Орёл и рыба

"И Бог говорил цитатами"
Станислав Ежи Лец


ПИСЬМО ИЗ БЕЭР-ШЕВЫ

Двенадцать лет прошло после нашей последней встречи с Борей Гольдштейном в Хабаровске. Он работал тогда в краевой газете "Молодой дальневосточник", снимал однокомнатную квартиру и привыкал к мысли, что в ближайшее время станет папой. Его молодая жена с удовольствием принимала комплименты от меня - давнего знакомого Бориса, с которым мы несколько лет совместно пытались оживить "литературный процесс" в Николаевске-на-Амуре.
Я был в Хабаровске проездом. Во мне уже созрело решение вернуться после многолетнего отсутствия в Таллинн. Перед расставанием я написал свой новый адрес в записную книжку Бориса, но до сегодняшнего дня никаких известий от него не получал.
И вот, сегодня, я принес с почты объемистый пакет. Обратный адрес уведомлял меня, что бандероль отправлена Борисом Гольдштейном из города Беэр-Шева в Израиле. Раскрыв упаковку я обнаружил большую пачку листов, покрытых четким компьютерным шрифтом, и несколько страниц, исписанных мелким колючим почерком Бориса.

"Привет, Сергей. Извини, что долго не писал, но обычная суета и погоня за минимальным уютом съедают Время. Это письмо вызвано обстоятельствами нестандартными и, помня наше былое приятельство, я решился переслать тебе любопытнейший текст. Коротко о том, как он попал в мои руки. Года два назад я переехал из России в Израиль, к своей сестрице, которая обитает здесь уже почти пятнадцать лет.

В первый же месяц моей здешней жизни мне повезло познакомиться с потрясающе интересным человеком - Дэвидом Бар-Леви. Он энциклопедически образован, знает то ли семь, то ли восемь языков, среди которых числятся древнегреческий, арамейский, латынь, русский и т. п. По некоторым намекам у меня создалось впечатление, что он сотрудничает с израильской разведкой "Моссад" в качестве криптолога.

Общались мы довольно часто, так как жили в соседних домах. Он сам предложил мне совершать с ним вечерние прогулки, т. к. ему хотелось практиковаться в современном живом русском языке, а мне он помогал овладевать ивритом. Мы подолгу беседовали о литературе и политике. Наши мнения не во всем и не всегда шли рядом, но в главном мы совпадали, и смотрели на изменяющийся мир с изрядной долей скептической иронии.

Месяца три-четыре назад он предложил мне ознакомиться с переводом древней рукописи, над которой он трудился по вечерам уже несколько лет. Историю этой рукописи он обещал поведать мне после того, как я прочитаю текст. Перед тем как передать папку в мои руки, Бар-Леви процитировал Николая Бердяева о том, что «Евангелие есть учение о Христе, а не учение Христа». Единственное, что я узнал от Дэвида, это то, что при восстановлении пергамента использовались высокие технологии, а разорванные куски приходилось совмещать только после анализа ДНК, сохранившейся в иссохшей козьей коже.

Прочел я перевод рукописи довольно быстро - тема для меня оказалась интересна, и ты поймешь почему. Вернуть папку с текстом перевода хозяину мне не удалось - Дэвид погиб во время взрыва очередного палестинского камикадзе в маленьком кафе на окраине города.
Поиски родственников Дэвида Бар-Леви ничего не дали (может быть, это имя вообще было одним из многих его имен - не знаю...), и рукопись осталась у меня.

Сегодня утром на моем окне воробьи затеяли шумную возню из-за сухой корки, и у меня возникла сложная ассоциативная цепочка. Воробей, как тебе известно, птичка Божия, ибо по одному из апокрифических Евангелий о детстве Иисуса, именно их он вылепил из глины в двенадцатилетнем возрасте, а затем легким дуновением вдохнул в них жизнь.

"Сергей-воробей" - всплыла в памяти детская дразнилка. Тут-то я и подумал, что лучший выход для меня - это переслать рукопись тебе, а уж ты сам решай, что с ней делать. Был у меня соблазн опубликовать ее самому, но побаиваюсь лавров Салмана Рушди, уж очень текст идет вразрез с синоптическими Евангелиями.

Для того чтобы тебе легче было проникнуться духом времени, я беру на себя смелость в нескольких фразах рассказать о том времени в истории Римской империи, которое предшествовало событиям, описанным в основном тексте. Я, конечно, не Тит Ливий, не буду цитировать историю "От основания города" в ста сорока двух книгах, но попробую коротко описать известное.

