КОНСТАНТИН МАРИЯ
САМОТИС
.
АККАУНТ
АВТОФИКШН ТРАНСЕРФИНГА

 


Онтарио
2023
ISBN (проставляет издательство)
All rights reserved. No part of this publication may be re-produced or transmitted in any form or by any means elec-tronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.
Requests for permission to make copies of any part of this work should be e-mailed to: altaspera@gmail.com or in-fo@altaspera.ru.

В тексте сохранены авторские орфография и пункту-ация.
Published in Canada
by Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.
О книге
Украина. Наши дни. Главный герой — немоло-дой писатель, разочарованный в жизни и явно скатыва-ющийся к алкоголизму, пытается работать над новой книгой.
Вдруг он получает странное сообщение от Анто-на — его alter ego, личности, придуманной для знаком-ства с юными девушками в интернете. В откровенном диалоге со своим вторым Я автор пытается разобраться в себе, найти утраченные смыслы.
Но чем грозит ему общение с Антоном? Какие мотивы и цели воплощенного alter ego? История стано-вится почти детективной
Содержание
Благодарность 7
От автора 9
Глава 1 Упс!.. 13
Глава 2 Нежданчик 23
Глава 3 Пауза 32
Глава 4 Знакомство 37
Глава 5 Скованные одной Сетью 48
Глава 6 Киев – 2021 54
Глава 7 Небо на ладони 65
Глава 8 Рефлексия любви 72
Глава 9 Конец игры 81
Глава 10 Анализы 88
Глава 11 Впервые без маски 96
Глава 12 Фрау Майер 105
Глава 13 Трансерфинг реальности? 116
Глава 14 Умереть, чтобы жить … 128
Глава 15 Сказка 135
Глава 16 Научение 143
Глава 17 Сон 149
Глава 18 Перед падением 159
Глава 19 Агония 170
Глава 20 Акт трансформации 177
Глава 21 Встреча 186
Послесловие 194




 
БЛАГОДАРНОСТЬ
Автор глубоко признателен всем, кто помогал в работе над книгой. Редактору — Татьяне Корень, кото-рую провидение послало мне в момент, когда я уже начал совершать ошибки. Моей старшей дочери — Александре, моему меценату — скромной учительнице математики из российской глубинки, другу и спасителю Елене. Моему куму Константину и всем, кто поддержи-вал и укреплял меня в моменты отчаяния, кто верил больше, чем верил я, кто не отстранился, не махнул ру-кой, не предал. Я искренне и безмерно вам благодарен!
Я благодарен маме, которая научила меня чув-ствовать и видеть прекрасное, открыла мне мир слов и красок. Большое спасибо, мам!
Спасибо всем, кто, врываясь в мою жизнь, остав-лял в ней яркий след своего присутствия, менял ход со-бытий, направления, пусть даже через боль и страдания; кто дарил мне, сам того не подозревая, мгновения наслаждения, покоя и счастья тогда, когда, казалось бы, это было невозможным. Без всех вас не было бы ни этой книги, ни всего того, что ждет меня впереди.
Константин Самотис
ДИСКЛЕЙМЕР
Книга не пропагандирует употребление наркоти-ков, психотропных или каких бы то ни было других за-прещенных веществ.
Автор категорически осуждает производство, распространение, употребление, рекламу и пропаганду запрещенных веществ. Наркотики — это плохо!
Автор также не пропагандирует чрезмерное упо-требление алкоголя, членовредительство и суицид.
Ветер ли старое имя развеял?
Нет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня,
Друг мой, прощай!
Ты погляди —
Не осталось ли что-нибудь после меня?
Это не сон, это не сон,
Это — вся правда моя, это истина,
Смерть побеждающий вечный закон —
Это любовь моя...
Рабиндранат Тагор
ОТ АВТОРА
Я
бы с удовольствием написал, что все имена и события в книге вымышлены, а любое сходство с реальными — является абсолютной случайностью. Но это не так. Вер-нее, не совсем так. Ведь «Аккаунт» — это письма, по-слания, обращенные к тем, о ком идет повествование, включая и меня самого. Совершенно естественно, что книга вышла в жанре автофикшн. Но автофикшн — это еще и смесь, порой гремучая, воспоминаний, событий, переживаний и вымысла, порождаемого неугомонной фантазией автора. А главное, автофикшн, как и письма к дорогим тебе людям, — это обязательная искренность и открытость. Если угодно, это откровение на грани испо-веди. К исповеди же нужно готовиться. Нужно вывер-нуть себя наизнанку, решиться показать и адресату, и читателю картину во всей ее возможной неприглядно-сти. Пусть осуждают или сочувствует. А может быть, и то, и другое одновременно.
Моя же задача, — положив руку на сердце, как перед лицом правосудия, свидетельствовать правду, только правду и ничего кроме правды. Но лишь с одной поправкой — это субъективная правда, это моя правда. Кому-то из адресатов она покажется обидной, кому-то — жестокой или, наоборот, преувеличенно слащавой, а для кого-то будет откровенной ложью. Что ж, каждый впра-ве судить меня, но, если кто имеет что сказать, говорите сейчас или умолкните навеки.
Я вполне допускаю, что некоторые образы здесь идеализированы, другие — наоборот, демонизированы, но только потому, что такими я их воспринимал или воспринимаю до сих пор. Здесь нет истины в последней инстанции. Я лишь делюсь моментами, которые, скорей всего, видоизменятся со временем. Или время уже их видоизменило?
Ведь наша память хранит прошлое как динамич-ный образ, а не как архивный файл на компьютере. Она, контролируемая лишь подсознанием, приукрашивает или, наоборот, добавляет темные, мрачные тона в по-лотна прошлого, а исходники безвозвратно уничтожает. Наша реальность, превратившись в воспоминания, пере-стает быть объективной. Впрочем, объективна ли она и в настоящем?
Эта книга чем-то напоминает мне произведение в духе импрессионизма. Начиная первую главу, кажется, что стоишь к картине так близко, что можешь рассмот-реть каждый мазок. Застывшее масло с неповторимым оттенком и блеском. Отлично виден рельеф мазка, дина-мика движения кисти. Это интересно, но о чем книга-картина, совершенно не ясно.
Чтобы увидеть общий замысел, необходимо сде-лать шаг от нее, один, второй, третий. Так, глава за гла-вой, уж не знаю теперь кто (зритель или читатель?) по-степенно различает линии, силуэты, а затем и всю экс-позицию произведения. Мазки сливаются сначала в об-разы, а затем они, эти образы, оживают, то соединяясь, то разделяясь друг с другом.
Необходимо отойти на некоторое расстояние, чтобы открыть для себя идею и мотивы автора во всей целостности и взаимосвязи. Поверьте, я и сам так делал. И не только при написании «Аккаунта». Чаще всего всю глубину логики и смысла осознаешь после того как до-читаешь книгу. Лишь перевернув последнюю страницу, ты, как с картиной импрессиониста, оказываешься на необходимом и обязательном расстоянии, чтобы детали, сцены, образы, событийный ряд, мотивация поступков персонажей открылись для тебя в полной, совершенной мере.
Так получается и в жизни. Сегодняшнее во всех своих деталях кажется нам непонятным, нелогичным, даже бессмысленным. Но время, отодвинув его в про-шлое, год за годом открывает нам тайные смыслы ми-нувших событий. К концу же нашего пути, эти смыслы превращаются в объемную панораму. И лишь тогда мы осознаем в полной мере кто, почему и зачем появлялся в нашем прошлом, а потом… исчезал, что было причина-ми, а что следствиями, где остались белые пятна, как рождались и умирали мечты.
В нашем же настоящем мечты изменяют будущее, порождая бесчисленные его варианты, и одновременно принуждая по-новому смотреть на наше прошлое, а настоящее воспринимать иначе. Этот процесс взаимо-действия памяти и надежд, подогреваемых неудовлетво-ренностью сиюминутных желаний, беспрерывен, но, увы, скрыт от сознания.
Поэтому не стоит воспринимать эту книгу как некий набор постулатов или устоявшихся взглядов авто-ра. Я сам ее так не воспринимаю. Это всего лишь рассказ о судьбоносных переменах во мне, в моей жизни, в моем миропонимании и мироощущении. Но конечно же, в главном — о любви и самопознании в ней.
Я надеюсь, что мой опыт заинтересует читателя. Возможно, кому-то будут близки размышления и пере-живания автора. Кто-то захочет взглянуть на свою жизнь по-новому и решиться изменить ее, как я решился. А кто-то, наоборот, убедившись в правильности однажды избранного им пути, разделит со мной поиски себя и смыслов. Один читатель найдет книгу полной баналь-ных истин, а другой — откроет для себя новые. В любом случае, хочется верить, что эта книга не бесполезна. Сам процесс написания уже принес плоды автору в виде глубокого переосмысления пройденного пути. А пере-осмысленное породило новые возможности. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Буду искренне рад, если кого-то, адресата или чи-тателя, эта книга также сподвигнет на переосмысление своего взгляда на мир и себя в нем, на меня, в конце концов.
Только будучи открытым к переменам, пусть, по-рой, болезненным, но так необходимым для самопозна-ния, возможно движение вперед. А движение и есть жизнь… моя, твоя, наша, но всегда единственная в своей неповторимости и бесценная в своей уникальности. Да-вайте не забывать, что она не бесконечна. Именно по-этому, думаю, не стоит цепляться за прошлое, не стоит бросать якоря в открытом море, даже если нет бурь и в твоей жизни полный штиль. Путеводная звезда всегда должна быть ориентиром, знаком свыше, маяком, укреп-ляющим надежды, на каком бы этапе жизненного пути мы ни были.
Любовь породила эту книгу. С любовью она написана. Любви она и посвящена. А так же…
Источнику всех радостей и бед моих,
Что есть, что будет, что я поте-ряю,
Чего добьюсь иль угадаю,
Куда слова иль слава приведут
И сил энергия, потоки,
Определяемые сроки,
Исповедаемость путей…
Источнику судьбы моей —
Марии Самотис
Глава 1
УПС!..
Я
выхожу с работы в 20:05, реже в 20:10. Сегодня на авто-бусной остановке я был в 20:08. К концу сентября в это время у нас почти темно, но фонари на улицах зажига-ются позже, поэтому прохожие постепенно превращают-ся в движущиеся темные пятна и безликие силуэты. Это меня бесит. Не люблю бесформенность.
В моей правой руке — вейп Aegis фирмы Geek vape. В левой — бутылочка джин-тоника. И хотя в нем всего восемь процентов алкоголя, выпивая ее до дна, уже практически на пороге своей квартиры, я чувствую легкое приятное головокружение.
В моем рюкзаке — пакет с замороженными ово-щами, пакет дешевых котлет-полуфабрикатов, якобы из курятины, литровая бутылка тоника Schweppes и самое ценное — пол-литра водки. Пока мне ее хватает на два дня. Почему пока? Да, потому, что дураку понятно — я спиваюсь. Почему так решил? А это уже вопрос к пси-хологам. Я — не психолог. Я — писатель, который не умеет писать. Именно поэтому никто и не догадывается, что я писатель, несмотря на горы текстов, разбросанных где попало, как вещи в моей квартире. Я натыкаюсь на них в самых неожиданных местах: то в интернете, то в своей спальне. Почему не печатаюсь? Да кто будет изда-вать до неприличия обнаженные мысли и эмоции?
Вечером, когда одиночество становится особенно невыносимым, делать ничего не хочется, но и спать — не уснешь, я потягиваю из широкого стакана водку с то-ником, разбавленную в пропорции один к трем. Кстати я так замечаю, чем дальше, тем все меньше разбавлен-ную… Блуждаю по YouTube. Там я нагружаю мозг всем, что подворачивается: странными фактами про кетчуп, сравнениями внешности голливудских кинозвезд с их миленькими дочерьми. На этой же свалке — видео с объяснениями теории квантовой механики специально для таких как я — любителей смотреть что-то о том, о чем сами авторы понятия не имеют, и лекции по психо-логии. Кроме того, каждый вечер я смотрю порно.
Чтобы сразу внести ясность — мне пятьдесят три, и я абсолютно одинок. Точнее, абсолютно одинок в этой квартире. Где-то в Грузии живет моя старшая дочь со своей дочерью и подругой. Нет, блин, дочь не от подру-ги! Дочь от молниеносного брака с тем, с кем меня даже не удосужились познакомить. Но дело прошлое, и сейчас я не особо парюсь по этому поводу.
Больше меня беспокоят мои редеющие волосы и выпирающий живот. Такие «бонусы» возраста мне определенно не нравятся. Поэтому на Joom я купил тре-нажер для пресса и флакончик какого-то экзотического масла. Каждый вечер я втираю его в свою лысину, наде-ясь на чудо, хотя прекрасно понимаю, что чудес не бы-вает. Впрочем, как минимум странные вещи в моей жизни все-таки иногда происходят.
Так вот, моей дочери двадцать девять. С ее мате-рью я прожил непозволительно долго — аж тринадцать лет. И меня все чаще посещает мысль, что эти годы тупо пошли коту под хвост. Из них в настоящее я не вынес ровным счетом ничего, кроме мусорных пакетов соб-ственных страхов и комплекса вины перед дочерью. Но у нее своя жизнь. Так что да, не вынес ничего.
Второй мой брак развалился через четырнадцать лет. И его итогом, я бы сказал, апогеем стала моя млад-шая дочь. Ей тринадцать, и теперь она живет со своей матерью где-то неподалеку, но я понятия не имею, где именно.
Так что, да, я одинок или, как это принято гово-рить в обществе, холостяк. Женщины одиноки, а муж-чины холостяки. Мужчинам ведь неприлично быть оди-нокими, да? Они холостяки. А холостяки бывают либо убежденные, либо поневоле, как я. И это проблема. Но если бы решение этой проблемы зависело лишь от меня самого, то при моем терпении и упорстве… Ох!.. Я с первых строк начинаю хвалить себя любимого!.. Но, факт — при должном терпении и упорстве можно затя-нуть к себе в постель любую девушку. Что? Пахнет сек-сизмом? Нет-нет! Мужчину — тоже. Бог свидетель, меня не раз затягивали, а иногда даже оставляли до утра. Но сегодня мой ангел разделит свою постель с моим анти-подом, а я свою — с самим собой.
Сегодня вечером я буду делать точно то же, что и вчерашним, и позавчерашним, и поза-позавчерашним. Впрочем, мне, как обезьяне в зоопарке, придумали раз-влечения: смарт-TV, телефон и компьютер.
Если раньше я читал бумажные книги, то теперь я слушаю их аудиоверсии, как младенец на ночь глядя, больше не для саморазвития и эстетического удоволь-ствия, а для того чтобы, черт возьми(!) наконец-то уснуть. Но и это не особо помогает. Каждый вечер я напиваюсь до состояния полного безразличия к себе и… экологии. Тогда я предвижу апокалипсис, и меня это ра-дует. Есть нечто притягательное в самоубийстве челове-чества. По крайней мере, все вы уничтожите себя, точно как я — себя, только залпом. Я же растягиваю удоволь-ствие.
За компьютер я сажусь все реже и реже, так как все, что душе угодно, можно получить из смартфона. Прикинь! Медитирующие личности… или делающие вид, что медитируют, в погоне за легкими деньгами, вкладывают накопленный на YouTube капитал в мо-бильный софт для таких потерянных как я. Короче, эра настольных компьютеров катится к закату.
Свой первый — я сам собрал из шрота в Бер-лине, где проторчал пять лет. Впрочем, не безрезультат-но. Я привез оттуда развод с женой и немного денег. А первый свой email я завел… Именно «завел», как пса или кошку, в 2005-м. Нужен был для бизнеса, которым я решил заняться после Берлина.
Интересно, сейчас кто-нибудь проверяет свою электронную почту? Я так точно нет. Но Windows10 — неугомонная и навязчивая фигня. Каждый раз, когда я вхожу в систему, он тут же выдает мне кучу уведомле-ний, которые я закрываю, не читая, ибо кроме спама там нет ничего. Мне никто не пишет... даже электронные письма.
Но громадный монитор, неожиданно доставший-ся от умершего судьи на пенсии — отрада для моих +2.0. Поэтому я, как и положено олду , все еще пользуюсь настольным.
Вот и сейчас я решил усесться за комп, чтобы по-играть в Minecraft . Только не надо ржать! Да, в свои пятьдесят три я играю в Minecraft. Мне нравится! По-нятно? Думаю, моя бывшая подруга, узнав о том, что я играю… О боги!.. В такое?! А не в PUBG или на худой случай в KC . Решила, что я впадаю в детство, но вслух произнесла только:
— Хм…
Ее зовут Ангелина и ей двадцать три... Что? Что опять не так? Да, ей двадцать три, а мне пятьдесят три. Разница в возрасте ровно тридцатник. И это совершенно не мешало нам весело проводить время: каждый божий день трахаться, курить травку, напиваться и таскаться по магазинам типа «Все по 20», покупая всякую ненужную и бесполезную ерунду. Ну, увлекалась она подобным времяпровождением. Справедливости ради стоит заме-тить, что не только этим.
Травку она курила ну просто самозабвенно, по-видимому, таким образом спасаясь от негативных пере-живаний. Хоть я так и не понял, откуда они могли у нее взяться. Ведь если каждый вечер, а иногда и днем, при-нимать достаточную дозу сативы , то места негативу ту-по не остается. Мир, люди, события видятся как марио-нетки в китайском театре, и ты превращаешься в зрите-ля, но никак не участника этого забавного балагана.
Каждый наш вечер проходил в пьяном угаре. Мы то ругались, то втыкали в телевизор, мололи полную ахинею, угорали от своих же мыслей, забывая делиться ими с собеседником. А потом неистово трахались. Ну, просто праздник жизни!
Однако праздник не может длиться сутки напро-лет. Со временем я стал понимать, что деградирую. Меня пытались опустить до своего уровня развития и навя-зать, неприемлемые для меня, правила игры и жизнен-ные принципы. Из меня без всякой жалости пытались лепить личность, подобную себе. Личность, по ходу, к своим двадцати трем, так и не сформировавшуюся, и пу-стую как мой холодильник.
Я же, в силу своей деликатности, слабо сопро-тивлялся, совершая мелкие контратаки в виде попыток совместного просмотра фильмов со смыслом, чтения классической художественной литературы, предложе-ний поразмышлять над важными и сложными, по край-ней мере для меня, вопросами. Но каждый раз эти атаки натыкались на хорошо укрепленные позиции глупости, примитивного и порой архаического мышления, тради-ционализм и элементарное равнодушие.
Знаешь, она несла на себе тяжкое бремя родитель-ского воспитания. Поверь мне, я общался с ее матерью… Я знаю, о чем говорю.
Кроме всего прочего, над ней продолжали глу-миться собственные подростковые комплексы. Видимо именно из-за них она, наперекор увещеваниям предков, согласилась переехать ко мне.
Невольно признавая, что не способна построить серьезных и искренних отношений, что все они длились не более года, само-разрушаемая и деградирующая, под влиянием ежедневного вдыхания дыма каннабиса, она упорно тащила меня за собой на дно измененного созна-ния. Так что, к концу наших отношений, у меня нача-лись припадки истерик и бесконтрольные смены настро-ения. Нервные срывы в те последние недели стали для меня нормой. Своей глупостью она доводила меня до бешенства и я, от бессилия достучаться до нее, вновь начал селфхармить .
На работе меня все чаще видели с забинтованной рукой, которую я царапал до крови накануне вечером, заглушая физической болью боль душевную. Я с ужасом осознавал, что меня просто не способны услышать, к ка-ким бы примитивным формам пояснения я не прибегал. Страдал от этого, но отпускать не хотел. Она же, совер-шенно не понимая, что со мной происходит, пугалась, плакала и… накладывала повязки на мои раны.
Зато в постели ей не было равных! Столько и такого секса я не получал никогда и ни от кого! Она всегда была готова на любые эксперименты и имела наготове целый арсенал забавных «игрушек», которые превращали наш секс в феерию с ярко выраженным мужским доминированием и легким оттенком БДСМ. Кроме того, наши табу в постели совпадали. Мы быстро выяснили, что не желаем делить партнера с третьим, независимо от его пола, а все эти истории с «золотыми дождиками» и прочими странностями не вызывали у нас ни малейшего интереса.
И все же, мы протянули меньше года. В один прекрасный день она устроила мне по телефону очеред-ной скандал. Причины? Я отказывался давать ей столько денег на траву, сколько она хотела. Вечером, вернув-шись с работы, я обнаружил в коридоре своей квартиры пакеты с ее личными вещами, а саму — на кухне пьяную и несущую такую чушь, что, не придумав ничего лучше, выставил ее за дверь с этими пакетами, на ночь глядя всю в соплях и слезах.
Не скажу, что обрадовался нашему разрыву. Страдал, надоедал ей где-то неделю. Постепенно пришел в себя. Все как-то перегорело. Но дым идет до сих пор.
Зато очищенное от травы сознание просветлело. Жизнь без девушки перестала казаться конченой. А то, что я — уже давно клиент психоаналитика, стало для меня фактом непререкаемым и само собой разумеемым. Но так как в городе психоаналитиков нет, я пью водку с тоником и играю в Minecraft.
Итак, усевшись за компьютер и лениво похлебы-вая из стакана, я ввел пароль. Мой Windows незамедли-тельно вывел на экран всплывающее уведомление о но-вом сообщении в моей почте. Удалив первое — от како-го-то сайта вакансий, на котором зарегистрировался года три назад, я оторопел. Следующее было от... меня.
В адресной строке я четко и ясно прочитал «от: Anton Krawchik». Если что, Антон Кравчик — это я. Ну, не совсем Антон и уж совсем не Кравчик... Скажем так, это мой псевдоним.
Почему именно Антон? Нравится имя. Был бы у меня сын, назвал бы Антоном. Кравчиком же я стал не-вольно.
Дело было в Германии. Осенью 1999 года, неле-гально работая в Берлине, я был задержан местной по-лицией и водворен в депортационную тюрьму. Там я провел три с половиной месяца и в итоге, как мы, за-ключенные, говорили, был «выпущен на Берлин». А все благодаря Кравчику.
Везя меня в участок, полицейский пытался выяс-нить мое имя и фамилию. Я, включив дурака и делая вид, что ни слова не понимаю по-немецки, тянул время, превосходно осознавая, что, если не хочу оказаться сно-ва там, откуда сбежал в поисках средств к существова-нию и в надежде на лучшую жизнь, нужно бессовестно врать. Наконец, когда немец, выпытывая у меня «цен-ную информацию», вспомнил русское слово «имья», я выпалил:
— Антон.
Видимо, ему понравилось наше общение на рус-ском и он, немного подумав, произнес несколько раз подряд:
— Фамилья! Твой фамилья!
Если с именем у меня был полный порядок, то «твой фамилья» ich habe es noch nicht herausgefunden . В голове крутилась лишь одна — Кравчук. Почему Крав-чук? Понятия не имею! Но, по моей легенде, я был бело-русом, а Кравчук — исключительно украинская фами-лия. Сидя на заднем сиденье полицейского буса, я лихо-радочно пытался вспомнить хоть какую-то белорусскую фамилию. Но от волнения и цейтнота плохо соображал. В итоге, не найдя ничего более подходящего, я удовле-творил любопытство полицейского и в этом вопросе. Однако он, видимо, не расслышал и переспросил:
— Кравчик?
«О боги! Конечно, Кравчик! Спасибо, Фриц! Или как там тебя?» — возрадовался я, а вслух произнес:
— Я-я, Кравчик.
Так на четыре года я стал Антоном Кравчиком. Вернувшись домой, зарегистрировал аккаунт в Google на это имя. В последнее время на всевозможных сайтах знакомств, онлайн-игр и в социальных сетях я пользо-вался им, потому что так проще. Зачем выдумывать каж-дый раз что-то новое, если можно кликнуть на иконку Gmail и не заморачиваться на этой теме?
Итак, Антон Кравчик сообщил мне:
- прив
долго не мог понять как можно родиться на 5 лет раньше чем был создан
но почему именно 15.05.2000
Не уверен, что хоть кто-нибудь получал сообще-ния от своего аккаунта…
Глава 2
НЕЖДАНЧИК
Р
ешив что, видимо, слегка перебрал с алкоголем, хотя выпил до этого всего пару стаканов «спасительного» напитка, я, с весьма нехорошим предчувствием, открыл почту. Не представляю, как это возможно с технической точки зрения, но во входящих моего email покоилось со-общение от моего же email. Не в черновиках, не в от-правленных. Именно во входящих, непрочитанных. Па-радокс! «Может, пить тебе все-таки надо меньше?» — вопрошал внутренний голос, пока я, с подозрительным недоумением и легкой тревогой (не допился ли я уже до ручки?) открывал сообщение. Перечитал. Текст точь-в-точь такой, каким мне его выдал во «всплывающих» пе-дантичный Windows.
Знаешь, меня искренне смешат подобные сцены в голливудских блокбастерах… Прикинь. В самый крити-ческий момент цифровая техника дает сбой, операция вот-вот провалится. И тут герой с умным выражением лица и величайшей значимостью в голосе предлагает решить проблему... Гениально! Перезагрузкой. Что?! Пе-резагрузкой?! Да еще так, будто он приобщен к тайным знаниям избранных. Это смешно, ибо все и всегда про-буют решить проблемы с «умной» техникой в первую очередь ее перезагрузкой. Впрочем, не только с ней. Пе-резагружать мы любим все: и технику, и свои отноше-ния, хотя практически всегда замечаем, что эффект от этого нулевой.
Тем вечером я не был исключением. Но, как и стоило ожидать, сообщение никуда не исчезло. Оно лишь было отмечено как прочитанное. Немного придя в себя, я решительно удалил его, и с чувством, близким к чувству выполненного долга, закрыл окно браузера. Те-перь играть? Однако играть уже расхотелось.
Осушив стакан, я направился на кухню, где при-вык курить, не отрываясь от телефона. Но мысль о зага-дочном сбое почты не давала покоя. «Может, ее взлома-ли? — размышлял я. — Но взлом какой-то странный. Спам с моей почты не зафиксирован. По крайней мере, почтовик меня об этом не уведомлял». Сообщение по-слано вчера, 20.09.2022 в 15:05.
И все же я вернулся к компьютеру. В нижнем правом углу экрана красовалось новое сообщение от An-ton Krawchik:
- игнорить надумал?
Мои брови поползли вверх, а по коже пробежал неприятный холодок. Трезвость обрушилась на меня, как тать божья. Мне слал сообщения мой же аккаунт!
Как бы описать мое состояние в тот момент? Вот что-то подобное, скорей всего, испытывал Робинзон Крузо, осознав, что попал на необитаемый острове. Ужас, обреченность, ошеломление от невероятности са-мой ситуации, растерянность. Все это смешалось в моей душе.
Медленно, будто надеясь, что случится то самое чудо и сообщение исчезнет само собой, я кликнул на «Открыть». В окне моей почты среди кучи привычного хлама, в самом верху, будто подчеркивая свою значи-мость, красовалось уведомление о «моем» сообщении мне. Открыв его, я попытался найти разгадку: имя от-правителя, адрес его электронной почты, дата и время отправки. Но не обнаружив ничего необычного, я клик-нул на «Ответить».
Не успев произвести эту, давно не практикуемую мной, манипуляцию, я получил два новых сообщения:
- 1. давай в тг
2. удобней
Как под гипнозом, я послушно открыл Телеграм. Справа в строчке «Избранное» светился кружочек с цифрой «1». Двойной клик — «Избранное» открылось. Сообщение от Anton Krawchik:
- так в чем прикол? — вопрошал некто.
Пару секунд помедлив, я, скорее автоматически, чем с целью быть вежливым, набрал:
— Привет.
Сообщение от Антона появилось через какую-то долю секунды после того, как я кликнул на «Enter».
- хай)
Первая мысль: «Man! Я по ходу общаюсь с ка-ким-то пацаном лет восемнадцати, максимум двадцати».
— Ты кто? — сглотнув слюну и разочарованно глянув на вновь опустевший стакан, набрал я.
И снова ответ последовал молниеносно:
- Антон
— Кравчик?
- yes)
Честно говоря, я понимал, что нужно что-то отве-тить или спросить, но от растерянности ничего толково-го в голову не приходило. Крутилась одна мысль: «Блин! Я переписываюсь сам с собой?! Этого не может быть! Надо выпить... Срочно!» И я написал как есть:
— Отойду. Налью стаканчик. — «Enter».
И снова сообщения посыпались без всяких пауз, как будто на том конце Сети не набирали текст на кла-виатуре, а вставляли заранее готовые шаблоны:
- 1. бухаешь сегодня?)
