"И Бог говорил цитатами"
Станислав Ежи Лец


ПИСЬМО ИЗ БЕЭР-ШЕВЫ

Двенадцать лет прошло после нашей последней встречи с Борей Гольдштейном в Хабаровске. Он работал тогда в краевой газете "Молодой дальневосточник", снимал однокомнатную квартиру и привыкал к мысли, что в ближайшее время станет папой. Его молодая жена с удовольствием принимала комплименты от меня - давнего знакомого Бориса, с которым мы несколько лет совместно пытались оживить "литературный процесс" в Николаевске-на-Амуре.
Я был в Хабаровске проездом. Во мне уже созрело решение вернуться после многолетнего отсутствия в Таллинн. Перед расставанием я написал свой новый адрес в записную книжку Бориса, но до сегодняшнего дня никаких известий от него не получал.
И вот, сегодня, я принес с почты объемистый пакет. Обратный адрес уведомлял меня, что бандероль отправлена Борисом Гольдштейном из города Беэр-Шева в Израиле. Раскрыв упаковку я обнаружил большую пачку листов, покрытых четким компьютерным шрифтом, и несколько страниц, исписанных мелким колючим почерком Бориса.

"Привет, Сергей. Извини, что долго не писал, но обычная суета и погоня за минимальным уютом съедают Время. Это письмо вызвано обстоятельствами нестандартными и, помня наше былое приятельство, я решился переслать тебе любопытнейший текст. Коротко о том, как он попал в мои руки. Года два назад я переехал из России в Израиль, к своей сестрице, которая обитает здесь уже почти пятнадцать лет.

В первый же месяц моей здешней жизни мне повезло познакомиться с потрясающе интересным человеком - Дэвидом Бар-Леви. Он энциклопедически образован, знает то ли семь, то ли восемь языков, среди которых числятся древнегреческий, арамейский, латынь, русский и т. п. По некоторым намекам у меня создалось впечатление, что он сотрудничает с израильской разведкой "Моссад" в качестве криптолога.

Общались мы довольно часто, так как жили в соседних домах. Он сам предложил мне совершать с ним вечерние прогулки, т. к. ему хотелось практиковаться в современном живом русском языке, а мне он помогал овладевать ивритом. Мы подолгу беседовали о литературе и политике. Наши мнения не во всем и не всегда шли рядом, но в главном мы совпадали, и смотрели на изменяющийся мир с изрядной долей скептической иронии.

Месяца три-четыре назад он предложил мне ознакомиться с переводом древней рукописи, над которой он трудился по вечерам уже несколько лет. Историю этой рукописи он обещал поведать мне после того, как я прочитаю текст. Перед тем как передать папку в мои руки, Бар-Леви процитировал Николая Бердяева о том, что «Евангелие есть учение о Христе, а не учение Христа». Единственное, что я узнал от Дэвида, это то, что при восстановлении пергамента использовались высокие технологии, а разорванные куски приходилось совмещать только после анализа ДНК, сохранившейся в иссохшей козьей коже.

Прочел я перевод рукописи довольно быстро - тема для меня оказалась интересна, и ты поймешь почему. Вернуть папку с текстом перевода хозяину мне не удалось - Дэвид погиб во время взрыва очередного палестинского камикадзе в маленьком кафе на окраине города.
Поиски родственников Дэвида Бар-Леви ничего не дали (может быть, это имя вообще было одним из многих его имен - не знаю...), и рукопись осталась у меня.

Сегодня утром на моем окне воробьи затеяли шумную возню из-за сухой корки, и у меня возникла сложная ассоциативная цепочка. Воробей, как тебе известно, птичка Божия, ибо по одному из апокрифических Евангелий о детстве Иисуса, именно их он вылепил из глины в двенадцатилетнем возрасте, а затем легким дуновением вдохнул в них жизнь.

"Сергей-воробей" - всплыла в памяти детская дразнилка. Тут-то я и подумал, что лучший выход для меня - это переслать рукопись тебе, а уж ты сам решай, что с ней делать. Был у меня соблазн опубликовать ее самому, но побаиваюсь лавров Салмана Рушди, уж очень текст идет вразрез с синоптическими Евангелиями.

Для того чтобы тебе легче было проникнуться духом времени, я беру на себя смелость в нескольких фразах рассказать о том времени в истории Римской империи, которое предшествовало событиям, описанным в основном тексте. Я, конечно, не Тит Ливий, не буду цитировать историю "От основания города" в ста сорока двух книгах, но попробую коротко описать известное.

Прежде всего, в те давние времена огромное развитие получила работорговля. Она была тесно связана с пиратством, причем эта связь имела как бы двусторонний характер. С одной стороны, пираты всегда были крупными поставщиками живого товара, с другой - ряды самих пиратов постоянно пополнялись за счет беглых рабов. Одним из наиболее крупных центров работорговли был остров Делос, где, по словам историка Страбона, иногда продавалось до 10 тыс. рабов в день. Рабский рынок существовал и в самом Риме (у храма Кастора). Цены на рабов подвергались большим колебаниям. В годы крупных завоеваний они резко падали. "Дешев как сард" - существовала поговорка в Риме после захвата Сардинии. Однако цены на образованных рабов или рабов, обладающих какой-либо квалификацией (повара, актера, танцовщицы), были всегда очень высоки.

Характер эксплуатации рабского труда в Риме был чрезвычайно разнообразным, Существовали, например, так называемые государственные рабы. Это были, как правило, служители при магистратах, жрецах, выполняющие такие обязанности, которые считались предосудительными для свободного человека и гражданина, - обязанности тюремщиков, палачей и т. п.
Вместе с тем в античных государствах существует и такая категория населения, которая может быть объединена одинаковым отношением к средствам производства, но которая будет входить в разные сословия, обладать различными правовыми статусами. Так, например, далеко не совпадающим оказывается общественное положение в Афинах владельца той или иной мастерской и одновременно полноправного афинского гражданина и положение владельца аналогичной мастерской, но чужестранца, "метека", не входящего, следовательно, в состав гражданской общины. Один - в привилегированном положении, другой ущемлен и ограничен в своих возможностях, но в обоих случаях общественное положение определяется именно и в первую очередь тем, что он принадлежит либо к гражданам, либо к неполноправным метекам.
Городские рабы пользуются различными привилегиями. Одна из таких привилегий - вывод на пекулий. Под пекулием подразумевается тот или иной вид имущества, которое выделяется рабу для самостоятельного ведения хозяйства (хотя это имущество юридически продолжает считаться собственностью владельца раба). Именно таким путем возникает теперь новый слой населения - дельцы, предприниматели, торговцы, вышедшие из рабов и по мере своего обогащения, часто выкупающиеся на волю. К ним примыкает рабская "интеллигенция" (педагоги, актеры, поэты, грамматики, врачи) и рабы, обладающие редкими и высокоценными профессиями.

Римская “интеллигенция” отличалась двумя характерными чертами.
Во-первых, она состояла, как правило, вовсе не из римлян. Перечисленные выше профессии были почти полностью монополизированы греками. Если в Греции актеры были всегда свободными и уважаемыми людьми, то в Риме считалось бесчестием и служило цензорам достаточным основанием для порицания, когда свободнорожденный выступал на сцене. Даже такая область, как медицина, была предоставлена иностранцам, а Катон Старший вообще зачислял врачей в одну группу с отравителями.
В этой связи становится понятнее и вторая характерная черта, отличавшая римскую "интеллигенцию". То была в значительной мере интеллигенция рабская. Упоминаются помимо уже названных профессий такие должности, как писцы, чтецы, библиотекари, стенографы, ораторы, - должности, занимаемые, как правило, тоже почти всегда рабами.
Существовали колонии римских граждан, которые обычно основывались на той части территории покоренных общин, которую обживали.

Иной характер имели так называемые латинские колонии.
Жители этих колоний имели урезанные права и занимали как бы среднее положение между римскими гражданами и чужестранцами (перегринами), которые, конечно, вовсе не имели гражданских прав.

В середине второго века до н. э., т. е. после окончания борьбы Рима за господство в Средиземноморье, в состав римской державы вошло девять провинций: шесть на Западе - Сицилия, Сардиния, Корсика, Цизальпийская Галлия, Испания, "Африка" и три на Востоке - Иллирия, Македония, Азия. Наместники провинций (обычно бывшие консулы, или преторы, по окончании срока их полномочий в Риме) назначались на год, обладали полнотой военной, гражданской и судебной власти и фактически совершенно бесконтрольно распоряжались в провинциях. Жаловаться на их злоупотребления жители провинций могли лишь после того, как наместник сдавал дела своему преемнику, но такие жалобы редко имели успех. Надо еще добавить, что почти все пространство Римской империи в эти времена разговаривало на «койне» - диалекте греческого языка, который распространился по всем территориям, где проходили победоносные войска Александра Македонского
.
В I в. до н. э. Римскую империю стало трясти от накопившихся противоречий. После Союзнической войны италийское население получило римское гражданство. Митридат VI Евпатор сделал попытку, как в свое время Антиох, уничтожить не только римское господство, но и римское влияние в странах эллинистического Востока. Для этого он выбрал такой момент, когда римские военные силы были прикованы к самой Италии, т.е. пока еще шла Союзническая война. Завладев Вифинией, он вторгся на территорию римской провинции "Азия", где был восторженно встречен местным населением. По его приказу во всех городах и селениях Малой Азии были в один и тот же день перебиты все живущие там римские граждане. По некоторым данным, в этот день погибло 150 тыс. римлян. Из Малой Азии Митридат направил войска на Балканский полуостров. Положение становилось критическим. Сулла и его войско пробыли на Востоке в общей сложности четыре с половиной года. За это время были взяты приступом Афины, одержаны две крупные победы над силами Митридата (при Херонее и Орхомене), в результате чего Митридату не оставалось ничего другого, как просить о мире. Сулла проявил уступчивость, так как в Риме произошел марианский переворот.
Во главе его стоял консул Луций Корнелий Цина, а затем к нему присоединился вернувшийся в Италию Марий.

Сулла высадился со своей армией в Брундизии весной 83 г. до н. э. Это было началом нового этапа гражданской войны, которая развернулась на территории Италии и продолжалась полтора года. Осенью 82 года в битве у Коллинских ворот, ведших в Рим с севера, марианцы были окончательно разгромлены, а Рим вторично взят с бою войсками Суллы. В самом Риме Сулла создал себе верную опору из 10 тыс. корнелиев - так стали называться отпущенные им на волю рабы казненных при проскрипциях.
В конце 82 г. до н. э. Сулла был провозглашен диктатором на неограниченный срок и получил черезвычайные полномочия для издания новых законов и по устройству государственных дел.

Перейдем теперь к оценке событий, связанных с развитием другой линии борьбы - борьбы рабов.
Конец II и начало I в. до н.э. характеризуются небывалыми по размаху массовыми выступлениями рабов. Первая большая рабская война, как ее называли сами древние, вспыхнула в Сицилии, в стране, которая считалась житницей Италии. Началась она в 138 г. и продолжалась до 132 г. до н.э. Во главе восставших оказался талантливый организатор - раб - сириец Евн, который вскоре под именем Антиоха был провозглашен царем, а первое в истории царство рабов - благодаря численному перевесу в нем сирийцев - названо Новосирийским царством. Вскоре возник второй очаг восстания в юго-западной части Сицилии. Здесь восстание возглавил бывший киликийский пастух и пират Клеон. Римляне рассчитывали на раскол движения и вражду двух его вождей, однако Клеон добровольно и по собственной воле признал главенство Евна. Оба очага восстания объединились, количество участников движения дошло до 200 тыс., и вся Сицилия оказалась в их власти. Римлянам пришлось изрядно потрудиться для подавления восстания. Только после того, как в Сицилию были направлены консульские армии, удалось - и то из-за предательства - захватить главные центры восставших.
В 104 вспыхнуло новое восстание рабов под руководством Сальвия, который по примеру Евна провозгласил себя царем Трифоном. Только в 101 г. до н.э. консул Маний Аквилий сумел добиться решающей победы. Но все это было мелочью по сравнению с грандиозным восстанием Спартака.
Но об этом ты помнишь по роману Джованьоли...

К концу первого века до н.э. выдвигаются совершенно новые социальные группировки ("новые люди" - как их тогда называли), которые тоже начинают претендовать на определенное место и положение в жизни государства.
Всем этим "выскочкам" весьма импонирует возможность влиться в ряды староримской аристократии, а остаткам старинных и знатных родов волей-неволей приходится потесниться и в какой-то мере уступить напору новоявленных богачей или честолюбивых армейских командиров. Что касается низших слоев населения, то здесь следует подчеркнуть значительный рост городского плебса. Это явление было следствием массового разорения и обезземеливания крестьян. Огромное количество разоренных людей так и не могло найти себе постоянной работы. В италийских городах, и, прежде всего в Риме, они заполняли кварталы, ведя полуголодное существование. Они ничем не брезговали в поисках случайного заработка: лжесвидетельскими показаниями в судах, продажей своих голосов на выборах, доносами, воровством. Они жили на счет общества, на те жалкие крохи, которые перепадали им во время государственных раздач, триумфов победоносных полководцев или от щедрот римских политических деятелей, завоевывавших себе таким путем и популярность и голоса. Так возник в римском обществе особый деклассированный слой населения - античный люмпен-пролетариат.

Извини за столь пространную историческую лекцию, но я считаю, что для лучшего понимания описываемых событий вспомнить все вышесказанное необходимо, а так же любопытно проследить некоторые явные параллели с нашим временем.

Слава Богу, я еще атеист и не способен прийти к Господу по тем же причинам, по которым вор не способен прийти к полицейскому. Глядя на то, как некоторые верят в Бога, так и хочется уверовать в черта. Но мне кажется странным, что атеисты говорят о времени "после рождества Христова" - "наша эра".

Еще раз подчеркиваю - теперь ты полный собственник данного текста и только тебе решать его дальнейшую судьбу.
К сожалению, все доказательства его подлинности после смерти Дэвида Бар-Леви утрачены".


* * *

ОРЕЛ

Никогда не пожалею, что покинул Галилею.
Младший брат моего отца погиб за несколько месяцев до моего рождения.
Он был "танна" - учитель. Вместе со своим другом, Иудой, сыном Сарифея, он призвал своих учеников уничтожить изображение золотого орла, которое было поставлено по распоряжению Ирода над главными воротами храма в Иерусалиме. Мой дядя Матфий, сын Маргалофа, и его друг Иуда, сын Сарифея, знали на что идут, но считали, что нет ничего почетнее и славнее, чем умереть за заветы отцов; только дюжинные люди, чуждые истинной мудрости и непонимающие, как любить душу свою, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.
Среди белого дня, когда множество народа толпилось вокруг храма, юноши опустились на канатах с храмовой кровли и разрубили золотого орла топорами. Немедленно дано было знать об этом царскому начальнику, который быстро прибыл на место с сильным отрядом, арестовал до сорока молодых людей и доставил их к царю.

На первый его вопрос: "Они ли дерзнули разрубить золотого орла?" - они сейчас же сознались. На второй вопрос: "Кто им это внушил?" - они ответили? "Закон отцов!". На третий вопрос: "Почему они так веселы, когда их ожидает смерть?" - они ответили: "После смерти их ждет лучшее счастье".
Ирод приказал тех, которые спустились с храмовой крыши вместе с законоучителями сжечь живыми, остальных арестованных он отдал в руки палачей для совершения над ними казни. Через короткое время Ирод умер мучительной смертью. Тогда сторонники Матфия и Иуды, свергших золотого орла, объявили свой траур и, по существу, подняли бунт. При подавлении мятежа войска убили около трех тысяч человек, а остальных загнали в горы.
Наследники Ирода отправились в Рим делить оставшиеся земли и уделы, а в разных местах нашей страны начались беспорядки. В Идумее взялись за оружие две тысячи ветеранов Ирода и открыли борьбу с приверженцами царя. В Сепфорисе, в Галилее, Иуда - сын разбойника Езекии, поднял на ноги довольно многочисленную толпу, ворвался в царские арсеналы, вооружил своих людей и нападал на тех, кто стремился к господству.