Прежде всего, в те давние времена огромное развитие получила работорговля. Она была тесно связана с пиратством, причем эта связь имела как бы двусторонний характер. С одной стороны, пираты всегда были крупными поставщиками живого товара, с другой - ряды самих пиратов постоянно пополнялись за счет беглых рабов. Одним из наиболее крупных центров работорговли был остров Делос, где, по словам историка Страбона, иногда продавалось до 10 тыс. рабов в день. Рабский рынок существовал и в самом Риме (у храма Кастора). Цены на рабов подвергались большим колебаниям. В годы крупных завоеваний они резко падали. "Дешев как сард" - существовала поговорка в Риме после захвата Сардинии. Однако цены на образованных рабов или рабов, обладающих какой-либо квалификацией (повара, актера, танцовщицы), были всегда очень высоки.

Характер эксплуатации рабского труда в Риме был чрезвычайно разнообразным, Существовали, например, так называемые государственные рабы. Это были, как правило, служители при магистратах, жрецах, выполняющие такие обязанности, которые считались предосудительными для свободного человека и гражданина, - обязанности тюремщиков, палачей и т. п.
Вместе с тем в античных государствах существует и такая категория населения, которая может быть объединена одинаковым отношением к средствам производства, но которая будет входить в разные сословия, обладать различными правовыми статусами. Так, например, далеко не совпадающим оказывается общественное положение в Афинах владельца той или иной мастерской и одновременно полноправного афинского гражданина и положение владельца аналогичной мастерской, но чужестранца, "метека", не входящего, следовательно, в состав гражданской общины. Один - в привилегированном положении, другой ущемлен и ограничен в своих возможностях, но в обоих случаях общественное положение определяется именно и в первую очередь тем, что он принадлежит либо к гражданам, либо к неполноправным метекам.
Городские рабы пользуются различными привилегиями. Одна из таких привилегий - вывод на пекулий. Под пекулием подразумевается тот или иной вид имущества, которое выделяется рабу для самостоятельного ведения хозяйства (хотя это имущество юридически продолжает считаться собственностью владельца раба). Именно таким путем возникает теперь новый слой населения - дельцы, предприниматели, торговцы, вышедшие из рабов и по мере своего обогащения, часто выкупающиеся на волю. К ним примыкает рабская "интеллигенция" (педагоги, актеры, поэты, грамматики, врачи) и рабы, обладающие редкими и высокоценными профессиями.

Римская “интеллигенция” отличалась двумя характерными чертами.
Во-первых, она состояла, как правило, вовсе не из римлян. Перечисленные выше профессии были почти полностью монополизированы греками. Если в Греции актеры были всегда свободными и уважаемыми людьми, то в Риме считалось бесчестием и служило цензорам достаточным основанием для порицания, когда свободнорожденный выступал на сцене. Даже такая область, как медицина, была предоставлена иностранцам, а Катон Старший вообще зачислял врачей в одну группу с отравителями.
В этой связи становится понятнее и вторая характерная черта, отличавшая римскую "интеллигенцию". То была в значительной мере интеллигенция рабская. Упоминаются помимо уже названных профессий такие должности, как писцы, чтецы, библиотекари, стенографы, ораторы, - должности, занимаемые, как правило, тоже почти всегда рабами.
Существовали колонии римских граждан, которые обычно основывались на той части территории покоренных общин, которую обживали.

Иной характер имели так называемые латинские колонии.
Жители этих колоний имели урезанные права и занимали как бы среднее положение между римскими гражданами и чужестранцами (перегринами), которые, конечно, вовсе не имели гражданских прав.