2. ну налей раз хочешь
3. так ты ответишь?
Сообщения выскакивали одно за другим со ско-ростью света. Бот? Я поправил очки и приблизил фи-зиономию к монитору. Нет, со мной определенно об-щался кто-то живой, и этот живой называл себя Анто-ном Кравчиком.
Мне вдруг захотелось выйти, прогуляться, осве-житься. Какие-то нехорошие предчувствия проявляли себя физическим дискомфортом — сжимали грудь. Хо-телось больше воздуха. Наверное, я испугался. Но ко-мендантский час лишал меня такой возможности.
Взяв стакан и откатившись в кресле от стола, я поплелся на кухню, где стояла бутылка. По дороге я пы-тался собрать мысли во что-то более-менее систематизи-рованное, но, естественно, плохо получалось. В ядовито-зеленом свете электронных часов, стоящих на моем хо-лодильнике, я задумчиво откручивал пробку бутылки.
Повторюсь. В моей жизни никогда, определенно никогда, не происходило ничего необъяснимого. Пару раз было дежавю, были совпадения, казалось бы, неверо-ятные, но всего лишь совпадения. А чудеса? Нет, такого за полвека со мной не случалось. Я не видел иноплане-тян, мне не снились вещие сны, со мной не говорил бог и все, что я терял, я терял по объективным причинам. Ничего у меня не исчезало чудесным образом. А уж тем более, ничего в моей жизни таким образом не появля-лось.
Можно представить себе, о чем я думал, лениво, как бы нехотя наливая водку в стакан. Разбавив ее до нужной консистенции, захватив пепельницу и сигареты, я направился в комнату. Сегодня курить буду за компь-ютером.
И тут меня осенило: «Возможно, это разводняк? Меня разводят. Дата рождения и ник — в «открытых ис-точниках», а с помощью какой-нибудь хакерской про-граммы подменяется email. Но кому это нужно? Те, кто знает меня, по большей части мои сверстники, до такого просто не додумались бы. Их познания в компьютерах и софте близки к нулю. Да и зачем?!» Но главным был во-прос «кто».
Я плюхнулся в кресло перед компьютером. Так-с, кто бы ты ни был, я готов поиграть с тобой в эту игру. Сыграем! Но лишь с одной целью — выяснить, кто ты. И тогда... И тогда что? Не знаю, неважно, там посмот-рим.
Отхлебнув приличную порцию спиртного и при-курив сигарету, я решительно клацнул правой клавишей мышки:
— Хорошо. Я попробую ответить. Хотя, скорее всего, ответ ничего тебе не даст. Да, аккаунт я создал в 2005 году. А дата рождения?.. Хм, ну, во-первых, она легко запоминается. Сам-то я родился 12 мая. Даты близко. Я просто не хотел указывать настоящую. Во-вторых, цифры 15.05.00 визуально врезаются в память. Если выдумал дату, то это гарантия, что ты ее не пере-путаешь и не забудешь никогда. Год? Заметь, он изме-нился с 1969 на 2000 аж в 2019-м, тогда, когда я позна-комился с той, которую безумно любил. Я притворился ее одногодкой.
- Настя?
Блин! И снова удар под дых! И снова ступор. Определенно, мой визави знал обо мне больше, чем я мог предполагать и хотел бы допустить:
— Откуда ты знаешь о Насте?
- 1. переписка в ТГ
2. ты называл ее Настей
3. но в книге переименовал в Аню
На минуту я задумался. Да, действительно. Я написал книгу «Скованные одной Сетью». Правда, кни-гой это трудно назвать. Скорее отредактированная и приведенная в более-менее читабельный вид переписка с девушкой. Не более. С девушкой, которую я любил. И, как мне тогда казалось, любил последний раз в жизни. Хотя, кто знает? Может, и не казалось.
У нас были неоправданно большие планы по по-воду моих литературных изысканий. И мы, в лучшие наши времена, договорились, что будем вместе писать книгу о нас и нашей любви в виде наших бесконечных диалогов, без лишних описаний. Сложилось так, что «Скованных» я написал сам, правда, с многочисленны-ми вставками ее миниатюр и дневниковых заметок. Но так как текст — это все-таки наши диалоги, то автор-ство я всегда делил и делю с ней — Анной Кот, то есть Настей.
Однако кто мог знать, кроме меня и нее, настоя-щие имена, даты, события? Связать все воедино и сейчас выдать мне? И вдруг я вспомнил о девушке. Бывшей еще в школьные годы девушкой моей девушки, моей Насти.
Фууууух, что? Бисексуальность кого-то коробит? Да, она была бисексуалом. И будь я проклят, если увижу в этом что-то ненормальное. Во всяком случае, ее сексу-альная ориентация никак не мешала нашим отношениям. Думаю, отчасти и потому, что поначалу они были на расстоянии или виртуальные. Называй, как тебе больше нравится. Впрочем, таковыми они остались вплоть до разрыва. Мы виделись всего лишь раз.
Но не это важно. А важно то, что девушка моей девушки имела аккаунт в одной из социальных сетей. И позиционировала себя там как парень. Как я это вычис-лил? Долго рассказывать. Правда, со временем уверен-ность в принадлежности этого аккаунта именно этой де-вушке у меня подугасла. И все же, подозрения, скажем так, остались. Сейчас же на меня снизошла поистине ошеломляющая мысль: «Это она! Она выдает себя за парня и, не выдумав ничего лучше, называет себя Анто-ном Кравчиком».
Сделав приличный глоток из стакана и, чувствуя, что снова пьянею, а сердце стучит как отбойный моло-ток, я забарабанил по клавиатуре. Мне тут же захотелось написать, что я ее разоблачил. Я жаждал немедленно пе-рехватить инициативу. Да что там скрывать? Мне хоте-лось показать, насколько я умнее и сообразительнее.
Но затем внутренний голос начал задавать мне вопросы: «Хорошо, ты разоблачил ее, но ты не знаешь ее плана. С какой целью затеяна эта игра? Твое общение с обоими прекратилось более двух лет назад. И на протя-жении всего этого времени ни Настя, ни ее подруга ни-как не давали о себе знать. Что произошло? Что измени-лось?» Снежный ком вопросов придавил меня. Чем дальше, тем больше я запутывался, а алкоголь лишь уси-ливал эту путаницу.
Набранное сообщение исчезло с помощью спаси-тельной стрелки. Я лихорадочно пытался найти ответы на вопросы. Я завис…
- не тормози), — звякнул Телеграм.
Он, она, оно... Господи! Не знаю, кто, но новое сообщение вывело меня из ступора.
— Да. Настя, — наконец выдал я.
И тут же — ответ откуда-то из Сети:
- я любил ее
Что? Нет. Что?!! Я смотрел на новое сообщение на грани истерики, безуспешно пытаясь взять себя в ру-ки. Это уже не игра! Кошка не станет откровенничать с пойманной мышкой. Так не бывает. Либо это дьявольски хитрая игра.
Потому, что в этих трех словах, таких коротких и простых, есть одна переменная, которая преобразует весь эмоциональный окрас фразы. Лишь изменив время гла-гола с настоящего на прошедшее, человек приоткрывает затаенное сожаление об утраченном. А это значит, что уголек продолжает тлеть в самой глубине души: «Я лю-бил, я помню, я все еще страдаю». Это страдание погре-бено под плотным слоем новых переживаний, суеты будней, под естественным стремлением психики изба-виться от негатива, быть в гармонии с самой собой и бытием. Но оно никуда не исчезает. Как будто и в душах человеческих закон сохранения энергии также безусло-вен, как и в мире физическом. Слабеющая, но не изме-няющаяся качественно, любовь, в отличии от жажды мщения, ненависти, страха, не прекращает быть. Тень ее то скорбно блуждает в галереях болезненно-нежных воспоминаний, то тоскливо вздыхает в мрачных лаби-ринтах нашего подсознания.
И вот это — «я любил ее», как таинство испове-ди, со всем грузом прошлого, с абсолютной уверенно-стью и честностью перед самим собой, иногда я шепчу до сих пор.
Кто, кроме меня, мог спуститься в подвалы моей души и повстречаться там с их призраками?! Потря-сенный, я воскликнул:
— Ты?! Да кто ж ты такой?!
- 1. я?
2. ты забыл?
3. я - Тоха
— Прекрати издеваться! Антон Кравчик — это мой псевдоним! Никакого Антона на самом деле нет! Его не существует! — сорвался я.
- 1. я - Антон
2. моя фамилия Кравчик
3. я родился 15.05.2000
4. и у меня есть брат
5. ему 13 лет…
6. я живу в Ровно…
7. бесишь меня(
— Бешу?! Это ты меня бесишь! — я грохнул ку-лаком по столу. Клавиатура подскочила, ударилась о его крышку с характерным звуком детской погремушки. Схватив стакан и осушив его до дна, я вырубил компью-тер принудительно.
Глава 3
ПАУЗА
Б
есцельно шатаясь по комнатам, прерывая это бессмыс-ленное движение то очередной порцией алкоголя, то за-тяжками вейпа, я по привычке, свойственной каждому, а тем более одинокому, человеку, разговаривал сам с со-бой. Ничего связного такой разговор никогда не пред-ставляет. Чаще всего это лишь восклицания, с обязатель-ными матерными вставками через слово и риторические вопросы, ответы на которые, само собой, нет смысла ис-кать.
Я совершенно не понимал кто, зачем, почему за-теял эту дурацкую игру. Нервно перебирая имена и со-бытия из прошлого, я и раздражался, и еще больше впа-дал в отчаянье, потому что ничего, буквально ничего, не приходило в голову.
В молодости я думал, что отличительной чертой моей натуры есть страстное стремление находить ответы на возникающие передо мной вопросы. Я желал все знать, все понимать, и, в первую очередь, о себе самом. Позже до меня дошло, что никакое это не отличительное свойство. Все люди стремятся решить проблемы, отве-тить на вопросы, понять, предвосхитить и предугадать. Все хотят иметь ясную картину своего прошлого, насто-ящего и будущего. Картину мира. Мы все обязаны отве-тить на вопросы.
Но в возрасте под пятьдесят неожиданно, как это часто у меня бывает, я осознал, что все в мире течет, все изменяется, и — не только количественно, но и каче-ственно. Несмотря на то, что я неплохо знаю диалекти-ку, ясное и четкое понимание действий ее законов в соб-ственной жизни не приходит мгновенно. Полученная информация должна вызреть. Недостаточно просто знать, например, закон причинно-следственной связи, с которым жизнь нас сталкивает чуть ли не ежечасно. Необходимо накопить некую критическую массу свиде-тельств, убедительных подтверждений, фактов, и лишь после этого в сознании взрывается интроспекцией. Этот взрыв всегда внезапен. Ты не вынашиваешь понимание как эмбрион. Точнее, оно зреет скрыто. Сам не подозре-вая, что беременный (как бы дико не звучало это прила-гательное в мужском роде), ты в какой-то момент разро-жаешься осознанием: «Блин! Так я же это знал! Но поче-му… не понимал?!»
Чем больше вопросов ты перед собой ставишь, тем больше их возникает. Как говорил Сократ, «scio me nihil scire». Накопление знаний лишь порождало у меня все больше вопросов, тем самым отдаляя от главной це-ли. Я же самоотверженно вступал с ними в схватку. Мне нравилась борьба в поисках истин. Очень рано я позна-комился с работами Маркса, Бердяева, Мережковского. Читать, а потом и изучать Библию я начал лет в пятна-дцать. Вопросы вели меня в космические дали и дали истории, в глубины звезд и глубины человеческой при-роды, в области сложных проблем, требующих все но-вых и новых знаний.
Но оказывается, большинство с неохотой задается подобными вопросами, а если и задается, то, в основном, ограничивается простыми ответами. У каждого человека свой диапазон вопросов. Он может быть широк до бес-конечности, а может быть узок до пугающего примити-визма. Мне стало очевидно, что люди не любят напря-гать свой мозг вопросами о возникновении Вселенной, о причинах и следствиях исторических событий или, например, произошли ли мы от обезьяны, как учат в школе, при этом параллельно убеждая, что человек — «творение божие». Лишь единицы интересуются тем, как устроено сознание, мир. Абсолютна ли истина? Где истоки добра и зла? В чем смысл жизни? Разве это не важнейшие вопросы, ответы на которые и есть станов-ление личности? Но я постоянно сталкивался с неверо-ятно противоречивыми мнениями и убеждениями. Уди-вительно! Человек может верить в бога, и при этом не отрицать теорию эволюции Дарвина. Как так-то?!
Сначала я пытался спорить, что-то доказывать. Но каждый раз убеждался, что преобладающей массе ком-фортней не знать правды, не искать ее; принять любой незамысловатый ответ, и пусть пазл складывается лишь по форме, но не по содержанию. Пусть он не создает це-лостной картины. Это не важно. А важно то, что пазл сложен, пустых мест нет, найдены все ответы, до каких смог докопаться твой уровень развития. Людские пазлы чаще всего представляют собой белиберду, нагроможде-ние отрывочных знаний, предрассудков, стереотипов и, в итоге, сплошных парадоксов.
Но, сложив свою уникальную, на первый взгляд, целостную картину мира и себя в нем, человек начинает считать себя чуть ли не мудрецом. Он почему-то решает, что уже обогащен опытом и знаниями, может и, главное, имеет право учить других, воспитывать детей, руково-дить. А на самом деле даже не догадывается, что жизнь — на удивление бескомпромиссная штука. Глупые отве-ты на очень сложные вопросы неизбежно приводят к ошибкам как бытовым, повседневным, так и судьбонос-ным, кармическим, если хочешь. Наступает момент, ко-гда они бьют по нам так, что мы теряем равновесие. Боль, порой физическая, но чаще — психологическая (что на самом деле еще страшнее) сносит нам крышу, как ураган с домов. И вот все, казавшееся нам воистину незыблемым, надежным и крепким, как железобетон, рушится, летит ко всем чертям. Небоскреб наших миро-воззрений сыпется как карточный домик, потому что та-ковым он и был…
Что обычно в таком случае делает человек? На руинах своих убеждений он клянет судьбу и винит всех и вся, но только не собственную глупость. Злится, упре-кает, требует отмщения и наказания для виновных, кле-вещет и лжет, при этом глубоко в душе признавая, что причины катастрофы — не извне, а внутри. Это ведь очевидно! Я зафигачил, мать его, ахеренный небоскреб! А он не выдержал натиска действительности. Упс! И что? Так кто виноват: действительность или я? Нет! Все, но только не я!
Но бывает и наоборот. Смиренно принимая по-следствия своих ошибок без их малейшего осознания, ни на секунду не раскаявшись, человек заключает, что жизнь несправедлива к нему, что он — без вины вино-ватый, что этот опыт сделал его «мудрее», (циничней, если быть честным), и теперь он никогда больше не бу-дет... Ошибаться? Пойдет искать истины? Разоблачать свое невежество? Нет! Не будет доверять, любить, ве-рить, быть искренним, сочувствовать, помогать, пытать-ся достучаться и… искать правильные ответы, рискуя снова обрушить ими всю свою систему мировоззрения.
На самом деле никто не любит революций у себя в мозгах. Они, как и все революции, болезненны, разру-шительны, смертоносны. После них нужно все выстраи-вать заново, а значит — трудиться. Но человек — самая ленивая скотина из всех живущих на Земле. Именно лень, а не труд, сделала обезьяну разумной.
Намного проще и спокойней жить в укрытии аб-сурдных умозаключений, создающих в твоей реальности иллюзию действительности. Именно оттуда зачастую на свет божий выползают монстры. Морально-нравственные монстры, уверенные и непоколебимые в своей дремучей «правоте». Для того чтобы «узаконить» ее, они без капли сомнений объявляют вне закона лю-бую иную точку зрения, тем самым неся в мир хаос, начиная войны, ломая судьбы миллионов, и свою в том числе. А затем их настигает невыносимая правда жизни. И кто-то оказывается, в лучшем случае, за решеткой, ко-го-то вздергивают на виселице, а кто-то пускает себе пу-лю в висок. Пытаясь избежать боли любой ценой, они закономерно приходят к внутреннему опустошению.
Думал ли я об этом, слоняясь тем вечером по квартире с полупустым стаканом? Конечно, нет. Я злил-ся. Я искал способ обвинить. Обвинить того, кто вывел меня из состояния моего зыбкого душевного равновесия, того, кто заставил меня задаться новыми вопросами, то-го, о ком я ничего не знал. Не знал ни его мотивов, ни целей, ни причин, ни, тем более, следствий.
Наконец, обессилев, я рухнул на диван, закрыл глаза и меня начало клонить в сон. Вымотанный бес-плодными размышлениями, я засыпал. Алкоголь окон-чательно лишил меня воли. Больше ничего не было важ-но.
Глава 4
ЗНАКОМСТВО
У
тро оказалось еще мрачнее, чем вечер. Стоило повер-нуть, словно налитую свинцом, голову немного резче, как острая боль била в затылок и висок. Не столько от чрезмерно выпитого, сколько от того, что спал я без по-душки на краю дивана, где накануне вечером оказался, сам не помня как. Мне ничего не снилось.
Как я уже говорил, только наивные аффирма-ции , причудливые саблиминалы или, на худой конец, аудиокниги способны усыпить мои ночные самокопа-ния. Без медитаций лавина сумбурных, отрывочных мыслей накатывается на меня, даже если пьян, как толь-ко я закрываю глаза. Бесконечные разговоры то с Анге-линой, то с самим собой, то еще черт знает с кем, мно-жатся, принуждая мысли водить хороводы вокруг про-шлого. Голоса, картинки, фразы клубятся, перемешива-ются друг с другом, как хмурые осенние тучи, гонимые холодным ветром. Все движется, все меняется без конца и без края. И это движение не дает уснуть. А как только я проваливаюсь в сон, малейший звук будит меня, и все повторяется. Этой же ночью я спал как убитый.
«Удалить аккаунт нафиг!» — первая мысль после пробуждения. Повалявшись еще минут пять на диване, я нехотя встал и потащился на кухню. На автомате набрал в чайник воды, зажег под ним газ. Затем, шаркая рваны-ми шлепанцами, поплелся в ванную. Умылся. Черт! Придется бриться. Говорят, легкая небритость придает мужчине брутальность, но только не в моем случае. В большом зеркале, висящем в моей ванной комнате, от-ражалось вымазанное пеной лицо. Я всмотрелся.
Примерно лет с сорока это лицо вызывало во мне лишь разочарование и гнетущее ощущение беспомощно-сти. Медленно, но упорно, на нем все четче прорезались морщины. Вечные темные круги под глазами — от не-досыпания и ежедневных нервотрепок, подчеркивали общий усталый и болезненный вид. А низко посажен-ные, седеющие и редеющие брови придавали угрюмому взгляду некогда ярких серо-зеленых глаз суровость на грани озлобленности.
С годами губы становились все тоньше, а нос, и без того не маленький, — все больше. А уши, растущие непонятно откуда, куда и зачем?.. На этом лице как буд-то застыло недовольство. «Ну и рожа! — думал я. — Да кто вообще на такое может смотреть без содрогания?!»
«Мои года — мое богатство»? Фигня! Жалкая по-пытка оправдать неотвратимость, смириться с вялотеку-щей утратой молодости. Картина представлялась мне крайне неприглядной. Каждый день я наблюдал, как неуклонно старею. Вернее, не я, а тело, данное мне в ощущениях. К пятидесяти годам диссонанс между внешним видом и моим внутренним состоянием достиг зловещей кульминации — я возненавидел себя. Совер-шенно не ощущая старости внутри, я все с большим омерзением взирал на собственное отражение в зеркале, злился, отчаивался, но упорно не желал смиряться с неизбежностью.
При этом природа, как не странно, сохранила стройность моей фигуры. Тонкие запястья, пропорцио-нальность вполне широких плеч и по-пацански узких бедер, подтянутый (теперь уже относительно) живот со-здавали впечатление, что я — парень лет двадцати пяти. Но лицо коварно выдавало мой истинный возраст. Беси-ло! «Тебе нужна пластика. Не сделаешь ее в ближайшие год-два, можешь смело вешаться», — твердил я себе.
А утром, бреясь, я поймал себя на мысли, что стал еще «богаче», лет на пять. Или пристрастие к выпивке уже отражается на моем фейсе?
— Скоро тебя будут спрашивать, не близнец ли ты Васьки — соседа-пропойцы, — проворчал я.
Засвистел чайник. Покончив с не особо приятной процедурой бритья, заварив кофе и на скорую руку сде-лав два бутерброда, я уселся завтракать.
Для меня прием пищи, за редким исключением праздников, это необходимость, которая никогда не вы-зывает ни эстетического наслаждения, ни желания ее растягивать. Ем я быстро, наспех и все, что подворачи-вается под руку, не особо перебирая. Да, я — не гурман. Возможно, это еще и армейская привычка.
Хотя ребенком я ел очень медленно и накормить меня было еще той задачей. К каким только ухищрениям не прибегала мать, чтобы запихнуть в меня несколько ложек каши! Она кормила меня с ложечки лет до семи, рассказывая сказки. А я, подложив руки под попу, авто-матически открывал рот, зачарованный собственными фантазиями.
Мне представлялись яркие картинки из сказок братьев Гримм, Чуковского и Пушкина. Многие я знал наизусть, что не мешало мне вновь и вновь петь серена-ды с Трубадуром под окном юной принцессы, спешить с доктором Айболитом в Африку или, представляя себя одним из богатырей, признаваться в любви прекрасной царевне. Наверное, поэтому теперь я ем, не отрываясь от телефона. Как в детстве, я продолжаю витать в своих или чужих сказках.
Кроме этого, нужно просмотреть сообщения, мельком пробежаться по новостным каналам, чтобы как минимум быть в курсе происходящего, без всякого со-участия. Нужно включить Bluetooth для наушников и переключиться с Wi-Fi на мобильную сеть, а по дороге на работу уйти в музыку и… не видеть, и не слышать некрасивых, обрюзгших, надутых, сморщенных, глупо-ватых лиц, так гармонично вписывающихся в опосты-левший пейзаж за окном маршрутного автобуса.
Уже на работе я мысленно еще раз повторил: ак-каунт нужно удалить, как бы это ни было печально и ка-кие бы неудобства это решение не создало мне в буду-щем. На перекуре зашел на Gmail. Среди прочего там было сообщение и с моей почты — vidicoinua@gmail.com, то есть от Антона Кравчика.
- вот только не надо психовать
рассказал бы лучше как жизнь
я ж мало что знаю о тебе настоящем
Твердая уверенность в том, что аккаунт подлежит немедленному удалению, испарилась. А вместо нее вы-строился план. «Откровенность за откровенность. Воз-можно, так я смогу хоть что-то узнать о том, кто мне пишет?» — решил я. И, немного подумав, ответил:
— Просто перебрал вчера. Извини. Что именно тебя интересует? Но давай так: ты тоже мне расскажешь, как твоя жизнь. ОК?
- нет проблем
а что ты не знаешь обо мне
ведь ты это я
зачем ты порвал с Настей
Эти фразы, как пули, пробивали мне легкие, и я задыхался; врывались в мое сердце — меня трясло; сви-стели у виска, а я стоял ошеломленный. «Зачем я порвал с Настей?!» — вопрос в самую душу, в ее центр, в самое яблочко. Меткость, достойная прекрасного стрелка! А потом: «Ведь ты это я». Что?! Это как?! Но разве не я бо-лее двух лет задаю себе эти вопросы? Прошло время, прежде чем я набрал:
— Что значит ты это я?
- я - Антон
а ты это я
что непонятного
отвечать на вопрос будешь?
«Да, черт возьми! С кем же я общаюсь?! Сам с со-бой, что ли?» Перейдя в Телеграм, я написал:
— Но мы же оба не можем быть Антонами Крав-чиками? — я решил убить оппонента логикой с первого выстрела.
- 1. нет канеш)
2. я - Антон
3. а ты это я
4. разницу чувствуешь?
— Хм… Считаешь это логичным?
- 1. в отличие от тебя, я принимаю факты
2. не оспариваю их
3. бессмысленно
— Это какой-то розыгрыш. Так не бывает. Ты — это человек, о котором я ничего не знаю. И который по-чему-то называет себя Антоном Кравчиком, то есть мо-им псевдонимом. Но хрен с ним! Я не понимаю, каким образом ты шлешь мне сообщения с моего же аккаунта.
- 1. пхапх
2. я шлю тебе сообщения со своего акка)
— Это мой аккаунт!
- 1. детский сад - ясельная группа)
2. твой, мой…
3. это мой акк, а ты им пользуешься
— Нет, это мой аккаунт!!! Я его создал. У меня пароль. Я могу его удалить.
- 1. и я могу его удалить
2. и у меня есть пароль)
— Значит, ты взломал его?(
- зачем мне взламывать собственный акк
Я решил зайти с другой стороны:
— Так. Сколько тебе лет?
- 22 в мае стукнуло
— Ты говорил, что у тебя есть брат. Как его зо-вут?
- Влад
— Это моего брата зовут Влад.
- это моего брата зовут Влад
— Как зовут твоих родителей?
- 1. мать – Валентина
2. отца – Анатолий
— Это мою мать зовут Валентина, а отца звали Анатолий.
- 1. да?)
2. ты кст нигде о нем не упоминал
3. но судя по твоему отчеству не сложно дога-даться)
— Я не упоминал о нем потому, что он исчез из моей жизни, когда мне исполнилось двенадцать.
- 1. а вот этого я не знал
2. расскажешь?
— Где ты родился?
- в Краснодаре
— Ха! Нет! В Абинске, а записали, что в Красно-даре.
- хм... ну наконец-то ты что-то начал рассказы-вать о себе)
— Теперь твоя очередь. Рассказывай!
- что
И тут я понял, что этот диалог — ничто иное как хождение по кругу. А самое ужасное, что выхода из не-го, казалось, не было. Сколько бы и какие вопросы я не задавал этому незнакомцу, ответы на них я знал наперед потому, что отвечающий знал обо мне все, ну или почти все. Это испугало меня не на шутку. «ЦРУ? Вражеские разведчики?» — мысли одна безумней другой сотрясали мой разум, а сердце замирало от тревоги, граничащей со страхом.
Кое-как дотянув до конца рабочего дня, я поспе-шил домой. Квартира, в которой я рос и взрослел, неко-гда ненавистная, некогда безразличная, теперь казалась мне спасительным убежищем, где никто меня не видит, не слышит и где я могу быть самим собой. А, кроме то-го, меня там ждали еще полбутылки водки и Schweppes Mojito. Выпить сейчас мне было просто необходимо. Впервые за пятьдесят с лишним лет я был рад собствен-ному одиночеству, которое ощущал, сколько себя пом-ню. Впервые мне хотелось, чтобы в квартире не было ни души, чтобы никто со мной не разговаривал, а я не был вынужден что-то кому-то объяснять.
Пока набиралась ванна (от осенней сырости и стресса мне хотелось погрузиться в нечто, обволакива-ющее тело теплом и нежностью), я быстро смешал вы-пивку, на скорую руку приготовил что-то перекусить и снова зашел в Телеграм.
Теперь я совсем не удивился тому, что в избран-ном светились новые сообщения от Антона:
- 1. это все, конечно, интересно
2. но ты так и не ответил на мой вопрос
— Какой?
- зачем, почему ты бросил Настю?
Не могу привыкнуть к тому, что под именем от-правителя в чате с Антоном не появляется «печатает...» Сообщения возникают будто из ниоткуда. «Как это ра-ботает? — думал я. — Что-то здесь не так. Человек дол-жен набирать текст. А если он не набирается, значит, я общаюсь с роботом, с каким-то ботом». Но на вопрос решил ответить.
— Это два разных вопроса, Антон: «зачем» и «почему». У меня не было намерения ее бросать. Я лишь хотел поставить наши отношения на паузу, standby. Я испугался, что в конечном итоге мы возненавидим друг друга. Ведь с каждым телефонным разговором, с каждой новой перепиской, отношения становились все более напряженными. Мы взрывались руганью и взаимными упреками по любому поводу. Ей могла не понравиться моя интонация, я мог обидеться на какое-то совершенно безобидное слово…
Понимая, что это необходимо как можно быстрее остановить, чтобы не допустить окончательного разры-ва, я наконец нашел повод. Но ставить отношения на standby я не умел. Заблокировав ее везде и не отвечая на звонки, я запустил процесс не приостановки, а полного разрушения наших отношений.
Вопрос же «почему?» меня самого ставит в ту-пик. Это было спонтанное решение. Если это вообще было решением. Скорее, это был эмоциональный порыв. Я обиделся...
