать за тех, кого любовь сшибает с ног», но смысл ее определяется в наличии руки, крепко удерживающей тебя вместо нее.

Как давно ты стал моей гравитацией?