В середине второго века до н. э., т. е. после окончания борьбы Рима за господство в Средиземноморье, в состав римской державы вошло девять провинций: шесть на Западе - Сицилия, Сардиния, Корсика, Цизальпийская Галлия, Испания, "Африка" и три на Востоке - Иллирия, Македония, Азия. Наместники провинций (обычно бывшие консулы, или преторы, по окончании срока их полномочий в Риме) назначались на год, обладали полнотой военной, гражданской и судебной власти и фактически совершенно бесконтрольно распоряжались в провинциях. Жаловаться на их злоупотребления жители провинций могли лишь после того, как наместник сдавал дела своему преемнику, но такие жалобы редко имели успех. Надо еще добавить, что почти все пространство Римской империи в эти времена разговаривало на «койне» - диалекте греческого языка, который распространился по всем территориям, где проходили победоносные войска Александра Македонского
.
В I в. до н. э. Римскую империю стало трясти от накопившихся противоречий. После Союзнической войны италийское население получило римское гражданство. Митридат VI Евпатор сделал попытку, как в свое время Антиох, уничтожить не только римское господство, но и римское влияние в странах эллинистического Востока. Для этого он выбрал такой момент, когда римские военные силы были прикованы к самой Италии, т.е. пока еще шла Союзническая война. Завладев Вифинией, он вторгся на территорию римской провинции "Азия", где был восторженно встречен местным населением. По его приказу во всех городах и селениях Малой Азии были в один и тот же день перебиты все живущие там римские граждане. По некоторым данным, в этот день погибло 150 тыс. римлян. Из Малой Азии Митридат направил войска на Балканский полуостров. Положение становилось критическим. Сулла и его войско пробыли на Востоке в общей сложности четыре с половиной года. За это время были взяты приступом Афины, одержаны две крупные победы над силами Митридата (при Херонее и Орхомене), в результате чего Митридату не оставалось ничего другого, как просить о мире. Сулла проявил уступчивость, так как в Риме произошел марианский переворот.
Во главе его стоял консул Луций Корнелий Цина, а затем к нему присоединился вернувшийся в Италию Марий.

Сулла высадился со своей армией в Брундизии весной 83 г. до н. э. Это было началом нового этапа гражданской войны, которая развернулась на территории Италии и продолжалась полтора года. Осенью 82 года в битве у Коллинских ворот, ведших в Рим с севера, марианцы были окончательно разгромлены, а Рим вторично взят с бою войсками Суллы. В самом Риме Сулла создал себе верную опору из 10 тыс. корнелиев - так стали называться отпущенные им на волю рабы казненных при проскрипциях.
В конце 82 г. до н. э. Сулла был провозглашен диктатором на неограниченный срок и получил черезвычайные полномочия для издания новых законов и по устройству государственных дел.

Перейдем теперь к оценке событий, связанных с развитием другой линии борьбы - борьбы рабов.
Конец II и начало I в. до н.э. характеризуются небывалыми по размаху массовыми выступлениями рабов. Первая большая рабская война, как ее называли сами древние, вспыхнула в Сицилии, в стране, которая считалась житницей Италии. Началась она в 138 г. и продолжалась до 132 г. до н.э. Во главе восставших оказался талантливый организатор - раб - сириец Евн, который вскоре под именем Антиоха был провозглашен царем, а первое в истории царство рабов - благодаря численному перевесу в нем сирийцев - названо Новосирийским царством. Вскоре возник второй очаг восстания в юго-западной части Сицилии. Здесь восстание возглавил бывший киликийский пастух и пират Клеон. Римляне рассчитывали на раскол движения и вражду двух его вождей, однако Клеон добровольно и по собственной воле признал главенство Евна. Оба очага восстания объединились, количество участников движения дошло до 200 тыс., и вся Сицилия оказалась в их власти. Римлянам пришлось изрядно потрудиться для подавления восстания. Только после того, как в Сицилию были направлены консульские армии, удалось - и то из-за предательства - захватить главные центры восставших.
В 104 вспыхнуло новое восстание рабов под руководством Сальвия, который по примеру Евна провозгласил себя царем Трифоном. Только в 101 г. до н.э. консул Маний Аквилий сумел добиться решающей победы. Но все это было мелочью по сравнению с грандиозным восстанием Спартака.
Но об этом ты помнишь по роману Джованьоли...

К концу первого века до н.э. выдвигаются совершенно новые социальные группировки ("новые люди" - как их тогда называли), которые тоже начинают претендовать на определенное место и положение в жизни государства.
Всем этим "выскочкам" весьма импонирует возможность влиться в ряды староримской аристократии, а остаткам старинных и знатных родов волей-неволей приходится потесниться и в какой-то мере уступить напору новоявленных богачей или честолюбивых армейских командиров. Что касается низших слоев населения, то здесь следует подчеркнуть значительный рост городского плебса. Это явление было следствием массового разорения и обезземеливания крестьян. Огромное количество разоренных людей так и не могло найти себе постоянной работы. В италийских городах, и, прежде всего в Риме, они заполняли кварталы, ведя полуголодное существование. Они ничем не брезговали в поисках случайного заработка: лжесвидетельскими показаниями в судах, продажей своих голосов на выборах, доносами, воровством. Они жили на счет общества, на те жалкие крохи, которые перепадали им во время государственных раздач, триумфов победоносных полководцев или от щедрот римских политических деятелей, завоевывавших себе таким путем и популярность и голоса. Так возник в римском обществе особый деклассированный слой населения - античный люмпен-пролетариат.