Впервые сообщение от Антона не выскочило мгновенно. Прошло секунд десять, может — пятнадцать.
- обиделся на то, что она хотела узнать, почему ты никогда не целовал ее по-настоящему?
Хех… Неожиданная точность вопроса ввергла меня в шок. Тайна тайн, о которой я запрещал себе даже думать, сейчас легко была озвучена неизвестно кем в виде вопроса. Никто не мог знать о том самом моменте начала конца моих с Настей отношений. Тот последний наш разговор не сохранился нигде.
Я мыл посуду на кухне и общался с ней по теле-фону. Именно тогда ничто не предвещало ссоры или да-же намека на какое-то взаимонепонимание. Мы оба бы-ли в отличном расположении духа, что, почти через год отношений, уже стало редкостью. Мы просто болтали и шутили. Но в разгар наших воспоминаний о встрече Настя вдруг опять спросила о поцелуях.
Она уже не раз задавала этот вопрос: «Почему ты не позволял себе целовать меня тогда, при первой нашей встрече, в Киеве, в номере отеля, когда мы лежали в по-стели, и я готова была отдать тебе себя?» И каждый раз я уклонялся от ответа. Но сейчас она не просто спрашива-ла. Она предлагала варианты ответов. Она выдвигала версии. И одна из них меня как молнией поразила. Вер-сия, произнесенная ею скорее в шутку, чем всерьез, ока-залась верной.
Ощущения в тот момент я бы сравнил с теми, ко-торые испытал в начале наших отношений. Тогда она, еще не зная кто я на самом деле и сколько мне лет, пред-ложила посмотреть фильм «Двое во Вселенной». Фильм о любви людей с громадной разницей в возрасте. Я же в это время «умирал», разрываясь между необходимостью рассказать Насте всю правду о себе и страхом утратить ее таким образом.
Кажется, я уже говорил о том, что в моей жизни никогда не происходило никаких невероятных событий. Но вот это, именно это, оказалось одним из таких. Не-кий высший разум, некое провидение, нечто, что над всем и вся, дало ей тогда намек, подсказку, разоблачило меня.
Убежденная в том, что влюблена в двадцатилет-него парня по имени Антон, в том, что он любит ее, а на самом деле — я, она наугад находит именно этот фильм, смотрит его и делится им со мной! Мной — престаре-лым мужчиной, обезумевшим от любви к девятнадцати-летней студентке!..
Теперь я понимаю, что это было удивительное, но всего лишь совпадение. Тогда же, ежечасно пребывая на грани разоблачения, я ждал катастрофы в паническом страхе и ужасе, ибо «мои» фото были не моими, я скры-вал свой голос и никогда не посылал видеосообщений.
То же самое произошло и в том телефонном раз-говоре было. Она наугад озвучила причину, по которой я не мог допустить, чтобы ее язык проник в мой рот. Безумно хотел, страстно желал, но не мог…
Кто же знал об этом разговоре, кроме нас двоих? Кто мог подслушать, если я находился в квартире один? Никто. Разве что я представляю особый интерес для Моссада.
Как бы странно это не звучало, но именно сейчас здравый смысл подсказывал мне, что со мной говорит Антон Кравчик — мой псевдоним, мой интернет-образ, я, но не я, мое альтер эго, тот, кем я бы хотел быть, моя улучшенная виртуальная версия. А может это тульпа ?
С понятием «тульпа» меня познакомила Настя. Она открыла для меня многое, о чем я не имел ни ма-лейшего понятия и о существовании чего даже не подо-зревал. Более того, она практиковала общение не с од-ной, а сразу с тремя своими личностями. При этом все они были мужского пола. В памяти осталось имя лишь одного — Кирилл.
Мы подолгу говорили о ее снах, подобных неко-ему сериалу или ее личной виртуальной Вселенной, в которой она взаимодействовала со своими личностями, о их характерах и взаимоотношениях. Мы даже совмест-но пытались практиковать перевоплощения. Хотя полу-чалось это у меня отвратительно. Всегда смешило то, что я, например, пытался быть девушкой, как того ждала от меня Настя. Я не мог настроить свое сознание на лич-ность, которую придумывал искусственно и второпях.
Совершенно иным был мой опыт с Антоном. Вы-давая себя за двадцатилетнего парня, постепенно в Сети я создал очень гармоничный, естественный образ, не вы-зывающий у собеседников сомнений в его реальности. Я выдумал его прошлое, во многом схожее на мое, но с поправкой на возраст Антона. Я придумал черты его ха-рактера, которые, по сути, были моими, но на первый план в них выдвигалось то, что нравилось мне в себе. А вот не принимаемые мной черты, например, чрезмерная серьезность, склонность к религиозным и философским рассуждениям, а также к продолжительным депрессиям, в Антоне как будто исчезали.
Я выдумал его родственников. Так, его отец тоже был инженером, но не геодезистом, как мой, а — строи-тельной техники. И Антон рос в полноценной семье в отличии от меня. Образ его матери я почти полностью скопировал со своих представлений о моей маме, лишь придав ему респектабельности. Я даже выдумал некото-рые события в жизни Антона, как то, описанная в «Ско-ванных» сцена с гадалкой Аллой, которую я, якобы, встретил в маршрутном автобусе, и которая меня, тогда еще несовершеннолетнего, сделала своим любовником.
За несколько месяцев я создал не только свое аль-тер эго, но и целый мир вокруг него со всеми полагаю-щимися ему атрибутами: прошлым, настоящим, буду-щим. Поэтому мне не составляло труда быть Антоном Кравчиком. Так любой геймер становится своим «пер-сом» , погружаясь в виртуальный мир реалистичной компьютерной графики.
Я был Антоном — молодым симпатичным пар-нем, веселым, умным; как все молодые люди, немного безответственным, самонадеянным, упрямым и… ро-мантичным; я был тем, кем себя ощущал.
Глава 5
СКОВАННЫЕ ОДНОЙ СЕТЬЮ
— Д
а. Но я обиделся не на нее, а на себя. Обиделся на то, что сам урод. Я — старый, потрепанный жизнью урод.
Есть достаточно спорное утверждение о том, что, лишь полюбив себя, ты можешь научиться любить дру-гих. Полюбить в данном случае значит принять. ОК, но как? Как принять в себе то, что ужасает, раздражает, что ты ненавидишь и с чем тебе даже не дано бороться? Смириться? Сказать: «Да и хрен с ним! Я такой, и я та-кой себе нравлюсь»? На тот момент это представлялось мне невозможным. Я не видел в своей внешности ниче-го, что могло бы мне понравиться. Да и, насколько мне помнится, я не принимал себя с детства. Не научился этому и к пятидесяти.
Знаешь, у меня осталось очень раннее детское воспоминание. Возможно, найдется какой-нибудь пси-хоаналитик-фрейдист, выслушает меня, и объяснит, наконец, возможную связь между этим воспоминанием и тем неприятием себя, которое сделало меня несчаст-ным и внутренне одиноким на все последующие годы. Которое стало моим проклятием.
Это было в детском садике. Мне было годика три. Лето. Я играл в песочнице. Вдруг ко мне подошел ка-кой-то мальчик и протянул конфету. Я совершенно не помню, был ли я рад этому сюрпризу. Наверное, да. Ка-кой ребенок не любит конфет? Я развернул обертку, а там вместо конфеты оказался камешек. Надежда на по-лучение неожиданного, дармового сладкого сменилась внезапным разочарованием и обидой. Возможно, тогда я подумал: «Почему именно я получил камень вместо же-ланной конфеты? Ведь вокруг полно таких же, как я де-тей?» Но этот вопрос я никогда и никому не задавал. А может быть и задавал, но не получил ответа или ответ был неверным.
Кто знает, не случись тогда со мной той досад-ной, глупой истории, возможно, я бы сейчас по-другому воспринимал себя? Но, так или иначе, через полвека эта глупая история, вероятно, и поставила крест на моих от-ношениях с Настей. Возможно, именно тогда мое само-ощущение стало одновременно и критичным, и особен-ным. Я констатировал для себя свою исключительность, но это ни на грамм не повысило моей самооценки. Наоборот, сделало меня несчастным и еще более одино-ким. Я отделил себя от социума, замкнулся в себе и на себе.
Важно и то, что, по сути, отношения с Настей были для меня совершенно новым опытом. Новым в двух аспектах: во-первых, я вновь влюбился спустя тридцать лет, и влюбился в очень юную девушку.
Первая моя юношеская любовь, одновременно болезненная и прекрасная, закончилась для меня печаль-но, даже катастрофично. Удар, который я тогда, уж не знаю каким чудом, перенес, по-видимому, тоже многое определил в моей жизни и во всех последующих моих отношениях. Сейчас я думаю, что не будь тогда молод, все могло бы закончиться трагедией. Впрочем, разве не является трагедией вся моя жизнь, да и Нины тоже?
Разрыв с ней по ее инициативе (глупой в плане мотивации, но столь неожиданной и радикальной для меня) на десятилетия обнулил мою способность любить. Я пытался, но не мог, я прилагал усилия, но лишь созда-вал иллюзию и у себя, и у обеих моих жен, и у всех де-вушек, с которыми сводила меня судьба.
Чувства же к Насте были пробуждением от трид-цатилетней спячки. Они вырвали меня из эмоциональ-ного болота, из трясины старения и опустошенности, которая засосала меня так, что я уже стал захлебываться. Однако… ей было девятнадцать, а мне пятьдесят. Нема-ловажный фактор, не правда ли?
Не было ли последствием того удара в юности то, что, уже встретившись с Настей в Киеве, уже раскрыв все свои тайны, уже сбросив все вуали и добившись ее, я продолжал не верить в возможность и искренность ее чувств ко мне? Я не понимал, как симпатичная, умная, со сложнейшей душевной организацией девушка, просто какой-то эмоциональный ураган, могла любить меня — человека значительно старше, ничем не примечательно-го внешне и вдребезги разбитого внутри? Как могла эта девочка, полюбив моего Антона, после, так же страстно, любить и меня?
По прошествии двух лет, вновь и вновь мыслен-но возвращаясь к тем событиям, я нашел разгадку. Она таится в ослепленности, которой одаривает нас любовь. Но мужчина слепнет от красоты. Женщина же любит чем-то внутренним и внутреннее. Для нее не важно, ка-кие у тебя уши, ноги или волосы. Для нее ты будешь са-мым красивым, если ее привлечет что-то незримое в те-бе, если она, доверившись, найдет в тебе точку опоры.
Чтобы любить, женщине нужно только ощуще-ние, некое подсознательное убеждение в том, что муж-чине можно доверять и с ним ей хорошо, тепло, спокой-но, безопасно. Ее страсть порождается ее внутренней интуитивной уверенностью. И только.
Женщина не нуждается в том, чтобы ты был иде-альным внешне. Полюбив, она сама придаст твоей внешности идеальность. Будет млеть от уколов твоей дурацкой бороды, восхищаться твоими волосатыми и кривоватыми ногами... Обманув же ее ощущение соб-ственного состояния, ты лишишься ареола, вознесенного ею над твоей лысеющей головой, а затем, с неизбежно-стью, и — ее любви.
Это может происходить не мгновенно. Постепен-но ареол будет трескаться, кусок за куском ее ощущения (тебя, с тобой) начнут от него отламываться. Она будет находить все новые и новые недостатки в твоем облике, поведении, характере, а после, уже навсегда расставшись с тобой, удивляться, как вообще могла иметь что-то об-щее с «таким козлом».
Мужчина же, напротив, любит глазами. Звучит банально, но это факт. Он может восторгаться ее внут-ренним миром, может слушать ее часами и часами сам говорить с ней. Ее ум может восхищать, а широта ее эмоционального спектра может довести его до поклоне-ния. Но!.. Если он не чувствует к женщине влечения, если она не вызывает в нем «порхание бабочек в живо-те», если ее тело не возбуждает его, то ничего, кроме всего перечисленного выше, он испытать к ней не смо-жет. Дружба, уважение, интерес будут. Но любовь? Нет. Они либо навсегда останутся друзьями, либо в конечном итоге их связь оборвется.
Осознав это, я усомнился в истинности знамени-того высказывания Конфуция о любви: «Влечение сер-дец рождает дружбу, влечение ума — уважение, влече-ние тел — страсть, и только все три вместе рождают лю-бовь». Чушь все это! Женщине не требуется влечение тела. Это влечение придет к ней позже, а порой и значи-тельно позже, чем к мужчине. И главное, оно будет ис-ходить из влечения ее сердца. Трепет же мужского серд-ца порождается страстью. По сути, большая часть браков именно поэтому и распадается. Страсть угасает, и муж-чину тянет на сторону. Женщине сложно это понять, и я восхищаюсь теми из них, кто, не поняв, принимает и прощает.
Но, так или иначе, два фактора: громадная разни-ца в возрасте и моя неуверенность в себе предопредели-ли разрыв наших отношений с Настей. В тот момент я не осознавал, что я теряю, ибо не верил ни ей, ни в себя. Ну, а дальше ты все знаешь.
И снова непродолжительная пауза. Я лежал в го-рячей ванне в легкой дымке пара, расслабленный теплом воды, растроганный собственными воспоминаниями. Со лба стекали капли пота, попадали в глаза и катились по щекам. Сейчас я не уверен, что в них не было и слез. Наконец посыпались сообщения от Антона:
- 1. какого черта ты вообще поперся тогда в Ки-ев
2. зачем нужно было разрушать эту идиллию вирта
3. ты же сам вначале писал, что не хочешь пе-реносить в реал наши отношения
— В смысле «наши»? — возмутился я. — Мои!
- мои
Последнее сообщение вновь взорвало мне мозг: «Ведь он прав! Пока я был Антоном... Нет, даже не так. Всегда, когда я был Антоном, в его отношениях все складывалось прекрасно. Более того, я и сам чувствовал себя прекрасно. Я любил! Любил без этих всех заморо-чек, просто и искренне. Я дружил, общался, веселился, отрывался, танцевал, шутил, как тогда, в моей молодо-сти. И Антон на самом деле получался веселым, безза-ботным, умным, симпатичным парнем… Я же наполнял его хреновой «житейской мудростью» и всем тем нега-тивом, которого нахватался как собака блох».
Закрыв глаза, я откинул голову. Передо мной возникло лицо юноши с мягкими чертами. Глаза, поса-женные слегка вглубь, достаточно большие и немного женственные из-за длинных ресниц… Эти глаза свети-лись умом и добротой. Застенчивая улыбка. Густые тем-но-русые, чуть вьющиеся волосы спадали на высокий лоб, а в левом ухе поблескивал камешек маленькой серь-ги. Пухлые, какие-то еще детские губы, небольшой пря-мой нос и широкие брови делали это лицо милым и рас-полагающим. «Он немного наивен, он добр и, наверное, может быть легко ранимым», — представлял себе я.
Это действительно были его отношения. Не мои. Я вторгался в них со своими «взрослыми» убеждениями, со своими страхами, тревогами, привычкой все анализи-ровать и предполагать наихудший вариант развития со-бытий, готовиться к нему. И этим лишь портил все. На самом деле разрушил отношения с Настей не Антон, а я.
По сути, сначала присвоив себе, я потом уничто-жил то, что было не моим, совершил то, что совершать не имел никакого права. Воспользовавшись Антоном, завязав с его помощью и под его видом виртуальные от-ношения, я затем перевел их в реал, вышвырнув его са-мого как использованный презерватив. Единственным моим оправданием было то, что встречи жаждала и Настя. Но — встречи с ним, а не со мной…
Вдруг, с абсолютной ясностью, я осознал, что не просто создал аккаунт, а все это время творил личность; целостную, уникальную, с неповторимыми чертами ха-рактера и внешности. Я любил эту личность. Затаенное желание иметь сына и еще более тайные мои влечения , в совокупности с моим неприятием себя стали предпо-сылками к возникновению Антона.
Сначала ради забавы, а после, следуя правилам игры, в которую я, таким образом, ввязался, медленно и совсем незаметно для себя, я создал идеальный образ се-бя. И вот сейчас мои чувства, мысли и желания визуали-зировались, приобрели личностную форму. Антон стал самим собой, стал сам по себе. И мне ничего не остава-лось, как принять этот факт. Невероятным образом со-творенное стало равным творцу и вышло с ним на связь. Немного помедлив, я набрал:
— Я эгоист, Антон. Я просто ужасный эгоист.(
- согласен
Глава 6
КИЕВ-2021
Н
еловкая пауза повисла, как всегда, когда люди, только познакомившись, находят общение друг с другом инте-ресным, но исчерпав тему или еще стесняясь быть более откровенными, молчат и каждый понимает, что нужно что-то сказать, но не знает что именно.
— Мне рано вставать на работу, — наконец пре-рвал паузу я.
- 1. мне рано вставать
2. работа
Наши сообщения появились на экране моего те-лефона одновременно. Я улыбнулся. «Схожу с ума, но, черт возьми, мне это нравится!»
Вытершись большим махровым полотенцем и ощупывая свежевыбритые щеки, я всматривался в свое отражение. И снова мне показалось, что я постарел еще больше. Что-то изменилось в этом лице. То ли глаза ста-ли еще бесцветнее, то ли морщин прибавилось? Измене-ния становились слишком явными. Я уже привык не нравиться себе, но резкость перемен начинала меня настораживать и даже пугать. Уж слишком стремительно они происходили.
До определенного возраста мы не обращаем вни-мание на то, как из молодых людей день за днем пре-вращаемся в зрелых. Кожа утрачивает эластичность, чер-ты лица обостряются. То, что в юные годы нас только красило, постепенно превращается в изъян… Молодость струится в небытие как вода из сомкнутых ладоней, как бы мы не пытались ее удержать.
И как только первые морщины прорезают нам лбы, мы вдруг осознаем, что наши лучшие годы неожи-данно (на самом деле неожиданно лишь для нас самих) оказались не в будущем и даже не в настоящем, а в нашем прошлом, которое невозможно ни вернуть, ни изменить.
Кто-то хватается за кремы и маски, кто-то бежит в фитнес-клуб, а кто-то, вздохнув, говорит: «Ммм-даааа...», и идет дальше по жизни, принимая неизбежное, смиренно, не особо задумываясь о том, что утратил и что еще предстоит утратить. Вот и я в очередной раз вздох-нул, допил что оставалось в стакане, выкурил сигарету и лег спать.
«Неимоверно..., — размышлял я, завернувшись почти с головой в легкое пуховое одеяло. — Невероят-но, но факт: выдуманный мною интернет-образ стал жить отдельной от меня жизнью. Интересно посмотреть на себя со стороны, пообщаться с самим собой. И вот вопрос: станем ли мы друзьями или между нами возник-нет соперничество? Мы ведь так же похожи, как и от-личны друг от друга. И все же, мне определенно нравит-ся сама мысль о том, что Антон есть и теперь я могу с ним общаться».
Улыбнулся. Впервые за последние три года я за-сыпал с каким-то умиротворением. Впервые после раз-рыва с Ангелиной не было негатива ни в голове, ни в сердце. Впервые я не чувствовал боли одиночества. У меня появился Я, и мне с ним было хорошо.
Кто как не мой образ должен быть близок мне? Кто, также как Антон, сможет понять меня? Неожиданно для себя я получил в дар того, кто если и осудит, то по справедливости, а если оправдает, то так, как всякий оправдывает сам себя.
Этот парень должен быть чувственным, сенти-ментальным, спонтанным, влюбчивым и интересным. Ведь он — это я. Он должен писать стихи, увлекаться живописью, как я. У нас должно быть много общих тем. И самое главное — нам не нужно притворяться, наде-вать какие-то маски, играть роли. Это все лишнее пото-му, что нет взаимоотношений. Не могу же я сам с собой строить отношения?.. Или могу?..
***
Утро было на удивление теплым, совсем не осен-ним. Бабье лето. Эти несколько ясных, солнечных дней наполняют тебя легкой ностальгией и тихой тоской то ли по далекому прошлому, то ли по совсем недавно утраченному. В прозрачном воздухе — еле уловимый запах увядания и паутинки, беззаботно, бесцельно плы-вущие в потоках в никуда. Голубизна неба так высока и так прекрасна, особенно в преддверии грядущих затяж-ных дождей, круглосуточной хмурости над головой и жижи грязи, смешивающейся с опавшей листвой под но-гами. Сейчас же она, еще храня слабые признаки жизни, чарующе нежно стелилась багрово-желтым ковром во-круг деревьев. И ты не то чтобы понимаешь, а скорее ощущаешь, что еще немного — и природа замрет, онеме-ет, остынет.
В каждой человеческой жизни тоже в какой-то момент наступает бабье лето, когда не понимаешь, но ощущаешь, что все происходящее с тобой, вокруг тебя это в последний раз. Год, конечно, сменится новым го-дом и день — новым днем… Но уже не будет в них того, что было прежде. Впереди — лишь слезы дождя, холод-ный ветер опустошения и мороз одиночества. Именно поэтому в свое бабье лето ты наконец начинаешь ценить то, что преподносит в дар судьба. Ценить, беречь, наслаждаясь каждым мгновением ускользающего от тебя тепла жизни, предчувствуя необратимость и невоспол-нимость утраты…
Но этим утром я, бодрый, в приподнятом настро-ении, умылся, оделся, выпил дежурную чашку кофе и, пока пил, заглянул в Телеграм.
- 1. а куда ты дел ее подарок
2. ту коробочку с чаем, вкусняшками, серпанти-ном, синими розами и ее признаниями в любви
Меня словно окатили ледяной водой. В памяти невольно всплыли строчки моего стихотворения того времени:
На стенах картины твои, неоконченные,
Слова, что не сказаны, звуки порочные,
Google внешнего, гул из прошлого,
Фраза, как-то неосторожно брошенная...
Мне коробочку сбоку поставят картонную.
Раскидают записки твои по савану,
И любовь, такую бездонную,
Положат под руку мою праву.
Две Вселенные, красками яркими,
Серпантином и розами синими,
Мне прощальными будут подарками,
Нежными и такими любимыми.
Все предастся огню, как положено
Двум влюбленным, сгоревшим в отчаяньи.
Два судьбы потерялись, заброшены
В одном несбывшемся чаяньи.
Сердце сжалось, боль пронзила грудь и каменной тяжестью повисла где-то в левом боку. Из последних сил я сдерживал слезы. Как по мановению волшебной па-лочки, все мельчайшие подробности, все краски, все чувства и мысли, поглотившие меня тогда, в марте 2021 года, обступили словно полчища врагов, грозя разом об-рушить на меня все беды той весны.
Я вспомнил как днями, с утра до позднего вечера, бродил возле центрального входа в Киевский нацио-нальный университет строительства и архитектуры, где тогда училась Настя. Вспомнил, как голодный замерзал и мок под дождем, но продолжал стоять, всматриваясь в каждую девушку, входящую и выходящую из универси-тета.
Наверное, за те дни, проведенные у входа, я стал достопримечательностью КНУСА. Каждый раз я появ-лялся там с букетом, проводил целый день, а уходя, оставлял цветы на невысоком парапете клумбы у входа, где обычно курили, пили кофе, смеялись и дурачились студенты. Они видели меня. Я ходил поодаль с накину-тым капюшоном худи, в кепке с надписью «Fild» и чер-ных джинсах, со вставками под рваные, подкаченных по-модному выше щиколотки. Издалека я выглядел обычным парнем. Никто не догадывался, что под моло-дежной внешкой скрывается седеющий и лысеющий влюбленный.
Со временем я стал узнавать некоторых студен-тов. Поглядывая на меня (а я замечал их заинтересован-ные взгляды), они говорили что-то друг другу. Возмож-но, обсуждали, чей же это такой настойчивый кавалер. Я же, дождавшись, когда охранник закроет дверь за по-следним преподавателем, брел в свой хостел. Потом ли-бо шел на работу, надеясь, что увижу ее в следующий раз, либо с той же надеждой, на следующее утро, поку-пал букет и снова занимал свой пост невдалеке от цен-трального входа в университет. Так продолжалось до 28 марта — Дня рождения Насти. В этот день я пришел к липе в надежде, что дерево снова спасет меня, а Настя простит. В надежде на чудо. Но, как ты помнишь, чудес в моей жизни не бывает, а я…
***
Я уже не помню ни запаха твоих волос, ни вкуса твоих губ, ни цвета твоих плеч... Я уже ничего не пом-ню! Я так давно тебя не видел! Так давно не слышал твоего голоса! Все, что у меня осталось, это воспомина-ния, фото, видео, голосовые... и ад в сердце. Это так тя-жело!
Говорят, на самом деле из ада видно рай, и он ка-жется грешникам таким близким! Вот, стоит протянуть руку, и прохлада нежного ветерка овеет твои обуглен-ные пальцы… Но этого будет достаточно для счастья.
Или капля росы на кончике листа какого-то чу́дного, чудно́го цветка через миг коснется твоих губ, искусанных тобой же от боли и осознания вечности мук. Капля срывается, несется в бездну, с каждой миллисе-кундой становясь ближе к тебе. Но времени в аду, как и в раю, нет. И хоть ты считаешь секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы, столетия, тысячелетия... сво-его вечного и бесконечного ада… Времени там нет! Там безвременье! И капля росы никогда не достигнет твоих губ, вечно приближаясь, вечно падая, и вечно оставаясь в раю, недостижимой для тебя.
Единственная влага, разрешенная мне здесь, это мои собственные слезы. Каждый день слезы, которые не перестают течь и тут же высыхать. Они проистекают из тех мест, где у меня когда-то были глаза, видевшие толь-ко тебя. Теперь там пусто, как пусто и внутри меня. На самом деле ад — это не боль, и уж точно, не боль физи-ческая. Ад — это опустошение, одиночество, безысход-ность и сам факт осознания тобой твоего существования. Ад — это понимать, что где-то рядом рай, до которого рукой подать. Ад — это бессилие, бессмысленность... безразличие твое. Ад — это память об утраченном... Он здесь — во мне! И я в аду!..
Какой мой любимый аромат? Аромат медленно разъедающей меня тоски, как вонь гнили. Мой любимый аромат — аромат боли беспрерывной, невыносимо тягу-чей, аромат вонзающегося в меня кинжала твоих слов и поступков… Или, скорее, их отсутствие.
Как видишь, милая, я весь в ароматах твоей «любви» и… своего безумия...
Уходя, не только закрывайте за собой дверь, но и не забывайте выключить свет. А иначе тот, кто остается, автоматически попадет в ад!
***
Нельзя совершать поступки и надеяться на то, что за ними ничего не последует. Все имеет свои причины, как и следствия. Ежедневный наш выбор: делать или не делать, говорить или молчать, решиться на что-то или продолжать ожидать чего-то — все это определяет ход нашей жизни. Так мы сами выстраиваем свою судьбу или свою реальность. Выбор термина за тобой.
И то, что я не смог приехать в Киев, как обещал Насте, 16 ноября 2020 года, на годовщину нашей встре-чи, оказалось роковым решением, изменившим всю мою последующую жизнь. Причина была банальна — у меня были деньги на билет в одну сторону. Такой вынужден-ный «a one-way ticket». Тогда я уже год сидел без работы.
Сколько раз позже я клял себя за это решение! Мне нужно было просто сесть в автобус и ехать к ней. Пусть весь мир рухнет, пусть я начну бомжевать в горо-де моих грез, но ехать тогда я был обязан. А не поехал из-за своей осторожности, из-за страха, что не смогу вернуться назад, когда она, отвергнув меня, развернется и уйдет или совсем не придет.
По привычке, раскручивая в голове наихудший сценарий, я, с прагматизмом «умудренного опытом» идиота, решил не ехать, убедив себя, что вынужден не ехать, что сделал все возможное, но обстоятельства ока-зались сильнее меня. Это была ложь. Я просто оправды-вал себя, свою рассудительность, свой практичный взгляд на то, что требовало от меня безрассудства, им-пульсивности, иррациональности поступков. И я нару-шил обещание, данное ей месяцем ранее в послании, ко-торое разместил в одной из социальных сетей в надежде, что она его прочитает. И она прочитала:
«Я пройду этот путь как Коэльо свой Эль Камино де Сантьяго. Ты — моя Сантьяго-де-Компостела.
В диалектике есть такой закон, называется «закон отрицание отрицания». Всякая развивающаяся система проходит ряд связанных между собой этапов, при этом на высшей ступени развития происходит повторение некоторых черт, характеризующих начальную стадию. Этот закон раскрывает механизм преемственности.
И вот 12 октября я вошел в эту спираль. Теперь мне нужно повторить путь, но уже на более высоком уровне. И сейчас я его повторяю. День за днем, глава за главой . Каждое твое слово, каждое твое голосовое, фо-то, аудио, видео, ссылки, слезы, смех...