В Перее нашелся некто Симон, один из царских рабов, который, надеясь на свою красоту и высокий рост, напялил на себя корону. Собрав вокруг себя разбойников, он рыскал по открытым дорогам, сжег царский дворец в Иерихоне, многие великолепные виллы и легко наживался на этих пожарах. Его разгромил начальник царской пехоты Грат со стрелками из Трахонитиды и отборной частью себастийцев.

Даже простой пастух по имени Афронг дерзал в это время посягать на корону. Его телесная сила, отчаянная храбрость, презрение к смерти и поддержка четырех подобных ему братьев внушали ему эту надежду. Каждому из этих братьев он дал вооруженную толпу, во главе которой они служили ему как бы полководцами и сатрапами во время набегов.
Мой отец во время этой смуты успел сколотить неведомым мне способом какие-то деньжата. Так как он не был человеком строго соблюдающим все религиозные предписания, то и женат был на дочери греческого купца – моей матери. Возможно, именно это обстоятельство избавило меня от зубрежки священных текстов. Отец отличался свободомыслием. Матушку мою он отправил к родственникам в Галилею, где я и появился на свет. При рождении мне дали довольно неблагозвучное имя Нахлам. Не знаю, чем это имя нравилось отцу. Я очень смутно помню его редкие приезды. Запомнился только тот горький день, когда нам сообщили о его гибели во время нападения разбойников на торговый караван, в котором шел и мой отец со своим другом.

Первые детские годы я провел на берегу Генисаретского озера вместе с местными рыбаками и их драчливыми сыновьями. Самым большим моим приятелем в те годы был крепкий рыжеволосый паренек Ешуа Вар-Раван с уличной кличкой Варрава. Любимым нашим развлечением были палочные бои среди сетей, которые сушились неподалеку от селения. Накидывая сеть на противника можно было сковать его движения и успеть нанести ему решающий удар. Только мне и Варраве удавалось быстро выпутываться из сети. Один старый рыбак научил нас хитрой последовательности движений, которые позволяли быстро скидывать с себя сеть. Научившись однажды этой хитрости мы неизменно старались попасть в одну команду играющих в "восставших" и успешно вырывались из ловушек противников - "римского войска".
Один из римских легионеров - грек по рождению - обучал меня и Варраву азам панкратиона. В этом "всеборье" разрешались любые приемы, кроме укусов и выдавливания глаз. Он обучал нас правильно наносить удары локтем, коленом, головой, ладонью и, самое главное, правильным ударам ногами, так называемому "бою ногами о бедра". Кроме этого он обучил меня, как более легкого и прыгучего, чем Варрава, хитрым критским прыжкам с переворотом через голову или с опорой на одну руку. Я старался овладевать воинскими премудростями, так как хотел набраться достаточной ловкости и силы, чтобы найти разбойников, которые убили моего отца и отомстить им.

Не знаю, почему Илларион посвящал так много времени возне с нами. Может быть, мы напоминали ему о его собственных детях, а может быть греческие боги решили, что его характер должен соответствовать имени (Илларион - в переводе с греческого - "веселый"). Военный лагерь римлян располагался неподалеку, и мы частенько наблюдали за обучением молодых солдат. Иногда нас приглашали играть в гарпастум. Суть игры была в том, чтобы забить плотно набитый сеном тряпичный мяч за линию обороны соперника. Говорили, что сам Гай Юлий Цезарь любил поиграть в гарпастум.

Приходилось нам помогать взрослым родственникам в домашней работе, но я старался использовать каждую свободную минуту, чтобы научиться какому-нибудь новому воинскому приему или повторить уже выученный, чтобы не забыть его. В уличных драках я стал побеждать подростков, которые были на пять - шесть лет старше меня.
Частые жалобы соседей на мою задиристость заставили моих родственников призадуматься над тем, что из меня может вырасти. Раздумья эти привели их к выводу, что лучшим выходом будет оторвать меня от сложившейся дурной компании и отправить куда-нибудь подальше от дома. Случай такой вскоре представился.

Едва мне минуло тринадцать лет, когда я со своим дядькой отправился в далекую дорогу за шаткой надеждой, что его родственники в богатом Риме найдут нам прибыльную работенку. От дорожных впечатлений в моей голове мало что сохранилось, но самое запомнившееся - это постоянный страх моего несчастного дяди. Мне было непонятно, чем его пугают незнакомцы на постоялых дворах, разбитные рабы, кричащие нам вслед непонятные слова и скалящие щербатые рты.

Потом мы в Тире садимся на корабль и я слушаю долгие рассказы прорета-впередсмотрящего о том, как в давние годы Гней Помпей прочесал все Средиземное море со всеми его заливами для уничтожения обнаглевших пиратов. В морской битве у Коракесия, взятого приступом, погибло почти полторы тысячи пиратских кораблей и четыреста были захвачены римлянами. Десять тысяч пиратов нашли свою смерть и двадцать тысяч попали в плен. Потом младший сын Помпея Великого сам стал предводителем пиратов и правил Сицилией и Сардинией.
Пираты и сейчас делали набеги, но наше судно шло вместе с тремя другими, которые везли какой-то важный груз, и у нас было сопровождение из двух военных трирем и двух либурн. Мы заходили в маленькие гавани греческих городов и дядя, несмотря на свой страх, совершал какие-то сделки с местными торговцами. Я помогал готовить пищу, подолгу разговаривал с кормчим, который объяснял мне устройство судна и искусство управления парусами. Пузатый рейковый парус из тридцати шести полотен влек наше судно все дальше от родного дома. Хотя мы прятались в подходящие бухты при первых признаках непогоды, но не удалось нам избежать неожиданных штормов и одно торговое судно мы потеряли.
Однажды утром я почувствовал на себе чей-то взгляд. Покрутившись на месте и не обнаружив смотрящего, я поднял глаза и увидел косоглазый небосвод. Бельмастая половинка луны и багровый зрачок солнца пронзали меня недобрым взглядом. Своему беспокойному дяде я не стал рассказывать об этом видении, а мой приятель - кормчий толковал это явление как знак избранности.

После долгого плавания мы покинули корабль в Остии и добрались до Рима с попутным обозом.
Мы ехали мимо двухэтажных домов, стоящих в окружении больших плодовых садов и виноградников. Возле домов располагались птичники, где разводили голубей, кур, павлинов и дроздов, кое-где попадались утки и гуси, а на пастбищах нагуливали бока крупные отары косматых овец. Свинари звуками трубы выводили на дневную кормежку стада свиней. Несколько раз я видел и обширные пчельники. Утомленный впечатлениями я заснул и открыл глаза только тогда, когда наша телега остановилась у дома наших родственников.
Пока дядя распоряжался разгрузкой привезенных нами товаров я свел знакомство со своим ровесником, Гаем Кассием, семья которого жила в соседнем доме. Гораздо позднее я узнал, что семья моего нового приятеля была в дальнем родстве с тем самым Гаем Кассием Лонгином, который вместе с Марком Юнием Брутом стоял во главе заговора против Юлия Цезаря.

Этот парнишка мечтал стать воином и старался развить в себе выносливость и привычку к лишениям. Он по нескольку дней ничего не ел, пробегал ежедневно большие расстояния, но больше всего любил проводить вечерние часы в кузнице, которую его отец сдавал в аренду умелому вольноотпущеннику.

Мы легко подружились с ним, а через него я свел знакомство со скифом - кузнецом. Мне нравилось в уютной полутьме кузницы. Я любил смотреть на то, как яркая железяка вытаскивается из углей и, под ударами тяжелого молота, превращается на моих глазах в какую-нибудь нужную вещь. Запах горящих углей, каленого металла, звон молота и мельтешение теней на стенах завораживали меня.

Подмастерья работали с медью и оловом, железом и свинцом, иногда перепадала работа с золотом или с серебром. Но основной работой было изготовление оружия. Бронза изготовлялась разными способами: то в медь добавляли чуть более четверти олова, а то лишь одну двадцатую часть. В первом случае получали очень твердую бронзу, но она была хрупкой, а в последней смеси бронза была настолько мягкой, что ее можно было не только отливать в форму, но и ковать молотом.

Из бронзы делали мотыги и рабочие топоры, посуду, всякие пряжки и украшения, фибулы и подвески. Шла она и для изготовления наконечников копий и стрел. Мне было интересно смотреть, как неказистые плитки привезенного из Индии «вуца» и полосы «пхута» в ловких руках мастера превращались в смертоносные дорогие клинки. Еще интереснее было слушать по вечерам рассуждения скифа-кузнеца об устройстве мироздания.
Он неимоверно гордился своим земляком - Анахарсисом, который изобрел гончарное колесо и якорь.

Когда я вызывал его гнев своими бесконечными вопросами, то скиф упоминал и о том, что Анахарсис не заводил детей из любви к детям. Самое любимое присловье у кузнеца тоже было позаимствовано у Анахарсиса: "Язык, чрево и похоти - обуздывай".
Понемногу в кузнице привыкли к моему присутствию, и я помогал приятелям уже со знанием дела. Мне удалось уговорить дядю отдать меня в ученики к кузнецу. Для этого пришлось схитрить и объяснить дяде, что я хочу постичь тайны ювелирного дела, хотя мне нравилась больше всего работа с раскаленным в горне железом, которое под ударами моего молота рассыпает искры и послушно принимает нужную форму.

Через год меня допускали даже к изготовлению самых дорогих клинков с крупным сетчатым узором на темном фоне с золотистым отливом. За такие клинки давали в два раза больше золота, чем они весили.

Самым большим секретом считалась закалка. Здесь была важна каждая мелочь, начиная от яркости нагретого металла до положения заготовки клинка при опускании его в смесь разных масел, используемых для закалки стали. После этого клинок снова нагревали, но уже не так сильно, и охлаждали в воде или на воздухе. Я довольно быстро сумел научиться не пережигать железо лишним нагревом и понимать, когда пора прекращать удары по металлу, чтобы заготовка не потрескалась. Клинок всегда располагали поперек линии хода Солнца по небосводу, а саму закалку проводили только в новолуние.

Мне нравилось шлифовать и точить клинки.
На заточку некоторых я тратил до десяти дней. Тут торопиться нельзя, только выдержка и точность движений позволяют получать глубокий блеск поверхности, которого я добивался при помощи доброй дюжины разноцветных камней и различных порошков, которыми посыпал промасленный войлок. Скиф отметил мое умение и старательность. Я уже так окреп и вырос на этой работе, что мои палестинские земляки называли меня Нефилим – по имени библейских великанов, которые рождались от мятежных ангелов и красивых земных женщин. Мой рост достиг почти четырех локтей (двух дактилей не хватало), и я был выше ростом, чем большинство окружающих меня.

Во время нундин мы с Гаем Кассием бродили по городу, а иногда выбирались и в окрестные поля.
Дом наших родственников был расположен неподалеку от Авентина, между Палантином и термами Каракаллы. Здесь не было таких узких и темных улочек, как в центре Рима, да и сами дома не были такими высокими и тесно прижатыми друг к другу.
В основном тут селились греческие и азиатские торговцы.

С первых дней Рим поразил меня своей грандиозностью. Огромные пролеты, многочисленные арки, обилие скульптуры, которая у нас была запрещена - все это внушало почтение к римскому могуществу.

Только богатые римляне жили в домах, где обстановка поражала разнообразием дорогих пород дерева и бронзовым литьем.
Большинство римских граждан жило в темных и сырых каморках пятиэтажных зданий, которые назывались инсулами. Люди старались приходить в эти дома только ночевать, а в каморках обстановка состояла из кучи тряпья и жаровни.

Тем не менее труд в Риме считался занятием, недостойным свободного гражданина.
В харчевнях и торговых лавках, пекарнях и разнообразных мастерских работали рабы и вольноотпущенники (ну и, естественно, прибывшие из далеких мест, вроде меня и моего дяди). Римлянин, который не имел своего участка земли, не служил в легионе и не занимался ростовщичеством, жил на денежные и хлебные раздачи, проводимые государством, а свободное время делил между зрелищами и поиском дешевых удовольствий.

Во время наших прогулок с Гаем Кассием я совершенствовал свое знание латыни и учился читать латинские тексты. Для этих уроков мы ходили на ближайшее кладбище, где я зачитывал вслух эпитафии, например:
"Шесть десятков прожив, здесь я сплю, Дионисий из Тарса. Сам я не был женат. Жаль, что женат был отец".

Гай Кассий расказывал мне о величии Империи, о множестве народов покоренных Римом и о громадном населении Империи. При императоре Августе перепись всех подчиненных Римской империи доходила до 4.101.017 лиц.

Так прошло больше двух лет.
Руки мои от работы с молотом изрядно окрепли, а юношеский жирок за это время вышел вместе с трудовым потом.

Семья Гая Кассия продала свой маленький дом и переехала куда-то в провинцию после того, как отец Гая, его два старших сына и сам Гай получили от дальнего богатого родственника по унции наследства.
Я уже знал, что унция - это одна двенадцатая часть наследуемого имущества, и хорошо понимал, почему люди стали считать Демокрита безумцем после того, как он отказался от причитающегося ему наследственного богатства.
Местная иудейская община посылала моего дядю на родину, он хотел, чтобы я вернулся вместе с ним, но у меня были свои планы и я отказался. Здешняя община меня недолюбливала за слишком независимый характер, желание решать все спорные вопросы полагаясь на свою силу, и, самое главное, за откровенное пренебрежение к соблюдению многочисленных религиозных запретов и правил.
Во всех недостатках моего воспитания обвиняли мою несчастную мать - ведь она была из греческой семьи, которая поселилась в наших местах намного раньше, чем родилась моя мама.

Я пришел к мысли начать самостоятельную жизнь.
К этому подтолкнуло меня знакомство с молодой и красивой гетерой, с обычным для греческих гетер именем - Лаиса. Продолжение наших отношений требовало денег, а мой кошелек был пустым.
Молодость всегда уверена в своих силах, и я решил заработать деньги на арене.

Грубый скиф обозвал меня молодым дурнем и попытался косноязычно отговорить меня.
Увидев, что ничего из этого не получится, он вытащил из темного угла промасленный сверток и сунул мне в руки. Выйдя на улицу, я развернул ветхую тряпицу и обнаружил кинжал «пугио» из самого лучшего железа. Стоимость такого подарка была весьма высокой.
В Риме было четыре императорские школы гладиаторов: Утренняя, Большая, школа Даков и школа Галлов. Я выбрал школу Галлов. Через несколько дней я уже произнес ритуальную клятву:
"Я отрекаюсь от всего своего прошлого и подчиняюсь целиком и полностью своему господину и ланисте, даю себя жечь, вязать и убивать железом, а если я нарушу эту мою присягу, то пусть я буду закован в цепи, бит бичом и палками или пусть буду убит мечом".
Так я стал "тироном" - т.е. новичком.
Контракт прекращался через два года, если я не погибну раньше на арене.

Начались тренировки.
С цепью, с сетью, с трезубцем, кинжалом и веревкой - арканом.
Кормили нас трижды в день и, надо отдать должное, кормили весьма обильно. Ланиста отметил то, как удачно получается у меня освобождение от сети ретиария. Тут мне пригодились навыки игр на берегах Генисаретского озера. Сначала меня тренировали на роль секутора, но потом ланиста решил дать мне шанс прожить на арене подольше и принести ему больше денег и славы.
Теперь я носил на тренировках доспехи мирмиллона.

Ретиарий изображал рыбака, а его противник - галл или мирмиллон - носил шлем с изображением рыбы.
Гладиаторы делились на четыре категории, причем разница между ними была настолько велика, что состязания проводились лишь внутри категорий, иначе финал был предрешен. Некоторые мастера высшей категории могли принимать бой одновременно против четырех противников, и я старался не пропускать такие редкие выступления мастеров.