Извини за столь пространную историческую лекцию, но я считаю, что для лучшего понимания описываемых событий вспомнить все вышесказанное необходимо, а так же любопытно проследить некоторые явные параллели с нашим временем.

Слава Богу, я еще атеист и не способен прийти к Господу по тем же причинам, по которым вор не способен прийти к полицейскому. Глядя на то, как некоторые верят в Бога, так и хочется уверовать в черта. Но мне кажется странным, что атеисты говорят о времени "после рождества Христова" - "наша эра".

Еще раз подчеркиваю - теперь ты полный собственник данного текста и только тебе решать его дальнейшую судьбу.
К сожалению, все доказательства его подлинности после смерти Дэвида Бар-Леви утрачены".


* * *

ОРЕЛ

Никогда не пожалею, что покинул Галилею.
Младший брат моего отца погиб за несколько месяцев до моего рождения.
Он был "танна" - учитель. Вместе со своим другом, Иудой, сыном Сарифея, он призвал своих учеников уничтожить изображение золотого орла, которое было поставлено по распоряжению Ирода над главными воротами храма в Иерусалиме. Мой дядя Матфий, сын Маргалофа, и его друг Иуда, сын Сарифея, знали на что идут, но считали, что нет ничего почетнее и славнее, чем умереть за заветы отцов; только дюжинные люди, чуждые истинной мудрости и непонимающие, как любить душу свою, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.
Среди белого дня, когда множество народа толпилось вокруг храма, юноши опустились на канатах с храмовой кровли и разрубили золотого орла топорами. Немедленно дано было знать об этом царскому начальнику, который быстро прибыл на место с сильным отрядом, арестовал до сорока молодых людей и доставил их к царю.

На первый его вопрос: "Они ли дерзнули разрубить золотого орла?" - они сейчас же сознались. На второй вопрос: "Кто им это внушил?" - они ответили? "Закон отцов!". На третий вопрос: "Почему они так веселы, когда их ожидает смерть?" - они ответили: "После смерти их ждет лучшее счастье".
Ирод приказал тех, которые спустились с храмовой крыши вместе с законоучителями сжечь живыми, остальных арестованных он отдал в руки палачей для совершения над ними казни. Через короткое время Ирод умер мучительной смертью. Тогда сторонники Матфия и Иуды, свергших золотого орла, объявили свой траур и, по существу, подняли бунт. При подавлении мятежа войска убили около трех тысяч человек, а остальных загнали в горы.
Наследники Ирода отправились в Рим делить оставшиеся земли и уделы, а в разных местах нашей страны начались беспорядки. В Идумее взялись за оружие две тысячи ветеранов Ирода и открыли борьбу с приверженцами царя. В Сепфорисе, в Галилее, Иуда - сын разбойника Езекии, поднял на ноги довольно многочисленную толпу, ворвался в царские арсеналы, вооружил своих людей и нападал на тех, кто стремился к господству.

В Перее нашелся некто Симон, один из царских рабов, который, надеясь на свою красоту и высокий рост, напялил на себя корону. Собрав вокруг себя разбойников, он рыскал по открытым дорогам, сжег царский дворец в Иерихоне, многие великолепные виллы и легко наживался на этих пожарах. Его разгромил начальник царской пехоты Грат со стрелками из Трахонитиды и отборной частью себастийцев.

Даже простой пастух по имени Афронг дерзал в это время посягать на корону. Его телесная сила, отчаянная храбрость, презрение к смерти и поддержка четырех подобных ему братьев внушали ему эту надежду. Каждому из этих братьев он дал вооруженную толпу, во главе которой они служили ему как бы полководцами и сатрапами во время набегов.
Мой отец во время этой смуты успел сколотить неведомым мне способом какие-то деньжата. Так как он не был человеком строго соблюдающим все религиозные предписания, то и женат был на дочери греческого купца – моей матери. Возможно, именно это обстоятельство избавило меня от зубрежки священных текстов. Отец отличался свободомыслием. Матушку мою он отправил к родственникам в Галилею, где я и появился на свет. При рождении мне дали довольно неблагозвучное имя Нахлам. Не знаю, чем это имя нравилось отцу. Я очень смутно помню его редкие приезды. Запомнился только тот горький день, когда нам сообщили о его гибели во время нападения разбойников на торговый караван, в котором шел и мой отец со своим другом.