Прохожу час за часом, сообщение за сообщением, восстанавливая в памяти обстоятельства, воскрешая умершее, находя утраченное.
Пробиваюсь сквозь время, ошибки, обиды (твои и мои) к...
К могиле? Снова к могиле?
Только нет уже никаких вуалей. Мы знаем друг друга как свои пять пальцев... Мы не знаем друг друга совсем.
Зато в этот раз будут цветы. Все на том же столи-ке, все в том же кафе, все на той же Пейзажной аллее, в том же городе моих грез. Ведь место встречи изменить нельзя, правда, милая?
И судьбу изменить нельзя. Все, что должно слу-читься, случится с неизбежностью. Ахахах, я теперь убежденный фаталист. Представляешь?
И те же круги вокруг старой липы в ожидании приговора... Тебе известен весь план пошагово…
Как и год назад я не знаю, чем закончится путь. Но я, как и тогда, готов и уверен в катастрофе. Просто так бы, наверное, поступил я. Но тлеет надежда. Ведь ты так непредсказуема. Всегда поражала меня этой своей способностью.
Ты слишком щедра, слишком открыта, слишком добра, слишком эксцентрична, слишком... слишком... слишком...
Сегодня слишком пасмурно, слишком холодно, слишком много дождя... Бездонность какая-то во всем. Однажды познав эту бездонность, отрекшись от нее, я теперь чувствую, что потерял почву под ногами. Погру-жаюсь в бред, сон, разложение.
И склонив перед тобой голову, и потупив взор, я шепчу почти беззвучно:
— I need you».
***
Она действительно нужна была мне. И знаешь, что самое интересное? Она была там, под старой липой, 16 ноября 2020 года. Она там была с букетом моих лю-бимых синих роз. Она пришла на свидание со мной. А меня там не было…
Теперь же ее ждал я. Час медленно таял, сменяясь следующим, таким же неторопливым и безучастным к моему нетерпению. А вместе с равнодушными часами ожидания таяла и моя надежда на долгожданную встре-чу. Наконец с сумерками она испарилась, и я впал в ис-терику на фундаменте Десятинной церкви. Слезы, моль-бы, вопрошания к высшим силам, плачь, горестные жа-лобы и... оцепенение. Вдруг все чувства прекратились. Все застыло и внутри, и снаружи. Я умер, хотя продол-жал ходить и дышать. Весь мир тогда для меня превра-тился в одно серое «ничто». А затем «умерла» и Настя. Умерла в моем сознании и моей душе. Я впал в состоя-ние, которое испытывает человек, похоронивший близ-кого, родного. Часть моей души омертвела. Это похоже на то, когда повреждается нерв, и часть тела вроде про-должает функционировать, но онемев, ощущается как нечто не совсем твое. Боль же перед этим так ужасна, так невыносима, что лишает тебя сил жить.
От второй попытки суицида меня спасла простая мысль: «Она не могла так поступить со мной. А значит, уже нет той Насти, которую я любил. Есть какая-то дру-гая личность, возможно, Кирилл, ведь она постриглась под мальчика, обрезала свои прекрасные длинные гу-стые волосы. Я ничего не знаю об этом чужом мне чело-веке. Или знаю лишь то, что он жесток, решителен, непреклонен и меня не любит. И я любить этого челове-ка не могу. А умирать за какого-то незнакомца бессмыс-ленно, как бессмысленно умирать и за уже умершего. В конце концов, я — не Ромео, а она — не Джульетта. И нам не по шестнадцать лет». А возможно, я снова себя оправдал.
Но я получил свое наказание. Умереть — простой и легкий путь. Жить же с болью утраты гораздо сложнее. Хотя тогда возникает вопрос: зачем же осложнять и без того сложную и ненужную тебе жизнь?.. Ответ я нашел в мысли, что пока ты жив, у тебя есть будущее, есть гро-мадное количество вариантов, возможностей и шансов. Тогда я еще верил в перспективы. Убив же себя, ты ра-зом ставишь крест на всех своих счастливых мгновени-ях, которые могла бы подарить тебе жизнь. Да, не факт, что подарит. И скорее всего, что не подарит, но надежда должна умирать последней.
Дважды оказавшись над пропастью суицида, те-перь я прекрасно понимаю тех, кто ушел из жизни по собственной воле. Их надежда, их вера умерли, а вслед за ними, опустошенными, обездоленными, добровольно, но, при этом, вынуждаемые безысходностью, покинули этот мир и они. Никто не хочет умирать. Это противо-естественно. Не хотят жить. А это разные вещи.
Мои вера и надежда, даже в состоянии эмоцио-нальной смерти, удивительным образом выжили, сохра-нив мне жизнь. За что я навсегда останусь благодарен и этому чудесному их выживанию, и Лене , которая тогда прошла со мной и мой Гефсиманский сад, и мою Голго-фу.
Та картонная самодельная коробочка, наполнен-ная серпантином, синими розами и записками-признаниями в любви, свернутыми в маленькие свитки, лежала рядом с моей подушкой во все дни моего непро-должительного пребывания в Киеве. Это была реликвия. Она грела меня, она укрепляла меня, она была бесцен-ной для меня. Никогда в жизни я не получал более же-ланного, более приятного, более прекрасного подарка, чем эта простенькая вещь. Та любовь, с которой она бы-ла сделана, невероятная энергия, питающая мою способ-ность продолжать жить, источалась из небольшого, но для меня священного предмета…
…Чувствует ли сейчас то же самое мой ангел? Чувствует ли мою любовь, которой светятся магнитики в ее шкафчике или сердце из гипса, или мой взгляд, ко-гда она спрашивает:
— Почему ты так смотришь на меня?
В день лунного затмения сердце было возвраще-но, а магнитики оставлены в шкафу раздевалки, одино-кие и не нужные. Значит, не почувствовала. Значит, моя любовь бессильна. Или она еще не столь сильна, чтобы проникать в нее, как проникала в меня любовь Насти?
Глава 7
НЕБО НА ЛАДОНИ
— Я
выкинул ее в мусорный бак в Киеве, по дороге на рабо-ту. Хотел сначала закопать, похоронить в Бабином Яру. Но просто не нашел способа это сделать.
Написав это, я был уверен, что Антон тут же накинется на меня с проклятиями, будет обвинять, упре-кать, требовать объяснений. Но он был непредсказуем:
- 1. ну и правильно)
2. нет смысла жить прошлым
3. тебя там нет
4. нужно двигаться вперед
5. впереди будущее
— А ты не думал о том, что в конце любого бу-дущего смерть? Ты там, в будущем, умрешь, в конце концов.
- 1. не-а)
2. ты умрешь
3. я нет
Как ему удается такими короткими, емкими фра-зами вздымать во мне колоссальное количество мыс-лей?! Ведь он прав. У него нет тела. Нечему стареть, не-чему умирать. Он будет существовать, пока будет суще-ствовать виртуальная реальность, пока тысячи серверов будут перенаправлять и накапливать немыслимое коли-чество гигабайтов информации. Он будет вечно моло-дым, даже если в его профиле в графе «возраст» будет значиться «сто пятьдесят лет». Та самая вечная моло-дость, о которой я мечтал с момента знакомства с Настей, а, возможно, и всю свою сознательную жизнь.
В этот момент я понял, почему появился Антон, и то, как я подсознательно всегда готовил себя к его появ-лению. Я хочу остаться в вечности. Не оставить след, не стать знаменитым, известным. Я хочу остаться в веч-ности. В этом смысл моего существования как личности. Хочу, чтобы все мои чувства, все мои устремления, же-лания и пороки, мои ошибки, мысли, страхи, пережива-ния — все, что составляет меня, не умерло вместе с те-лом, а продолжало жить. Жить, а значит развиваться, из-меняться, совершенствоваться и, самое ценное, — вос-принимать.
Ведь, если разобраться, жизнь — это и есть вос-приятие. Мертвое потому и мертвое, что лишено воз-можности воспринимать; поцелуи, тепло родного тела, тембр голоса, волшебные движения, запах волос, щеко-чущих твою шею. Камень не воспринимает. Он, подчи-няясь физике… Нет! Даже не так! Физика реализуется в камне. В живом физика реализуется точно так же, но живое воспринимает, а камень — нет. Восприятие по-рождает ощущения. А я не желаю, чтобы мои бессмерт-ные по своей природе ощущения, и мысли тоже, превра-тились в перегной вместе с моим смертным телом!
Антон появился еще и потому, что в нем реализо-вался я. Не сумев найти свое место в социуме, утратив самых дорогих и близких людей, ослабив родственные связи, я захотел прожить жизнь по-новому, по другому сценарию, лучшему, чем тот, который написал своими поступками и словами. Сценарию с поправкой на веч-ность.
— Ты прав. Я умру, а ты останешься. Я хотел бы, чтобы ты был всегда, Тоша.
- 1. мама так называла в детстве)
2. твое желание исполнилось)
— Э-ммм, а у тебя есть девушка?
- 1. конечно)
2. ее зовут Лена
3. но мне больше нравится звать ее зайкин.
4. а вообще-то она – «Небо на ладони»
5. а разве ты не знал?
Я напрягся. Действительно, когда-то я познако-мился в 3-D чате или игре (кому как больше нравиться) под названием «IMVU» с девушкой по имени Лена. Мы познакомились в 2020-м, уже после того, как я по-рвал с Настей. Я тогда лихорадочно искал, кто бы мог с ней сравниться.
Велик соблазн немедленно найти замену утра-ченным отношениям. Но, поверь мне, это абсолютно бесперспективная затея. Никогда не начинай новых от-ношений с целью заменить ими разорванные! Я же тогда убедил себя в том, что Настя — не может быть един-ственной среди миллионов аккаунтов Сети. «Не пройдет и месяца, как я встречу девушку, может даже интерес-ней, лучше, чем Настя», — уверял себя я, каждый вечер знакомясь с новой. Девушек, самых разных, было так много, что я даже не пытался запомнить их имена. Мы перебрасывались парой фраз, я кидал им приглашения в комнаты 18+ IMVU, развлекался от души, а потом уда-лял из друзей и забывал об их существовании. Общение ни с одной из них и близко не напоминало мне тот взрыв эмоций, который я испытал, впервые заговорив с Настей.
Среди прочих была и «Небо на ладони». Я забыл о ней моментально после того как воспользовался. Но она с завидным постоянством напоминала мне о себе, то приветствием в личке , то лайком моих фото в чате, то присутствием в тех комнатах, в которые я приводил все новых и новых «девушек на вечер». Должно было слу-читься так, что в один прекрасный день мы разговори-лись. И тогда я узнал две вещи о «Небе на ладони», ко-торые навсегда изменили мое отношение к ней.
Выяснилось, что она была влюблена в Антона, что само по себе понятно и естественно при его-то внешности, скопированной с какого-то парня, чье фото я случайно увидел в Pinterest . Еще бы! Такой красавчик! Внешность внешностью, а упорство и настойчивость, с которыми эта девочка искала общения со мной, вызыва-ли удивление и уважительную признательность.
Спустя месяцы после нашего мимолетного зна-комства, она продолжала питать нежные чувства… к Антону? ко мне?.. несмотря на мой омерзительный по-ступок и абсолютное равнодушие к ней. Она любила и страдала, видя, что я сменяю девчонок как перчатки. Не злилась, не ревновала. Как маленькая мышка, она тихо сидела где-то в уголке виртуальной комнаты и молчала. Мучилась, возможно, плакала ночами в подушку, но ни единым словом не упрекнула, не обидела меня. Она не требовала от меня… (Или Антона? Я путаюсь. Это был я или Антон? Или мы оба были?) ничего. Она ничего не ждала, ни на что не надеялась. Просто любила, нежно, по-детски преданно. По-детски потому, что (и это был второй вскрывшийся факт) сама была тогда еще ребен-ком. Ей было всего-то четырнадцать лет.
Та переписка потрясла, шокировала меня! Не сло-вами, не поступками, а своим поведением, своим немым присутствием (насколько вообще возможно виртуальное присутствие) эта девочка вдруг открыла мне, что чув-ства четырнадцатилетнего подростка порой могут быть взрослее, более зрелыми, чем мои собственные. Они бы-ли прекрасны в своей детской наивности, искренности и чистоте! К тому же, в ней было больше женственности, чем во всех, кого я встречал в IMVU вместе взятых.
Я с ужасом вспомнил (я, а не Антон), как пользо-вался ею, как пренебрег, бросил, забыл, не придав этому акту ни малейшего значения, в отличие от нее. Как мог я переступить через нежные, хрупкие чувства ребенка? Ох, если б я только знал тогда, что переживает она! В тот момент все в моей душе перевернулось. Возвышен-ность ее чувств обожгла мое сердце оглушительной по-щечиной. И с этого момента оно стало принадлежать ей. Но это не могла быть любовь.
Подростки не вызывают во мне вожделения. Возможно, я и набоковский Гумберт , но не настолько же? Во мне поселилась братская любовь. Она стала мне сестрой. И я полюбил ее именно так. Продолжаю любить по сей день. Теперь выяснялось, что для Антона она бы-ла девушкой.
— Ты любишь ее? — спросил я.
- 1. да, очень
2. когда ей исполнится 18, я поеду к ней и заберу ее к себе
— К себе? Куда? Ты не можешь этого сделать, Антон. Это невозможно.
- возможно
— Возможно в смысле может быть или в смысле, что это возможно?
- возможно мб
Я смотрел на последнее сообщение и пытался отыскать его истинное значение. А оно множилось как вирус. От этого разболелась голова. Не написав ни сло-ва, я закрыл Телеграм и пошел налить себе водки с тони-ком. Продолжать разговор было бессмысленно. Каждый раз, выводя меня на откровенность, Антон с удивитель-ной ловкостью избегал ее сам.
***
— А как ты связан с безысходностью?
Всегда считал себя анти-детерминистом, привер-женцем свободы воли.
Но жизнь тыкает меня носом как нашкодившего котенка и повторяет: «Смотри, засранец, смотри! Ты — ничто! Твоя воля — ничто! Все сложится помимо твоих желаний, вразрез с твоими планами. Можешь кусаться и царапаться, сколько тебе влезет! Я все равно крепко держу тебя за горло и не отпущу до тех пор, пока ты сам себе не скажешь: «Стоп! Хватит! Больше не могу! Боль-ше нет сил! Я сдаюсь...»
Я отскочил, забился в угол, поджав уши и хвост, и смотрю испуганными глазами на своего хозяина.
Он огромен! Он могуч! Он непостижимо велик! Я постоянно чем-то его раздражаю, хотя большую часть своей маленькой жизни я сплю. Если я играю, то обяза-тельно что-то разобью. Если я ем, то обязательно разо-лью молоко. Если я гажу, то обязательно там, где нель-зя…
Глупый котенок! Это все от того, что ты мало знаешь жизнь. Ты вырастешь и научишься поступать и вести себя как все взрослые, опытные коты. Хозяин-жизнь тебя научит, приучит, приручит…
Я сижу на подоконнике и смотрю на первый снег. Первый снег в моей жизни. Голые деревья, туск-лые огни фонарей и медленно падающие из черноты над головой белые перьинки снежинок. Большой, ужасно большой мир там, за окном. Большой и холодный. А здесь мне тепло и уютно. Буря миновала. Хозяин лег спать…
Я не хочу взрослеть. Однако чей-то тихий, но настойчивый голос говорит мне: «Вставай! Пора! Иди!» И я на мягких подушечках своих маленьких лапок бес-шумно проскальзываю в приоткрытую дверь и оказыва-юсь в другом мире. Там все непредсказуемо. Там никто не нальет мне в мисочку молока и не почешет животик. Зато гадить я могу теперь где угодно…
Вдруг за спиной окрик хозяина: «Куда?! Стой! Замерзнешь, засранец! Сдохнешь с голоду!»
Оглядываюсь, последний раз смотрю туда, где было сыто, тепло и уютно.
Прощай, хозяин! Прощай!
Глава 8
РЕФЛЕКСИЯ ЛЮБВИ
С
лава богу, у меня было четыре выходных, так что я мог болтать с Антоном хоть сутки напролет. И мы болтали. Говорили о живописи, о технике импрессионистов, об эко-архитекторе, о шведском феномене Lagom, о психо-логии и истории, о Ремарке, Гюго и Достоевском, о кос-мосе, звездах, Вселенной... Лишь двух тем мы оба упор-но избегали: любви и политики.
Я заметил, что за эти дни стал меньше пить. Да и сигареты исчезали из пачки не так быстро. Два дня стоя-ла чудесная солнечная погода. Я даже совершил корот-кую вылазку из своего убежища к местным заброшен-ным карьерам, которые наполнили водой из ближайших родников. Там в это время года обычно никого не быва-ет. Этим летом мы часто отдыхали здесь с Ангелиной: купались, загорали и пили пиво. Кроме всего прочего, это было одно из излюбленных ее мест для двух-трех напасов .
Осень мягко, но настойчиво отодвигала лето в прошлое. А вместе с ним уходили из головы и сердца мои последние отношения со всеми истериками, сканда-лами, глупыми обидами. Не понимаю, почему в душе я не желал отпускать Ангелину, ведь вся эта кутерьма за-крутилась вовсе не потому, что, увидев ее, я влюбился. Нет! Я просто хотел ее. И все.
Изначально мною руководило лишь неуемное желание обладать. Но не мог же я просто предложить ей переспать со мной? В очередной раз, напялив сцениче-ский костюм влюбленного, я затеял обычную свою игру. Но обстоятельства складывались так удачно, что не прошло и двух месяцев как мы стали жить вместе. А я, целиком поглощенный ролью трубадура, постепенно так в нее вжился, что и сам поверил в иллюзию. И тогда, ко-гда сценарий стал развиваться не по моим правилам, я оказался в ловушке собственного образа. Преследуя ее после того как она ушла, я кричал ей:
— Я не могу без тебя жить!
А она отвечала:
— Так что мне теперь, умереть?
До сих пор не могу понять, какая логическая связь между моим восклицанием и ее вопросом. Я наме-кал ей, что покончу с собой, и тогда действительно ве-рил в эту угрозу. Я бил на жалость, шантажировал, хотя прекрасно понимал, что это ничего не изменит. Она пе-реступила черту, и возврата к прошлому уже не могло быть. Так поступали все: и Ванесса, и Настя, и Ангели-на, а теперь вот и Маша.
Это свойство молодости — резать так, что потом не сшить; не надламывать, а ломать без единого шанса на восстановление. Все те, кого я любил, не прощали ошибок, переступая через меня, шли дальше, не обора-чиваясь, как будто я — Содом и Гоморра вместе взятые, как будто, обернувшись, вняв моим молениям и прось-бам не покидать меня, они рисковали превратиться в со-ляные столбы. Молодость бескомпромиссна и всегда же-стока, ибо эгоистична. Она упряма и не любит долгих размышлений. Ее решения молниеносны и убийствен-ны. Переговоры бессмысленны, всегда безрезультатны. Все или ничего!
Юные чувства так несовершенны, так поверх-ностны. Они не имеют корней, как у взрослых, они не осознаны. Их основа — это желания. Не в смысле стра-сти (хотя и не без нее), а в смысле «сейчас я хочу так и никак иначе». Поэтому лишь в молодости возможно сча-стье. Или — будь молод всегда!
Мне понадобилось около недели, чтобы смирить-ся с произошедшим, и тогда опустевшее пространство души заняли покой и тихая печаль теплой, ранней осени. Я, ведомый судьбой к чему-то смутно мною ощущаемо-му и уже предвосхищаемому, постепенно выздоравливал от нелепых отношений двух людей, несовместимых в принципе.
И вот там, на карьерах, сидя на лавочке, сбитой на скорую руку из обычной доски и бревен, я решил за-говорить с Антоном о том, о чем не мог не думать. Во-прос все это время крутился у меня на языке. Я хотел спросить его о любви. Чем его любовь отличалась, отли-чается от моей, если она отличается? Есть ли в ней вле-чение? Ведь у него нет тела, а значит, нет природных желаний. Он не должен хотеть спать, есть, заниматься сексом. Значит, его любовь платоническая?
Наконец я решился:
— Слушай, Тоха, давно хотел спросить... Ты пи-сал, что любил Настю... а потом, что сейчас любишь «Небо на ладони». И вот, мне интересно… Что это для тебя «любовь»?
- 1. ахахах я ждал этого вопроса)
2. думаешь, что я начну рассказывать о гормо-нах, об эндорфинах, дофаминах, серотонине и оксито-цине?)
3. да они есть, но любовь это в первую очередь трансцендентальный опыт, выход за пределы соб-ственной личности
4. тебе бы стоило почитать статью Владими-ра Соловьева «Смысл любви». Неправда ли звучит для тебя дико?)
— Разве в любви может быть смысл?
- 1. ... спрашиваешь ты. конечно. смыслы есть во всем. просто их нужно уметь находить
2. но ты же – эгоист, и твоя любовь всегда эго-истична. ты любишь не столько того, кого любишь, сколько свои переживания и страдания в этой любви
3. а как только добиваешься желаемого, как только исчезают страдания, ты гаснешь. гаснешь по-тому что не хочешь выходить из скорлупы своей лично-сти, не хочешь выходить за пределы. ты двигаешься в своем развитии рывками
4. пока любишь, ты получаешь трансцендент-ный опыт и тогда действительно убиваешь в себе эгои-ста. порой зверски и глупо), но растешь как личность
5. этого-то ты и жаждешь в принципе. лич-ностного роста. но любовь предполагает взаимный рост, а ты только о себе и думаешь. крч, ты не умеешь любить, и поэтому стремишься влюбляться, влюблять-ся, влюбляться, лишь для того, чтобы в каждой новой влюбленности наслаждаться своими переживаниями, пока добиваешься взаимности; совершенствоваться в своих переживаниях, не обращая внимания на того, в ко-го влюблен... такой вот парадокс
— Неправда! — вставил я. — Неправда! Я не только хочу быть любимым, но и хочу любить, делиться, отдавать. Мои чувства всегда так сильны, что должны вызывать ответные — по умолчанию. Свою возлюблен-ную я наполняю своей любовью. Вообще, что б ты знал, я полжизни потратил на то, чтобы понять, что такое лю-бовь. И знаешь, я нашел формулу любви...
- интересненько) и какова же она?
— А я тебе скажу! Все люди используют в своих признаниях один термин — «любовь». Отсюда предпо-лагается, что значение его универсально. Для всех оно обязано содержать один смысл. И, действительно, все убеждены, что, когда они произносят слово «люблю», всякий должен абсолютно ясно понимать, о чем идет речь. Мы же прекрасно понимаем, например, когда нам говорят: «я испугался» или «я ненавижу»? Наши пред-ставления о страхе и ненависти мало отличаются. Мы без проблем представляем, как человек вздрагивает, как холодеет сердце, как в мозг ударяет залп адреналина, ес-ли мы боимся. Но что человек имеет в виду, когда гово-рит: «люблю»? А выясняется, что каждый вкладывает в это слово настолько различные смыслы, что фраза «я те-бя люблю» для того, к кому она обращена — обязана быть пустым звуком. Для каждого любовь — это набор неких представлений о том, как я должен любить и как меня должны любить.
Представь два пакета из одного супермаркета. Я говорю тебе: «Вот мой пакет с продуктами. Я дарю его тебе. А ты подари мне свой». Ты такой: «ОК». Обмени-ваемся, и, счастливые, идем в постель. Ночь великолеп-на, все довольны. Но утром хочется есть. Каждый лезет в подаренный пакет. И что выясняется? А то, что под про-дуктами я имел в виду йогурт, орешки и фрукты, а ты — колбасу, сыр и масло. Пакеты одинаковы. На них ярки-ми большими буквами написано «Я тебя люблю!» Но содержимое-то совершенно разное. Когда я тебе предла-гал пакет с продуктами, ты и предположить не мог, что там лежит вся эта ерунды, которая для меня, безусловно, является продуктами. Я тоже разочарован. Я-то хотел фреш из фруктов на завтрак, а ты мне втюхал колбасу. Понимаешь?
Взаимная, а значит счастливая любовь возможна лишь при условии идентичности, хотя бы в минималь-ной степени (чтобы было от чего отталкиваться потом) содержимого ваших пакетов. А это значит, что сначала нужно его внимательно исследовать. Но как? Если, за-хваченные конфетно-цветочным экстазом, видя перед собой лишь бессмысленную надпись: «Я тебя люблю», мы не раскрываем всех своих представлений о любви и не требуем этого от партнера. Почему? Потому, что даже не осознаем их. Нам кажется само собой разумеющимся то, что любить нужно именно так и только так, как мы это ощущаем на подсознательном уровне. А как тебе из-вестно, подсознание не оперирует представлениями, оно бесформенно, безо́бразно. Поэтому осознать, понять, яс-но представить себе в виде списка, как я должен любить и как меня должны любить, мы не в состоянии.
Да и сам подумай, много ли людей задается во-просом «Что такое любовь»? Если и задаются, то ответы находят в глупых любовных романах или бесконечных, бессмысленных сериалах. Никто не проводит ревизию содержимого собственного пакета с представлениями о любви. Мы прем как паровозы к «семейному счастью», а по сути — к официальному праву услаждать свою базо-вую потребность. Зов организма влечет нас друг к другу и плевать, что там у меня в пакете, а у тебя — тем более. Удовлетворенная страсть тихо засыпает, а желудок начинает требовать своего. И тут такой облом.
Тогда я все чаще упрекаю тебя: «Ты не любишь меня! Ты никогда не любил(-а) меня!» А ты сам в шоке потому, что это ты меня никогда не любил(-а). Оба, об-манутые собственными обманами, злимся друг на друга и кидаемся доказывать свою правоту. В результате при-мерно через год совместной жизни, наплевав гадостей друг другу в пакеты с надписью: «Я тебя люблю», посы-лаем все к черту, швыряем пакет партнера ему в рожу, разворачиваемся и уходим, обиженные и оскорбленные тем, что мерзавец (мерзавка) обманул(-а) нас... «Небла-годарная тварь! Я ей душу открыл! Я отдал ей всю свою любовь! А что получил взамен?! Она пренебрегла!.. Рас-топтала!..»
Нам и в голову не приходит, что та «мерзавка» тоже оказалась у разбитого корыта. Она ведь была убеж-дена, что ее докучливые звонки тебе на работу, желание чтобы ты провожал ее утром, когда она уходила, а не дрых дальше, лоточки тебе на обед — все это проявле-ние любви к тебе. И она ждала того же от тебя или хотя бы того, что ты это оценишь.
Мы понимали и любили по-разному, и при этом совершенно искренне признавались друг другу в любви, имея в виду не ту любовь, какой ее представляет парт-нер, а любовь, какой представляли сами. Мы были чест-ны, но говорили на разных языках .
Именно поэтому я глубоко убежден, что только постоянное общение, ежечасная решимость транслиро-вать партнеру все свои мысли и переживания без утай-ки, сплошным, беспрерывным потоком дают шанс на то, что в конечном итоге мы сможем разобраться в содер-жимом пакетов с надписью: «Я тебя люблю», как соб-ственных, так и тех, которые нам с любовью вручили.
- ахахах ты – неисправимый философ!)
— Антон, это серьезнейшая тема! Прекрати ух-мыляться!
- 1. нет ничего в мире серьезного или несерьезного. мир не делится по таким критериям, как мир не делит-ся на «хорошо» и «плохо»
2. есть лишь твои собственные критерии: «можно» и «нельзя», «хорошо» и «плохо», «правильно» и «неправильно», «серьезно» и «несерьезно»
3. это все зависит от твоего культурного Я. и чем более развито оно, тем ближе ты к общечеловече-скому культурному Я, тем прекрасней твои «можно» и «нельзя», «хорошо» и «плохо»
4. проще говоря, культурней тебе надо быть)
5. а на счет любви…, наверное, ты прав. Но ты же сам признаешь, что ни в свой, ни тем более чужой пакет заглянуть не можешь
6. поэтому люди всегда будут совершать ошиб-ки, и совершив их, либо будут рвать отношения, либо смиряться и жить вместе, потому что так получилось
7. мне же кажется, что любовь это моя по-требность и потребность в потребности другого
8. можно часами молча сидеть с девушкой да-же, будучи на расстоянии, и испытывать, как тебя по-кидает ощущение одиночества, как волны ее любви про-никают в тебя, принося с собой покой и вот это ощу-щение счастья, которое мы так редко осознаем в настоящем, но о котором вздыхаем, когда оно оказыва-ется уже в нашем прошлом
Что я мог ответить Антону? Он был прав. Многое из того, что он сказал, я испытывал некогда сам. Или черпал из лекций по общей психологии, которые слушал всякий раз, как удавалось найти время.