Старый боец, который натаскивал меня, оказался выходцем из Малой Азии и относился ко мне, как к своему земляку, обучал меня всяким хитрым уловкам, быстроте движений, умению угадывать намерения врага по его мельчайшим движениям и взглядам. Он же обучил меня владению всеми восемью видами мечей, которыми пользовались гладиаторы нашей школы - от серпообразного фракийского до скифского акинака. На тренировках он ставил меня против локвеария с метательным ремнем в виде лассо, или гладиатора-велита с ремнем, на конце которого привязан металлический груз, а то и против пары пангиариев, вооруженных палками и хлыстами. Самым неудобным для меня противником был гладиатор-димахер, сражавшийся двумя короткими мечами. Заметив это, мой учитель стал ставить меня на тренировках против двух, а то и трех димахеров, пока я не научился противостоять неудобным для меня противникам.

"Грек с выдумкой, а наш с понятием..." - любил повторять мой учитель боевого мастерства. Он же объяснил мне, насколько выгодно содержать школу нашему ланисте. За каждого гладиатора, отдаваемого на игры, хозяева их брали по 80 сестерций, а в случае гибели или тяжелого ранения получали возмещение от устроителя игр в размере четырех тысяч сестерций.
В минуты отдыха я слушал разнообразные истории о давних событиях. Запомнился мне рассказ о временах второго триумвирата. До сих пор старики вспоминают этот разгул проскрипционных убийств и конфискаций. За голову каждого осужденного назначалась крупная награда, рабам же кроме денег была обещана еще и свобода. Всячески поощрялись доносы родственников друг на друга. Предоставление проскрибированным убежища, укрывательство их карались смертной казнью. Казалось, были расторгнуты все родственные связи, все дружеские узы. Рабы доносили на господ, дети на родителей, жены на мужей. На первом месте были сыновья, стремившиеся получить наследство, затем шли рабы, затем отпущенники, наибольшую же верность и преданность проявили все-таки жены.
Перед моим первым настоящим боем наставник сам опробовал степень моей подготовленности. Вероятно, он сомневался в моей победе, так как не обнаружил во мне настоящей боевой злости. Он снова и снова заставлял меня повторять, что как только я увижу своего противника, то я должен буду трижды произнести про себя:
"Я его ненавижу, за то, что должен буду его убить".

Наставник называл меня прозвищем, которое я получил еще работая в кузнице – Ликосфен. Кузнец переводил это греческое имя как «Волчья сила», а мой нынешний учитель как «Светлая сила». Мне казалось, что моя подготовка позволит мне победить любого противника.
Наставник, как мог, поддерживал мою уверенность в себе.

Тем не менее он счел нужным рассказать мне о том, как мужественно принял смерть Марк Туллий Цицерон от руки Геренния. Происхождение прозвища рода Туллиев - Цицеро (что означает "горох"), наставник объяснил тем,что кто-то из предков Цицерона был славным огородником и выращивал отменный горох.
Зная, что я привык больше рассчитывать на свою силу, чем на приобретенную ловкость, учитель приводил пример, что кажущиеся крепкими зубы у стариков разрушаются и выпадают, а гибкий язык остается на месте.
Я возразил ему тем, что если с высоты трех локтей упадет на ногу пять талантов меди, то это будет совсем другое ощущение, чем если с этой же высоты на ту же ногу свалится такое же по весу количество воды.
Учитель решил закончить разговор и, уже уходя, произнес:
«Запомни, когда убьешь человека, испытываешь боль и угрызения совести. У меня часто так бывало».

Первый настоящий бой запомнился мне обилием крови и яростным желанием остаться живым. Совсем не просто далась мне первая победа. Во время боя мой противник успел глубоко порезать левую сторону груди и ткнуть меня мечом во внутреннюю часть бед

Несколько лет назад я оказался на операционном столе.
Диагноз не был слишком пугающим, но, после того как мне вскрыли живот, выяснилось, что без общего наркоза не обойтись.
Во время операции я умер.
Это была так называемая клиническая смерть.
Сейчас много пишут на тему жизни после смерти, но даже такие авторитеты в этой области, как Раймонд Моуди, пользуются сведениями, почерпнутыми из чужих уст.
Вот я и решил поделиться собственным опытом путешествия на ту сторону.

Перед тем, как я начну - расскажу вам старинное арабское предание.
Арабы в старину верили, что когда младенец появляется на свет, то он обладает всей возможной суммой знаний - и прошлого, и будущего. Но как только он хочет поделиться своим знанием с миром, то подлетает ангел и прикасается своим крылом к младенческим устам, после чего дитя все забывает, только горько рыдает об утраченной мудрости.

Вот лежу я с распоротым брюхом, анестезиолог мне на «морду лица» жесткими краями маски давит и говорит:
- «Считай до десяти».
Успел я до двадцати досчитать, и тут началось...

Я падал спиной вперед в бесконечный колодец между двух шеренг одних и тех же людей. То есть - с одной стороны был бесконечный ряд Энваров Шамшаддиновых (клоун Юра из незабвенной «АБВГДЕЙКИ»), а с другой - Саша Юхно, интеллигентный грузчик Уссурийского торга. Оба они клонированы в миллионах экземпляров. И, вот, лечу я в этот колодец, а каждый Юра поглаживает меня по щеке и приговаривает:
- «Прощай навсегда», а ему вторит Юхно:
- «Больше не вернешься».

Под такое оптимистическое бормотание я часа за полтора (по личному времени) долетел до дна колодца. В розоватой полутьме я увидел, что стою перед огромным зеркалом во всю стену, где мое отражение вдруг показало мне кукиш и крикнуло:
«Столько лет прожил, а что имеешь - фигу?»

Моментально все исчезло, и в бесконечном мраке я ощутил свою малость и полное вселенское одиночество. Вдруг рядом, «чпок» появилась такая же крохотная частичка, (я её не увидел, а каким-то необъяснимым способом почувствовал), и девичьим голосом предложила мне:
- «Давай поиграем?»
Я согласился...

Ослепляющая вспышка, и я вижу феерию разлетающихся галактик, шаровых скоплений и туманностей. Сам я лечу сквозь это звездное месиво, приближаюсь к спиралевидной галактике, типа туманности Андромеды, спускаюсь все ближе к одному из периферийных её рукавов, вижу Солнечную систему, планеты, Землю...
Всё, я на поверхности.

Тут я прохожу через миллионы реинкарнаций, - весь путь эволюции от одноклеточного организма типа амебы, до человека. Таким образом, я дотягиваю и до своего нынешнего рождения, проживаю заново всю свою жизнь до этой самой операции, снова ложусь на операционный стол, и врач говорит ассистирующей медсестре: «Уже второй такой сегодня попадается. Надо отправлять его обратно...»

Тут же я вижу себя на дне колодца и, - в ярости от неотвратимости переживаемого, от страшной тоски беспредельного знания, когда все прошлое, настоящее и будущее стало ясным и примитивно простым, как чистый листок из тетради в клетку - я ору своему отражению в зеркале:
- «Ну, что? Миллионы жизней прожил, а что имеешь?
Фигу!»

...и прихожу в сознание, операция закончена, меня везут на каталке в палату, перекладывают на больничную койку, а я все это время кричу в бессильном гневе:
- «Дайте мне карандаш и бумагу! Я должен записать, я ведь знаю, что забуду самое главное...»

В этот момент я знал ИСТИНУ, это было то самое озарение, просветление, сатори - называть можно как угодно, но я и впрямь в этот момент знал ВСЕ.
Так же, как и то, что запись мне сделать не удастся.

Непередаваемое по своей жути это чувство всеобъемлющего знания.
В этот момент очень понятны были слова Екклесиаста:
«Во многой мудрости много печали».

Я снова потерял сознание, а когда пришел в себя, то в моей памяти осталось только то, что я помню сейчас, и чувство огромной утраты этого гигантского знания будет зияющей вершиной в памяти моей.

Хотелось бы добавить, что еще много дней после операции я находился под впечатлением пережитого в «том» мир.

Перечитывая книги самых популярных мировых религий, я не мог найти ответы на волновавшие меня вопросы. Ближе всего в созвучие с пережитым вошли тексты учения Дзен. Во всяком случае, мне была понятна дикая тоска знания ВСЕГО и понимания ВСЕГО сущего. Именно это чувство «знания наперёд» заставляло меня, (в моем видении), снова и снова возвращаться в земной круг страданий и бедствий.
Быть может, это мое воспоминание послужит для кого-то соломинкой, за которую хватается утопающий, что, мол, «отдав концы» мы не помираем насовсем.

Конечно, можно говорить и о том, что умирающее сознание в последние мгновения жизни дарует нам эти утешительные видения для облегчения перехода из сознательного состояния в «прах земной».
Но и тогда остается тайной - почему так похожи эти видения у всех перенесших клиническую смерть?
Почему у людей разных культур и религий, совершенно не похожего жизненного опыта, возраста, образовательного ценза и т.д., эти видения настолько близки по духу и содержанию?

Выйдя из больницы, я еще долго приставал ко всем знакомым с пересказом своего потустороннего опыта, но история эта мало кого заинтересовала. Я же стал искать ответ на свои вопросы в книгах. Прочел Библию и книги Зенона Косидовского, Карлоса Кастанеду и Рона Хаббарда, «Суфизм» Идрис Шаха и «Африканские традиционные религии» Окот пБитека, «Магию» Папюса и Алистера Кроули.

В конечном итоге ближе всего моей душе оказался буддизм, а внутри него - даосизм и учение Дзен.

(Отрывок из повести «Моё имя – Мальхан»)

"Пусть догорит светильник, и.
никто не увидит его. Бог увидит".
Хорхе Луис Борхес


Пламя свечи трепетало от моего дыхания, и на стенах комнаты переливались причудливые тени от большого полузасохшего букета и почти пустой бутыли красного вина в соломенной оплетке. Фотография Ленкиного улыбающегося лица стояла, опираясь на тонкое стекло вазы, и, казалось, издевательски подмигивала мне. Загасив докуренную сигарету, я скомкал фото и отправил его вслед за окурком. Снял со своей шеи крестильный крест на цепочке и начал нагревать его в пламени свечи. Закатанный рукав открывал предплечье с вытатуированной короткой надписью "ЛЕНА". Когда крестик раскалился до темно-вишневого цвета, я перехватил цепочку в левую руку, положил раскаленный металл на центр татуировки и прижал сверху, для верности, спичечным коробком. Сладковатый запашок подгоревшей отбивной я перебил дымом следующей сигареты. Долив из бутыли в бокал остатки рубиново отсвечивающего вина, я с любопытством смотрел на обугленный оттиск креста, закрывший собой почти всю надпись. Рука стала быстро опухать, и острая боль отвлекла меня от грустных мыслей. Несколько лет назад, когда друг Коля делал эту наколку, мне казалось, что первая любовь переживет любые испытания...
Вытащив из шкафчика противно пахнущий флакон с мазью Вишневского, я густо смазал почерневшую кожу и красную опухоль вокруг ожога. Забинтовав руку, я поднял заранее приготовленный рюкзак и пошел на улицу, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Свежесть августовской ночи потихоньку уступала место начинающемуся рассвету.
Теперь, когда все решено окончательно, надо было действовать быстро и хладнокровно. Пройдя пару кварталов, я проскочил через проходной двор и вышел к той конторе, которую приглядел еще неделю назад. Пройдя через узкую калитку, я оказался во дворе. Окно первого этажа начиналось всего в полуметре от асфальта, что в моем плане играло не последнюю роль. Вынув из кармана стеклорез, я быстро прочертил контур необходимого отверстия и приложил сверху газету, обильно политую клеем из баночки, которую припрятал в этом дворе два дня назад. Ударив по газете ладонью, затянутой в кожаную перчатку, я отложил в сторону налипшие на газету осколки стекла, просунул руку в образовавшееся отверстие и открыл оконную задвижку. Распахнув рамы, я принес из стоявшего во дворе штабеля две толстые доски подходящей длины. Одну из них примостил снаружи, а вторую прокинул внутрь помещения. В дальнем углу стоял на металлическом ящике небольшой, но весьма увесистый сейф. Прикинув, что его вес вряд ли превысит двести килограмм, и мысленно вспомнив добрым словом своего тренера по штанге, я решительно присел перед сейфом на полусогнутые ноги, и, напрягая все силы, осторожно перетащил его себе на колени. Обхватив холодные железные бока, я мелкими гусиными шажками стал подниматься по тихо хрустящей доске на подоконник. Вниз спускаться было уже полегче. Поставив сейф на заранее подогнанную тачку, я провез его до дверей мастерской, которая располагалась в этом же дворе. Тут уже не надо было большего ума - одна грубая сила, а ее у меня хватало. Сорвав ломиком замок, я вкатил тачку с сейфом и быстро разыскал необходимый инструмент. Через сорок минут мои старания увенчались успехом, но денежный приз был далеко не таким жирным, как я предполагал.
Выйдя на улицу, и убедившись, что не привлекаю лишнего внимания, я двинулся к автобусной остановке, чтобы навсегда покинуть город, который так обманул меня.

Через неделю я уже добрался до Иркутска.
Здесь я познакомился в маленькой привокзальной пивной с профессиональным охотником Мишей.
Михаил был парнем в общении легким, неожиданно начитанным, с располагающей внешностью таежного бродяги. Его светлобородое лицо всегда было готово к улыбке, а в глазах прыгали насмешливые чертенята знающего себе цену мужика. В город он приехал на последний загул перед началом сезона зимней охоты. Как-то само собой получилось, что мы оказались в одной компании с аспирантками какого-то из иркутских гуманитарных институтов. Сначала мы спонсировали вечер в ресторане, а потом, после закрытия ресторана, нас пригласили продолжить вечер на дому у одной из наших новых знакомых. В качестве предлога для ночных посиделок предлагалось провести спиритический сеанс. Мы запаслись необходимыми напитками и закусками, поймали такси, и поехали по ночным иркутским улицам.

Сама поездка настраивала на мистический лад.
В лунном свете под мостом поблескивали холодные струи Ангары, на одном из поворотов перед нами открылся готический силуэт католического собора, в машине пахло корицей, а ведь арабы утверждают, что так пахнут джины. Даже название улицы, куда мы приехали, было, почему-то, написано китайскими иероглифами.

Поднявшись на второй этаж стандартного пятиэтажного дома, мы оказались в квартире, которая напоминала буддистский храм.
На стенах скалились охранительные божества тибетского пантеона - идамы. На книжных полках перламутрово поблескивали дунги - поющие раковины. Тихонько звенели при каждом нашем движении священные колокольчики дрилбу. Хозяйка Света оказалась этнографом, и тема ее кандидатской была связана с ламаизмом.

В сумбурном разговоре мы с Мишей узнали, что далай-лама, это, в переводе, - лама, великий как Океан, а второй его титул - панчен-римпоче, означает - "великое сокровище учения". Тут же нам объяснили разницу между сансарой (реальным миром), и санскарой (силами не связанными с сознанием).
Света недавно вернулась из экспедиции в какой-то далекий дацан, и была переполнена впечатлениями. Она очень эмоционально рассказывала нам о тайном бурятском воинском искусстве "Хара моротон" (черных всадников). В этом клановом учении слились бурятская "Бука барилднан" (борьба силачей), каракюреш (черная борьба), ламская кюреш (т. е. ламская борьба) и синсимак - бурятская борьба, возникшая под сильным китайским влиянием. Особо культивируют это учение буряты из клана хогодоров (черноконных).

Тут же на нас вывалился поток знаний о китайской кухне и учении "увэй" - пяти вкусов.
Из всей этой экзотической мешанины мне, непонятно почему, запомнилась фраза: "Майтрея - будда грядущей Калпы". Но эту половину лекции я уже не запомнил, так как надо было помогать расставить специально подготовленную для спиритического сеанса мебель. Оказывается, стол для этого подходит не всякий, а исключительно такой, где не использовалось ни одного гвоздя.