Первые детские годы я провел на берегу Генисаретского озера вместе с местными рыбаками и их драчливыми сыновьями. Самым большим моим приятелем в те годы был крепкий рыжеволосый паренек Ешуа Вар-Раван с уличной кличкой Варрава. Любимым нашим развлечением были палочные бои среди сетей, которые сушились неподалеку от селения. Накидывая сеть на противника можно было сковать его движения и успеть нанести ему решающий удар. Только мне и Варраве удавалось быстро выпутываться из сети. Один старый рыбак научил нас хитрой последовательности движений, которые позволяли быстро скидывать с себя сеть. Научившись однажды этой хитрости мы неизменно старались попасть в одну команду играющих в "восставших" и успешно вырывались из ловушек противников - "римского войска".
Один из римских легионеров - грек по рождению - обучал меня и Варраву азам панкратиона. В этом "всеборье" разрешались любые приемы, кроме укусов и выдавливания глаз. Он обучал нас правильно наносить удары локтем, коленом, головой, ладонью и, самое главное, правильным ударам ногами, так называемому "бою ногами о бедра". Кроме этого он обучил меня, как более легкого и прыгучего, чем Варрава, хитрым критским прыжкам с переворотом через голову или с опорой на одну руку. Я старался овладевать воинскими премудростями, так как хотел набраться достаточной ловкости и силы, чтобы найти разбойников, которые убили моего отца и отомстить им.

Не знаю, почему Илларион посвящал так много времени возне с нами. Может быть, мы напоминали ему о его собственных детях, а может быть греческие боги решили, что его характер должен соответствовать имени (Илларион - в переводе с греческого - "веселый"). Военный лагерь римлян располагался неподалеку, и мы частенько наблюдали за обучением молодых солдат. Иногда нас приглашали играть в гарпастум. Суть игры была в том, чтобы забить плотно набитый сеном тряпичный мяч за линию обороны соперника. Говорили, что сам Гай Юлий Цезарь любил поиграть в гарпастум.

Приходилось нам помогать взрослым родственникам в домашней работе, но я старался использовать каждую свободную минуту, чтобы научиться какому-нибудь новому воинскому приему или повторить уже выученный, чтобы не забыть его. В уличных драках я стал побеждать подростков, которые были на пять - шесть лет старше меня.
Частые жалобы соседей на мою задиристость заставили моих родственников призадуматься над тем, что из меня может вырасти. Раздумья эти привели их к выводу, что лучшим выходом будет оторвать меня от сложившейся дурной компании и отправить куда-нибудь подальше от дома. Случай такой вскоре представился.

Едва мне минуло тринадцать лет, когда я со своим дядькой отправился в далекую дорогу за шаткой надеждой, что его родственники в богатом Риме найдут нам прибыльную работенку. От дорожных впечатлений в моей голове мало что сохранилось, но самое запомнившееся - это постоянный страх моего несчастного дяди. Мне было непонятно, чем его пугают незнакомцы на постоялых дворах, разбитные рабы, кричащие нам вслед непонятные слова и скалящие щербатые рты.

Потом мы в Тире садимся на корабль и я слушаю долгие рассказы прорета-впередсмотрящего о том, как в давние годы Гней Помпей прочесал все Средиземное море со всеми его заливами для уничтожения обнаглевших пиратов. В морской битве у Коракесия, взятого приступом, погибло почти полторы тысячи пиратских кораблей и четыреста были захвачены римлянами. Десять тысяч пиратов нашли свою смерть и двадцать тысяч попали в плен. Потом младший сын Помпея Великого сам стал предводителем пиратов и правил Сицилией и Сардинией.
Пираты и сейчас делали набеги, но наше судно шло вместе с тремя другими, которые везли какой-то важный груз, и у нас было сопровождение из двух военных трирем и двух либурн. Мы заходили в маленькие гавани греческих городов и дядя, несмотря на свой страх, совершал какие-то сделки с местными торговцами. Я помогал готовить пищу, подолгу разговаривал с кормчим, который объяснял мне устройство судна и искусство управления парусами. Пузатый рейковый парус из тридцати шести полотен влек наше судно все дальше от родного дома. Хотя мы прятались в подходящие бухты при первых признаках непогоды, но не удалось нам избежать неожиданных штормов и одно торговое судно мы потеряли.
Однажды утром я почувствовал на себе чей-то взгляд. Покрутившись на месте и не обнаружив смотрящего, я поднял глаза и увидел косоглазый небосвод. Бельмастая половинка луны и багровый зрачок солнца пронзали меня недобрым взглядом. Своему беспокойному дяде я не стал рассказывать об этом видении, а мой приятель - кормчий толковал это явление как знак избранности.