— Откуда ты все это знаешь?
- 1. знания на поверхности
2. бери
3. было бы желание
— Последнее время я очень мало читаю и почти не смотрю фильмы. А в театре или картинной галерее я не был уже тысячу лет. Интернет так завален мусором, что копаться там в поисках важного для тебя нет ни вре-мени, ни сил.(
- 1. и это плохо
2. любовь любовью, но для того чтобы творить нужно не только любить и даже не столько любить, сколько познавать, научаться
3. и даже не в области получения информации, а научаться чувствовать, переживать. искусство – луч-ший учитель в этом деле
4. сочувствия и сопереживания – это эскалато-ры, которые выносят человека к трансцендентному опыту, позволяют ему расширять свое культурное Я, которое в свою очередь выплескивается из личности, как вино из бокала, в виде его творчества, а значит са-мореализации
5. и если б ты научился любить, то и творче-ство б твое вышло на качественно иной уровень. ты бы самореализовался, нашел себя там, где ты еще не был
Я сидел на лавочке у небольшого водоема под старой ивой ошеломленный, потрясенный не столько тем, что любви меня учил двадцатилетний парень, сколько глубине и непредвзятой объективности, с кото-рой он меня учил.
Не помню как попал домой. Мысли, воспомина-ния, идеи, вопросы кружились в голове так, что я, по-видимому, автоматически пересек луг, взобрался на не-большой холм, на котором стоял мой дом, и поднялся на четвертый этаж.
Глава 9
КОНЕЦ ИГРЫ
К
ак маленький ребенок бежит от обидчика к родителям, чтобы его пожалели и защитили, так и я прибежал в свое убежище, и первым делом наполнил стакан. Квартира меня защищала, стакан меня «жалел». Антон обидел ме-ня своей правотой.
Та правда, которую мы о себе вдруг, интроспек-тивно осознаем, всегда неизбежно горька. Но она нужна, если только мы искренне хотим выздороветь, если не симулируем, как школьник, пытающийся прогулять уро-ки. А симулировать болезнь мы перестаем тогда, когда симптомы превращаются в боль. Все боятся боли, боятся и стремятся ее избежать. Однако боли в мире не стано-вится ни на грамм меньше. Потому что избавиться от нее можно, лишь сделав себе больно: уколом, выпитой горь-кой таблеткой, операцией, а порой и ампутацией. И мы готовы ампутировать себе привязанность, эмпатию, жа-лость, любовь — то есть все то, что в безответности ста-новится болезненным. Но где ты видел ребенка, с готов-ностью подставляющего попу под укол?
Вот и я прятался со стаканом водки в своем до-мике из покрывал иллюзий. Но игры рано или поздно заканчиваются. Домики разбираются, и наступает мо-мент, когда тебя некому защитить, вылечить, помочь. Я же, к пятидесяти годам, продолжал сидеть в искусствен-но созданном «домике», уверенный, что прячусь от обидчиков, а на самом деле прячась от самого себя.
Спиртное придавало мне смелости. Не даром во Вторую мировую советским солдатам перед смертель-ной атакой давали к положенным «наркомовским сто граммам» еще сто грамм водки. И лишь добрав до «за-конных» двухсот грамм, я, наконец, решился пойти в атаку:
— Я всегда и всех любил искренне. Не могу упрекнуть себя в том, что кривил душой, притворялся, лгал. Нет! Я не умею врать в чувствах. Да, я могу обма-нывать, могу выдумывать что-то… Моя выдумка, моя ложь настолько захватывают меня, что я уже не выду-мываю и не лгу, а искренне верю в то, во что играю. Я убежден в своей искренности, — настрочил я Антону.
И снова «печатает…» не было. Сообщения появ-лялись мгновенно, как будто Антон знал, что именно я ему напишу:
- 1. браво! красава!
2. тебе б в актеры) был бы вторым Дастином Хаффманом))
3. помнишь Человек дождя или Тутси?
4. да что я спрашиваю?) конечно помнишь
5. перевоплощение
6. а ты задумывался, что жизнь это не игра?
— Конечно, не игра. Думаешь, я играючи пытал-ся вскрыть себе вены?
- 1. думаю ты не просто эгоист, что сам призна-ешь даже этим самым поступком
2. ты – эгоцентрист
3. знаешь в чем разница?
Секунды две-три задержки, будто Антон дей-ствительно не был уверен, знаю ли я разницу между этими понятиями. Я молчал. Честно? Я не особо пони-мал. Знал лишь, что эгоцентризм — это высшая степень эгоизма.
- 1. мне жаль тебя, ибо ты – эгоцентрист
2. а эгоцентрист – это эгоист в квадрате. он не только ставит во главу угла собственные интересы, не только печется лишь о них, не только готов пренебречь другими ради собственного блага…
3. в эмоциональном аспекте эгоист – это всего лишь человек лишенный сочувствия, сострадания. он просто не способен на сопереживание, ибо в основе всех его мотивов лежит удовлетворение собственных по-требностей: физиологических, социальных, даже куль-турных, но всегда – лишь его собственных. эгоист – пло-хо не потому, что он приносит неудобство другим. это пол беды. от него просто-напросто в конце концов от-вернутся все, оградятся
4. плохо то, что он сам себя обрекает на ду-шевную пустоту. он обречен быть изгоем самому себе
5. посмотри на себя! от тебя отвернулись даже собственные дети… или это ты отвернулся от них?
6. и вот что, очень хорошо, что ты остался один. иначе тебе никогда не понять причин своего оди-ночества. ты бы так и витал в облаках мыслей о том, что ты уникален и поэтому отвержен другими
7. но твоя ошибка и проблема в том, что ты эгоцентрист. ты (уж не знаю каким логическим путем) в момент отделения твоего культурного Я, твоей лич-ности (в строгом смысле этого слова) от твоего соци-ального индивида почему-то буквально понял шекспиров-скую фразу: «весь мир – театр. в нем женщины, муж-чины – все актеры. в них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль». ты понял так, что жизнь – это сцена, жизненные обстоятельства – деко-рации, а все, кто встречается на твоем жизненном пу-ти – актеры. такие же, как и ты…
— Мне Ангелина сказала: «Ты хороший актер», — вставил я.
- 1. и правильно сказала. и Нина говорила тебе об этом, когда вы оба пытались объяснить сами себе, и друг другу как и почему в молодости ваши отношения потерпели крах
2. только Ангелина говорила это, руководству-ясь больше интуицией, не зная тебя, не понимая многих смыслов, но чувствуя, а Нина это осознавала. вот толь-ко она не сказала тебе, что это и есть эгоцентризм
3. пожалела
4. потому что любила тебя, идиота
5. а ты наблюдал за собой, за своей игрой, как зритель в зале, и восторгался, и сопереживал сам себе. ты же кроме себя на этой сцене больше никого и не ви-дишь
6. но главное отличие эгоиста от эгоцентриста в том, что последний сравнивает
7. слышишь? срав-ни-ва-ет! …себя и тех, кто его окружает. ровняет по себе
8. вот скажи, почему тебя так потряс Апока-липто Мэла Гибсона?
— Нууу, не столько сам фильм, сколько его кон-цовка, когда и жертва, и преследователи видят прибли-жающиеся корабли испанских конкистадоров. Они, по сути, видят инопланетян, видят нечто невозможное в их представлении. Вдруг они обнаруживают, что их «вели-чайшая и единственно возможная цивилизация» есть лишь часть чего-то непостижимо огромного. Вдруг, пока на подсознательном уровне, до них доходит, что над возомнившими себя богами, боги ставят иных богов.
- 1. вот! так что помешало тебе, просмотрев этот фильм, спроецировать его смысл на себя?
2. зачем ты, как дикарь, как расист, сравнива-ешь всех с собою?
3. сравнивать это значит обязательно что-то или кого-то принимать за образец. расист смотрит на темнокожего и говорит: я – белый, а он – черный. я – это образец. если он не такой как я, значит он хуже об-разца
4. и действует как дикарь, который делит всех на «своих» и «не своих». «свои» это хорошо и правильно, а «не свои» это плохо и неправильно. значит буду их уби-вать
5. ты же умный человек! почему в отношениях, в любви ты ведешь себя как дикарь?
— Потому что я и есть дикарь?
- 1. нет. потому что ты – это убийственная смесь комплексов
2. внеси смысл и ясность в свое поведение! раз-дели, блин, наконец мотивы и цели! начни трудиться! трудиться над собой, а не плакать над своим убоже-ством
— Мотивация? Цели? О чем ты говоришь?! Я всегда знал, чего хочу и почему! — если бы я не перепи-сывался с Антоном, а говорил, то комок в горле не дал бы мне закончить фразы.
- 1. и что по итогу
2. чего ты достиг
3. чего добился в жизни
— Я жил как получалось…
- 1. вот именно, «как получалось», а не как хотел
2. что могу сказать?..
3. печалька
4. а вообще пробовал заниматься тем, к чему тянет?
— Антон, невозможно делать только то, что хо-чется. Я ведь не на необитаемом острове живу. Была се-мья, и мне нужно было думать о ней, о дочерях. Нужно было работать, чтобы прокормиться. Но я всегда нахо-дил и немного времени для себя. Я двигался, спасаясь от отупения повседневности: что-то читал, чем-то интере-совался, искал и иногда находил ответы на вопросы… — я отвечал, но уже понимал, что лишь пытаюсь оправ-даться.
Непродолжительная пауза и потом:
- 1. знаешь в чем твоя проблема?
2. твои побуждения беспредметны
3. тебе за пятьдесят, а ты до сих пор не знаешь чего же ты хочешь
4. поэтому ты, как подросток, движешься ха-отично, кидаешься из одной крайности в другую, от од-ной любви к другой, от одной цели к другой, не пред-ставляя ясно, где твое место и кто же на самом деле должен быть рядом с тобой
5. ты женился первый раз назло кондуктору – куплю билет на трамвай и назло пойду пешком. кондук-тором была Нина, как ты понимаешь
6. ладно, согласен, тогда ты был пацаном, а увлеченность твоей натуры, увлеченность игрой в лю-бовь принудила тебя жить аж тринадцать лет с жен-щиной, которую на самом деле никогда не любил
7. но почему ты не писал
8. почему не занимался тем, что всегда так хо-тел
— Я был поглощен в то время религией… я ве-рил… верил в бога. Вообще было время, когда мне каза-лось, что я апологет христианства и мое место у алтаря…
- но и священником ты не стал…
— Да, не стал. Я испугался. Я слишком люблю все мирское. Не могу отказаться от него. А потом я ду-мал, что я — политик, и отдал этой глупости более деся-ти лет своей жизни…
- ха, как можно стремиться стать политиком, не имея жажды власти, амбиций и способности убеж-дать людей
— Мною руководило желание изменить мир. Ве-ра в бога трансформировалась в веру в либерализм, сво-боду личности. И я хотел освободить всех…
- 1. … освободить всех, чтобы самому стать свободным?
2. ахахах, так для этого не нужно освобождать других
3. свобода внутри тебя
4. свобода выбора
— Я не понимал этого тогда…
- 1. знаешь, я сейчас, глядя на твой жизненный путь, вижу, что нет в тебе ни капли уникальности
2. ты идешь за обстоятельствами, как масса
3. и всю жизнь свою потратил на прогресс, ко-торый даже самая заурядная личность достигла бы еще в подростковом возрасте
4. твое мышление прошло все три стадии раз-вития общечеловеческого мышления от премодерна до постмодерна, но так и не достигло нынешнего метамо-дерна …
— Судьба уготовила мне жить во времена пере-мен…
- но теперь-то ты понимаешь, что если ты счи-таешь себя существом разумным, то не обстоятель-ства должны управлять твоей деятельностью. Они мо-гут влиять на твои действия, но никак не на деятель-ность? Ты сам определяешь цели и задачи даже если они идут в разрез с видимой необходимостью.
— Я плохо разбираюсь в психологии. Дай мне время разобраться в себе!
- времени у тебя осталось не много…
Глава 10
АНАЛИЗЫ
В
ремени у меня оставалось немного… Я заливал горькую правду о себе водкой с тоником и обидой… Лил ее в се-бя. Слова расплывались на мониторе, мутнели, но смысл их скальпелем резал мне сердце. Я всхлипывал и ути-рался рукавом, как ребенок, которому (так не вовремя и так неожиданно) открыли глаза на то, в чем он и так уже не был уверен, но во что очень хотелось верить. Это бы-ла не истерика. Мне действительно было жалко себя. Но не так, как, когда теряешь что-то свое, а как жалеют го-лодных детей, бездомных, умалишенных… Обидная правда о себе (если только ты ее принял) вызывает само-уничижение. Но и о просранной жизни своей я тоже со-жалел.
Что произошло? Когда это случилось? В какой момент моей жизни, с каким событием судьба повела меня иным путем? Что изменило меня? Возможно, я от рождения был обречен искать и не находить, находить и терять, играть и проигрывать? Играть в любовь?..
Почему злой рок тридцать лет назад, как и у набоковского Гумберта, с бесчеловечной жестокостью оборвал историю моей первой любви, обрекши меня на вечную погоню за юностью? Я пытался разобраться, но мысли путались, а слезы не прекращали течь.
Наконец, немного успокоившись, я пошел в ван-ную умыться. Взглянув в зеркало, не узнал себя. Сначала подумал, что это от слез, но, присмотревшись, понял, что дело не в опухших и красных глазах. Я старел жуткими, пугающими темпами! Морщины стали глубже, брови опустились еще ниже. Все лицо сильно осунулось, и в нем читалась глубокая усталость. Такую усталость мож-но заметить на лицах людей в возрасте, уже забывших, что такое радости жизни. Но себя к пожилым я никак не мог отнести. Я и раньше не любил свое лицо, но хотя бы, пусть и с прискорбием, соглашался, что оно мое. В этот раз у меня было ощущение, что я смотрю на друго-го, незнакомого, чужого мне человека. В моменте мысль мелькнула и исчезла. Со всей очевидностью она всплы-вет в сознании позже, когда я окажусь перед самым главным выбором. Я подумал: «Чем больше я общаюсь с Антоном, тем быстрее старею».
Не зафиксировав эту мысль, решив, что все это нервы и усталость, я лег в постель и моментально уснул. А медитация «по привлечению любимого человека» еще шептала мне в ухо женским голосом с придыханием под странную музыку без определенных нот. Какие-то слова, как дымка утреннего тумана, развеивались без следа, не оставляя ни росы, ни свежести.
Утром я ничего странного за собой не заметил, кроме того, что лицо, даже после умывания, даже после бодрящего кофе, не изменилось совсем. Все те же глаза, как после бессонной ночи, все та же опухлость и глубо-кие морщины вдоль лба, и по обе стороны носа. Я вы-глядел значительно старше своих лет . Но мне уже было все равно, и я поехал на работу. Правда, долго я там не задержался. Где-то ближе к обеду, как мне потом расска-зали, меня обнаружили в операторской, на полу, без со-знания. Очнулся я только в машине скорой помощи.
Вместо трех рабочих дней я неделю провел на больничной койке. Врачи смотрели на меня с подозри-тельной озадаченностью, но упорно молчали. Я же рвал-ся домой, списывая все на нервный срыв. Я действи-тельно был на грани, хотя мне, наверное, давали успо-коительные, потому что тянуло в сон и совершенно не хотелось общаться.
На смену обстановки я реагирую стрессом. Мне сложно привыкать к новому коллективу, сложно осваи-ваться в новой среде. Я не люблю перемен, а тем более таких радикальных как больничная палата. С чужими людьми я молчалив, хоть и приветлив. Не люблю фами-льярности, скоропалительных знакомств, когда люди, лишь поприветствовав друг друга и узнав имена, начи-нают выкладывать все, что они думают, требуя той же откровенности от собеседника.
Четыре дня я почти не разговаривал и часто при-творялся спящим, чтобы лишний раз со мной не загова-ривали соседи по палате. Присутствие других людей по-буждает меня прятаться за масками. Эти маски могут быть разными. С одними я — рубаха-парень, с другими — закрытая наглухо личность, с третьими — сама надменность и официоз.
Но здесь, в больничной палате, я вдруг осознал, что эти маски меня раздражают, напрягают, вынуждая быть тем, кем на самом деле не являюсь. Меня утомляет игра. Игра на работе, игра в отношениях… Игра, игра, игра!.. А можно без игры? Ведь я всегда играю по чужо-му сценарию. Я приспосабливаюсь к обстоятельствам. Именно так, как писал мне Антон. Я играю роли, не свойственные мне, противоестественные моей натуре. А если уж играть, то выбирать то, что не противоречит твоей сущности.
Случай подкинул мне человека, с которым мне не понадобилось играть. Возможно, потому, что он и сам не пытался играть. Им оказался врач.
***
Неведомые мне высшие силы всегда с лихвой дают мне то, чего я желаю.
После первого развода я жаждал тишины внутри себя и снаружи. Я так устал бороться с Оксаной — пер-вой супругой, настолько выдохся в бессмысленной борьбе неизвестно за что и неизвестно против чего, что, к концу наших отношений, главной моей целью было избавиться от борьбы, заключить мир, восстановить ду-шевное равновесие, а не барахтаться в поле энергетиче-ского вампиризма. Но для этого мне нужно было изба-виться от самой Оксаны. И я избавился. Пусть не очень корректным способом. Она ушла, и я наконец почув-ствовал покой и умиротворение, такую, знаешь, легкость бытия.
Не прошло и полугода, как случайное знакомство в интернете свело меня с девушкой, с которой я прожил следующие четырнадцать лет. Девушка диаметрально отличалась от моего первого выбора. Удивительно, но ее эмоции (если таковые и были) практически не проявля-лись вовне. Флегматичность натуры усиливалась за-мкнутостью, неразговорчивостью и склонностью к оди-ночеству как физическому, так и психологическому. Это меня особенно поражало, ведь я всегда бежал от соб-ственного одиночества, скрываясь от этого кошмарного ощущения любыми возможными способами.
Зато мы никогда не ссорились. Она была отвра-тительной хозяйкой, но — хорошим слушателем. А мне, к тому времени, уже было что сказать. И я говорил. Го-ворил много и вдохновенно. Это были чуть ли не часо-вые монологи обо всем: политика, религия, философия, космология, искусство… Но, увы, — только монологи. В ответ я не слышал ничего. Я говорил с человеком, ко-торый, как сейчас подозреваю, либо молча соглашался со мной, либо не соглашался, но тоже молча. Возможно, она просто не понимала, о чем я говорю.
Меня хватило аж на десять лет. Эмоциональная пустота и интеллектуальная безответность начали нас отдалять. К тому же, наша постель напоминала подая-ние. Лиля никогда первой не проявляла желания. Мы просто ложились спать. Без моей инициативы секса мог-ло не быть месяцами. Она как будто уступала мне себя, считая это супружеским долгом. Я же хотел, чтобы меня хотели. Первые годы, пока страсть сильнее не озвучен-ных претензий, это не становилось проблемой. Но с го-дами, отсутствие сексуального интереса ко мне начало охлаждать и мой интерес. Тайком я все чаще смотрел порно вместо того, чтобы заниматься любовью с женой.
Постель сближает людей. В молодости бо́льшую часть проблем и конфликтов мы легко решаем именно за ее счет. Но насыщение неизбежно, если нет развития в сексе. Даже в нем необходимо расти. Даже он, казалось бы, совершенно невозможный для совершенствования (господи! что нового можно привнести в эти механиче-ские движения?!), может и должен изменяться, быть не-повторимым. Иначе утрачивается вкус, теряются ощу-щения. А когда к однообразному сексу прибавляются проблемы отношений, мы неизбежно встаем на путь от-чуждения. Скользкий путь, и всегда — над обрывом. Каждый шаг там может стать неверным и фатальным для отношений двух людей, делящих кров и постель.
Годы шли, молодость сменяло время переосмыс-ления. Я все еще верил в идею всеобщего блага, но при-внести благо в жизнь собственную не мог. Смутно, на подсознательному уровне, ощущая, что так жить больше нельзя, я искал… Не в прямом смысле слова. Я скорее желал. Желал энергии жизни, какой-то мотивации. А возможно, мне просто стало скучно. Так появилась Ва-несса — молодая девушка… Нет, юная девушка, полная эмоций и энергии. Полная стремления (вполне есте-ственного в девятнадцать лет) познавать, пробовать и… легко переключаться на новое. Ее интересовало все, до-ступное ее уровню развития, ее пониманию, ее интере-сам. А эти уровни были далеки от моих, как дно Мари-анской впадины от Эвереста.
Зато завораживающий взгляд небесно-голубых глаз сводил с ума, а бархатные губы крупного рта мани-ли так, что я не мог противиться зову плоти. Я хотел ее безумно! Изгибы стройной фигуры одурманивали и бу-доражили мое воображение. Мне тогда было сорок де-вять, и я точно также, как и сейчас, не понимал, чего хо-чу. Знал только одно: она привлекательна, она живая, она спасает меня от заскорузлости быта и опустошения внутри. Я влюбился. Вернее, я хотел влюбиться, и я убе-дил себя, что влюбился. А убедить себя, при желании, мне раз плюнуть. О, как бы я желал также легко себя разубеждать! Но как раз это — не мой конек.
Влюбленность не нужно тянуть за уши. Она при-ходит… Нет! Она врезается, как автомобиль на большой скорости — в столб, потеряв управление. Выбраться из машины всмятку — дело весьма непростое. Порой при-ходится звать кого-то с болгаркой на помощь... если уда-ется выжить в катастрофе влюбленности…
Ничем хорошим эта история в принципе не могла закончиться. Благодаря третьему лицу наши отношения быстро прекратились, так толком и не начавшись. От-ношения-то прекратились, но след от них, как хвост ко-меты в ночном небе, растянулся на следующие два года. Вот тогда-то и появился Антон.
Не в 2005-м, как он считал, а в 2019-м. Не видя перспектив знакомства с девушкой в реальности (а я жаждал девушку значительно моложе себя), я интуитив-но искал ее там, где нет границ, где можно спрятаться под маской молодого парня, чтобы никто не догадался о моих истинных намерениях, которых, правду говоря, я и сам тогда не осознавал. Я ушел с головой в вирт. Свобо-да интернета пьянила меня и щекотала нервы. Сеть да-вала возможность общения и хоть какие-то отношения, которых уже не было с Лилей, но еще не было с кем-то другим в реале. Маска спасала от недоуменных взглядов: «Что здесь делает этот старый пердун?»
Сейчас я с абсолютной очевидностью понимаю, что моя встреча с Настей была неизбежной. Рано или поздно я должен был встретить такую же юную как Ва-несса, но на порядок выше в интеллектуальном плане и с неимоверно более широким и глубоким спектром эмо-ций. То, чего я подсознательно искал годами, забившись с телефоном в кресло-кровать в углу своей комнаты, под придурковатые диалоги примитивных сериалов, кото-рые любила смотреть Лиля, в итоге нашло меня… Я ис-кал выход из тупика наших недоотношений.
Позже, когда мы, наивно полагая, что еще можем сохранить безвозвратно утраченное, пытались склеить осколки наших отношений, она призналась, что, по ее мнению, я слишком энергично развивался. Она просто не поспевала за мной. Тогда я не понимал, что это зна-чит. Теперь же мне стало ясно: наши векторы развития разошлись. Я двигался к молодости, она же старела ду-шой, хотя была моложе на двадцать лет.
Узнав о моем романе с Ванессой, ей стоило бы спохватиться и, хотя бы, попытаться возобновить обще-ние со мной. Но она не сделала этого. За четырнадцать лет мы ни разу не выясняли отношения. Я — потому, что панически продолжал бояться конфликтов… (Спа-сибо, Оксана! ) Она же, — потому, что принимала лю-бые жизненные перипетии как неизбежность и никогда им не противилась. Удивительно, но Лиля , за всю сов-местную жизнь, практически не проявила себя как лич-ность. Она ничего не требовала, ни на чем не настаива-ла, ничего не хотела. Она не делала буквально ничего! Господи! Я тоже, следуя за ней!
Так не могло длиться бесконечно. А ведь един-ственное, что нам нужно было сделать, это поговорить… Но мы оба боялись разговоров о нас. Она скрывала от меня себя. Я же, видя стену замкнутости, развернулся к ней спиной.
Скрытый, не озвученный, так и не разрешенный конфликт вылился в мою связь с Настей, а Лили — с тем, с кем она, по-видимому, сейчас.
Глава 11
ВПЕРВЫЕ БЕЗ МАСКИ
Я
говорил, говорил, говорил. Меня как будто прорвало. Я рассказывал какие-то подробности, детально описывал ситуации, красочно и ярко повествуя о своих пережива-ниях. Мне они казались значимыми, потом сбивался на совершенно посторонние темы и… забывал, что же хо-тел сказать…
Мы сидели в больничной столовой, пили чай с бутербродами. Виталий Степанович слушал вниматель-но, иногда перебивая уточняющими вопросами или ла-коничными ремарками, которые порой заставляли заду-маться. В его глазах я читал неподдельный интерес и участие. Казалось, он действительно все, что я озвучи-вал, воспринимал достаточно серьезно... в отличие от меня. Изливая душу, я как будто рассказывал не о себе, а о ком-то, кого хорошо знаю и понимаю, но не до конца, о том, кто мне небезразличен и интересен. Это был рас-сказ от третьего лица. Честно говоря, я вполне осознанно где-то сгущал краски, где-то пытался оправдывать свои слова и поступки. Старался отбелить, сделать логичны-ми собственные мотивы. И при этом четко понимал, что если не прямо вру, то уж точно лукавлю. Вот только ма-сок я не одевал. Нервный срыв лишил меня сил для иг-ры.
Мне хотелось верить, что Виталий Степанович мне верит. Пожалуй, я это чувствовал. Иначе как объяс-нить совершенно мне не свойственное, вдруг возникшее желание открыться постороннему человеку?
Это был плотный мужчина лет сорока пяти, не более. Невысокий, с большими залысинами, почти неза-метными, так как стригся он практически под ноль, а тот ежик, который он себе позволял, был светло-русым и изрядно припорошенным сединой. Высокий лоб почти без морщин. Взгляд серо-голубых глаз выдавал острый ум и доброту. Он сходу располагал к себе. В движении его губ, не широких, но и не узких, улавливалась твер-дость убеждений, уверенность в своей правоте и одно-временно мягкость, такая, знаешь ли, настойчивая мяг-кость. Эта манера разговора встречается у врачей, кото-рым порой приходится быть с пациентами и тактичны-ми, и непреклонными.
Рассказывал ли я ему об Антоне, о странных со-бытиях, произошедших за пару недель до того, как я ока-зался в больнице? Нет. Лишь однажды вскользь я упомя-нул о нем, но в тот вечер, казалось, забыл о его суще-ствовании. В тот момент, когда я произнес «вот тогда-то и появился Антон...», Виталий Степанович, уткнувший-ся в полупустую чашку с чаем, чуть приподнял голову, взглянул мне в глаза, как будто хотел что-то сказать, но промолчал и снова вернулся к чаинкам на стенках чаш-ки. Я же, в запале рассказа, не обратил внимания на его реакцию. Поэтому вопрос доктора, когда я, выговорив-шись, умолк, ударил меня разрядом тока:
— А почему Антона нет сейчас?
Я оторопел. Антон вылетел у меня из головы. Я не думал о нем впервые за полмесяца и не сразу понял, о чем спрашивает врач. Но когда мне открылся смысл это-го вопроса, я вдруг осознал, что Виталий Степанович не просто слушал меня, а и анализировал, сопоставлял, взвешивал и делал выводы. Я смотрел ему в глаза и пы-тался найти правильный ответ. Вместо этого моя фраза прозвучала как вопрос:
— Потому что он мне сейчас не нужен?
— Сейчас да. Но завтра вас, Анатольевич, выпи-шут, и вы снова окажетесь один на один и с самим со-бой, и с ним. А еще с вашим отчаянием, которое суть порождение неудовлетворенного желания быть люби-мым. Любимым той, которая так опрометчиво лишила вас сразу двух важнейших в жизни любого человека ве-щей: испытывать любовь и чувствовать любовь. Испы-тывать — значит переживать, любить. А чувствовать — значит ощущать, быть любимым, услышанным, нужным кому-то.