Наконец мы расселись вокруг стола, и Света пригласила своих соседей принять участие в сеансе, убеждая нас, что жена соседа - очень мощный медиум. Выключили свет, свеча нагрела фарфоровое блюдце, и копотью Света нанесла метку-указатель на краю этого блюдца. Лист бумаги с алфавитом, расположенным полукругом, и рядом арабских цифр, занимал всю площадь круглого стола. Едва касаясь друг друга кончиками пальцев, мы простерли руки над столом.

Первым был вызван дух Сталина, у которого мы пытались узнать, кто же на самом деле приказал расстрелять царскую семью. Блюдце шевельнулось и заскользило по бумаге, делая короткие остановки перед определенными буквами.
"Л - Е - Н - И - Н" - громким шепотом прочитала Рита - вторая из тех девушек, с которыми мы сегодня познакомились. Следующим вопрос задавал Миша, и ему было обещано обилие пушного зверя на отведенном участке тайги. Потом был муж соседки, который интересовался успехом затеянной спекуляции. Ответ был положительным.
Я старался разглядеть, при сумрачном освещении, не касается ли чей-нибудь палец блюдца, заставляя его кататься по столу, но никто, вроде бы, его не трогал, а оно продолжало раскатывать вдоль дуги букв кириллицы, делая такие же короткие, но явные, остановки в нужных местах.
Жена соседа, чье имя я не запомнил, задала вопрос весьма туманно, что-то типа: "Сбудется ли то, о чем мечтаю?". В ответ ей блюдечко наездило по бумаге такую многоэтажную матерную тираду, как будто ей не дух Сталина отвечал, а какой-нибудь извозчик в последней стадии белой горячки или дух незабвенного Баркова.

Дошла очередь и до меня, но блюдце не двигалось.
Соседка, с многозначительным видом персоны приобщенной к тайнам, возвестила нам, что мы, дескать, слишком утомили своими вопросами этого духа, и пора вызывать следующего. Кто-то святотатственно предложил вызвать дух самого Спасителя Иисуса. Так и сделали. Почему-то все, забыв про очередь, торопились задавать свои дурацкие вопросики, а блюдце, к моему удивлению, послушно отвечало. Правда, была одна странность в ответах...
Ответы давались односложные, либо "да", либо "нет" и повторялись обязательно трижды.

Тут кто-то вспомнил, что я не задавал еще ни одного вопроса, и мне предоставили такую возможность.
Я спросил: "Когда наступит конец света?" Блюдце покатилось, без малейших наших прикосновений, и сделало первую короткую остановку перед ровной линией цифр. "Два" - громко сказала Рита. "Один. Пять. Два". Тут блюдце как бы отпрыгнуло на центр стола, стало беспорядочно метаться вдоль ряда букв, не было никакой возможности заметить места его остановок, потом оно стало крутиться и дрожать, резким рывком рванулось вновь к цифрам, порвало бумагу, которой был застелен стол, и упало на пол, при последнем движении свалив подсвечник.
Свеча потухла.

Девицы дружно завизжали, давая выход накопившимся эмоциям, я встал и нащупал выключатель.
Когда свет зажегся, мужики дружно закурили, а девушки убрали со стола бумагу и быстро расставили закуски и графинчики. После первой пары глотков беседа возобновилась, и Света спросила у Михаила: "А, правда, странно, что Христос отвечал на наши вопросы трижды?"
- "Да ничего тут странного нет, - как бы даже с недоумением от ее недогадливости ответил ей Миша, - "Ведь Бог един в трех лицах".

До утра мы вели разговоры о теологических проблемах, и впервые я так основательно почувствовал пробелы в своих знаниях. Но, что поделать, во время моей малолетней юности первоисточники были недоступны, и познания мои были почерпнуты из "Забавной Библии", не менее "Забавного Евангелия" Лео Таксиля, да популярных книжек Зенона Косидовского.

Оказалось, что Миша вырос в семье староверов, Библию знает чуть ли не наизусть, но, взбунтовавшись против строгих кержацких порядков в родном доме, решил жить тайгой, где уже четвертый год успешно промышляет.
Света все еще пыталась привить нам махаянскую мудрость буддизма, но Рита, глядя с сочувствием на наши слипающиеся под утро глаза, милосердно предложила переночевать у нее, благо, что жила она в соседнем доме, и квартира была свободна от других жильцов. Мы с удовольствием согласились.
В прихожей я успел прочесть большой плакат на стене: "Хорошие девочки идут прямо в рай, а плохие - куда им хочется".

Проснувшись, мы созвонились со Светой, пригласили ее на обед.
Обедом занимался Михаил. Он замечательно приготовил в духовке седло барашка, за которым нам пришлось смотаться на соседний рынок, а я блеснул хорошим приготовлением плова. Особенно мне понравилось, что Миша, перед тем, как готовить барашка, вымачивал его в холодной воде полтора часа. Именно так меня учили на Кавказе убирать специфический запах бараньего мяса. Девушки пытались испечь пирог, но тесто у них не взошло.
Мне, почему-то, вспомнились бабушкины рассказы о том, что в присутствии ведьм молоко скисает, а сдобное тесто опадает...

Продолжились беседы, из которых мы выяснили, что Рита занимается археологией, и у нее дома хранится неплохая коллекция орудий первобытных людей. Она показывала нам ядрища-нуклеусы; учила, как отличать дорсальную сторону от вентральной; объясняла, что бюльб - это ударный бугорок на поверхности камня. Благодаря ней мы научились различать чоппер от чоппинга в орудиях сделанных из речной гальки. С гордостью она показывала нам какой-то очень редких достоинств бифас - ручное рубило, обработанное с двух сторон. Но мы уже несколько подустали от многознания и разговорчивости наших недавних подруг, тем более что и у меня, и у Миши, были свои причины для того, чтобы быстрее покинуть город.

Попрощавшись с девушками, и записав их телефоны, мы вышли на улицу.
Неожиданно Миша спросил меня, чем я занимаюсь в данное время. Он уже знал из разговоров о том, что я приезжий с Запада, сейчас в двухмесячном отпуске, который только начался, и ищу приключений в Сибири. Мне оставалось сказать, что я собираюсь побродить по тайге, и он тут же предложил отправиться в тайгу вместе с ним.
Я с удовольствием согласился.

За один день мы приобрели все необходимые для меня в тайге вещи, и забросили рюкзак в камеру хранения.
Последнюю ночь перед дорогой мы провели у Мишиных двоюродного дяди, в большом добротном доме с баней, гаражом, курятником, крольчатником, хлевом, и кучей пристроек непонятного назначения. Хорошо попарившись вечером в баньке, мы спали как убитые, и проснулись часов в девять, когда дядька давно ушел на работу. На столе стоял прикрытый полотенцем завтрак и записка о том, чтобы мы не забыли прихлопнуть дверь, и проверить, захлопнулся ли замок.
Миша горестно схватился за голову
- "Господи, я же в чулан ружье поставил, сумку с транзистором, капканы новые, а он ключи унес!"
- "Ну, покажи, где" - попросил я его.
Миша указал мне на крепкую дубовую дверь в кирпичной пристройке к гаражу. В дверь был вставлен обыкновенный шнепперный замок, а возле гаража стояла специфическая круглая бутылища, из которой дядька вчера доливал кислоту в аккумулятор. Кислота была достаточно концентрированная, о чем мы узнали еще вечером, когда дядя капнул себе на сапог.
- "Ну, если у твоего дяди в хозяйстве запасная личинка для замка найдется, то это для нас не проблема" - сказал я.
При помощи старого шприца из домашней аптечки я впрыснул несколько капель кислоты в замок, перекурил, а затем легко повернул личинку лезвием перочинного ножа. Миша с улыбкой хлопнул меня по плечу, и вытащил из темного нутра чулан объемистую сумку, чехол с ружьем и связку капканов. Плотно закрыв за собой двери в дом, мы вышли из ворот, и, не менее тщательно, захлопнули их за собой.

На вокзал мы пришли за полчаса до отправления поезда.
Подойдя к камере хранения, где лежали мои вещи, мы обнаружили, что сегодня полоса невезения еще не кончилась. Как буркнул себе под нос Мишаня:
- "Родила нас мать, да не облизала"...
Оказывается, вчера я, за разговором, набрал необходимый для открытия код не с внутренней стороны дверцы автоматической камеры хранения, а с наружной. Какие цифры там внутри - неизвестно, а на окошке дежурного по камере хранения висит табличка, извещающая, что десять минут назад он отправился на обед, значит, на поезд мы опаздываем неизбежно...

Ну, уж как бы не так!
Я вспомнил про тот маленький немецкий радиоприемник, который так любовно крутил в руках Мишаня по дороге на вокзал.
- «Давай-ка сюда свой транзистор, и побыстрее» - попросил я Мишу. Он достал из кармана миниатюрный аппарат чуть больше мыльницы. Нажав кнопку включения, я быстро нашел на диапазоне ультракоротких волн свободную от радиостанций зону, и стал медленно вращать первый диск на запорном механизме камеры хранения. Уже на четвертом щелчка динамик приемника тоже громко щелкнул, показывая мне, что первая цифра кода выставлена правильно. Со всеми остальными я справился за минуту.

- "Твои таланты в обращении с замками могут неплохо прокормить" - как бы невзначай бросает мне Миша.
- "Ага. Причем на долгие годы. Ну, да, Бог не без милости, казак не без счастья" - так же, между прочим, отвечаю я ему, и мы топаем к своему вагону.

До основного зимовья, которое было расположено между истоками Нижней Тунгуски и верховьями Лены, мы добрались на третьи сутки, поменяв четыре вида транспорта, из которых последним были наши собственные ноги. Первое неудобство, с которым мы столкнулись - это недостаток воды. Дождей давно не было, родник рядом с зимовьем еле сочился влагой, бочка для воды была заботливо перевернута вверх дном, дабы случайно не лопнула от ранних заморозков. До ближайшей речушки идти добрую версту. С вечера мы разок сходили, все-таки, по воду, а то ни чай попить, ни спирт разбавить...

Утром я получил первый урок таежной экономии.
Миша споласкивал заварной чайник, затрачивая на это меньше стакана воды. Он наливал воды столько, чтобы старая заварка свободно поплыла, затем раскручивал рукой воду в чайнике против часовой стрелки, наклонял чайник влево, так, что вода почти доставала до края, и резко переворачивал его направо. В заварнике оставалось всего две-три чаинки.

Позавтракав, мы пошли еле заметным путиком на обход Мишкиных владений. Места были живописные, обильные, в эти первые дни сентября, на ягоды и грибы. Миша обращал мое внимание на четко выраженный рельеф местности, необычные чем-либо деревья, характерные скальные выходы, и прочие лесные приметы, дабы я, в случае чего, и сам мог на местности сориентироваться. К вечеру мы добрались до второго зимовья. По дороге Миша настораживал свои кулемки, ставил силки, проверяя их работоспособность, устанавливал норные петли, объяснял мне устройство капканов, ловушек и пружков. Во время этого обхода проверялась вся Мишина охотничья снасть. Когда я сказал, что всякую мелочь, типа горностая или колонка, можно было бы ловить мышеловками и крысоловками, то он охотно согласился со мной, что, де, конечно, ловить-то их можно, но...
- "...Вот поймать - нельзя!", - закончил я фразу за него, и мы оба засмеялись.

Попутно мы проверяли запасы продуктов, керосина, спичек, охотничьих припасов в каждом зимовье. Запасы были завезены вертолетом в начале лета, и обошлось это недешево.
Миша ежедневно к вечеру подстреливал пару тетерок или несколько куропаток, которых мы по вечерам съедали с превеликим удовольствием. Стояла солнечная осенняя погода, но ночи становилось день ото дня прохладней.
На следующий день мы добрались до третьего зимовья, и решили, что завтра, выходя к первому балагану, и, таким образом, замыкая маршрут, сделаем крюк, чтобы часть дороги пройти вдоль берега таежной речушки. На реку нас тянуло желание поймать парочку хариусов и приглядеть место, где поставим сети на тайменя.

Во время этой прогулки днем от усталости мы почти не говорили, зато вечерами общались вовсю. К доверительным разговорам располагал уютно потрескивающий костерок, крупно высыпавшие над головой звезды, и аромат крепкого чая. Местность напоминала нам о том, что совсем неподалеку находится место падения знаменитого Тунгусского метеорита, и, как-то раз, мы часа полтора обсуждали, что же он собой представлял - то ли микроскопическую черную дыру, то ли комок антивещества. В одном мы были согласны - это не мог быть корабль пришельцев.

На третий вечер нашей дороги Миша спросил о моей национальности - эстонец ли я.
Пришлось ему объяснить, что в Эстонии не одни только эстонцы живут, как и в России не одни только русские. О своей же брюнетистой внешности я сказал старой казацкой поговоркой:
- "Папа - турок, мама - грек, а я русский человек". Этих объяснений ему было достаточно.
- "Короче, ты - русский со словарем", - подвел он черту под наш разговор.

На следующее утро мы довольно быстро забрались на покатую сопку, и с ее вершины оглядели долину, в которой располагалась большая часть охотничьих угодий Михаила. Лента реки казалась совсем близкой, но идти до нее нам пришлось еще часа четыре. На самом подходе к берегу я заметил небольшой утес, покрытый довольно глубокими трещинами. Этот скальный выход меня очень заинтересовал - уж очень местечко это напоминало ту уральскую горушку, где один из моих знакомых при пробивке разведочной штольни натолкнулся на так называемый "погреб". Погребом геологи называют естественную полость в камне, объемом более 1 кубометра. Обычно стенки погреба покрыты кристаллами кварца, топаза, аметиста, турмалина и всякими другими интересными штучками. Во мне проснулся азарт, и я решил в ближайшие дни выкопать десяток закопушек на склонах понравившегося мне утеса.

Выйдя на берег, мы приготовили рыбацкие снасти, и за часок я поймал четырех упитанных ленков, а Михаил, на свой складной спиннинг, вытащил трех недурных щучек. Отправившись по бечевнику вверх по течению, мы обсуждали планы на ближайшую неделю. Миша планировал подготовить новые капканы к работе - то есть, выварить их вместе с ольховой корой, чтобы отбить все посторонние запахи. Кроме этого - надо было подправить дымоход у печурки, и собрать в штабельки уже попиленные и поколотые дрова, что б потом не искать их под снегом. Нашлась работа и для меня - не колотых дров возле балагана было еще много. После этого Мише надо было успеть до первого снега сходить на соседний охотничий участок, где он оставил своему соседу-охотнику под присмотр собаку.

Три дня мы добросовестно трудились, а по вечерам продолжали неспешные разговоры, в которых Миша рассказывал мне таежные легенды о Долине Смерти, расположенной в верховьях Вилюя, торчащих там из-под земли огромных металлических котлах, таинственных подземных коридорах, в которых тепло даже в самые суровые морозы, а ровные стены этих коридоров светятся сами, и ножом их не поцарапать...

Я отвечал ему рассказами о "Руси четырех крестов".
По этой легенде Русь опечатана четырьмя крестами. Начиная с девятого века, наши предки создавали систему подземных йодов сообщения, с подземными же городами на Севере, Юге, Западе и Востоке. Сооружение это носит как оборонный, так и мистический характер. Протяженность ходов на сотни километров, в узлах стоят храмы. Входов в систему было немного, и знали их только посвященные. Подземная система обороны Северо-запада соединяла ходами крепости: Псков - Изборск - Печоры - Остров - Гдов - Порхов - Новгород - Ладогу - Тихвин - Орехов - Копорье - Ям - Ивангород.
Ходы делятся на Белые стрелы (проходка в известняках) и Красные стрелы (проходка в песчаниках). Стрелы имеют ширину около двух метров и простираются от берегов рек перпендикулярно обрывам. Не доходя до кромки обрыва нескольких метров, они заканчиваются Т-образными тупиками и продолжались с другой стороны реки. В этих тупиках иногда располагались шахты для связи с ходами ниже уровня рек и даже Балтийского моря, так называемые "пешеходники" - узкие одиночные штреки в кирпичной или каменной кладке, и "конки" - запараллеленные стволы сечением три метра, всегда по две штуки, с периодическими смычками. Одна из гипотез о происхождении этих подземных ходов приписывает их постройку предшествующей нам цивилизации.