После долгого плавания мы покинули корабль в Остии и добрались до Рима с попутным обозом.
Мы ехали мимо двухэтажных домов, стоящих в окружении больших плодовых садов и виноградников. Возле домов располагались птичники, где разводили голубей, кур, павлинов и дроздов, кое-где попадались утки и гуси, а на пастбищах нагуливали бока крупные отары косматых овец. Свинари звуками трубы выводили на дневную кормежку стада свиней. Несколько раз я видел и обширные пчельники. Утомленный впечатлениями я заснул и открыл глаза только тогда, когда наша телега остановилась у дома наших родственников.
Пока дядя распоряжался разгрузкой привезенных нами товаров я свел знакомство со своим ровесником, Гаем Кассием, семья которого жила в соседнем доме. Гораздо позднее я узнал, что семья моего нового приятеля была в дальнем родстве с тем самым Гаем Кассием Лонгином, который вместе с Марком Юнием Брутом стоял во главе заговора против Юлия Цезаря.

Этот парнишка мечтал стать воином и старался развить в себе выносливость и привычку к лишениям. Он по нескольку дней ничего не ел, пробегал ежедневно большие расстояния, но больше всего любил проводить вечерние часы в кузнице, которую его отец сдавал в аренду умелому вольноотпущеннику.

Мы легко подружились с ним, а через него я свел знакомство со скифом - кузнецом. Мне нравилось в уютной полутьме кузницы. Я любил смотреть на то, как яркая железяка вытаскивается из углей и, под ударами тяжелого молота, превращается на моих глазах в какую-нибудь нужную вещь. Запах горящих углей, каленого металла, звон молота и мельтешение теней на стенах завораживали меня.

Подмастерья работали с медью и оловом, железом и свинцом, иногда перепадала работа с золотом или с серебром. Но основной работой было изготовление оружия. Бронза изготовлялась разными способами: то в медь добавляли чуть более четверти олова, а то лишь одну двадцатую часть. В первом случае получали очень твердую бронзу, но она была хрупкой, а в последней смеси бронза была настолько мягкой, что ее можно было не только отливать в форму, но и ковать молотом.

Из бронзы делали мотыги и рабочие топоры, посуду, всякие пряжки и украшения, фибулы и подвески. Шла она и для изготовления наконечников копий и стрел. Мне было интересно смотреть, как неказистые плитки привезенного из Индии «вуца» и полосы «пхута» в ловких руках мастера превращались в смертоносные дорогие клинки. Еще интереснее было слушать по вечерам рассуждения скифа-кузнеца об устройстве мироздания.
Он неимоверно гордился своим земляком - Анахарсисом, который изобрел гончарное колесо и якорь.

Когда я вызывал его гнев своими бесконечными вопросами, то скиф упоминал и о том, что Анахарсис не заводил детей из любви к детям. Самое любимое присловье у кузнеца тоже было позаимствовано у Анахарсиса: "Язык, чрево и похоти - обуздывай".
Понемногу в кузнице привыкли к моему присутствию, и я помогал приятелям уже со знанием дела. Мне удалось уговорить дядю отдать меня в ученики к кузнецу. Для этого пришлось схитрить и объяснить дяде, что я хочу постичь тайны ювелирного дела, хотя мне нравилась больше всего работа с раскаленным в горне железом, которое под ударами моего молота рассыпает искры и послушно принимает нужную форму.

Через год меня допускали даже к изготовлению самых дорогих клинков с крупным сетчатым узором на темном фоне с золотистым отливом. За такие клинки давали в два раза больше золота, чем они весили.

Самым большим секретом считалась закалка. Здесь была важна каждая мелочь, начиная от яркости нагретого металла до положения заготовки клинка при опускании его в смесь разных масел, используемых для закалки стали. После этого клинок снова нагревали, но уже не так сильно, и охлаждали в воде или на воздухе. Я довольно быстро сумел научиться не пережигать железо лишним нагревом и понимать, когда пора прекращать удары по металлу, чтобы заготовка не потрескалась. Клинок всегда располагали поперек линии хода Солнца по небосводу, а саму закалку проводили только в новолуние.

Мне нравилось шлифовать и точить клинки.
На заточку некоторых я тратил до десяти дней. Тут торопиться нельзя, только выдержка и точность движений позволяют получать глубокий блеск поверхности, которого я добивался при помощи доброй дюжины разноцветных камней и различных порошков, которыми посыпал промасленный войлок. Скиф отметил мое умение и старательность. Я уже так окреп и вырос на этой работе, что мои палестинские земляки называли меня Нефилим – по имени библейских великанов, которые рождались от мятежных ангелов и красивых земных женщин. Мой рост достиг почти четырех локтей (двух дактилей не хватало), и я был выше ростом, чем большинство окружающих меня.