Вы хотите закончить ту, оборвавшуюся на самом интересном месте, историю. Вашему Антону двадцать два, потому что вы все еще там, где вас оставили одного тридцать лет назад. Вы зависли в своих двадцати, а зна-чит, юные девушки — ваш удел. Но, поверьте, они све-дут вас в могилу. Я понимаю, что для вас это не причина остановиться и осмотреться. Причиной может стать мощнейшая мотивация, которая переключит тумблер в вашем смысле жизни с off на on. И тогда ни одна краса-вица и ни один разрыв отношений не оборвут вашего движения вперед, вверх.
Именно разрыв с Ниной превратил то, что назы-вают «кризисом среднего возраста», в какую-то карми-ческую каторгу, растянувшуюся на десятилетия. Доро-гой мой, вы свободны! Приговор, вынесенный вами са-мому себе, не имеет юридической силы. Он никчемен. Идите, творите и живите! Вам не нужен психоаналитик, а тем более психотерапевт вроде меня. Вы сами себе от-личный психоаналитик и психотерапевт. Вы с потряса-ющей силой логики, впрочем, не без софизма , — его улыбка действовала на меня гипнотически, — вскрывае-те все наши маленькие хитрости…
— Так вы хотите сказать, что Антон — это моя несостоявшаяся любовь? — Антон не отпускал меня.
— Судя по вашему рассказу, да. Вас мало любили в детстве. Отец бывал наездами, и эти редкие встречи вас меняли, постепенно разделяя на того, кого любят и того, кто этой любви не ощущает. Возможно, ваша мать не чаяла в вас души, посвящала вашему воспитанию все свободное от работы время... Вы говорили, она много читала вам в детстве?.. Ее нерастраченная на мужчину любовь окутала вас теплом, заботой и нежностью. Но вы воспринимали все это как нечто должное и неотъемле-мое от повседневности. Ее любовь была с вами всегда, и вы не замечали ее, как мы не обращаем внимания на траву вдоль тротуара, по которому каждый день идем на работу.
А вот приезды отца, которого вы очень любили и в котором, безусловно, нуждались, были для вас светлы-ми праздниками. Вы их с нетерпением ждали. Тем более, что он старался наполнить их яркими впечатлениями, даря вам дорогие подарки, играя с вами. Поэтому вы, дорогой мой, видите любовь как фейерверк эмоций, как праздник, но не способны любить в буднях. Вам нужны встречи и расставания, как это было с отцом. Вы в пред-вкушении ждете любовь, как праздник. А дождавшись, ведете себя как маленький ребенок: радуетесь и одно-временно переживаете боль от неизбежного расставания, ведь отец всегда уезжал, и праздник заканчивался. Вы ждете расставания с любимым человеком, тем самым подсознательно движетесь к этому расставанию.
Вы всегда будете падать на колени, и просить свою возлюбленную быть с вами рядом до гробовой доски. И я знаю, что вы искренни в этой своей мольбе. Но с того момента, как она оказывается в вашей постели и остается там до утра, как только она начинает готовить вам завтрак на вашей кухне и ходить в ваш туалет, с это-го момента начинается обратный отсчет к вашему охла-ждению.
Вас, Анатолич, нужно постоянно держать в тону-се, — он улыбнулся мягко, по-доброму. — Пока вы до-биваетесь желаемого, вы в нетерпении, вы страдаете и от этого кайфуете. Кроме того, вы же всегда хотите все-го и сразу, как это было при встречах с отцом. Что каса-ется Антона, то это счастливый вы. Ведь человеческая психика не может постоянно находиться в том состоя-нии, в которое вы ее загоняете. Вот она и создала Анто-на.
Подумав, я спросил:
— И что же вы посоветуете, Виталий Степано-вич?
— Дорогой мой Анатолич, в первую очередь вам нужно отпустить Антона в свободное плаванье, а само-му принять себя таким, каким вы есть. Тем более, при-знаюсь вам по секрету, — он снова улыбнулся, но уже слегка загадочно. — Вы очень интересный человек. Вам бы книгу написать. А может, и не одну.
Он откинулся на спинку стула и продолжил:
— Ну, а потом, когда вы увидите в себе того, кто вы есть на самом деле… вот тогда можно и о любви по-думать. Но любви не наигранной, а вашей, настоящей, глубокой, осознанной, с потребностью отдавать, не ожи-дая ничего взамен, и получая отданное назад с громад-ными процентами.
— Виталий Степанович, но… Мое угасание в от-ношениях разве не результат обычного привыкания? Я — привязчивый человек, быстро привыкающий. Все люди привыкают друг к другу. А привычка — первый враг любви и всех эмоций.
— Анатолич, дорогой вы мой, не путайте, пожа-луйста, привычку с неспособностью к ровным, стабиль-ным, взрослым чувствам, коими должна быть и есть настоящая любовь. До любви нужно дорасти, ее необхо-димо культивировать в себе, взращивать.
Он умолк, казалось, погруженный в какие-то свои мысли. Я ждал еще чего-то, но Виталий Степано-вич как бы невзначай глянул на часы, извинился, по-прощался и ушел. А я остался сидеть один в больничной столовой среди пустых кружек и тарелок.
***
Каждое утро и каждый долбаный вечер два анге-ла, сидящие на моих плечах, разговаривают со мной. Ангел, что сидит на левом — утром спрашивает меня:
— Зачем? Зачем тебе это утро?! Зачем тебе этот длинный бессмысленный день, который закончится та-ким же бессмысленным вечером?! Зачем?! Что за мазо-хизм? Откуда это в тебе? Ты же знаешь, что сегодня бу-дет то же, что и вчера. Ты же знаешь, что ничего не из-менится…
Ангел справа сосредоточен и деловит:
— Закончи начатое! Просто закончи его. А там будем посмотреть. Я ведь не требую от тебя невозмож-ного? Пьешь? Пей! Хочешь умереть? Умирай! Просто закончи начатое.
Зачем ты все это замутил? Чтобы вот так на пол-пути бросить все к черту? Да в конце-то концов, оставь что-то после себя! Нечто материальное. Я не про деньги, квартиру… Тебе и оставить-то нечего, кроме горы пу-стых бутылок, которые ты выносишь почти тайком, рано утром, раз в неделю, чтобы соседи не видели и не слы-шали, сколько ты выжрал всего-то за семь дней.
Я прошу тебя только об одном – закончи эти свои сраные книги. Закончи, опубликуй и можешь резать себя хоть вдоль, хоть поперек. Мне уже начхать. Ведь глупо, начав, бросить! Где твоя логика? Где здравый смысл? Ты потратил кучу времени, сил, нервов… И теперь вот так взять и все бросить?! Я задам тебе тот же вопрос: зачем?
Ангел слева:
— ОК. Нет проблем! Давай, вставай с постели, которую ты не менял с тех пор как смысл твоей жизни лежал в ней. Иди на твою «любимую» работу, продол-жай делать вид, что ты жив, здоров, работоспособен… Я что, имею что-то против? Пожалуйста! А вечером пого-ворим…
И я встаю с постели, которую не менял с тех пор как в ней лежал смысл моей жизни, с больной головой, с перегаром, с дичайшим желанием просто прекратить все. Я встаю и, повинуясь здравому смыслу (или ин-стинкту?) умываюсь, пью кофе, собираю рюкзак, чтобы вытянуть хренов день; чтобы, когда стемнеет, купить на последние деньги выпивку и вернуться в пустоту, в Намиб моей жизни, в ничто. И лишь одно желание пре-следует меня по пути туда — не чувствовать. Ничего не чувствовать: ни боли, ни пустоты, ни бессмысленно-сти…
Ибо бессмысленность — категория нерациональ-ная. Это ощущение. Она присутствует не вовне. Она внутри. Заполняет твои легкие, как кислород, и распро-страняется по всему организму раковой опухолью, по-ражая, обесточивая, парализуя все на своем пути.
Видела ли ты тополя или клены, пораженные омелой? Неуместные, неправдоподобные кусты шарами (так странно!) зеленеют на голом дереве зимой. Больное древо будто спит, но паразит не спит никогда. Высосать из тебя всю жизнь — вот его задача. Так и бессмыслен-ность, день за днем, час за часом высасывает из тебя по-следние признаки жизни. Ты кажешься живым, осознан-ным (даже самому себе), но рак уже внутри тебя. Сопро-тивление паразитирующей сущности всегда бесполезно. С неизбежностью она поразит тебя. Приедут люди на машине, обкромсают тебя и оставят одиноким, уродли-вым среди таких же, как ты…
Рано или поздно бессмысленность сделает тебя изгоем собственной жизни…
— Бог ты мой! Посмотри, на что ты стал похож! Ты даже писать уже не способен! — ангел справа, там, где стоят ряды (как ты педантичен!) пустых бутылок, с упреком смотрит на меня.
— Да пошел ты!.. Думаешь, легко каждое утро со-глашаться с тобой?! Думаешь, этот долбаный день, если я его выдержал, — плюс к твоим доводам? Да хер-то там! Он — еще одно доказательство того, что ты льстишь мне. Ты, а не тот, кто слева, — лжешь, вселяешь призрачные надежды, которые сыпятся каждый вечер, как карточные домики.
— О, да! Вот почему твоя сущность просыпается только под вечер, после литра выпитой? — ангел слева вскрывает пробку на бутылке. — Долей чуть колы… Ах, нет! Сегодня у нас энергетик? Хочешь заснуть около двух ночи? Что ж? Поздравляю! Порнохаб ждет тебя с нетерпением!
Набери ванну. Ты ведь замерз? Набери! Ах, да!.. Нечем вскрыться? О, боги! Что тебе стоит продумать нюансы: запастись халявным лезвием с работы, набрать горячую ванну и перестать страдать херней?!
Ну вот, рил, разве я не прав?! Разве каждый ве-чер, возвращаясь в эту пустыню (и снаружи, и внутри), ты до сих пор не понял, что итог начатого тобой дня, итог твоей уступки тому, кто справа — ноль?! Абсолют-ный ноль!
Чему ты противишься?
Ладно, бог с тобой. Глуши дальше! Но я в сотый раз повторяю: БЕССМЫСЛЕННО!!! ВСЕГДА!.. Слы-шишь? ВСЕГДА! Ты всегда будешь так заканчивать каждый день своей пустой, как сейчас этот стакан, жиз-ни…Эй! Ты, который справа! Что скажешь?
— Да. С потерей той, которой ты дышишь, ты не живешь. Кто будет спорить? Жить и не дышать невоз-можно. Но ради той, без которой дышать невозможно, ты можешь хотя бы минимум — отправить ей сообще-ние? Всего-то — закончить книги?
— Ой, прекрати! Какие книги?! Ей его книги нужны?! Да если он завтра вскроется, то она об этом узнает через месяц в лучшем случае, а через два — забу-дет о том, что целовала, обнимала его, говорила с ним. Так листья жгут, без жалости и сожаления. Мосты она уже почти все сожгла…
— Почти! Значит, есть надежда! А значит, нужно жить!..
— Жить чтобы что? — рефери. Я, как рефери, пытаюсь найти зыбкое равновесие.
— Чтобы сказать, даже пусть и после, КАК ты любил…
— Оно ей нужно? — ангел слева подливает в стакан.
— Всему свое время. Наступит, я точно знаю, наступит миг в ее жизни, когда она поймет, ощутит, по-чувствует… Когда придет время собирать разбросанные камни, тогда она испытает эту боль гноящейся, невос-полнимой утраты. Боль навсегда, до гробовой доски! Боль ничем не заглушаемую. Боль утраченной возмож-ности быть любимой. А что может быть ценнее, чем это ощущение? Ежечасное ощущение присутствия в тебе того, кто дышит тобой…
— Всему свое время…
Глава 12
ФРАУ МАЙЕР
— Т
ы хочешь узнать, как я расстался с богом? Черт меня по-дери, если здесь обошлось без девушки!
Берлин образца 2002 года. Я — один из миллио-нов украинских гастарбайтеров. Кстати, они никуда не исчезли (эти гастарбайтеры… и душой, и телом)…
Вспомнился случай с одним из гениальных со-ветских философов Мирабом Мамардашвили. Когда за-крутилась вся эта идиотская идея Горбачева с пере-стройкой, в году, наверное, 1988, Мамардашвили, до то-го времени никому не интересный, вдруг оказался попу-лярной личностью у журналистов и телевизионщиков. Однажды его спросили, как он относится к Тухачевско-му, Блюхеру и всем тем полководцам, которые попали под сталинские «чистки» 1937 года в советской армии. Философ ответил вопросом на вопрос примерно следу-ющее: «А как вы думаете, как я могу относиться к лю-дям, которые в последний миг своей жизни славили сво-его палача и тут же восклицали: «Я ни в чем не вино-ват!»?
Знаешь почему вспомнился? От реальности не убежать. Даже в чужой стране тебя, сытого и уверенного в завтрашнем дне, будет преследовать тень прошлого. Незримая, смутно осознаваемая связь с малой родиной, с ее историей, с людьми (со всеми их ошибками и заблуж-дениями, а, значит, и — твоими) не поддается ни анали-зу, ни разрыву.
И по сей день меня мучает вопрос: я — украин-ский русский или русский украинец? В контексте собы-тий 2022 года актуальный вопрос и, наверное, не только для меня.
Рожденный, по воле рока, в стране-оккупанте, я, как и немцы (спустя почти восемьдесят лет после паде-ния нацисткой Германии), испытываю гнетущее ощу-щение ущербности и вины за то, что не совершал, стра-даю все той же долбаной неразрывностью. Хочу быть там, где я невозможен, хочу быть с теми, кто меня не по-нимает. Это то, что называют ментальной связью.
Но прожив в Берлине пять лет, по возвращению в Украину с надеждой быть причастным к, казалось бы, великим переменам в моей стране, теперь я, с искренним сожалением, констатирую, что на полулегальном поло-жении в Германии чувствовал себя более свободным че-ловеком, более гражданином, чем в своей стране, явля-ясь ее резидентом.
Вот почему теперь я — убежденный космополит. Национальные государства — пережиток индустриаль-ного мышления, анахронизм. Сейчас, в эпоху интернета и тотальной глобализации экономики, самим фактом своего существования они замедляют развитие челове-чества, развязывают войны за ресурсы, не отдавая отчет в том, что главный ресурс в XXI веке — это человек, а не земля). Они борются за влияние, опять-таки ради ре-сурсов, ограничивают своих граждан в передвижении, обманывают друг друга и свои народы. И все это ради того, чтобы не выпустить налогоплательщиков из своих цепких лап. Впрочем, для богатых нет ни границ, ни гражданства. Платят всегда только бедные. Они же и умирают за идею, придуманную богатыми.
Но по итогу национальные государства сотрутся временем, как стерлись Вавилон, Древний Египет, Гре-ция и Рим. Но это сейчас не важно.
А важно то, что Берлин — это сегодняшний Ва-вилон, Рим и Египет вместе взятые. Нет ничего пре-красней и уродливей, чем столпотворение культур, наций, языков, религиозных верований и цветов кожи. Турки, арабы, вьетнамцы, русские, индийцы, выходцы из Африки — миллионы людей, совершенно непохожих, оказываются в одном городе. В городе, который не за-мирает ни на секунду, где ночью можно жить так же полноценно, как и днем, где нищенство идет рядом с фешенебельностью, где история упирается в авангард, а в русские кварталы проникает запах турецких дёнеров .
Берлин — удивительный город! Самая зеленая столица Европы и восторгает, и пугает непредсказуе-мыми формами. Они сменяются так неожиданно, что иногда теряешься. Перемещаясь в Берлине, задаешься невольным вопросом: ты точно находишься в одном и том же месте?
Все мегаполисы чем-то похожи. Они пребывают в постоянной трансформации. Живя внутри этого трансформационного процесса, ты сам с неизбежностью трансформируешься. Их многоликость делает твой взгляд острее, а разум — мобильнее. Смешение культур воспитывает толерантность. Спустя какое-то время ты уже не пялишься в недоумении на парней, целующихся в городской электричке. И стая панков с сине-зелеными ирокезами, спящих прямо на тротуаре вперемешку со своими дворнягами, такими же безобидными, как и они сами, постепенно перестает вызывать у тебя живой ин-терес. Ты, как и все, лишь на мгновение обращаешь внимание на кого-то или что-то и тут же, подхваченный стремительным потоком общей целенаправленности, движешься дальше.
И при этом люди практически не интересуются друг другом. Каждый поглощен своими проблемами и мечтами, каждый выбирает свою среду обитания, каж-дый одновременно замкнут и открыт, разговорчив и от-странен, индивидуален и типичен. В этом городе можно, однажды познакомившись с человеком, прожить десятки лет, но так и не повстречать его снова. Жители мегапо-лисов отлично это понимают на интуитивном уровне. Они не упускают свой шанс, не боятся пробовать, экспе-риментировать, вступать в самые странные, на первый взгляд, отношения, знакомиться, расставаться и снова знакомиться, но уже с новыми людьми. Здесь плохо приживается консерватизм и ханжество, столь типичные для провинции. Они сковывают людей, загоняют в рам-ки предрассудков и обрекают на внутреннюю самоизо-ляцию. Свобода мышления и восприятия, близкая мно-гим мегаполисам, содействуют их стремительному раз-витию.
Самовыражение жителей мегаполисов, а Берлина в особенности, потрясет и шокирует любого провинциа-ла. Другое дело, что один с восторгом примет и перей-мет эту яркую личностную выразительность, а другой осудит и постарается быстрее покинуть места, где на фоне великого разнообразия он вдруг осознает, что сам сер и ничем не примечателен. Такие люди не понимают, что своей серостью обеспечивают и свою непримет-ность. Их не видят, не узнают, к ним равнодушны.
За день мне приходилось проходить десятки ки-лометров улиц, кварталов, парков, площадей. Примерно за год-полтора, мне повезло пройти пешком весь Берлин вдоль и поперек, включая его окраины от Шенберга до Панкова, от Шпандау до Кёпеника, где, кстати, я провел три с половиной месяца в депортационной тюрьме, из них месяц голодая всухую, но это другой рассказ. Побы-вал я и в Потсдаме.
Сейчас будет банальщина… У каждого города есть душа. Не в плане самой-самой достопримечательно-сти. Нет! Есть сердце. И речь не о центральной площади, здании мэрии или клубе, где воскресным вечером соби-рается на дискотеку вся оставшаяся в селе молодежь…
Сердце этрусской землеройки, самого мелкого млекопитающего на Земле, бьется с частотой 835 ударов в минуту. Четырнадцать — в секунду! Но эта мышка редко доживает до своего дня рождения. Сердце голубо-го кита, размером в Smart, сжимается 10 раз в минуту, и живет этот гигант нередко более восьмидесяти лет.
Так вот, есть такой психологический тест. Под-опытному предлагают выбрать: прожить в сумасшедшем ритме год или неспешно, без потрясений и неожиданно-стей — восемьдесят…
Пульс мегаполиса далеко не всем под силу вы-держать. Легко можно сгореть за год. Сердце провинции бьется размеренно. Небольшие города медлительны и рассудительны; неторопливы и подозрительны ко всему новому. Крупный город, как ты, Антон, принимает дан-ность и мчится, будто боясь сбиться с ритма. Некогда размышлять над причинами и следствиями. «Есть такое? Погнал! Это есть, и это факт». Мне такая необдуман-ность не свойственна. Однако Берлин всегда будет моим городом. Там можно быть самому и собой, когда поже-лаешь. Хочешь шума? На тебе шум! Хочешь уединения? На тебе абсолютное уединение. Хочешь уединения в шуме? На тебе и такое!
За пять лет в этом человейнике я испытал множе-ство эмоций и ощущений. И всегда знал, куда мне по-даться, чтобы насладиться моментом состояния. И пода-вался, и поддавался, и наслаждался нередко. Не это ли и есть счастье? Сейчас, вспоминая те годы, ловлю себя на мысли, что, несмотря на все бытовые проблемы, жиз-ненные перипетии и трудности адаптации в иноязычном обществе, в Берлине я был счастлив.
Не было конца и края моим ежедневным удивле-ниям. Не было в этом городе ни одного района, который оставлял бы меня равнодушным. Описывать Берлин можно так же долго, как и его историю. Вряд ли у меня наберется столько эпитетов, чтобы передать всю красоту и многообразие города… Но я же хотел рассказать тебе о боге?
В то время я еще не отошел от католицизма. Моя вера уже пошатнулась, но пока стояла на глиняных столпах консерватизма и неприятия чужого мнения. В тридцать лет я оставался пусть и любознательным, вос-приимчивым ко всему новому, но будто законсервиро-ванным в угрюмом мире «печальной мудрости», отчасти снобизма, отчасти романтизма. Я по-детски был уверен в истинах, которые сам себе и придумал, был радикален как подросток и упрям как осел.
Постигнув основы сосуществования в великом городе, переняв манеры, поведенческие стереотипы, стиль жителей Берлина... Представь себе, у немцев есть стиль! Не знаю, шутка это или правда. Говорят, что французов — признанных тонких ценителей стиля, настолько потрясла поголовная безвкусица немцев в одежде, что они посчитали это особым немецким сти-лем. Согласен, немцы так несуразно одеваются, что диву даешься. Поначалу этот немецкий стиль и меня шокиро-вал. Тем более, признаюсь без лишней скромности, я умею выдерживать стиль в одежде с юношеских лет.
Так вот, «оберлиневшись», я обзавелся огромным количеством знакомств. Это не была одна компания. Я с удовольствием общался с турками о музыке, курил трав-ку с литовцами, участвовал в репетиции подвальной рок-группы македонцев, одновременно литрами погло-щая самое дешевое, но, все же, немецкое пиво, собирал компьютер с немцем и танцевал на русских дискотеках.
На одной из таких дискотек с незамысловатым названием «Калинка» я и познакомился с фрау Майер. Если при слове «фрау» ты видишь женщину средних лет в очках — худощавую, остроносую, с блеклыми, редки-ми, безжизненными волосами и бесцветными глазами, то… должен тебя разочаровать. Фрау Майер звали Яна, и она была белорусской.
Каким-то образом, работая в цирке, она познако-милась с немцем — тоже артистом цирка, и вышла за него замуж. В то время Яна жила на Роза-Люксембург плац, практически в центре восточного Берлина. К мо-менту нашей встречи отношения пары явно разладились и, по сути, они стали сожителями, то есть делили крышу над головой, при этом не деля ни стол, ни постель. Так аренда квартиры обходилась дешевле. Абсолютно в духе немецкого прагматизма и расчетливости.
Когда мы познакомились, ей было около двадца-ти пяти. Тогда она представляла собой невероятно страстное и, вместе с тем, очень милое существо. Ярко выраженный холерик. Этакий игривый котенок, но лишь внешне. Внутри был стальной характер и твердые убеждения.
Белокурые густые волосы, коротко стриженые под каре, пахли какими-то пряностями, потому что она любила окуривать свою комнату благовониями из экзо-тических индийских магазинчиков, коих в Берлине не так и много. Однако их можно найти в Шенберге или в районе Принцлауэр аллее — наверное, самом разно-шерстном районе столицы Германии.
Ее лицо с плавными линиями скул, с василько-выми глазами, маленьким, немного курносым носиком, выразительными бровями создавало ощущение какой-то наивной детскости. Ее хотелось целовать и тискать, в чем я себе совершенно не отказывал.
Поражало, как в невысокой, сбитой девочке, с нежно-белой, но не иссини, а цвета свежего парного мо-лока кожей, бурлила страсть, сродни животной какой-то… Сейчас мне кажется, что и на вкус, и на прикосно-вение она тоже была молочной… В этих совершенных формах тела: тонкой шее, узких плечах, высокой, упру-гой девичьей груди, таилось страсти больше, чем я мог желать. Плавные изгибы талии, округлые бедра, строй-ные крепкие ножки порождали во мне столько сексуаль-ной энергии, что ее вполне могло бы хватить не на одну фрау Майер. Впрочем, мне ее всегда было мало.
Мы занимались любовью везде, в любое время су-ток. Утром мы могли облюбовать лавочку в тихом месте Грюневальда. Днем, в мальцайт , мы оставляли следы нашей страсти прямо на ковровых дорожках парадной лестницы, ведущей к ее квартире, потому что, обуревае-мые желанием, не могли более терпеть. Тупо не дотяги-вали до кровати. Опасность того, что в обеденное время в многоквартирном доме может появиться жилец, при-ятно тянула живот, рождая то самое блаженство порха-ния. А ко всем уже исторгнутым эндорфинам, дофами-нам и прочим гормонам любви, в кровь залпировалась приличная доза адреналина.
Вечером Яна могла позволить себе радость мине-та прямо в невысоких, ровно подстриженных кустах ма-ленького скверика, среди проносящихся рядом машин и снующих туда-сюда прохожих на все том же Роза-Люксембург плац. Кстати, по секрету, она остается единственной, кто доводил меня до оргазма таким спо-собом. Казалось, что страсть наслаждения друг другом у нас не закончится никогда. И я скажу тебе еще одну вещь: именно она научила меня получать наслаждение, принося наслаждение девушке. Именно она сделала из самца любовника.
Безудержно тянула нас друг к другу не только всепоглощающая страсть. Наши умы сплетались в при-чудливом узоре бесконечных разговоров в равной мере, как и наши тела — в самых невероятных позах. Фрау Майер была не только обворожительна, но еще и не по годам умна. Говорить с ней можно было на любые темы. В ней не было комплексов, в отличие от меня.
Обсуждение наших пристрастий в постели плав-но перетекало в воспоминания о прошлых отношениях, а они, в свою очередь, сменялись взаимными рассужде-ниями о любви, искусстве и жизни вообще. Взгляды Яны были оригинальны. Ее логика обогащала меня, ведь до нее, да и после, вплоть до встречи с Машей, я не встречал девушек, у которых была б своя, пусть не по-нятная мне, но все же своя точка зрения практически по любому поводу. Эта точка зрения обязательно должна была быть выношенной, то есть не перенятой от кого-то, а именно выстраданной, найденной самостоятельно. А это легко угадывается. Когда человек говорит не своими истинами, заимствует, он не может их обосновать. Но если человек пришел к ним самостоятельно, то разговор превращается в нечто подобное половому акту с набо-ром чувств: восторг, наслаждение, счастье, желание еще и еще...
Острота ее ума возбуждала меня не меньше чем форма ее груди, а убежденность в своей правоте — не меньше чем округлости ее, дышащего страстью, животи-ка…
Был ли я влюблен? Еще бы! Такие девушки — невероятная редкость. Вторую такую судьба послала мне лишь двадцать один год спустя. Я был безумно влюблен! Энергия Яны — спонтанная, стремительная, неугомон-ная, так не сочетающаяся с ее меланхоличной внешно-стью, наполняла меня неописуемыми ощущениями. Контрасты ее, как контрасты Берлина, тянули магнитом. Познавать и то, и другое было несравнимым по силе удовольствием.
Ты спросишь, почему я вдаюсь в детали? И я от-вечу. Потому что именно она стала причиной моего раз-дора с богом. После нее это слово я пишу только с ма-ленькой буквы. Я — атеист. Скорей всего ты будешь смеяться, узнав причину, но мне тогда на Александр плац было совсем не до смеха. Однако все по порядку.
Наш роман продлился всего лишь месяц, может быть, два. Сейчас уже и не вспомню. В один прекрасный день, гуляя и перекусывая одновременно, мы брели по широкому, но не особо шумному проспекту. Разговор как-то зашел о детях. Я что-то эмоционально ей расска-зывал. Помню лишь ту роковую фразу-вопрос.
— А ты можешь себе представить эти ощуще-ния?!
Как ни пытался я раньше, а сейчас тем более, не могу вспомнить, к чему относилось это восклицание. Говорил ли я о родах или об ощущениях женщины сразу после них? Я не помню, хоть убей, как не помню и ее ответа. Но зато я отчетливо помню, что она обиделась, и мы больше никогда после не встречались. По-видимому, тема оказалась очень болезненной для нее. Возможно, это было связано с пережитым ею абортом или неспо-собностью зачать ребенка. А может быть и с тем, и с другим. Так я думаю сейчас…
Остаток лета я буквально преследовал ее. Я зво-нил, ждал у подъезда, носил ей букеты роз под дверь квартиры, снова звонил и умолял о встрече. Но Яна бы-ла непреклонна. Наконец, вымотанный, изможденный, психологически абсолютно разбитый, я вроде бы дого-ворился с ней о встрече на Александр плац возле миро-вых часов напротив Галереи Каухоф. Это излюбленное место встреч влюбленных в восточной части Берлина. Она не ответила мне ни да, ни нет. Она ничего не обе-щала. А я стоял и ждал, постепенно теряя рассудок.