После таких вечерних баек снились нам всякие диковинные сны.
Миша здорово понатаскал меня не только в умении определять свое место в тайге, но и в тонкостях православия, католицизма, лютеранства и самой правильной (по Мишиным словам) старой веры. До сих пор в моем архиве хранится бумажка со старательно выписанным Мишиной рукой списком семи смертных грехов и демонов их олицетворяющих: Люцифер - гордость, Маммон - скупость, Асмодей - распутство, Сатана - гнев, Вельзевул - чревоугодие, Левиафан - зависть, Бельфегор - лень.

В ответ я ему рассказывал о том, как в Тарту мы с моим приятелем-студентом Андрюшей Мадисоном "зомбировали" соседа по комнате. Увлеченный своими успехами на боксерском ринге, он ехидно посмеивался над нашим с Андреем увлечением живописью. Мы решили, в отместку, привить ему любовь к изящному насильно. Так как жили мы в одной комнате, и достаточно хорошо изучили немудрящий характер "боксера", то особых трудностей эта затея нам не доставила.
Мы обвесили стены репродукциями любимых картин, из которых я помню три: "Огненную жирафу" Сальватора Дали, "Подсолнухи" Ван-Гога и "Снятие с креста" Лукаса Кранаха, на которой поразительно выписаны судорожно скорченные пальцы Распятого. После этой акции мы стали полностью бойкотировать боксера, но стоило его взгляду остановиться на одной из репродукций, как мы в два голоса начинали расточать спортсмену комплименты. Мы хвалили его спортивные достижения, его умение элегантно завязывать галстук, его неотразимую для первокурсниц мужественность и т. д. и т. п.
Через неделю боксер, несколько смущаясь, предложил нам с Андреем втроем пойти на открывшуюся только что выставку молодых художников Прибалтики. Так наша дрессировка показала полную состоятельность программирования спортсмена в нужном русле.
Мише эта история весьма понравилась, и мы еще полчасика развивали тему, пока нас не сморил сон.

Утром я проснулся от Мишкиных причитаний:
- "Эх, быть бы ненастью, да дождь помешал".
Выглянув на улицу, я убедился, что с неба сыплется моросящий дождик вперемешку со снежной крупой. Миша быстро собрался, пока я готовил завтрак, и отправился за собакой. Я же проводил его почти до реки, но свернул чуть раньше.

Через сорок минут я стоял у подножья облюбованного мной утеса. Он представлял собой довольно крутой купол диаметром около семисот метров. На отвесной стене, обращенной в сторону реки, виднелось несколько основательных вертикальных трещин, пересекавших дугообразные слои камня, текстура которого хорошо просматривалась с близкого расстояния. Зажав в руке молоток, я быстро подошел к ближней трещине. Время в азарте летело быстро, но я не нашел ни одной жеоды, не говоря уже о хорошем занорыше, полном кварцевых щеток и долгожданных самоцветов. Потихоньку я пошел ко второй трещине. Около нее мне повезло больше. Когда-то здесь была речная терраса, и я почти сразу нашел пару цветных кремней и увесистую агатовую бомбу. Когда я расколол ее, то увидел на стеклянистом изломе не очень-то выразительный рисунок и двухсантиметровую полость жеоды в центре, густо поросшую мелкой щеткой кристаллов кварца. День клонился к вечеру, и я двинулся в сторону зимовья, унося с собой добытые за день трофеи.
На утро я двинулся к третьей вертикальной трещине. Уже на подходе к ней было видно ее резкое отличие от двух предыдущих. По мере спуска трещина расширялась, и у основания, почти на уровне земли, резко поворачивала горизонтально, повторяя рисунок слоев камня, который в этом месте шел параллельно почве. Образованная каменным сводом пещера была невысока - каких-нибудь два метра по высоте, а стены пещеры расходились в стороны. Кедровый стланик, которым поросло основание утеса, не давал увидеть вход в пещеру даже за два десятка метров. Я, с замиранием сердца, шагнул внутрь и постоял минут пять, привыкая к полумраку. Овальная форма пещеры позволяла увидеть все ее углы. Метров через десять от входа своды смыкались с припорошенным песком и мелким мусором скалистым полом. Странное ощущение не оставляло меня. Мне казалось, что я зашел незваным в чей-то дом.
Дым от закуренной мною сигареты поднимался вверх и плавно уходил в узкую трещину в своде пещеры. Я поворошил молотком песок под ногами и обратил внимание на необычную форму обломка сухой веточки, торчащей из песка. Взяв ее в руки, я понял, что это обломок костяного гарпуна с отсутствующим острием. Тогда я опустился на колени и стал руками просеивать песок вокруг себя. Мне попадались только странные плоские треугольные куски кремния.
Вдруг меня осенило - я держу в руках типичный отщеп! Точно такие нам с Мишей недавно показывала Рита. Набрав полные карманы каменных пластинок, я выбрался на поверхность. Здесь я подробнее разглядел свои находки. С трудом припоминая отличительные признаки отщепа, я нашел ударную площадку и примыкающий к ней выпуклый бугорок. Была видна даже щербинка от нанесенного в это место много веков назад удара. На другой стороне отщепа прослеживались два продольных скола.

Весь под впечатлением неожиданной находки, я пустился в обратный путь к зимовью. Где-то вдалеке грохнул выстрел, значит, и Мишка скоро подойдет. Едва я успел заварить чай, как появился Миша в сопровождении аккуратной серой лайки. Познакомив меня с новым (для меня) членом нашей команды, (а звали пса - Анчар), Миша стал торопить меня с выходом. Оказывается, он подстрелил в кустах на водопое сохатого, и надо было торопиться освежевать его до темноты. Мы с Анчаром еле успевали за быстро шагающим Михаилом. Лось лежал в густых кустах на пологом берегу маленького озерца. Снятие шкуры и разделка туши отняла довольно много времени, так как Миша сооружал хитрый временный лабаз на ветвях одиноко стоящей у берега сосны. Наконец мы упаковали остающееся мясо в свеже-содраную шкуру и подняли получившийся узел метра на три над землей. Оставшийся задок и переднюю часть головы мы погрузили на быстро изготовленную из двух стволов волокушу, и двинулись в обратный путь. Перед тем, как мы пошли, Миша собрал все внутренности, оставшиеся после разделки, и надежно прикопал их под приметной выскорью. Выскорь - это корни упавшего дерева вместе с дерном и землей, стоящие ребром.

Дотащив мясо к зимовью, нам пришлось еще заняться приготовлением свежины.
Миша угостил меня редким деликатесом - лосиной губой. Вкус у этого блюда своеобразный, но знающие люди подтвердят - оно стоит усилий, затраченных на его приготовление. За вечерним чаем я рассказал Мише о своей дневной находке, а он поинтересовался, зачем меня вообще к этому утесу потащило. Я объяснил свою мечту - найти полное гнездо самоцветов. Миша пообещал мне на завтра более прибыльное занятие, и мы отправились спать. Довольный и сытый Анчар тихо повизгивал сквозь дрему.
Утром мы принесли на стойбище оставшееся мясо. Травы были покрыты густым инеем, а на мелких лужицах потрескивал ледок. Надо было торопиться ставить сеть, пока дни еще теплые и речушку не сковал лед. Миша вывел меня к двум основательным омутам, и, после минутного раздумья, решил ставить сети на дальнем от нас омуте, то есть - выше по течению. Решение свое он объяснил тем, что в нижний омут впадает тот самый ручей, на котором мне суждено в ближайшие дни воду мутить.

Выяснить, в чем тут дело, удалось только через час, когда мы зашли по ручью в распадок с многочисленными ямками на одном из склонов. Достав из дупла дерева почерневший деревянный лоток и слегка прихваченную ржей увесистую лопату, Миша меня спросил, помню ли я о знаменитых Ленских золотых приисках. Бросив со дна ближайшей ямки комок земли, Миша отправился к ручью, где присел на корточки, и стал размеренными круговыми движениями промывать породу, изредка откидывая со дна попадающиеся камешки. После пяти минут промывки на дне лотка блеснуло несколько крохотных золтинок-знаков и одна крупинка, величиной с маковое зерно.

- "Видишь, удачный почин" - произнес Михаил, не обращая внимания на мою скептическую улыбку.
- "Я это место еще в первый год работы по зверю приметил - спокойно продолжил Миша - "каждую весну здесь месяц - другой в земле копаюсь, когда зверь линяет. Тут ежедневно, в среднем, грамма два, а то и три, намыть можно, если только постараться. Хотел в прошлом году бутару здесь поставить, да чужих глаз боюсь".

На том мы и порешили.
Я думал выходить из тайги в начале третьей декады октября, до той поры, когда начнутся серьезные морозы, и глубина снега начнет мешать двигаться на лыжах с нормальной скоростью.

Теперь я каждое утро тропил дорожку к обжитому уже мною распадку, и уходил с головой в азарт золотой лихорадки.
В зимовье, с первыми, легшими на землю снегами, стали появляться распорки с вывернутыми шкурками горностаев и колонков. Однажды Миша, после обхода своих ловушек, притащил сразу двух соболей. Нежно дуя в темный искрящийся мех, он, чуть не шепотом, поведал мне свою мечту - взять за сезон сотню баргузинского "казака" - соболя высшего качества, с серебристым подшерстком. Такие особенно ценятся на валютных аукционах.
- "И что тогда?" - спросил я его.
- "Женюсь" - коротко выдохнул он, и закурил, всем своим видом показывая нежелание продолжать разговор.
Меняя тему, я спросил у Миши про того соседа-охотника, у которого он ходил забирать Анчара. Надо сказать, что после этого похода Мишино настроение стало не таким жизнерадостным, как до того.

- "Дерьмовый он человек. Поговорили с ним - так уж слишком любопытен. Все дружбу свою навязывает, Буратино долгоносое. Говорит, что уже три года, как он мой ближайший кент. Да я по глазам вижу - сегодня кент, а завтра - мент. Кстати, про тебя я ему не говорил - здесь туристов не любят".
За ночь выпал пушистый снежок, и Анчар радостно бегал вокруг балагана, радуясь перенове. Миша тоже был доволен - по новому снегу и лыжи легче скользят, и свежий след ярче виден. Только я с тоской посмотрел на красные, покрытые не просто цыпками, а какими-то потрескавшимися корками, кисти рук. Мне-то, что делать? Я же не японец, который может получать удовольствие от "юкими" - любования снегом...
- "Видать, мой сезон к концу подошел. Завтра тронусь в сторону Байкала" - сказал я.
- "Нет, Мальхан, - обернулся ко мне Мишка, - Ты, однако, послезавтра пойдешь. Мне завтра четверть века стукнет, так мы с тобой и это отметим, и отвальную совместим".
- "Договорились" - растеряно произнес я, думая, что из-за окладистой светлой бороды, таежной опытности и рассудительных, неторопливых Мишкиных разговоров, мне всегда казалось, что он лет на пять меня старше.
А он, оказывается, почти мой ровесник. Даже чуть младше…
Поймав мой недоуменный взгляд, которым я уставился в его пушистую бороду, Мишка улыбнулся:
- "Борода - честь, а усы и у кота есть!" Подмигнув на прощание, он заскользил под горку, догоняя бегущего знакомой тропой, веселого поутру Анчара.

Я поспешил на свой "Клондайк", в перекопанный мною вдоль и поперек распадок. Вечером мы последний раз выбивали сетку изо льда, достав из нее пару здоровых тайменей. Каждый тянул на добрый пуд веса, и, хоть это были не самые крупные экземпляры, мы были довольны. Основная масса тайменей уже с первыми заморозками уходит в большие реки и озера на зимовку. Обрадованный уловом Мишка приговаривал, что не все нам питаться копчеными солнечными зайчиками, пора и рыбки лососевой отведать. Ему-то двойная радость - рыбьи потроха очень хороши на приваду лесного зверя.

После обильного ужина Мишка бросил мне в руки кожаный кошель, который затягивался на манер кисета:
- "Бери кису, сложи туда скоблила каменные, может в Иркутске повод будет наших умных подружек навестить"
- "Спасибо, Миша, но это вряд ли. Скорее всего, я сразу в аэропорт, и в Москву. Дела торопят".
- "Ты со своими делами поосторожнее будь. Береженого Бог бережет.
- "А не береженого конвой стережет" - в тон ему продолжил я. - "Чего нам бояться. Арест - к перемене мест".
- "Шибко не храбрись, на одном золотом песке можно "пьять рокив далэких таборив" заработать. Попадется продуманный Чекист-хан, и пойдешь "в браслетах на босу руку" туда, куда Макар телят не гонял."
- "Сплюнь!"

Мишкин день рождения мы отметили генеральной уборкой и капитальной помывкой. Натопив печку, и раскалив в костре ведро камней, мы устроили импровизированную парилку, после которой с удовольствием растерлись свежим снежком. Проветрив балаган, и наведя в нем суровый мужской порядок, мы приступили к сервировке стола. Миша принялся за приготовление талы, а я получил пол литру спирта с наказом - не слишком сильно его разбавлять. Хватит нам и на отвальную, и на стременную, да и на закурганную останется...

Закусывали мы строганиной из лося, окуная тонкие ломтики ледяной мясной стружки в блюдце с "Южным" соусом. Под спирт, да под душевный разговор - это было здорово! Тала из тайменя тоже удалась на славу. Я подарил Мише-кержаку все намытое мной золото, а было его не больше пятидесяти грамм. Он долго отказывался, но мне удалось его уговорить, взяв с него слово, что оба обручальных кольца на его предстоящей свадьбе будут отлиты именно из этого песка. В ответ Миша затолкал в мой рюкзак связку горностаевых шкурок, на хорошую шапку и воротник:
- "Бери их без всяких условий. Подаришь первой, с кем ночь проведешь".
За разговорами стемнело, и тут я вспомнил, что вчера принес из распадка затупившуюся штыковую лопату, и, как подтачивал напильником на пригорке, так и оставил ее там. Со словами:
- "Семь раз отпей - один отлей"- я вышел из балагана.
Пока я одевался, Миша погасил керосиновую лампу и зажег массивную свечу, которую, как я знал, он берег к Рождеству.

Искать лопату по темноте мне пришлось долго, и я подошел к зимовью только минут через двадцать. Еще на подходе я услышал чужой визгливый голос и недовольный рык Анчара. Стараясь держаться в тени кедров, и крепко сжимая черенок лопаты, я постарался бесшумно подойти ближе. В открытых дверях виднелся длинноносый профиль незнакомца, четко обрисованный желтым светом свечи. В руках у него была двустволка, и он держал Мишку на прицеле.
-"Удачу, щенок, празднуешь? Выследил я сегодня твой распадочек. Там сразу видно, какой ты охотой промышляешь. Не один, видать, месяц там старался. Было бы бедное место, так не стал бы ты охоту бросать. Уж за три года соседства настолько-то я тебя понимаю!" - торжес

Джек Кеворкян - (р. 26 мая 1928 г.), известные прозвища — Доктор Джек, Доктор Смерть, Доктор Суицид — американский врач, популяризатор эвтаназии. Родился в Понтиаке, штат Мичиган, в семье армянских эмигрантов. Окончил медицинский факультет Мичиганского университета.
Занимаясь врачебной практикой, выступил в защиту эвтаназии в тех случаях, когда больному уже нет возможности оказать медицинскую помощь, и страдания которого не стоят того, чтобы продолжать жить. В 1989 разработал и построил т.н. «машину самоубийства» (мерситрон — англ. Mercitron, от mercy — милосердие), подающую смертельную дозу анальгетиков и токсичных препаратов в кровь больного, для пациентов, не способных покончить с собой иными способами. 4 июня 1990 используя мерситрон, с собой покончил первый пациент, страдавший болезнью Альцгеймера. В общей сложности в 1990–1998 гг. мерситроном воспользовалось более 130 человек.
ВИКИПЕДИЯ.