Во время нундин мы с Гаем Кассием бродили по городу, а иногда выбирались и в окрестные поля.
Дом наших родственников был расположен неподалеку от Авентина, между Палантином и термами Каракаллы. Здесь не было таких узких и темных улочек, как в центре Рима, да и сами дома не были такими высокими и тесно прижатыми друг к другу.
В основном тут селились греческие и азиатские торговцы.

С первых дней Рим поразил меня своей грандиозностью. Огромные пролеты, многочисленные арки, обилие скульптуры, которая у нас была запрещена - все это внушало почтение к римскому могуществу.

Только богатые римляне жили в домах, где обстановка поражала разнообразием дорогих пород дерева и бронзовым литьем.
Большинство римских граждан жило в темных и сырых каморках пятиэтажных зданий, которые назывались инсулами. Люди старались приходить в эти дома только ночевать, а в каморках обстановка состояла из кучи тряпья и жаровни.

Тем не менее труд в Риме считался занятием, недостойным свободного гражданина.
В харчевнях и торговых лавках, пекарнях и разнообразных мастерских работали рабы и вольноотпущенники (ну и, естественно, прибывшие из далеких мест, вроде меня и моего дяди). Римлянин, который не имел своего участка земли, не служил в легионе и не занимался ростовщичеством, жил на денежные и хлебные раздачи, проводимые государством, а свободное время делил между зрелищами и поиском дешевых удовольствий.

Во время наших прогулок с Гаем Кассием я совершенствовал свое знание латыни и учился читать латинские тексты. Для этих уроков мы ходили на ближайшее кладбище, где я зачитывал вслух эпитафии, например:
"Шесть десятков прожив, здесь я сплю, Дионисий из Тарса. Сам я не был женат. Жаль, что женат был отец".

Гай Кассий расказывал мне о величии Империи, о множестве народов покоренных Римом и о громадном населении Империи. При императоре Августе перепись всех подчиненных Римской империи доходила до 4.101.017 лиц.

Так прошло больше двух лет.
Руки мои от работы с молотом изрядно окрепли, а юношеский жирок за это время вышел вместе с трудовым потом.

Семья Гая Кассия продала свой маленький дом и переехала куда-то в провинцию после того, как отец Гая, его два старших сына и сам Гай получили от дальнего богатого родственника по унции наследства.
Я уже знал, что унция - это одна двенадцатая часть наследуемого имущества, и хорошо понимал, почему люди стали считать Демокрита безумцем после того, как он отказался от причитающегося ему наследственного богатства.
Местная иудейская община посылала моего дядю на родину, он хотел, чтобы я вернулся вместе с ним, но у меня были свои планы и я отказался. Здешняя община меня недолюбливала за слишком независимый характер, желание решать все спорные вопросы полагаясь на свою силу, и, самое главное, за откровенное пренебрежение к соблюдению многочисленных религиозных запретов и правил.
Во всех недостатках моего воспитания обвиняли мою несчастную мать - ведь она была из греческой семьи, которая поселилась в наших местах намного раньше, чем родилась моя мама.

Я пришел к мысли начать самостоятельную жизнь.
К этому подтолкнуло меня знакомство с молодой и красивой гетерой, с обычным для греческих гетер именем - Лаиса. Продолжение наших отношений требовало денег, а мой кошелек был пустым.
Молодость всегда уверена в своих силах, и я решил заработать деньги на арене.

Грубый скиф обозвал меня молодым дурнем и попытался косноязычно отговорить меня.
Увидев, что ничего из этого не получится, он вытащил из темного угла промасленный сверток и сунул мне в руки. Выйдя на улицу, я развернул ветхую тряпицу и обнаружил кинжал «пугио» из самого лучшего железа. Стоимость такого подарка была весьма высокой.
В Риме было четыре императорские школы гладиаторов: Утренняя, Большая, школа Даков и школа Галлов. Я выбрал школу Галлов. Через несколько дней я уже произнес ритуальную клятву:
"Я отрекаюсь от всего своего прошлого и подчиняюсь целиком и полностью своему господину и ланисте, даю себя жечь, вязать и убивать железом, а если я нарушу эту мою присягу, то пусть я буду закован в цепи, бит бичом и палками или пусть буду убит мечом".
Так я стал "тироном" - т.е. новичком.
Контракт прекращался через два года, если я не погибну раньше на арене.