Наконец в исступлении я стал молиться богу. Я умолял его сделать так, чтобы она пришла. Это не тот случай, когда человек в отчаянии обращается за помо-щью к высшим силам, совершенно не веря в них. Я мо-лился с верой. Молился так отчаянно, что любой бог смилостивился бы надо мной в этот момент. Но бог, в которого я так искренне верил, молчал как истукан. И тогда я решил прибегнуть к шантажу. Ахахах! Я решил шантажировать бога! Обратившись к нему в последний раз, я пригрозил, что продам душу дьяволу, если мой бог не услышит меня. Но, как и следовало ожидать, бог к моим угрозам остался равнодушным. Она не появлялась.
И тогда я выполнил обещанное. Я заговорил с дьяволом, вера в которого, само собой разумеемо, проис-текала из веры в бога. И была в то время крепка как бе-тон. Я поклялся, что отдам ему свою бессмертную душу и готов страдать в вечных муках ада, только бы фрау Майер пришла ко мне на Александр-плац. Я клялся жиз-нями своей дочери, матери, брата, что буду служить ему уже при этой жизни и не отступлю от своего слова до гробовой доски, и пусть мир обрушится на меня. Я хочу, чтобы Яна сейчас пришла на Александр плац!..
Фрау Майер не пришла. Думаешь, существуй са-тана на самом деле, он упустил бы столь выгодный кон-тракт? Сомневаюсь. Ловец душ уцепился бы за такой гешефт руками и ногами. Или что там ему рисуют. Но абсолютное зло проигнорировало мое предложение с таким же безучастием, как и абсолютное добро. Ни тому, ни другому ни земная моя жизнь, ни вечная душа не по-надобились.
Значительно позже я понял, что бог — не палоч-ка-выручалочка и не джин, беспрекословно выполняю-щий три твоих заветных желания. У бога есть свои за-мыслы. Они не всегда обязаны совпадать с твоими уз-кими, сиюминутными желаниями. Но в тот, именно в тот момент в кипящем мирской жизнью громадном ме-гаполисе, в двух тысячах километров от родного дома, на Александр плац я потерял веру. И как бы позже я не стремился обрести ее вновь, она больше никогда не направляла меня, не согревала в минуты полного отчая-ния, не утешала, когда я рыдал над потерями и выл от душевной боли.
Фрау Майер (кстати, в переводе с немецкого эта фамилия означает «каменщик») раз и навсегда, в духе немецкой натуры, выстроила непробиваемую стену между мной и моим богом.
Конечно, верующий человек легко разобьет мое неверие. Да я и сам силой логики могу опровергнуть мой атеизм. Но пока ни один мирянин, ни один священ-нослужитель, с которыми я провел в общей сложности дни или даже недели в дискуссиях о боге, не смог вер-нуть мне внутреннюю уверенность в существовании не-видимого. Бог оставил меня. Теперь я, и только я руко-вожу своей судьбой. Теперь я, и только я планирую, кон-тролирую и осуществляю ее.
Но при этом где-то очень глубоко в душе я, с наивностью ребенка, надеюсь, что бог вернет мне то, от чего я сознательно отрекся. Он смилостивится над греш-ной моей душой, как отец над блудным своим сыном. Вновь, взяв за руку, как когда-то мама в невообразимо далеком детстве, поведет меня по дороге, неведомой мне. А я, доверяясь ему, как ей, буду идти с надеждой и верой в то, что любящий меня не может обидеть, не мо-жет причинить мне боль, не может предать, солгать, не простить.
Глава 13
ТРАНСЕРФИНГ РЕАЛЬНОСТИ?
Трансерфинг реальности...
И
нтересующийся психологией рано или поздно столкнет-ся с этим понятием. Столкнется и обязательно заинтере-суется. Википедия утверждает, что это эзотерическое учение, опыт сугубо субъективный и не способный быть научно обоснованным. Проще говоря, псевдонаучное учение. Я не буду оспаривать подобное утверждение. В моем случае это и не важно. Да, это мой субъективный опыт. И даже не зная всех аспектов этого учения, я лишь примеряю свое переживаемое к тому, что узнал и почув-ствовал...
Трансерфинг реальности?..
Поздний вечер... Я лежу в кровати. Пытаюсь мак-симально расслабить тело. Делаю три медленных глубо-ких вдоха через нос, ненадолго задерживаю дыхание и так же медленно выдыхаю через рот. Глаза закрыты. Я чувствую, как тело расслабляется от ног до шеи, повину-ясь голосу в наушниках. Руки становятся тяжелыми, а дыхание глубоким и ровным. В мыслях я пытаюсь ото-гнать все страхи, которые всякий раз, как я ложусь спать, начинают свой воинственный танец, атакуют меня. Я не хочу сейчас думать ни о чем, кроме единственного моего желания. Я мечтаю, чтобы оно исполнилось. А настой-чивый голос в наушниках говорит: «Представь это как наяву, всмотрись в детали, обрати внимание где, когда и как это происходит…» И я всматриваюсь.
Ночь. По крайней мере, на улице темно. Вижу ее лицо. Оно божественно прекрасно. Вижу черты. Глубо-кий живой взгляд черных как космос глаз. Их разрез за-вораживает. Вижу линию скул, ровную, волевую, но при этом женственную до одурения. Вижу линию губ. Она необычна. В этих губах нет вульгарной пухлости. Они изгибаются, как горная река, у самых краев не-большого рта, потом мягко поднимаются вверх, где впа-диной создают два маленьких бугорка. В этих губах есть что-то от древнегреческих богов. Мастер, который их вытачивал, был явно наделен невероятным чувством гармонии, пропорциональности и чувственности. В этих губах невинность, нежность, податливость, открытость... В них твердость, уверенность, сдержанность… Мастер был гением потому, что передать изгибами губ влече-ние, скованное равнодушием, будто льдом, может только великий скульптор. Глядя на это лицо, невозможно не блуждать взглядом от глаз к губам, от губ к носу, щекам, подбородку. Так блуждаешь по цветочной поляне от прекрасного цветка к еще более прекрасному.
Носик со слегка расширенными аккуратными ноздрями, как у милого утенка. Брови в своей есте-ственности широки, густы и темны как ночь. Они — итог, последний штрих гениального художника. Они — то, что превращает картину этого лица в законченный шедевр, красоту, не поддающуюся описанию. Изредка она хмурит их непроизвольно. Говорит, не может этого контролировать. Я выработал в себе эту привычку, пы-таясь подражать ей. На правой брови заметен шрам, де-лящий ее почти пополам. Сначала я решил, что она, сле-дуя моде, выбрила бровь специально. Но позже узнал, что это шрам с детства. Он — украшение ее.
Невозможно представить иные формы этого ли-ца. Все в нем завораживает, принуждая смотреть безот-рывно. О, боги! Она ведь как Мона Лиза! Взирать на нее можно часами, и взгляд никогда не насытится. Сколько б эпитетов я не подбирал, описать красоту ее лица — для меня и сегодня невыполнимая задача. Ее лицо нужно видеть. В голове проносится: «Что-то здесь не так. Та-кой красоты не бывает в природе! Она какая-то неземная и земная одновременно».
Я вижу темные, прямые волосы, спадающие на тонкие плечи, чувствую их запах, ощущаю их мягкость. Они не пахнут ни лаком, ни духами, ни краской. Их за-пах естественен, натурален. Так должны пахнуть волосы женщины. Так, и никак иначе!
Мое дыхание учащается. Хотя мне не холодно, потому что теплое мягкое одеяло давно согрело меня, но озноб, от предвкушения желаемого, волнами пробегает по всему телу. Сердце колотится перестуком вагонных колес, учащенно, но ритмично. А голос говорит: «По-чувствуй! Сосредоточься на ощущениях. Будь там». И я всеми чувствами и мыслями переношусь в реальность моей фантазии.
Мы стоим так близко, что упругая девичья грудь, не познавшая еще восторга материнства, округлый жи-вот, плавностью линий которого восхитился бы сам Аполлон, бедра, готовые принять таинство страсти — все ее тело прикасается ко мне и будоражит, вздымая волны не растраченного восторга. Ее руки безвольно опущены. Она отдается воле своих желаний. Я тоже. Приподняв ее голову, видя сейчас только эти слегка разомкнутые губы, я приближаюсь к ним и лишь слегка касаюсь своими. Я чувствую их вкус. Боюсь глотнуть, хотя во рту пересохло. Я выгибаюсь, как будто не желая оторваться. Пытаюсь удержать это слияние. Головокру-жение уносит в невесомость. Цунами не испытуемой доселе сладости накрывает меня, и я почти теряю созна-ние... Тело конвульсирует желанием... Постепенно со-дрогания стихают… Глубокий выдох... Голова все еще кружится, но я медленно начинаю выходить из транса. Все, о чем я мечтал, сбылось. Мысль материализовалась и отправилась в поток непредсказуемых событий. Так повторяется несколько вечеров подряд.
Автор видео утверждает, что не пройдет и два-дцати четырех часов как все, представленное мною, сбу-дется в некой моей реальности. Конечно же, я ему не ве-рю. Но сейчас я так этого хочу, что, даже не веря, про-должаю медитировать уже только потому, что желаю вновь и вновь испытывать блаженство прикасания к этим губам.
Трансерфинг реальности...
У каждого — свое представления о событиях и предметах, происходящих и окружающих. Реальна ли реальность, если каждый из нас, видя одно и то же, со-ставляет свои представления о ней? Впервые я задался этим вопросом, встретившись спустя двадцать лет с не-когда безумно любимым мной человеком, когда вспо-минал о событиях моей далекой юности. Она тоже вспоминала. Но наши воспоминания были разными. Настолько разными, что, казалось, мы никогда раньше не виделись. Я помнил события, которых не помнила она, а она помнила то, что неизгладимо врезалось в мою память.
Оказывается, у нас было различным не только представление о том далеком прошлом, о деталях и об-стоятельствах конкретной ситуации, но и ощущения, порождающие переживания. Странно, но то, что мы ис-пытывали в одних и тех же условиях, при одних и тех же обстоятельствах; то, что происходило с нами обоими, виделось и ощущалось нами чуть ли не диаметрально противоположно. Это значит, что, по сути, мы жили в разных реальностях, в плоскостях не пересекаемых. Только так можно объяснить всю глупость, бессмыслен-ность и фатальную опрометчивость наших слов и по-ступков тогда. Только так! Мы жили в разных реально-стях, не слыша, не видя, не понимая друг друга.
Трансерфинг реальности?..
Она так прекрасна и так сдержанно-холодна, что я боюсь с ней заговорить. Боюсь даже смотреть ей в глаза. Чувствую себя рядом как первоклассник на пер-вом школьном звонке. У меня нет опыта общения с та-кой очаровательной юной девушкой. Так тонкий цени-тель древних произведений искусства впервые видит фарфоровую вазу династии Мин. Завороженность и тре-пет! Прикоснуться к ней — значит и стать частью чего-то совершенного, идеального и, вместе с тем, вторгнутся в него своей приземленной грубостью. Желание и страх, слившись воедино, порождают обожествление. Она — мой бог! В ней заключился весь мир!.. Как?! Как можно прикоснуться к богу?! Но как же хочется к нему прикос-нуться! Зов тела почти лишает разум контроля над ним. Если не прикоснуться, делая вид, что случайно, то хотя бы вдохнуть ее аромат, когда она проходит мимо!..
Я любуюсь ею тайком. Оставаясь на работе один на один с ней, я молчу, не в силах выжать из себя ни слова. Но желание заговорить непреодолимо. Наконец я спрашиваю ее о чем-то пустяковом. Она отвечает холод-но, кратко. Это ненадолго остужает мое рвение общать-ся, но я говорю себе: «А чего ты ожидал от такой краса-вицы? Думаешь, ты можешь быть ей интересен? Наив-ный! Ты уже давно никому не интересен. Так что радуй-ся, что она вообще ответила тебе!» Но я не перестаю де-лать попытки, жалкие попытки. Не могу их не делать. И при этом ужасно боюсь словом, интонацией, жестом, взглядом сломать хрупкий намек на контакт.
Трансерфинг реальности?..
Она заканчивает работу в 19:00, а я — в 20:00. И хотя мы живем через дорогу, наши встречи вне работы представляются мне невозможными. Да они и в самом деле невозможны. Позже я узнаю, что у нее есть парень. А я только и думаю о том, как бы встретиться с ней так, чтобы можно было без лишних ушей поговорить.
Сегодня она задержалась, и мы теоретически должны оказаться в одно и то же время на одной авто-бусной остановке. В надежде на чудо я издалека всмат-риваюсь в темноту, не стоит ли она там. Нет, не вижу. Вздыхаю про себя: «Ее нет. Видимо, уехала раньше». Разворачиваюсь спиной к ожидающим автобуса и делаю пару глотков «Фраголино». Глубокая затяжка вейпом… И тут что-то заставляет меня обернуться. Оборачиваюсь и вижу моего ангела, стоящего в пяти метрах от меня.
Сейчас я уверен, что трансерфинг произошел именно в тот момент. Белокурая средних лет женщина в длинном плаще, говорившая по телефону полминуты назад, вдруг чудесным образом испарилась. На том са-мом месте стояла девушка моих фантазий из медитаций. Даже сейчас, спустя несколько дней, пережив то, что не могло быть в той реальности, которую я изменил, я уве-рен — это был серфинг. Именно в этот момент я переме-стился из одной реальности в другую. Переместился в буквальном смысле! Все изменилось. Я убежден, что, когда я искал ее взглядом, ее не было на остановке. Одна женщина сидела на лавочке, а другая — стояла рядом и говорила по телефону. Все! Больше никого! Нет, можешь убить меня, но я точно знаю, что на остановке ее не бы-ло, а потом она возникла из ниоткуда.
Трансерфинг реальности!..
Я обернулся в тот момент, когда Маша опустила телефон. Секунду назад она говорила по телефону точно также, как и та женщина, которая была в измененной реальности. Скачок из одной реальности, где был я, и не было моего ангела, непостижимым, невероятным обра-зом перенес меня в совершенно иной мир, где все было таким же, но ход событий был совершенно иным.
Сердце похолодело, прыгнуло, совершило кувы-рок эквилибриста и грохнулось куда-то вниз. Она стояла и смотрела на меня. В другой реальности я подошел и заговорил с ней так легко и непринужденно, как будто это был не я, а она не была моим богом. Несколько фраз о работе, несколько фраз о напитках...
— Сейчас бы пивка, — как бы невзначай говорит она.
— У меня в рюкзаке пиво и крабовые палочки.
Уже заходя в автобус, я пропускаю ее вперед. Она оборачивается:
— Ты не очень спешишь домой? Могли б попить пива...
— Я вообще не спешу домой. Меня никто там не ждет.
Мы выходим на нашей остановке и идем в дет-ский садик рядом с моим домом. Там, в темноте, на сту-пеньках деревянного детского домика, мы садимся очень близко друг к другу и говорим. Говорим обо всем. Темы переливаются одна в другую, так и не завершившись, как будто мы специально откладываем их на потом, что-бы еще и еще раз возвращаться к ним, чтобы иметь по-вод снова и снова говорить друг с другом, чтобы эти разговоры никогда не заканчивались.
— Ты — единственный, кто понимает меня, — вдруг, между прочим, роняет она.
И эти слова возносят меня к небесам. «Милая, любимая моя! Я — единственный, кому ты нужна как воздух. Как же мне не чувствовать, не понимать тебя?! Это было бы противоестественным». Но я молчу, хотя совершенно не чувствую скованности. Мне легко с ней. Мне интересно с ней. Мне никогда не понять ее до кон-ца. Мне больше не жить без нее!..
Мы рассуждаем о психологии, делимся воспоми-наниями, рассказываем о полученном опыте. Она неимоверно умна. Но при этом проста и естественна в общении. «Кажется, маска с ней тебе не нужна», — го-ворит мой чуть захмелевший внутренний голос.
И при всем при этом, она продолжает быть для меня фарфоровой вазой эпохи династии Мин. Она со-вершенна, и ее совершенству нет пределов. Мой бог снизошел ко мне и заговорил со мной человеческим го-лосом. Голосом обворожительным, немного нараспев, как будто ангелы устроили песнопения. И с каждой ее фразой, с каждым фактом, с каждой высказанной мыс-лью она становится мне ближе. Она так похожа на меня! А в ее рассказах о себе я нахожу себя.
Наши реальности на какое-то время слились во-едино. Не хочу, не допущу, не позволю, чтобы они вновь разошлись! Я буду любить тебя всегда! Последний мой вздох будет наполнен любовью к тебе даже через годы и десятилетия! Я буду восхищаться тобой потому, что уже не могу не восхищаться. Да, по сути, я и жить-то могу, пока восхищаюсь тобой. Я буду беречь тебя, сду-вать с тебя пылинки... или шерстинки твоего, беспар-донно линяющего, кота. Я буду заботиться о тебе, как заботятся о чем-то очень ценном, потому что ты сама не представляешь, насколько бесценна для меня. Я буду спорить с тобой, но в итоге всегда соглашаться, потому что я… Я недостоин тебя...
Сколько еще банальных, возвышенных обещаний я дам тебе? Бесчисленное множество! Я окружу себя ими как розами и хрусталем, чтобы не дать себе ни единой возможности переступить через них, нарушить обещан-ное, чтобы не растоптать это единение, не пораниться о его осколки.
Сейчас я создаю новую реальность. Нашу с тобой реальность, где ты и я будем только счастливы, где не будет места эгоизму, стремлению подчинить своей воле или навязать ее, где нет ведомых и ведущих. Мы будем идти по жизни нога в ногу. Мы будем петь одним голо-сом. Мы будем танцевать в едином ритме наших сердец. Каждый день вместе — это мазок Клода Моне на его шедеврах, неизъяснимая, непостижимая трансформация реальности в эмоциональный момент, в момент ощуще-ния. Там, в этой новой реальности ты будешь всегда наполнена моей любовью и восторгом. А я буду любо-ваться тобой, даже если ты не остановишься на семи-десяти килограммах. (Этот вес ты установила для себя как предел.) Потому что твоя красота — это лишь офигенный бонус к тебе самой. Потому что бесценно не преходящее, а то, что в тебе. Я сам толком еще не знаю, что это. Но смутные очертания его, которые я все лучше различаю с каждым мигом пребывания рядом с тобой, предвещают мне удивительные открытия.
Трансерфинг реальности!..
Кивком приглашаешь меня войти в квартиру. Ты уже переоделась в домашнее, а я на кухне готовлю нам перекусить. Мне ужасно хочется уже сейчас почувство-вать... Нет, оказаться в той нашей новой реальности, где ты и я вместе. Мне так хочется готовить тебе, одевать, раздевать, кормить, купать тебя, расчесывать тебе воло-сы утром, любить изо дня в день и целовать, целовать, целовать каждую клеточку твоей материальности в бла-годарность за то, что она стала связующей наших душ.
Но при этом я не чувствую, что отношусь к тебе как к ребенку. Мою заботу порождает не собственниче-ство, не чувство превосходства, не отношение к тебе как к вещи, а только любовь, которую ты, почему-то, вос-принимаешь как мою влюбленность. Возможно, ты про-сто не встречала такой любви? Ты не знаешь еще, что отдавать себя и есть высшее наслаждение. Ты не знаешь еще, что любить это не пользоваться, а дарить. Дарить даже не потому, что так принято или чтобы сделать при-ятное, а дарить, потому что иначе не получается, иначе невозможно. Когда я скажу тебе, что не могу жить без тебя, я признаюсь в своем стремлении обладать тобой. И это будет первым знаком того, что свои желания я став-лю выше твоих. Так было у меня со многими потому, что они не были тобой, а я не умел любить. Теперь же только любовь побуждает меня ко всему. Теперь только она руководит и моими словами, и моими поступками, и моими стремлениями.
Мы сидим на кухне друг напротив друга. Разго-вор угасает. Мы оба хотим спать. Уже почти три часа ночи. Твоя голова, как в замедленной съемке, склоняется мне на плечо. Я чувствую, как ко мне возвращается то состояние транса, которое я испытывал несколькими днями ранее. Встаю, приподнимаю тебя. Мы стоим, об-нявшись... Эксперимент, в результаты которого я не ве-рил, свершается. Материализованное желание, выпу-щенное в поток будущих событий, становится реально-стью. А я продолжаю созерцать пустоту. Это сон, но я не сплю.
Ночь. Мы так близко, как в моей невозможной мечте. Ты покорна. Или равнодушна? Что руководит то-бою? Хочешь ли ты того, что через миг произойдет или тебе все равно? Меня охватывает непреодолимое жела-ние обладать моей, моей и только моей фарфоровой ва-зой эпохи династии Мин. Она моя!..
Мы лежим в ее постели. Ангел спит. Скоро рас-свет, а я не могу остановить поток поцелуев. Волосы, лоб, нос, глаза, губы, шею, плечи, пальчики тонкие, без маникюра, я покрываю поцелуями. Мне так хочется, чтобы она ощущала их, как прикосновения лепестков роз. Моя нежность беспредельна. Только бы она ощутила это! Как еще мне показать, что я чувствую к ней? Увы, есть только тело, и только им я могу пере-дать…ничтожную толику благоговения, блаженства, благолепия, которые завладели мной, как впавшим в ре-лигиозный транс фанатиком. Как же этого мало! Как ма-ло способов наполнять тебя отчаянным восторгом моего сердца! Меня ограничивают эти руки, губы, движения. Они не способны ни на что! Они выражают всего лишь страсть…
Секс несколько раз вспыхивает бурным потоком ласк, сменяясь кратковременным погружением в забы-тье. Оба устали. А еще я растягиваю блаженство во вре-мени. Она не холодна, но и не горяча. Лишь с третьего раза я начинаю замечать, как в ней просыпается жела-ние, которое меня уже лишило рассудка. Я пью ее как вино. Пью в буквальном смысле. А жажда так сильна, что, кажется, ее никогда не утолить. Несмотря на нелов-кость, хаотичность и неумело-грубоватые движения, я не перестаю ощущать ее божественность. Странное, новое для меня ощущение. Невозможно мирской любовью лю-бить бога. Но в моей реальности это происходит. Пото-му что, если чего-то очень сильно захотеть, это сбывает-ся. Потому что желания не знают пределов, для них нет преград. Просто нужно искренне, исступленно, очень сильно хотеть.
Трансерфинг реальности...
Ты говоришь, что все сложно? Говоришь, что не можешь вот так взять и прекратить отношения, над ко-торыми так упорно трудилась и которые преобразили тебя саму? Что ж, я понимаю, это твоя реальность. Тебе необходимо время, чтобы совершить трансерфинг ко мне. Ты стоишь перед выбором: он или я? На самом деле выбора нет. Есть только ты и я. Ты знаешь это. Ты ждешь благополучного завершения тех отношений. Благополуч-ного для всех. Кажется, так ты сказала мне? Причина по-рождает следствие. Закон не может быть нарушен. Диа-лектика нерушима. И как бы ты не цеплялась за свою реальность, изменить ее уже невозможно, потому что сила моей любви преодолеет все твои наивные заблуж-дения.
Милая, любимая моя девочка, я жду тебя здесь, в нашем новом мире. Жду терпеливо потому, что знаю — ты придешь. Это неизбежно. Придешь и останешься со мной. В этом мире я предложу тебе выйти за меня за-муж, и ты согласишься. В этом мире ты родишь мне сы-на и завершишь полноту моего счастья. А я наполню каждый миг твоего пребывания здесь неповторимыми оттенками прекрасного, всего того лучшего, что есть в нем и во мне. Здесь я принадлежу тебе потому, что глу-бина моих чувств стремится к бесконечности; потому что прежде чем все закончится для меня, я хочу отдать тебе себя в полной мере, чтобы ты, оставшись, продол-жила меня в вечности. Об этом я мечтал всю жизнь. По-этому я не преувеличивал, когда сказал тебе, что искал тебя всегда. Я искал и наконец нашел. Пусть и очень поздно, но не слишком же поздно?
Я ждал тебя, я жду тебя, я буду ждать тебя во все дни Намиба жизни моей!..
Если ты не придешь, то в этой реальности я оста-нусь один, а она останется в моей голове. Тогда я просто сойду с ума. Ведь сумасшедший, отвергнув действи-тельность, живет в своем мире. Сумасшедший это тот, кто, оттолкнувшись от одного берега, так и не достиг другого. Трансерфинг опасен. Но без тебя реальность мне не нужна.
Глава 14
УМЕРЕТЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ…
-1
. хм, медитации как ни странно пошли тебе на пользу)
2. а я уж думал, что ты так и останешься эмоциональ-ным инвалидом)
— Да хрен тебе, Тоха! Хотя на самом деле, скажу тебе по секрету, мне надоело быть униженным и оскорб-ленным. И если она не сможет оценить тех перемен, ко-торые мне дались через невыносимую боль, то лишь себе сделает хуже, ибо ей повезло в жизни встретить меня. Мы встретились, так уж сложилось, на закате моего са-моразрушения, но зато — на рассвете становления моего ангела.
Такие вещи случаются редко. Не каждому дано вовремя встретить человека, который тебе нужен еще до того, как ты поймешь, что он тебе нужен.
Это — вовремя. Читать Достоевского стоит до то-го, как ты оценишь всю значимость и величие прочи-танного потому, что, когда начнешь ценить, уже будешь наполнен хотя бы содержанием, если не всей глубиной смысла.
Так и в отношениях: лучше быть рядом с тем, ко-му цены еще не знаешь, чем быть с тем, кому цена на са-мом деле — грош. Первое — время само исправит. Вто-рое же — рано или поздно потребует от тебя расплаты. И тогда вселенская боль прошлых осознанных ошибок станет отравлять каждый твой сегодняшний день, не да-вая права быть счастливому будущему.
Человек, с которым ты связываешь свою един-ственную жизнь — не вещь с барахолки. Ценой такого приобретения может быть твое всё: самоощущение, быт, сон, здоровье даже… Порой мы слишком дорого платим за то, что кажется нам доступным нашим возможностям и кое-как пригодным для наших потребностей.
- 1. а мне, порой, кажется, что философ в тебе тебя же и убивает, не дает продохнуть. а ты еще и до-плачиваешь ему за это
2. наверное ты - неплохой мыслитель. но, спроси себя, хороший ли ты человек?
3. ты красиво умеешь говорить, но ты не уме-ешь красиво жить; говоришь правильные слова, но все-гда ли ты правильно поступаешь? красиво не в смысле шикарно, а - в соответствии со своими словами
4. и вот тебе практическое подтверждение - обезумев от любви, ты, по сути, вопреки своим умным словам, подтолкнул Машу к тому, от чего так хотел удержать
5. вместо того чтобы блистать у всех на виду, наслаждаясь восхищенными взглядами и собирая апло-дисменты своему незаурядному уму, она заживо похоро-нила себя в какой-то дыре, в каком-то странном бра-ке…
6. что по итогу?
— По итогу, второй раз она выйдет замуж за того, кто уже умеет работать над собой, а не за того, кому еще нужно этому научиться. Ни один пацан не сравнится со мной! Потому что любая пацанская любовь несовершен-на, не отесана, не прошла очищения самоанализом и са-мовоспитанием. Она разобьется о первые жизненные проблемы. А моя любовь настоящая. Она крепка и надежна. Я знаю, кого люблю, почему и как. Поэтому она всесильна.
Но что это я все о себе да о себе? У тебя что? Не-делю или больше ведь не общались. Как на личном фронте? Как с «Небом» складывается?
- никак
— А чего так? Поссорились?
- 1. нет
2. все ок
3. просто жду
— Чего ждешь?
- когда ты закончишь эту чертову книгу
— Стоп! А какая здесь взаимосвязь?
- простая. у тебя все закончится, а у меня все начнется
— Ты говоришь загадками, Тоха!
- 1. ты сам выстроил этот лабиринт загадок
2. и меня загнал в него
3. каждое слово, привнесенное в мир, меняет его
4. ты не думал о том, что твои слова могут влиять на судьбы людей, а?
— Я просто пишу о себе и для себя. Как это мо-жет на ком-то отразиться? Вот она читает и не понимает. Слушает, но не слышит. Значит, для нее мои слова — пустой звук. Они не меняют ничего, как бы я ни пытался до нее докричаться. Вчерашний вечер и целый день се-годня она молчит, хотя прекрасно знает, что это уничто-жает меня, и я снова пью эту горькую гадость.
Знаешь, один блогер-психолог утверждала, что существует два вида любви: романтическая и настоящая. То есть, исходя из ее тезиса, романтическая любовь — не настоящая, а значит — не любовь вообще. Так вот, по ее мнению, любовь настоящая это когда ты, как она выра-зилась, кайфуешь от того, что любишь человека, просто от того, что он есть. И ничего не требуешь от него, и ни-чего не ждешь. Как по мне, это какое-то извращенство, этакая примитивная версия платонической любви Данте к Беатриче.