В своём рассказе я не вспоминаю о тех своих знакомых, кого застрелили в «лихие девяностые», не говорю и о тех своих хороших друзьях, которые умерли молодыми из-за последствий ранений, полученных в «горячих точках». Не говорю и о тех, кто умер от инфаркта в сравнительно молодые годы (мой младший брат Михаил ушел из жизни в 43 года).
Речь пойдет только о тех моих друзьях и хороших знакомых, кто своими руками приблизил смерть.

ВЯЧЕСЛАВ

Не так уж много друзей приобретает человек за свою жизнь.
Самый первый друг в моей жизни был Слава Мендияров. Отец Славы был то ли бурятом, то ли калмыком – но внешность у Славки была нестандартная. Высокий рост, врожденная худощавость, гибкость, резкость движений и быстрая реакция - всё это делало его лидером в мальчишеских компаниях. И нам совсем не казались странными его черные кудри, слегка раскосые глаза и резко обозначенные скулы. В моих сегодняшних воспоминаниях молодой Слава весьма похож внешностью на рок-музыканта Виктора Цоя.
Славкин отец и мой отчим служили в одних артиллерийских мастерских, семьи наши дружили, а мы со Славкой устраивали гонки на салазках, запрягая в них наших собак. У меня была овчарка Дамка, а у него – угольно-чёрный рослый кобель Трезор. В маленьком послевоенном эстонском городке русских было совсем немного, а детей – ещё меньше. Так и получилось, что первый мой друг был на год старше меня.
Мы, хоть были еще совсем малявками-дошкольниками, дрались с местными пацанами (в одной из таких драк мне разбили лоб половинкой кирпича). Потом с ними же устраивали совместные игры в мяч (назвать ЭТО футболом – язык не поворачивается).
Запомнилась обманчивая близость дна в зимнем ручье, в прозрачной воде которого, среди чистого песка и мелких камушков мы разглядели краешек немецкого эмалированного немецкого ордена – кто-то выкинул в ручей трофейный крест. Я попытался достать побрякушку, но мои резиновые сапожки оказались слишком короткими – глубина обманщицы-воды оказалась мне до пояса. Славик помог мне выбраться из воды и пошел вместе со мной к нам домой, чтобы моя матушка не слишком сильно меня ругала.
А потом воинскую часть перевели в Таллинн. Наша семья жила в самом центре города, в большой квартире моего деда, а Слава с родителями получили половину финского домика без удобств неподалеку от того места, где сегодня располагается Полицейская Академия. Мы приезжали к ним, как на дачу. Родители занимались своими скучными делами, а мы носились на велосипедах по окрестностям, ездили на берег моря, но чаще проводили время на берегу речки Пирита. Летом мы вместе собирали листья одуванчиков для кроликов, которых держала мать Славы.
Мы делали примитивные самодельные удочки и ловили уклеек, ручьевую форель, вимбу и пескариков. Однажды, копая червей для рыбалки, наткнулись в земле на полусгнивший ящик с минами. Одна из стенок ящика отвалилась, и мы увидели ровный ряд ржавых стабилизаторов и такие небольшие, но «пузатенькие» формы смертоносных зарядов. Славка остался сторожить ящик, а я побежал в воинскую часть, чтобы сообщить о находке. Приехавшие саперы долго выпытывали у нас, не прикасались ли мы к ящику, но мы искренне уверяли, что такого даже в голову не приходило – мы же понимаем, как всё это опасно – у нас в семьях мужики ежедневно с взрывчаткой работают, и мы всяких историй наслушались…
Через неделю Славка предложил мне «рвануть» в костре одну мину, которую он успел перепрятать из ящика, пока я бегал за сапёрами. Мину мы взорвали достаточно удачно – травм не получили. Опыт у нас к тому времени был – взрывали в кострах винтовочные и пулеметные патроны, снаряды для самолетных пушек и некоторые другие опасные игрушки, которые доставали на свалках, из ящиков наших отцов-охотников, с территории воинской части, или выменивая на сигареты у соседских пацанов.
Мать Славки, тётя Шура, всегда угощала нас картошкой, печеной «в мундирах» прямо в духовке кухонной плиты. Обычно так мы и ужинали, добавляя к картошке изрядное количество соленой кильки и пару больших кружек чая.
Уже в школьные времена семья Мендияровых получила квартиру в районе Штромки. Это была трехкомнатная «хрущёба» на четвертом этаже. У Славки подрастал младший брат Витя. А у меня был младший брат Миша. В конце пятидесятых в семье Славы появился дед. Откуда он приехал – нам не говорили, но мы не задавали глупых вопросов – у молчаливого и очень худенького деда на кисти руки синела татуировка, с наполовину скрытым за горизонтом солнечным диском (с обильными лучами), и надписью «Север». Похожая картинка была и на многочисленных пачках папирос, которые громоздились на тумбочке рядом с раскладушкой деда.
В школьные годы наша дружба только окрепла. Хоть мы жили в разных районах города и учились в разных школах, но по-прежнему встречались по нескольку раз в месяц. У Славы рано появился интерес к музыке, и он несколько лет занимался в музыкальной школе по классу баяна. Потом его увлекла электроника. Именно у Славки я впервые увидел бобинный магнитофон (то ли «Романтику», то ли «Юность»). А когда я перешел в десятый класс, Славка женился. Его жена Галя была красивой девушкой из той же школы, где учился Слава. Вполне естественно, что и встречи наши стали редкими – я еще был школьником, а Слава уже работал грузчиком в магазине и готовился к рождению первенца. После школы я уехал на Дальний Восток, но (в свои редкие приезды в Таллин), встречался со Славой. Он уже окончил «мореходку» и ходил в загранку на должности радиста.
Так получилось, что пути наши разошлись на много лет, а уже в конце девяностых годов я узнал (через третьи руки) о том, что Слава не смог вписаться в постперестроечную жизнь, неудачно занимался предпринимательством, залез в крупные долги, запутался с кредитами. Методы взимания долгов в девяностые годы был довольно жестким, и Слава, чтобы не подвергать семью опасности, застрелился из охотничьего ружья.

ВАДИМ

Хотя Вадим Прусов и не был моим другом, но я вполне могу назвать его своим хорошим знакомым. Какое-то время мы были приятелями.
В одно солнечное лето перед окончанием школы у нас стихийно организовалась пляжная компания. Объединяла нас любовь к загару, длительным заплывам в прохладной балтийской воде, и постоянная игра в карты. Играли в «тысячу», буру («тридцать одно»), преферанс. Моим постоянным напарником в игре был Вадим Прусов. Это был темноволосый шатен с серыми глазами, вёрткий и подвижный. Разговаривал он несколько искусственным низким баритоном. У него был хороший слух, и он умел танцевать. Добавим к этому вполне «гусарское» поведение по отношению к прекрасному полу – и станет понятно, почему в нашей компании всегда было несколько симпатичных девиц…
Я показал Вадиму несколько карточных фокусов с подменой карты и пару старинных приемов еще дореволюционных карточных шулеров. Мне когда-то эти фокусы показывал мой дед. Вадим удивительно быстро научился всем этим хитростям и с удовольствием применял их в игре. Нашими партнерами поначалу были только те, кого мы давно уже знали. Суммы в игре были мизерные – на кону стояли суммы не выше стоимости блока болгарских сигарет (три-четыре рубля). Конечно же, мы не были профессиональными «каталами», но и партнеров подбирали себе под стать…
Нам очень помогало то, что на пляже – минимум одежды. А три-четыре колоды карт у нас были уже подготовлены заранее. Каждая из карточных колод была аккуратно вскрыта после покупки в магазине, все карты разложены в нужном порядке именно под ту игру, которую предполагали играть сегодня. После подготовки пачку карт аккуратно заклеивали.
Для самых неискушенных партнеров в запасе была и такая колода, где одна карта была срезана по длинным краям «на клин», а остальные карты колоды на полмиллиметра обрезаны по ширине. У другой подобной колоды чуть подрезали всех тузов по короткой стороне карты. Этим достигалось их более высокое трение при входе и выходе из колоды по сравнению с другими картами.
Мы знали пару способов маркирования карты, умели пальмировать карту в руке и делать несколько примитивных вольтов. Тут помогал и пляжный песок – стоило в необходимый момент нескольким песчинкам попасть между нужными картами, и колода послушно разделялась именно в этом месте.
Вадим неплохо отточил умение ловкой подмены колоды и быстрой сдачи карт. Иногда эти способности Вадима нам крепко помогали. Примерно через неделю-другую стали появляться новые люди, лет на пять, а то и на десять старше нас. Карточные ставки стали расти, и карточная игра из пляжной забавы стала превращаться в средство заработка. Я пытался пару раз поговорить с Вадимом о том, что нам явно пора прекращать этот «бизнес», потому что полоса подозрительного «везения» не может длиться дольше трех-четырех недель, но не хватило мне убедительности. Да и мне самому эти деньги были не лишними…
Потихоньку суммы в игре становились всё больше, и Вадим заложил в ломбард свой замечательный немецкий аккордеон «Вельтмейстер», чтобы раздобыть начальные деньги для карточных ставок.
На пляже Пирита еще существовали платные раздевалки, которые можно было за небольшую плату брать на целый день. Там мы не только одежду хранили – были там и запасы сухого вина, и запасные «заряженные» колоды карт.
Каждое утро из тайника в кустах вытаскивали трехметровый флагшток, на котором развевался треугольный вымпел из старой черной косынки, на которой я изобразил белой краской рыбий скелетик. На многолюдном пляже мы располагались неподалеку от прибрежного ресторана, но для всех, кто разыскивал нашу компанию, этот флаг очень облегчал задачу. Постепенно игра затягивала нас всё больше. И мы уже не ограничивались пятью-шестью часами игры на пляже. Тем более, что и погода не всегда была солнечной. Иногда компания самых азартных игроков перемещалась с пляжа на квартиру кого-нибудь из случайных знакомых, и игра продолжалась до утра.
Я сейчас помню только единственный раз, когда я остановил своего знакомого (Юрия Лабковского), и отговорил его играть в нашей компании. Мотив для такого решения нашелся быстро – я сказал Юре, что негоже нам портить отношения из-за того, что кто-то сумеет выиграть у другого недельный заработок. И он со мной согласился. Уж очень часто мы с ним встречались в библиотечных залах…
Игра приносила нам небольшой, но постоянный доход, пока мы не нарвались на пару опытных игроков, один из которых имел уже за спиной пару «ходок». Наше простецкое карточное жульничество они разоблачили в первые десять минут игры. Можно сказать – поймали за руку. Для начала отозвали нас в ближайший лесок для «воспитательной беседы», после которой мы дали слово играть без хитрых уловок. А потом - крепко нас обыграли. И остаток лета мы отрабатывали долги.
Что делать – каждый должен иногда быть битым. Если парни всё время «на коне» - не верьте. Это - пижонство. Или блеф.
Спросите их, - чем мужчины платят за долгую полосу везения? А платят они теми шрамами, синяками и шишками, о которых знают только самые близкие люди. Мужское поведение появляется только через боль поражения.
Как там у поэта:

«Иного смысл выраженья лишь с возрастом постигаешь.
За битого дают двух небитых. Но битого – хрен поймаешь».

В это время наши отношения с Вадимом резко охладели. Виделись мы всё реже, и особой радости от встреч не испытывали.
После долгого перерыва я встретился с Вадимом Прусовым уже в начале девяностых. Даже ходил к нему в гости – жил он тогда в двухкомнатной квартире напротив кинотеатра «Космос».
А еще через год-другой мы встретились в российском консульстве на улице Фильтри. Он рассказал мне, что его дочка обманом вынудила переписать документы на приватизацию квартиры на её имя. После того, как документы были оформлены, муж дочери (не обиженный физической силой) выкинул из квартиры самого Вадима и его старую мать. Теперь они скитаются по знакомым.
Я неудачно попытался пошутить: «Тяжело жить? А после смерти будет легче?»
Вадим просил помочь найти им с матушкой хоть какое-то жильё. У меня таких возможностей не было.
А через пару месяцев после этой встречи мне сообщили, что на какой-то даче, на окраине Таллина нашли двух повешенных – самого Вадима и его мать.
«И мыло душистое, и верёвка пушистая…»
Что там произошло, какими были последние минуты их жизни – неизвестно.
Было бы понятно, если бы на прощание он передал в прощальной записке привет участникам естественного отбора, или написал что-то типа: «В моей смерти прошу никого не оправдывать»…
Но не было никакой прощальной записки. И явных следов борьбы тоже не было.
Полиция с чистой совестью закрыла дело, квалифицировав произошедшее, как коллективное самоубийство.

СЕРГЕЙ

Второй мой друг был Коля Дружинин. Впервые мы встретились примерно в то время, когда я учился в восьмом классе. Познакомились в компании моих одноклассников, вместе с которыми Коля занимался боксом в одной спортивной секции. У нас было столько общих интересов, что мы старались проводить рядом всё свободное время. Вместе с ним сидели часами за учебниками, изредка прерываясь на перекуры или кружку пива. Вместе проводили свободное время, ходили по субботам на танцы, гуляли в Кадриорге, занимались спортом.
Колькин отец во время войны с немцами был летчиком. Дома у него хранился трофейный кинжал немецкого пилота с хищным орлом на ножнах. К тому времени отец Николая уже вышел в отставку, получал неплохую пенсию и работал таксистом
Это было время повального увлечения стихами, да и мы сами пытались рифмовать. Коля читал стихи запоем. Именно он открыл мне «Треугольную грушу» и «Озу» Вознесенского (до сих пор перед глазами стоит черная обложка первого сборника стихов Вознесенского, который оказался в моих руках), поэзию Хлебникова и Бальмонта, «Столбцы» Заболоцкого и экзотику Гумилева. А самым запомнившимся оказалось короткое стихотворение Винокурова:

В шинельке рваной, без обуток,
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.

Мертвец лежал, недвижно глядя,
Как медлит коршун вдалеке,
И было выколото «Надя»
На обескровленной руке.

Удивительно, но на все нам хватало времени. Мы успевали заниматься штангой и боксом, читать новые стихи Роберта Рождественского и Евтушенко, бегать на танцы в "Лыуна", ходить на рыбалку, ездить в многодневные походы на велосипедах, так еще и кое-как успевали учиться. Это "кое-как" меня подвело - я был оставлен на осеннюю переэкзаменовку. Коля на это известие отреагировал моментально: "У тебя есть шанс окончить школу с медалью "За выслугу лет".
В боксе Коля подавал большие надежды – его голубые глаза не упускали малейшего движения противника во время боя. При одинаковом со мной росте (около 180 см) он имел чуть более длинные руки. На ринге такая особенность неплохо помогает.
Вторым его увлечением был мотоцикл. И работу он нашел для себя на лето подходящую – устроился водить грузовой мотоцикл-«муравей».
В июле, на свой семнадцатый день рождения, Коля выпросил у своей мамы в подарок подержанный «Чезет». А 6-го августа, через месяц после своего дня рождения, во время памятного моим ровесникам урагана 1967-го года, Коля Дружинин погиб в дорожной катастрофе. Он был брошен на своем мотоцикле порывом ветра под встречный автобус. Это была первая смерть близкого мне человека.
В моем альбоме долго хранилась его фотокарточка со странной для семнадцатилетнего паренька дарственной надписью:

"Упаси Вас Бог познать заботу,
Об ушедшей юности тужить,
Совершать нелегкую работу -
С нелюбимой женщиною жить..."