Начались тренировки.
С цепью, с сетью, с трезубцем, кинжалом и веревкой - арканом.
Кормили нас трижды в день и, надо отдать должное, кормили весьма обильно. Ланиста отметил то, как удачно получается у меня освобождение от сети ретиария. Тут мне пригодились навыки игр на берегах Генисаретского озера. Сначала меня тренировали на роль секутора, но потом ланиста решил дать мне шанс прожить на арене подольше и принести ему больше денег и славы.
Теперь я носил на тренировках доспехи мирмиллона.

Ретиарий изображал рыбака, а его противник - галл или мирмиллон - носил шлем с изображением рыбы.
Гладиаторы делились на четыре категории, причем разница между ними была настолько велика, что состязания проводились лишь внутри категорий, иначе финал был предрешен. Некоторые мастера высшей категории могли принимать бой одновременно против четырех противников, и я старался не пропускать такие редкие выступления мастеров.

Старый боец, который натаскивал меня, оказался выходцем из Малой Азии и относился ко мне, как к своему земляку, обучал меня всяким хитрым уловкам, быстроте движений, умению угадывать намерения врага по его мельчайшим движениям и взглядам. Он же обучил меня владению всеми восемью видами мечей, которыми пользовались гладиаторы нашей школы - от серпообразного фракийского до скифского акинака. На тренировках он ставил меня против локвеария с метательным ремнем в виде лассо, или гладиатора-велита с ремнем, на конце которого привязан металлический груз, а то и против пары пангиариев, вооруженных палками и хлыстами. Самым неудобным для меня противником был гладиатор-димахер, сражавшийся двумя короткими мечами. Заметив это, мой учитель стал ставить меня на тренировках против двух, а то и трех димахеров, пока я не научился противостоять неудобным для меня противникам.

"Грек с выдумкой, а наш с понятием..." - любил повторять мой учитель боевого мастерства. Он же объяснил мне, насколько выгодно содержать школу нашему ланисте. За каждого гладиатора, отдаваемого на игры, хозяева их брали по 80 сестерций, а в случае гибели или тяжелого ранения получали возмещение от устроителя игр в размере четырех тысяч сестерций.
В минуты отдыха я слушал разнообразные истории о давних событиях. Запомнился мне рассказ о временах второго триумвирата. До сих пор старики вспоминают этот разгул проскрипционных убийств и конфискаций. За голову каждого осужденного назначалась крупная награда, рабам же кроме денег была обещана еще и свобода. Всячески поощрялись доносы родственников друг на друга. Предоставление проскрибированным убежища, укрывательство их карались смертной казнью. Казалось, были расторгнуты все родственные связи, все дружеские узы. Рабы доносили на господ, дети на родителей, жены на мужей. На первом месте были сыновья, стремившиеся получить наследство, затем шли рабы, затем отпущенники, наибольшую же верность и преданность проявили все-таки жены.
Перед моим первым настоящим боем наставник сам опробовал степень моей подготовленности. Вероятно, он сомневался в моей победе, так как не обнаружил во мне настоящей боевой злости. Он снова и снова заставлял меня повторять, что как только я увижу своего противника, то я должен буду трижды произнести про себя:
"Я его ненавижу, за то, что должен буду его убить".

Наставник называл меня прозвищем, которое я получил еще работая в кузнице – Ликосфен. Кузнец переводил это греческое имя как «Волчья сила», а мой нынешний учитель как «Светлая сила». Мне казалось, что моя подготовка позволит мне победить любого противника.
Наставник, как мог, поддерживал мою уверенность в себе.

Тем не менее он счел нужным рассказать мне о том, как мужественно принял смерть Марк Туллий Цицерон от руки Геренния. Происхождение прозвища рода Туллиев - Цицеро (что означает "горох"), наставник объяснил тем,что кто-то из предков Цицерона был славным огородником и выращивал отменный горох.
Зная, что я привык больше рассчитывать на свою силу, чем на приобретенную ловкость, учитель приводил пример, что кажущиеся крепкими зубы у стариков разрушаются и выпадают, а гибкий язык остается на месте.
Я возразил ему тем, что если с высоты трех локтей упадет на ногу пять талантов меди, то это будет совсем другое ощущение, чем если с этой же высоты на ту же ногу свалится такое же по весу количество воды.
Учитель решил закончить разговор и, уже уходя, произнес:
«Запомни, когда убьешь человека, испытываешь боль и угрызения совести. У меня часто так бывало».

Первый настоящий бой запомнился мне обилием крови и яростным желанием остаться живым. Совсем не просто далась мне первая победа. Во время боя мой противник успел глубоко порезать левую сторону груди и ткнуть меня мечом во внутреннюю часть бед