Когда Ник-Ник (Николай Николаевич) вручал мне эту фотокарточку, я поинтересовался авторством этих четырех строчек, то Коля сказал, что прочитал эти строчки впервые на кавказской скале, поблизости от Батуми.
После похорон Николая я подружился с его младшим братом - Сережей Дружининым. Сережа работал художником-оформителем и коллекционировал иконы. Оказалось, что у нас есть общий приятель – Саша Дормидонтов (кличка среди друзей – «Аппарат»), один из первых хиппи в Эстонии. Саша жил в собственном небольшом доме на окраине города, и его адрес входил в легендарную «систему». Для тех, кто не в курсе: «системой» называлась сеть таких квартир, куда могли свободно «вписаться» (т.е. - некоторое время пожить) любые последователи движения «детей цветов». Вот и у Дормидонтова собирались самые разные люди со всех концов СССР (да и не только СССР).
Сам Саша умудрялся кормить многочисленных гостей, не пренебрегая любыми возможностями приработка. Он зарабатывал и пошивом модных брюк, и перепродажей всякого антиквариата. Помню такой случай, когда в нашу компанию занесло с очередной группой молоденькую девчонку-финку, которая была работником финского консульства в Ленинграде. Девочке так понравилось в этой бесшабашной толкотне, где всегда были интересные разговоры, новейшая музыка, обилие сухого вина и «травки», что она совершенно забыла о работе. Недели через две приехали представители государственных властей и, с большим трудом, «выковыряли» её из-под кровати, где она пыталась спрятаться…
Сережа рисовал странные картины, где основными характерными деталями были кисти человеческих рук с причудливо переплетенными пальцами. Повторяющейся темой, присутствующей на многих картинах, были разбитые грузовики с побитыми стеклами. У меня долгое время хранилось три больших плаката работы Сергея Дружинина. На первом был изображен Че Гевара, на втором – Иисус, у которого нимб был выполнен в форме шестерни, а внизу - крупными буквами: «Бог есть любовь!»
Третий рисунок был копией с какой-то известной картины английского художника: в левом углу картины видна часть дома с окном, сквозь разбитые стекла простерты в отчаянии окровавленные руки, а в центре картины - птеродактиль, несущий в хищной пасти то ли длинные перчатки, то ли кожу, содранную с этих рук. Внизу – верхушки цветущих кустов, залитые призрачно-лимонным светом яркой луны.
Ходил он в длинном тёмном пальто и в строгом немецком котелке (шляпу-котелок подарил ему я, а мне этот раритет достался от Саши Балмагеса). Сочетание тёмного пальто, яркого свитера в заплатах и открытой улыбки на конопатом лице Сережи Дружинина, запоминалось своим обаянием и необычностью.
Стремление увидеть мир «с изнанки» заставляло Серёгу всё увеличивать количество выкуриваемой «травки». А потом одной только травы стало уже маловато…
Со временем Серега перешел с «травки» на «колеса». Он покупал таблетки ноксирона, добывал феназепам. Несколько лет плотно сидел на циклодоле, а затем стал колоться морфином и прочими внутривенными «тяжелыми» препаратами.
Я по многу лет отсутствовал в Таллине, но в начале девяностых годов узнал, что Сережа выбросился из окна четвертого этажа, сломал позвоночник, был прикован к постели. И, однажды, изготовив веревку из наволочки, повесился на спинке кровати.

АНДРЕЙ

Примерно в начале семидесятых годов к нашей хипповой компании присоединился и Андрей Мадисон. Он тогда уже учился в Тартуском университете на кафедре русской филологии. Наташа Клыкова, неотразимая и длинноногая, очаровала Сережу Дружинина. Он рисовал ей картины, расписывал ногти разными микроскопическими цветочками (предвосхитив моду сегодняшнего дня).
Но Андрей Мадисон (известный в те времена среди знакомых под прозвищем «Макабра») подавлял своей энергией и фантастическими придумками. Внешность его уже тогда несла в себе нечто библейско-пророческое. И, увидев его крутой лысый лоб мыслителя, окладистую бороду мудреца и потасканное пальто (на котором все восемь пуговиц были разных оттенков коричневого цвета) Наташа выбрала Андрея.
Он был необыкновенным человеком - выламывался из любых рамок. Шведская фамилия (кто-то из предков «застрял» на Украине после Полтавского сражения), армянская кровь (наделившая его внешностью «мечта антисемита» - http://www.netslova.ru/madison/ ), широчайшая эрудиция, любовь к рок-музыке, страсть к чтению. То, что он сам говорил о себе, можно прочитать в интервью Мирзы Бабаева «Индивидуалист с коммунитарным уклоном» http://www.netslova.ru/mirza/madis.htm
С Андреем мы частенько проводили целые дни и недели в республиканской библиотеке – выискивая редкие книги и исписывая толстые общие тетради всякими литературными несуразицами. Помню наше совместное увлечение выискиванием звуковых сдвигов (литературных «блох»). Искали мы у классиков примерно такие строки: «…но с праведных небес…», «…любили ль вы?», «Уж ломит бес, уж ад в восторге плещет!» - вот примерно такие «носы», «львы» и «ушата» привлекали тогда наше внимание.
Другой подобный пример: находка гиатуса у Бунина в «Господине из «Сан-Франциско». «…Океан с гулом ходил за стенами чёрными горами, пароход весь дрожал, одолевая и её и эти горы…». Семь гласных подряд – «…ая иеё и э…»
Андрей радовался, когда находил новый для себя каламбур В.В. Маяковского:

«Седеет к октябрю сова,
Се деют когти Брюсова»

Когда библиотечные сидения надоедали – «ходили в народ» с целью – чью бы «невинность поругать»... Любили подолгу цедить пиво в многочисленных таллиннских пивнушках. Иногда невольно нарывались на скандалы, ибо далеко не всем нравились наши смуглые, горбоносые и чернобородые физиономии – уж очень мы не укладывались в классический образ русского добра молодца. Слишком выделялись в своём живописном рванье среди чинной таллиннской публики.
Для таких случаев у нас был хорошо отработанный сценарий молниеносной драки, где Андрей играл роль «отвлекающего внимание», громко вопрошая: «Ты что хамишь? Запасная челюсть в кармане?», а я в этот момент быстро делал «двойной мах с брыком, смыком и учесоном»…
В те времена, когда Андрей учился в Тарту, я приезжал к нему неоднократно, и на несколько дней выбивал его из наезженной колеи повседневности. Он частенько менял места обитания. Начал с проживания в студенческом общежитии в Эльва. Но там было слишком много отвлекающих от учебы факторов.
В один из моих приездов Андрюха жил в большом старом гараже с большой печкой, рядом с тартуской «психушкой»; в другой раз – снимал комнату на втором этаже частного дома. Подрабатывал он почтальоном, и мы по утрам совместно разносили письма и газеты, а после работы отправлялись в студенческие пивные. Как-то раз у меня завелись лишние деньги, и мы бродили по городу с ящиком сухого вина: «наносили визиты вежливости»…
Именно в один из таких моих приездов мы с Андрюшей Мадисоном провели эксперимент по "зомбированию" его соседа по комнате. Сосед был спортсменом-боксером. Увлеченный своими успехами на боксерском ринге, он ехидно посмеивался над нашим с Андреем увлечением живописью. Мы решили, в отместку, привить ему любовь к живописи насильно.
Так как жили мы в одной комнате, и достаточно хорошо изучили немудрящий характер "боксера", то особых трудностей эта затея нам не доставила. Мы обвесили стены репродукциями любимых картин, из которых я помню три: "Огненную жирафу" Сальватора Дали, "Подсолнухи" Ван-Гога, и "Снятие с креста" Лукаса Кранаха, на которой поразительно выписаны судорожно скорченные пальцы Распятого. После этой акции мы стали полностью бойкотировать боксера, но стоило его взгляду остановиться на одной из репродукций, как мы в два голоса начинали расточать спортсмену комплименты. Мы хвалили его спортивные достижения, его умение элегантно завязывать галстук, его неотразимую для первокурсниц мужественность и т. д. и т. п.
Через неделю боксер, несколько смущаясь, предложил нам с Андреем втроем пойти на открывшуюся только что выставку молодых художников Прибалтики. Так наша дрессировка показала полную состоятельность программирования спортсмена в нужном русле.
Кроме того - Андрей Мадисон регулярно снабжал меня самиздатовской литературой. Возможности для этого у него были – он подрабатывал в закрытом фонде библиотеки Академии наук ЭССР. Грех было не пользоваться такой возможностью.
Именно тогда я прочитал "Скотный двор" Оруэлла, "Авторитарную личность" Эллюля, "Шок перед будущим" Тоффлера.
Андрей давал мне рукопись «Зоны» Довлатова (который в это время работал в местных газетах), а так же многое другое, что подпольно ходило в "слепых" копиях и зарубежных потрепанных брошюрках.
Когда дружба длится не годами, а десятилетиями, то друзья становятся такими же близкими, как и родственники. Можно приходить к ним в любое время дня и ночи, не предупреждая о своём приходе предварительным телефонным звонком. Можно рассказывать о своих делах, не пытаясь приукрасить ситуацию или выставить себя в выгодном свете. Но и тебя друзья имеют право призвать на помощь. И ты не будешь иметь права уклоняться от оказания нужной им услуги…
И если друг решил уехать из Таллина в Москву, то ты своими руками будешь таскать ящики с книгами и кухонной утварью в грузовой фургон.
А сколько было «посиделок» на маленькой кухне в трехкомнатной квартире Мадисонов на улице Койду! Стены увешаны разномастными фарфоровыми тарелками из старинных сервизов, на полках – расписная деревянная русская утварь.
В памяти калейдоскоп воспоминаний: день августовского путча в 1991-м году, напуганные обыватели. Андрей с Наташей и я с Татьяной на Ратушной площади. И мы переполнены сарказма, понимая всю смехотворность этой «революции марионеток»…
Другое воспоминание – день рождения Натальи, мы сидим на кухне квартиры Мадисонов на улице Койду, поднимая первый бокал за «новорожденную», и тут раздается голос Андрея под окном: «Меня подождите!» Выглядываю в окно, а там блестит под солнцем коричневая от загара лысина, широко распахнута на груди выгоревшая рубашка «с петухами», шорты цвета хаки, на пыльных ступнях странника трогательные сандалии той самой модели, какую я сам носил в детский сад. А венчает эту картину широкая улыбка из седой бороды. Андрей за двое суток добрался в Таллин автостопом из деревни под Угличем, где недавно приобрел маленький домик, продававшийся на дрова.
Многие помнят этот гостеприимный дом Андрея и Наташи - мелькание лиц: Андрей Танцырев, Светлан Семененко, Александр Астров, Сась Дормидонтов, Сережа Атабекян, тихое пение Риммы под гитарный перезвон.
Приезжали сюда и друзья Андрея из России (запомнился мне почему-то только Федя Рожанский - сын знаменитого академика).
Квартира производила незабываемое впечатление на нового человека. Коридор украшен множеством картин, странными «медузами» и «морскими звёздами», сделанными из расплавленных виниловых пластинок. Гостиная поражала необычностью: стены были покрыты тысячами разноцветных аппликаций ярких цветов. Каждая из них не превышала по своей длине пятнадцати сантиметров. Среди амёбообразных форм можно было прочитать слово «любовь» на разных языках. Повторялось в узоре и слово «свобода». (Фотографию фрагмента стены можно увидеть на странице http://e-g.livejournal.com/532963.html ).
Множество мелких фигурок на полках – сувениры из дальних странствий. Коллекция керамических колокольчиков, резные статуэтки, отполированные срезы самоцветных камней и всякие другие занимательные мелочи органично дополняли разноцветье книжных переплетов.
Андрей каждый год выходил на трассу – автостопом добирался в самые дальние места. Однажды он автостопом совершил паломничество на Алтай, на родину Василия Шукшина.
А вот в кабинет хозяина попадали не все. Там все стены были заняты книжными полками. Книги были во всех комнатах, но в кабинете Андрея они расставлены в порядке, понятном только самому хозяину. Хотя когда-то давно Андрей пытался сделать картотеку свой личной библиотеки.
В таком окружении незаметно взрослела дочка Андрея и Наташи – Анечка. Андрей боготворил свою дочку, старался обучить её всему, что знал сам, и дать возможность овладеть английским языком. Со временем Аня окончила МГУ и пошла в аспирантуру на кафедру палеонтологии.
У Наташи, после родов, начались приступы эпилепсии. Она падала и билась в конвульсиях. Не всегда эти падения проходили без последствий. Росло количество шрамов на ногах и на голове. Мне и самому несколько раз приходилось видеть начало таких приступов: впечатление осталось тяжелое.
А года четыре тому назад ей поставили страшный диагноз: рак. Она проходила курс химиотерапии, мужественно пыталась сопротивляться болезни, понимая, что Андрей просто не сможет жить без неё… Но судьба неумолима.
Он продал квартиру в Москве, где всё напоминало о Наташе, и переехал в провинцию.
Последний раз мы встретились в конце августа 2008-го года. Он приехал из Тотьмы, где поселился после смерти Натальи. Андрей привез мне в подарок книгу: «Письмо будущего», в которой собраны письма Андрея к Наташе, и её письма к нему. В книге много фотографий Наташи и Андрея. Издал он эту книгу в память ней и дарил её своим старым друзьям и хорошим знакомым. Само собой – книгу Андрей напечатал на собственные средства. У нас был долгий разговор в уличном кафе (мы оба много курили). И выпито было очень не мало…
Андрей приглашал меня приехать к нему в Тотьму в ближайшие месяцы. Я отвечал, что отпуск у меня уже использован, и я смогу выбраться только в новом году.
«К тому времени я уже далеко уеду» - сказал Андрей. Тогда я не понял, о чём он говорил…
Еще помню, что по какому-то поводу прозвучала фраза: «Живешь только раз, да и в этом нельзя быть уверенным».
Через несколько месяцев пришло печальное известие - Андрей не смог выдержать жизни без любимой жены.
О его смерти мне сообщил мой давний друг - журналист Танцырев, который когда-то вёл вместе с Мадисоном передачу «Два Андрея» на «Радио-4». Подробней написала поэтесса Ольга Титова в электронной почте. Она переслала мне письмо российской знакомой Андрея из Тотьмы:

«Сейчас напишу коротко, потом может быть поподробнее. Я виделась с Мадисоном чуть больше недели назад, у него уже было все заготовлено для самоубийства. Вообще-то он четко шел к этому последние полгода, после свидания с родителями в Таллине, до этого еще можно было на что-то надеяться. В день после моего отъезда, предположительно в ночь, все и произошло. Оставив прощальную записку и указав предполагаемое местонахождение, он ушел в лес и там замерз. При нем была пара его стихотворений и одно не его, обращенное к его жене Наташе («…для берегов отчизны дальней ты покидала край чужой, ...я долго плакал пред тобой... мои слабеющие руки тебя старались удержать» - цитирую по памяти, кончается оно обещанием поцелуя, который должна лирическому герою его умершая подруга – «но жду его, он за тобой»- Вам, как филологу, это стихотворение должно быть известно, я не знаю автора).
Официальное заключение о смерти - плеврит, остановка сердца (смерть от переохлаждения). Я пыталась связаться с его дочкой, но не успела (когда разговаривала с ней сразу же после своего возвращения в Петербург, было уже поздно). Приехала, как и говорила ему, в эти выходные, узнала у соседей, что его не видели уже неделю, вызвала милицию, вскрыли квартиру, вызвали дочку. Она приехала и увезла отца в Москву, где его уже и кремировали.
Такая общая канва событий».

Елена Пенская написала об Андрее так:

«В тридцатиградусный мороз ушёл в лес и не вернулся… Он лежал в лесу, довольно далеко, за такими елками, а над ними сосны, на спине, голова откинута и повернута немного влево, глаза зажмурены, рот сжат. Со сжатыми кулаками. Это первое, что бросилось в глаза. Он лежал со сжатыми кулаками. Менты, которые приехали по моему звонку через час, тоже это увидели, попытались их разжать, не смогли. Он лежал со сжатыми кулаками, как человек, который ушел в последний бой и этот бой выдержал».

Если кто захочет прочитать тексты Андрея - может найти их через «Гугл», если введет в поиск: «Андрей Мадисон».

А я сейчас вспоминаю наши частые вечерние посиделки, споры о литературе и о политике, совместные лихие загулы и тихие чаепития на знакомой многим маленькой кухне...
На этой кухне побывало столько разного народа... И чай всегда был крепчайший, «купеческий» - почти чифир... И Андрей делился своими литературными находками, читал стихи, фонтанировал философскими идеями и разбирал по косточкам любую попавшую под руки идеологию. А Наташа понимающей улыбкой «тормозила» кавказский темперамент мужа и тихо постукивала спицами. Она же так здорово умела вязать!
Он не был широко известным человеком, но знакомые с ним люди обычно уважали его за необычно широкую эрудицию и острый ум. Андрей жил литературой и для литературы. Но на первом месте в его сердце (а у него было сердце поэта) была любовь.
Замечательные у меня были друзья, ребята. Такие люди - редкость.
Большинство из них любило стихи. Вот и вспоминается ахматовское:

«Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти всё готово.
Всего прочнее на земле печаль,
И долговечней – царственное слово»


ВМЕСТО ЭПИЛОГА

В царстве африканского племени гарамантов, по словам итальянского историка Аттилио Гаудио, «старикам разрешалось жить только до шестидесяти лет. Когда наступал этот срок, человек должен был удавиться бычьим хвостом. Если же у него не хватало мужества, его под радостные крики и смех душили соплеменники. Древние сарды бросали в глубокие ямы своих стариков, достигших семидесяти лет». Греческий мудрец Солон считал идеальным сроком жизни восемьдесят лет, потом эту идею восприняли и римляне.
Восьмидесятилетним умер и Будда, подав этим благой пример своим последователям.
Вероятно, они правы – древние мудрецы. Слишком дряхлыми и слабыми становятся старики на закате жизни. Да и какими им быть, когда «полжизни выживаешь, полжизни доживаешь»…
Тем более, что жизнь уходит так быстро, как будто ей с нами неинтересно...
Но ведь не зря какой-то метафизик сказал, что самоубийца придает слишком много значения жизни, так же, как отшельник-анахорет – обществу, а аскет – плоти.
Только мне думается, что когда из жизни добровольно уходят мужчины, которые не обречены на смерть от неизлечимой болезни, то самый правильный диагноз: болеет общество. И каким бы ни было наше здоровье, но его обязательно хватит до самого конца жизни.
Не хочу заканчивать текст на печальной ноте. Хоть стоимость жизни постоянно растет, но спрос на неё не падает. Потому обращаюсь ко всем читателям с призывом:
«Жить надо дольше. И чаще».
Но… Я далёк от того, чтобы быть моралистом.
Вполне может случиться так, что меня самого сразит инсульт, и впереди будет единственная перспектива: долгие месяцы (а то и годы) существовать в виде «овоща». В таком случае я был бы искренне благодарен, если бы мне оказал услугу какой-нибудь последователь доктора Кеворкяна.

родившийся и выросший в Эстонии, могу сказать с чистой совестью, что есть на белом свете места и похуже…
В Эстонии на территории в 45 тысяч квадратных километров (350 на 240 км) живут чуть меньше полутора миллионов человек.
22% территории Эстонии составляют болота, а две пятых территории покрыто лесом. Примерно четверть населения – русскоязычные. На карте мира Эстония (как суверенное государство) появилась менее ста лет тому назад, в результате развала Российской империи в период революции.
Так как Эстония государство маленькое и молодое, то крупных глупостей народ Эстонии еще натворить не успел.
Эстонский национальный цветок – василёк, а национальная птица – ласточка, национальный камень – известняк.

Язык

Эстонский язык очень музыкален и для уха непривычного может отдаленно напомнить итальянский язык. Например: «божья коровка» звучит как «леппатриину», а фраза «маленькая птичка летела через мост» звучит как «вяйке линуке лендас юле силла» (все ударения в эстонском языке падают на первый слог слова).
Тем не менее - эстонский язык довольно сложен для изучения. Звуки эстонского языка имеют разную долготу. Много удвоенных гласных и согласных. Отсутствует категория рода – сразу вспомнил старый анекдот:
«Эстонец спрашивает у русского (на русском языке):
– Автобус уже ушла?
Русский отвечает:
- Не «ушла», а «ушел».
Эстонец:
- Я ему между колёс не заглядывал…»

В эстонском языке четырнадцать падежей – замучаешься учить.
Вот пример: «йыги» - река, «йые» - реки, «йыге» - реку, «йыкке» - в реку, и т.д.
Помню, как смеялись мои польские приятели, когда увидели название улицы «Урве». А уж «курвад сынумид» - «печальные известия» - доводили их до слёз (от смеха).
Русских смешат слова «пидур» - «тормоз», «пыдер» - «лось», «ёёбик» - «соловей», «сиски» - «всё-таки». Да еще и популярная марка пива называется (в честь городка, где стоит завод) «Саку»…
Вполне возможно, что разное восприятие мира вызвано тем, что у нас глазные яблоки, а у эстонцев "сильма мунад" - "глазные яйца"?
В эстонском языке нет матерных выражений, из-за чего они беззастенчиво используют в своей речи русский мат (не осознавая всей его грубости). Совсем недавно одна из политических партий использовала в предвыборных плакатах лого против равнодушия «Absoluutselt pohhui». Выражение «pohhui» стало обиходным в речи многих молодых эстонцев, независимо от их гендерной принадлежности.
И ещё одно наблюдение: все мы, люди, которые прожили в Эстонии больше тридцати лет, можем (почти без ошибок) определить на каком языке следует обращаться к тому или иному человеку. Я думаю, что интуиция в этом случае не причем. Моя гипотеза основана на другом - просто разговорный язык, которым чаще пользуется человек, меняет и лицевые мышцы в той степени, которую требуют усилия, прилагаемые при произношении фонем, характерных для данного языка. Подтверждением моей догадки может служить то, что почти всегда мы испытываем трудности при национальной идентификации тех людей, которые одинаково хорошо владеют обоими языками и говорят на них примерно одинаковое время.

Общение

Общаться с эстонцами для непривычного русского человека сложно. Сказывается и разница в темпераменте, и разное восприятие окружающего мира. Эстонцы всегда стремились жить на «отрубах», отдельными хуторами, где сосед соседа не видит. И тяга к собственному отдельному дому неискоренима. В городе эстонцы стараются проводить только рабочее время. Живут в городских квартирах не самые богатые или те, кого вынуждает характер рабочих обязанностей – слишком много времени надо затратить на дорогу к своему загородному дому. Эстонская кухня очень молодая. В ней не сформировался даже список из десятка национальных блюд. Уж очень много заимствований (в основном – от немцев и русских). Самое знаменитое эстонское национальное блюдо – «мульгикапсад» - «капуста по-мульгски». «Мульгами» зовут жителей Южной Эстонии.
Рождественское блюдо – кровяная колбаса и кислая капуста.
Еще можно вспомнить овощные супы на молоке, суп из салаки, муку «Кама», и деликатесные эстонские кильки малаховского пряного посола. Русские туристы обязательно увозят с собой бутылочку местного крепкого ликёра «Вана Таллин» («Старый Таллин»), из-за чего эстонцы уже начали этот ликёр именовать «Вене Таллин» («Русский Таллин»).
В эстонских семьях женщины не заморачиваются стоянием у плиты – большинство блюд покупают в виде полуфабрикатов или в готовом виде – остаётся только разогреть в микроволновке. Да и завтракают обычно какими-то мюслями, в обед съедают покупной салат или пиццу. Русские на такую еду соглашаются только в редких случаях – предпочитают пищу домашнего приготовления.
В эстонской компании при обильном застолье (во время юбилеев или свадьбы) обычно поют. И поют вполне профессионально. Большинство эстонцев знает множество народных песен, как правило – когда-то участвовали или участвуют в каком-либо хоре или в танцевальном коллективе. В Эстонии каждые четыре года проходят Певческие праздники, в которых принимают участие десятки тысяч людей со всей страны. Традиции этой уже примерно 140 лет. Во время праздников единовременно пело до 30.000 певцов. А слушало их около 300.000 человек.
Таллин - город кватроченто. Центр Старого города сохранился таким же, каким он был в 13-15 веках. Почти с каждым строением в Таллине связанна какая-нибудь легенда. Говорят, что в Старом городе живёт более 3000 привидений, а на старейшей улице Таллина Ратаскаэву (более 700 лет) однажды справлял свою свадьбу сам Сатана. На Ратушной площади расположена старейшая в мире работающая аптека – она открылась в 1422 году.

Во хмелю.

Еще в молодые годы мне довелось впервые на работе отмечать чей-то день рождения в эстонской компании. Мне первому передали налитый вином стакан, и я старательно затянул в себя ядовито-красный портвешок местного разлива. Оказывается – совершил ошибку. В традиционных дружеских эстонских застольях (в те времена) пили из одного стакана по очереди и отпивали из стакана лишь небольшой глоток. Уж такие тут были своеобразные правила хорошего тона…
Хотя выпить эстонцы любят, но самым популярным напитком является пиво. Особенно – пиво, которое варят сами. Самое хорошее и самое крепкое пиво, которое мне доводилось пить – домашнее пиво на острове Сааремаа. Хватило двух больших кружек, чтобы «рубануло» не по-детски…

В работе

Работают эстонцы неторопливо, но очень основательно. Иногда им не хватает скорости, но они компенсируют этот недостаток усидчивостью. Знакомый столяр-краснодеревщик говорил мне по этому поводу так: "То, что я сделаю работу быстро - так же быстро и позабудут, а вот если я сделаю работу плохо - то это мне будут вспоминать всю жизнь".
На своих личных участках эстонцы прилагают основательные усилия, дабы их дом выглядел красивым и ухоженным, чтобы их сад утопал в цветах и зелени, а газоны были аккуратно подстрижены. Внутри дома не производят большого впечатления. Не всегда хорошо проветрено, частенько в комнатах видно, что тут давно даже пыль не протирали в дальних углах.
Эстонцы производят впечатление людей очень сдержанных в эмоциях. Они не будут раскрывать вам душу, даже если вы знакомы долгие годы.
Сами они говорят, что: "Нет для эстонца лучшей еды, чем другой эстонец".
Объясняют это они сами природной крестьянской завистливостью к чужому достатку и благополучию. Многих просто злит то, что у соседа квартира больше, машина дороже, а пальто – новее…
Одна из характерных черт – неприятие молодыми эстонцами всего русского. Плоды воспитания новейшей истории, когда пособники нацистов получили статус «борцов за свободу», а русские соседи по дому получили прозвище «оккупанта».

Спорт

Эстонцы – народ спортивный. Популярны все виды лёгкой атлетики, велосипедный спорт, мотогонки. Много яхтсменов, бегунов, пловцов и любителей волейбола-баскетбола. Футбол и бокс менее популярны, чем в России.
Общий охват молодежи регулярными спортивными занятиями несравненно больше, чем в России.

Криминальные склонности

Финский экономический обозреватель, известный "друг" Эстонии Сакари Нуппонен утверждает, что воровство является национальным эстонским обычаем.
Комментируя скандал с руководством Tallink, Нуппонен переходит в конце концов к анализу эстонских национальных особенностей, сообщает Eesti Paevaleht.
"Финну этого не понять. Эстонец в свою очередь не понимает, что финн этого не понимает. Воровство у мызников и немецких господ, а также у советской власти, за спиной Москвы — все это сохранилось и в современной Эстонии.
Воровство считается даже не воровством, а обоснованным взиманием своей доли в личных целях.
Меня всегда поражало то, что делает эстонец, когда становится господином и собственником", — пишет финский журналист в газете Ilta-Sanomat.
Тяга к быстрому обогащению породила целую группу молодых людей, которые решили добиться «красивой жизни», влившись в ряды наркомафии. Молодых глупцов используют в качестве «носильщиков» товара. Почти каждый месяц в газетах появляются репортажи об очередном задержанном в далеком аэропорту эстонском гражданине, который пытался провезти наркотики. Тем не менее, в испанской Марбелье уже появился целый квартал удачливых выходцев из Эстонии.

Личное мнение

В Эстонии замечательная природа: неяркая, северная, но такая (с самого детства) родная. Здешние ельники, сосновые боры, дубовые рощи, смешанный лес со стройными березками - не знаю, как вы, а я всегда скучаю по этим местам, когда долго их не вижу.
Мне нравится наше прохладное и неласковое море. И местная копченая килька с салакой ("копчушка") мне нравилась гораздо больше, чем норвежские "лошади", которых сейчас продают под именем "салака".
Побережье - отдельная песня.
Все эти валуны, которые притащил ледник из Скандинавии, поющие пески в Лауласмаа, вытянувшийся вдоль берега от Таллинна до Нарвы глинт (тот самый обрыв, на который поднимаются автобусы рядом с Певческим полем или по дороге в Вяна-Йыэсу). Местами высота этого берегового обрыва больше 50 метров.
А самое главное - здешний народ. Под этим словом я подразумеваю отнюдь не политиков-националистов и перепивших прокисшего пива "скинхэдов". Я говорю о тех трудягах в городе и на селе, которые с детства меня окружали. Достойный и трудолюбивый народ. Нет в этом народе показушной "широты души", но я помню, как во время многодневных пеших походов по эстонской глубинке, старые эстонские бабушки, когда я просил у них воды, выносили мне большущие кружки молока.
Да не в этом молоке, конечно, дело...
Самое главное то, что эстонцы настолько маленький народ, что не натворили больших глупостей (как большинство "великих народов"). Да и история их независимой государственности насчитывает два десятка лет между Октябрьской революцией и началом Второй мировой войны, плюс последние семнадцать лет.
Даже для человека это не возраст, а для Государства - это даже не младенчество.
Это - момент рождения.
Из-за этого у меня остается надежда, что придет разумный политик и примет главной идеей своей политической платформы такую мысль: все люди, которые постоянно живут в Эстонии - единый народ.

Мы все стремимся к мирной жизни и благополучию - вот это и есть наша общая цель. С каждым годом, с каждым десятилетием все люди в Эстонии должны чувствовать себя всё более необходимыми своей стране, испытывать чувство благодарности к своей стране, как испытывает такое чувство любой ребенок по отношению к своей заботливой матери.
Только и государство по отношению к законопослушным гражданам должно проявлять одинаковую отеческую заботу. Во имя такого идеала и стоит работать, только такую страну каждый её житель и будет защищать от внешних угроз (каждый нормальный человек защищает свою собственность, своих детей, родственников, друзей).
Идеализирую, конечно...

После апреля 2007-го года отношения между эстонцами и русскими резко ухудшились. Разгорелась межнациональная вражда на уровне информационной войны. Стали преобладать настроения национального противостояния.
И, тем не менее…

Вот реальность: вчера моя жена ехала после работы домой.
Всё остальное - её рассказ.
В автобусе были заняты все места. На очередной остановке зашел очень пожилой мужчина (явно - эстонец) в чуть затемненных очках и с портфелем в руке. Он внимательно осмотрел салон автобуса (в проходе стояло всего три-четыре человека). И тут с одного из передних сидений поднялась молоденькая девчонка-подросток (лет 15-16), уступила место пожилому человеку. Судя по музыке из ее наушников - русская. Дед уселся. И тут же начал копаться в портфеле. Потом достал большой букет тюльпанов, аккуратно их подравнял и преподнес девушке с плейером.
Моя жена не удержалась и начала аплодировать такому поступку. А на лицах всех людей, кто видел этот маленький эпизод городской жизни, появились улыбки.
Вот такая история.
Не про русских и эстонцев, а просто про людей...