Я считаю, что платоническая любовь эгоистична, ведь любя, ты не можешь не делиться своей любовью. А первым и единственным, с кем хочется поделиться, и есть объект твоей любви. Значит, любовь требует от тебя взаимодействия. Да, согласен, это взаимодействие не должно доставлять дискомфорта тому, кого любят, тем более, если этот человек сам толком не понимает, что чувствует к тебе и чувствует ли хоть что-то. Но я не мо-гу не говорить ей о своих чувствах. Именно этого они требуют от меня. Иначе это уже не любовь, а самовлюб-ленность…
- 1. ты спрашивал обо мне и «Небе», а сам начал заново свою пластинку о себе любимом…
2. твои слова, эта книга изменят ее, изменят все ее представления о том, в чем она была уверена все эти годы
3. возможно они и научат ее чему-то, но через что ты вынуждаешь ее пройти? сам-то хоть понима-ешь?
— Конечно, понимаю! Но лучше, чтобы она прошла этот путь через такое познание, нежели годами совершала ошибки, разбивала себе сердце, сама разбива-ясь в лепешку…
- 1. ты дал ей себя в виде меня, создал иллюзию…
2. а теперь пытаешься спрятаться за книжкой и избежать таким образом расплаты
3. но расплачиваться нужно в этом мире за все: за ошибки, за ложь, за буханку хлеба, за бутылку водки, даже за то, что сходил в туалет – за все!
4. вот я и жду, когда ты расплатишься по сче-там…
5. ты уже платишь…
— И когда же, по-твоему, наступит момент моей окончательной расплаты?
- когда ты закончишь книгу
— Когда я закончу книгу, я ее опубликую. А по-том сяду за новую, — Антон раздражал меня своей зага-дочностью. Я не понимал, что он хочет мне сказать, но догадывался, что это нечто важное для меня.
- человек предполагает, а бог располагает…
— Ты намекаешь, что моим планам не суждено сбыться? Да я только сейчас и понял, чего хочу! Только сейчас я четко и ясно увидел свое предназначение. Толь-ко сейчас я начинаю жить: я люблю лучшую девушку в мире, я добьюсь ее любви, я буду много писать потому, что мне есть что сказать…
- 1. добьюсь, буду, напишу…
2. все в будущем времени…
3. а что сейчас, вот прямо сейчас у тебя есть?
4. неоконченная книга? безответная любовь? никчемная работа?..
5. ах да, у тебя есть одиночество. сколько б ты не медитировал, оно никуда не денется, и есть зеркало, в котором ты уже не узнаешь сам себя
6. вот это действительно у тебя есть…
7. теперь ты догадываешься что происходит с тобой?
— Это ты?
- … ты сказал… просто я знаю что будет дальше, а ты нет
— Ну, так скажи, черт подери!
- 1. смотри и дальше свои таро-прогнозы…
2. и верь…
3. знай человек все последствия своих слов и по-ступков, не было бы несчастных случаев, не было бы по-ражений, неудач…
— Вот именно! Не было бы столько горя и боли в этом хреновом мире!
- 1. да! и не было бы победителей! чтобы был по-бедитель, нужен побежденный. не было бы баловней судьбы, везунчиков потому, что не было бы и проиграв-ших
2. добро невозможно без зла. если кто-то при-обретает, значит в эту же секунду кто-то теряет. если кто-то любит, то его не любят. кто-то умен, а кто-то глуп, кто-то сильнее, а кто-то слабее, кто-то ведущий, а кто-то ведомый
3. это законы бытия. с момента возникновения этого мира любой силе в нем есть противостоящая си-ла, любому действию есть противодействие. это назы-вается баланс, который не просто уравновешивает все, а замедляет ход саморазрушения, ибо все движется к самоуничтожению
4. возникшая звезда стремится уничтожить свой запас топлива и умереть, рожденный человек начинает свой путь к смерти… любая песня должна быть допета, любая книга дописана, любая картина до-рисована. есть начало и есть конец всему, и все, что су-ществует приходит в движение лишь с одной целью – прекратить свое существование
5. саморазрушение это и есть жизнь, ее смысл
— Но как же созидание? Мы ведь создаем, тво-рим, рождаем и рожаем?..
- 1. правильно… сохраняя таким образом баланс. уничтоженное должно быть замещено новым, которое тоже будет уничтожено, и ничем другим, как еще бо-лее новым
2. блин! это же диалектика, которую ты так хорошо понимаешь! что я тебе рассказываю?
3. чтобы появилось что-то новое, нужно чтобы было уничтожено что-то старое
4. чтобы жить, нужно умереть…
— Тебе не кажется, что это абсурд? А как же за-кон сохранения энергии?
- 1. нет. не кажется
2. а кто сказал, что уничтоженное прекращает быть? оно преобразуется, становясь основой для нового. и это тоже диалектика. как бы могло появиться нечто новое если бы старое не дало ему начало? звезды ж не из энергии появились когда-то и появляются сейчас? нужна была аннигиляция и прочее… целый ряд грандиозных трансформаций привели к той картине, которую мы сейчас наблюдаем, задирая голову к ночному небу
3. так и у людей. дав жизнь новому человеку, че-ловек умирает. умершая любовь с неизбежностью ста-новится основой для любви новой. исчезнувший из твоей жизни человек, появляется в чьей-то другой жизни, а на его место в твою – приходит новый кто-то, кто преоб-разует и тебя, и твое будущее. только так возможно движение, и любое движение это, как не крути, движе-ние вперед, но к самоуничтожению
Как удается этому парню сначала опускать тебя на дно разочарования, печали и безысходности, а потом так же легко выталкивать оттуда?! Как может сочетаться в одном человеке пессимизм и оптимизм в равных про-порциях? Я и понимал его, и не понимал одновременно. Он как будто был мужской копией Маши. Разговаривать с ним можно было до бесконечности, открывая для себя знакомые истины, но уже в совершенно новом свете.
Глава 15
СКАЗКА
В
сю свою сознательную жизнь я ищу того, кто, поняв ме-ня в полной мере, рассказал бы мне обо мне всю правду. Сказал бы в глаза, с любовью, но без предвзятости, кто я, в чем мое предназначение, где мое место; кто бы разде-лил со мной и мои поиски, и мои заблуждения, и мои открытия. Ищу душу настолько близкую, чтобы трудно было отличить ее от собственной.
Временами казалось, что она появляется на гори-зонте, и нужно лишь время, немного усилий, чтобы до-стичь предела счастья. Но путь жизни — пустыня, ка-кой-то чертов Намиб! А родное сердце — мираж. Пол-века, потраченных на поиски истины о себе ли, об окружающем меня, привели к неутешительному итогу — я не знаю мира, а мир не знает меня.
И сейчас я панически боюсь покинуть его, так и не испытав близости взаимопонимания, так и не познав восторга соития с истинной любовью, с родством, гораз-до более мощным, нежели родство кровное.
Дверь жизни захлопнется за мной, и тайны оста-нутся тайнами, заблуждения — заблуждениями, а мечты — всего лишь мечтами. Никто и никогда не узнает, что прячу я под тяжкими шторами собственных сомнений, темно-багровых от ран борьбы за любовь. Никому не да-но откинуть балдахин моих иллюзий, за которым в тоске и ожидании спит моя все еще наивная душа. Взрослый, но такой ребенок!
***
На часах 4:38. Укутавшись в одеяло, я сижу на кухне и курю. На столе пепельница, пачка сигарет, ста-кан с водой и бутылочка с седативным средством, кото-рое я принимал накануне вечером, после того как она написала, что не может дать мне то, чего я хочу, что встречаться и даже общаться мы больше не можем.
На мой вопрос «почему», ответ был простым и лаконичным: «Наши встречи всегда заканчиваются оди-наково. А это неправильно».
«Я не могу просто так выкинуть из головы все, что между нами произошло», — написала она тогда. И она знала, о чем пишет, и я понимал, о чем — она. По-тому что прошлой ночью, лежа в моей постели, она за-сыпала на моей груди, а я, обнимая, заливался слезами счастья. В исступлении гладил ее волосы. Она может дать мне себя, но не может отдать. Она может побыть со мной, но не может быть со мной…
А я в чаду страсти задыхался, целовал, сгорая и…опускаясь все ниже к ее бедрам…
— Нет… Хочу тебя, — прошептала она с упором на последнее слово.
— Я не могу, Маш! Не могу! Я думаю только о тебе!..
Так, как будто меня не существует. В этот момент я не хотел, но думал только о тебе! Забыл себя, свои страсти, свои желания. Не я проникаю в тебя. Ты про-никла в меня и поглотила. Меня больше нет! Блаженство слияния с твоим совершенством прекратило меня…
Я целовал шрамы детства на твоих ногах той но-чью, а ты просила:
— Не надо!.. — но так сладко просила! А утром, уставшая, счастливая, странно-восторженно смотрела, как я надеваю футболку… И ходила голой по комнате… Думал: «Вот, наконец, я выбрался из пустыни. Теперь есть ты».
— Спишь?
— Нет. Говори, милая! Я слушаю тебя…
— Не спи!..
И она говорила, говорила, говорила… Как баль-замом поливала выжженное временем сердце. А я пре-вратился в ощущение. Ощущение тебя. Ни мыслей, ни даже чувств. Словно погружаешься в глубины беско-нечных вод, в какую-то пропасть бездонную, в тишину твоего голоса… Какое-то безумие!..
Здесь была сказка . Теперь ее нет. Здесь была ты. Теперь тебя нет. Только пар вейпа со вкусом вишни клу-бится, как чувства, и этиловый спирт «Люкс», ректифи-цированный неденатуральный, сорокапроцентный, за-полняют пустоту…
***
- 1. а на что ты надеялся? сказки они такие… за-канчиваются
2. и новые сказки приходят им на смену
— Антон, это моя последняя сказка.
- 1. господи! как же ты наивен!)
2. знаешь почему вы сейчас не вместе?
3. она глубже тебя во сто крат. положи небо на ладонь! что получаешь? ладонь в небе. никогда физи-ка не даст тебе взять необъятное. вывод?..
— Я сам должен стать необъятным? — очень смутно, но я начинал понимать, о чем он говорит.
По телу пробежали мурашки. Пазлы наших раз-говоров превращались в цельную картину. Я постепенно осознавал, чего ждет и хочет от меня Антон. И осозна-ние этого ужасало меня. Стать собой, как она, я могу лишь избавившись от себя. А избавившись, я дам ему то, без чего он не может стать полноценной личностью. Я должен стать им, чтобы он стал мной. До́лжно превра-титься в необъятное, чтобы слиться с необъятным. Ан-тон же станет тогда конкретным, явным, реальным, что-бы быть с «Небом на ладони».
Смешались «Звездная ночь» Ван Гога, «Поцелуй» Густава Климта и «Бульвар Капуцинок» Клода Моне. Открывалось нечто божественное, невероятное. И оно тянуло меня к себе, как свет в конце туннеля, как тот ас-фальт, в который я пялился, пьяный и готовый лететь к нему с девятого этажа…
— Антон, ты хочешь, чтобы я умер?
- ты хочешь
— Я хочу жить и быть с ней…
- 1. с ней или в ней?
2. это твой выбор.
Конечно, это мой выбор. Это я — владелец соб-ственного бытия, решаю быть или не быть бытию ино-му, в ином. И вдруг я почувствовал, что скован с эти па-цаном одной цепью, одной Сетью . Возможно, я был молод, а во мне сидел старик — Антон Кравчик? Чем старше я становился, тем моложе становилось мое альтер эго?
Десятилетиями он тащил меня за собой на вер-шину, как опытный скалолаз, прокладывал путь, цепля-ясь за едва заметные уступы. Крепя страховки, тянул, подтягивал, хватал за руку в моменты моего бессилия…
Это мой выбор! Нужно обрезать страховку, свя-зующую нас, освободить его от меня, а меня от него. Свободное падение… Свобода падения!.. Слова Виталия Степановича приобретали новый смысл, а события — новый оборот.

***
Лето в разгаре. С того момента, как я последний раз видел Машу, пропито и проныто полгода. За это время она успела забеременеть и выйти замуж за своего Макса. Я же не успел ничего: ни забыть, ни разлюбить ее; ни закончить книгу, ни изменить фамилию, ни набить новое тату, ни найти себя… Зато я успевал про-пивать свою зарплату быстрее, чем получать ее.
Весенние, холодные, затяжные дожди сменились внезапными, бурными, теплыми ливнями. Я почти не выходил из своего убежища, а если и выходил, то попа-дал в некую огромную теплицу, где было трудно дышать от переизбытка влаги. Буйство всего живого раздражало. Этот диссонанс разнообразных звуков, эта яркая расти-тельность, эти люди, которых я не знал и… не понимал никогда… Даже разговоры с давно знакомыми и когда-то близкими людьми утомляли.
Мои контакты с внешним миром отмирали, как листья на каком-то странном, похожем на карликовое дерево, комнатном растении, стоящем с незапамятных времен на подоконнике моей спальни. Несмотря на усердие, с каким я его поливал, широкие, жесткие, мяси-стые листья сначала желтели, затем скручивались в тру-бочку и отпадали от ветки, еще недавно питающей, наполняющей их жизнью.
Впрочем, одной встрече я все же был искренне рад. С фронта в короткий десятидневный отпуск прие-хал мой знакомый — высокий (под два метра ростом) крепкий парень, с которым я некоторое время работал в одной команде. До приезда Паши ходили слухи о его контузии и тяжелом осколочном ранении в голову. Я написал ему в Viber, спросил как он, и в состоянии ли ответить. Он ответил, что в порядке, что ранение было, но в ногу и не очень тяжелое. На следующий день Паш-ка зашел к нам на работу.
Его засыпали вопросами о том, как там и что там. Он делился неохотно, скупо. Все больше отшучивался. Тогда же я узнал еще одну новость — Паша женится. Бу-дущую жену звали Татьяна, и он собирался на следую-щий день к ней, в дом ее родителей. Я спросил, где они живут.
— На Тернопольщине, — все так же неохотно от-ветил Паша.
Какое-то странное предчувствие холодком щемя-щей тоски охватило сердце. Где-то на Тернопольщине жили родители Маши. Я так и не успел узнать, где именно… Но почему-то тогда ответ Паши что-то вско-лыхнул и опрокинул во мне. Сейчас мне кажется, что я будто испугался. Отчего?
Павел, Макс, Маша — все были из одной компа-нии. Именно от Паши я впервые узнал о проблемах в отношениях Маши и Макса, узнал о том, как однажды он бросил ее одну, далеко не трезвую, среди изрядно напившихся парней, и ушел домой спать. Позже я спро-сил Машу об этом случае, и она подтвердила: да, было…
Не раз я замечал, как Паша и девочка, которую я уже тогда безумно любил, порой весело, порой очень серьезно что-то обсуждали. Я видел, как он смотрит на нее. Кому как не мне знать этот взгляд? И кто бы мог иначе смотреть на моего ангела? В нем была вся полнота моего тепла и нежности. В нем была такая же любовь, как и у меня… Впрочем, я могу ошибаться.
Спустя два дня в Instagram обновилась сториз Та-тьяны. Фото кольца, с которым Паша делал ей предло-жение. А на ее страничке появилось их совместное фо-то… Ошарашенный, я не мог поверить своим глазам. Невестой Паши стала старшая сестра Маши — Таня…
Я никогда с ней не встречался. Но мой ангел утром, после той первой ночи, показывала мне ее карти-ны… Татьяна оказалась вполне перспективной худож-ницей… Много рассказывала о их раздорах и примире-ниях, показывала фото… Две девушки были совсем не-похожи. Увидев их вместе, трудно было представить, что это родные сестры. А рассказы Маши только под-тверждали их разность.
Я сидел на кухне, курил сигарету за сигаретой и напрасно пытался осознать произошедшее. Человек, не-вольно давший мне повод и возможность начать обще-ние с Машей, теперь становился ее родственником. Если бы я только знал, что связывает их! Возможно, поделись я с Пашей тайной моих отношений с его будущей своя-ченицей, все закончилось как-то иначе. Но я уверен, что закончилось бы. И вовсе не из-за огромной разницы в возрасте, и даже — не из-за Макса. Из-за меня: импуль-сивности, надрывности моей любви, страха потерять и ее, и себя в ней.
Разве не так поступает человек, замкнутый в аб-солютной темноте, по отношению к единственному, угасающему для него, источнику света? Но свет неот-вратимо гаснет, и начинается паника. Я панически люб-лю ее! Такая любовь отталкивает, вместо того, чтобы притягивать. Такая любовь опасна, безрассудна, невме-няема, неукротима…
Все свои силы, жизненную энергию я трачу лишь на то, чтобы сдерживать это необузданное чувство. Ди-кое, жадное, безответственное. Ежечасно я пытаюсь придавать ему цивилизованный вид. Но у меня плохо получается.
***
Выходной. Я заснул в начале седьмого утра. Энергетик и водка — злая смесь. Она, с каждым глот-ком, придает тебе сил, отгоняет сон, заставляя чувство-вать, оголяет нервы.
Еще полгода назад я, напившись, плакал над соб-ственным ничтожеством и беспомощностью. Теперь сле-зы кончились. Я высох и внутри, и снаружи.
Проспал до обеда. Принявший душ, иду смочить горло слабоалкоголкой, а заодно и купить сигарет. Бере-менная с волосами, запах которых мне снится до сих пор, стоит на остановке, и я не верю, не хочу верить, не буду принимать эту реальность!
Снимаю солнцезащитные очки, всматриваюсь. Хочу, чтобы это была не она. Уверяю себя до последне-го.
Она, не отрываясь от разговора с кем-то по теле-фону, тоже всматривается издалека,.. по-видимому, узнает и… прячется за рекламным щитом.
Она — удав. Я — кролик. Гипноз. Покосившиеся ноги сами, без участия сознания, ведут меня через доро-гу к той, которая убивает меня самим фактом существо-вания.
Спасает маршрутка, вовремя приехавшая. Она ис-чезает в ней. Через окно смутно вижу ее воздушное пла-тье… Я бы мог запрыгнуть в автобус, мог бы прибли-зиться, заговорить… Но это не трансерфинг. Я — в сво-ей реальности. Она — в своей. Мы не можем быть в од-ном мире.
Есть такое понятие — «невыносимая любовь» … Невыносимая для обоих: и для носителя этого чувства, и для объекта. Выносимость имеет свои границы. Есть бо-левой предел. И вдруг я понял, к чему готовит меня Ан-тон. Грань, разделяющая инстинкт самосохранения и невыносимость самосохранения есть, и я неизбежно ее переступлю. Он это понял, а я лишь предчувствовал.
Но стоит отдать должное ему. Он пытался меня спасти, научить любить так, чтобы жить и жить так, что-бы любить.
О, вечная сила, которая терзает нас, как только мы переступаем порог отрочества! Это она вдохновляет на подвиги и злодеяния. Это она толкает нас на безрассуд-ства и глупости. Это она порождает в нас благородней-шие порывы. Она же их и убивает. Любовь…
Глава 16
НАУЧЕНИЕ
- П
ерестань воспринимать себя как персонаж! Будь геро-ем! И тогда ты, как булгаковский Мастер, сожжешь все, что до этого написал и будешь писать по новой. Стань Мастером! Пойми же, человек! пока ты воспри-нимаешь себя как набор неких свойств, данных тебе от природы или навязанных тебе извне (не важно, родите-лями, обществом, культурной и/или социальной средой, той или иной, куда тебя там носило?), до тех пор ты постоянно будешь сталкиваться с неразрешимыми про-блемами. Ты всегда, в попытке оправдать себя, будешь ссылаться на тупейшую из всех фраз, что я когда-либо слышал: «Я такой, какой я есть»! Ты всегда будешь упираться в этот тупик самооправдания, а значит бу-дешь ведомым судьбой. Пока ты не перестанешь вос-принимать себя как набор фактических свойств, ты не сможешь объяснить природу своих немотивированных поступков и слов.
У нас с тобой разные подходы к пониманию инди-видуальности. Ты видишь структуру, а я вижу функцио-нальность. Ты считаешь, что личность стабильна, а я считаю, что личность динамична. И знаешь почему? Да потому что ты живешь в мире образов, а я – в образе мира. Но стоит тебе оторваться от своей дотошной структурированности знаний, от своего бесконечного раскладывания величественной картины мира на какие-то запчасти и воспринять мир в его целостности, как ты сразу заметишь, что стабильности нет. Все дви-жется. Иначе быть не может! Прекрати, как плохой копировщик великих творений живописи, расчерчивать «Рождение Венеры» Рафаэля на квадратики, чтобы потом перенести по кусочкам ее восхитительный лик на свой белый, пустой холст! Не выйдет! Уродство, блин, сплошное получится!
Он писал так эмоционально, что возникало ощу-щение живого диалога, хотя скорее это был монолог. Антона распирало от неудержимого желания высказать мне все, что, казалось, накипело. Или он совсем недавно понял все то, о чем писал мне сейчас?
Ибо когда на человека обрушивается интроспек-ция — подсознательно долгожданное открытие, озаре-ние, он переполнен восторгом осознания. Мне знакомо это чувство. Не раз я его испытывал. Наверное, оно чем-то должно напоминать ощущение роженицы, только что разрешившейся от бремени. Наши блуждания в поисках истины — это беременность ею. Истина всегда с тобой, всегда рядом. Она близка тебе, она тебе родная, как твой ребенок. Нет ничего более твоего, чем то, что ты выно-сил и выстрадал. Любовь, странная, необычная, совер-шенно не такая, какую ты испытываешь к родственни-кам или к тому единственному, который наполняет, за-полняет тебя самим фактом своего существования, за-рождается в тебе, еще до появления этого неведомого нечто. Время и некоторые усилия нужны для того, что-бы оно вышло на свет, чтобы свет пролился на него, чтобы неопределенное, бесформенное оформилось в со-вершенно конкретный объект твоего обожания.
И вот, в момент озарения-рождения хочется не-медленно поделиться своим открытием с кем-нибудь, с первым попавшимся. Хочется рассказать всему миру, как долго ты мучился, как томился в ожидании, как счастлив сейчас и как прекрасно то долгожданное, что наконец появилось.
- Почему ты так любишь смотреть на огонь? — спрашивал он, обращаясь скорее не ко мне, а к какому-то только ему известному собеседнику.
- 1. Или почему, глядя на движение воды в реке, ты, сам того не замечая, теряешь связь с окружающим тебя в это мгновение миром?.. Именно в этот мо-мент?.. Видишь какой-то предмет, но не замечаешь его, слышишь невдалеке пьяный смех и возгласы твоих собу-тыльников, сидящих сейчас у костра, и не разбираешь ни слова. Ты даже не моргаешь. Твой взгляд направлен на течение вод, на динамику момента, на вечное и неизмен-ное преобразование реальности, как в фильмах Тарков-ского. Звуки леса сливаются в единый музыкальный фон, заполняют пространство вокруг тебя и укутывают, и обволакивают, и укачивают твое сознание, растворяясь в нем, растворяя его.
2. Это мир показывает тебе как он изменчив. И ты, завороженный бесконечной трансформацией, поки-даешь (пусть ненадолго) область разума и оказываешься в мире своего подсознания, где нет конкретных идей и мыслей. Этот мир беспредметен, но чувственен. Он бесформен, но полон абстрактных ощущений, желаний, страхов. Разуму в нем не комфортно. Но что же ты чувствуешь, заворожено глядя на течение реки или ис-кры костра, вздымающиеся в вечную тьму? Признайся сейчас честно сам себе!
— Свободу.
- Вот именно! Свободу! Так какого черта ты си-дишь в своих мыслях как паук в паутине и только того и ждешь, чтобы какая-то мошка залетела к тебе, и ты мог бы высосать из нее все соки, наполнив себя чужой энергией? Свобода! Отвергнув мир образов и приняв об-раз мира, ты становишься свободен. Ты начинаешь по-нимать, что не мир, не природа сделали тебя таким, каким ты есть, а ты сам создал себя таким. Ты одно-временно и творец себя самого, и творец собственного образа мира. Ты и есть весь мир. И пусть образы напол-няют его. Люди будут входить в него, изменять что-то и уходить или оставаться как неотъемлемая часть его и тебя, но сам ты будешь выше происходящего. ты сво-боден потому, что контролируешь и ты контролируешь потому, что свободен! это ведь так просто! стань бо-гом своего мира! будь своей судьбой!
Перед моими глазами стояло лицо Антона. Взволнованное, с ежесекундно меняющейся мимикой. Его глаза сверкали, взгляд то врезался в меня, то начи-нал блуждать в тот момент, когда он пытался подобрать то самое правильное слово. Мне представлялось, как он ходит взад и вперед по своей комнате, на мгновение останавливается, резко разворачивается в мою сторону, испытующе смотрит на меня и вновь обрушивается по-током слов, значение которых я, признаюсь честно, то-гда не до конца понимал.
Сейчас, как никогда ранее, я видел его целостную личность. Не только красивого парня, (настолько краси-вого, что он зачастую вызывал во мне странные ощуще-ния, близкие к возбуждению), но и мыслящее и пережи-вающее существо. Я видел человека, испытывающего непостижимо огромный спектр эмоций, которым полон всякий, кто стремится познавать мир и себя в нем.
- Всмотрись! Твой мир форм фонит! – восклицал он. - Событийный фон твоего мира образов искажает природу самих же форм и событий. Серый, блеклый, никчемный квадрат на синем фоне кажется тебе крас-новатым, и тот же самый квадрат, но уже на красном фоне, покажется тебе синеватым.
Знаешь в чем загадка улыбки Джоконды? Да не в улыбке дело! Только великому Леонардо удалось заста-вить картину смотреть на тебя ее образом. Ты не на картину смотришь, не в силах оторвать глаз. Ты на об-раз смотришь. Образ смотрит картиной на тебя. И как будто чтобы это тебе доказать, на берегах Сены, ко-гда ты будешь с ней в Париже, вы найдете художников, намеренно рисующих Джоконду без Джоконды. Эти ху-дожники, для заработка, взяли себе на вооружение идею и успешно ее пользуют. А идея ведь принадлежит Мале-вичу. Его «Черный квадрат» — чистейший фон без об-разов. Разве не гениально?!
Хочешь жить в мире фонящих образов? Живи! И тогда сомнениям, страданиям, ежечасной тягостной необходимости делать сложный выбор не будет конца. Но если ты хочешь контролировать свою жизнь, если действительно хочешь, чтобы не ты бежал за жизнен-ными обстоятельствами, а чтобы твоя судьба не по-спевала за тобой, то стань личностью.
Почему слова Галилея «Все равно она вертится» остались в веках? Потому что в этот момент он про-явил себя не как ученый, открывший, по тем временам, невероятную, неприемлемую, отвергаемую разумом ис-тину, а как Человек с большой буквы, как личность. Он утвердил истину в своем образе мира. И пусть Кеплер трижды был прав, утверждая, что планеты движутся по эллиптической, а не круглой, как считал Галилей, ор-бите, слова последнего останутся актуальными всегда, пока будет существовать воля человека, свобода его выбора.
Как никогда ранее, сейчас я понимал и слышал Антона. Он был прав буквально в каждой фразе. Он го-ворил на доступном и понятном мне языке. Наверное, потому, что я уже был готов слышать. Внутренне, ду-ховно я созрел для решающего шага. Глубокая депрес-сия, вызванная вынужденным прекращением общения с Машей, уже заложила в моем сознании основу неизбеж-ной трансформации.
Я еще не понимал вполне в чем, в какой форме, она должна выразиться, но чувствовал необходимость в ней и… ее неотвратимость.
Мне действительно необходимо покинуть мир образов. Физика лишает меня способности творить себя. Лишь сбросив с себя природного своего индивида, с его непрерывным стремлением удовлетворять собственные потребности, я освобожу дух, шагну в неведомый мир свободного падения. Но это падение станет моим взле-том. Нужно умереть, чтобы жить!.. Жить, а не существо-вать, как раньше, как всю свою жизнь. Я хочу жить! А жить для меня значит любить.
Я хочу достичь ее совершенства, быть с ней един-ством! Мой ангел так прекрасен во всем своем, что до-стоин только такой же, как и он, прекрасной любви. И я сотворю такую любовь! Хочу сотворить ее! Самим со-бой… Я совершу большее, нежели совершил бог для че-ловека, ибо он жертвовал, а я дарю. Он знал, почему и зачем восходит на крест. Он знал, чем закончатся стра-сти. Я же отдавал себя в небытие, без цели, без соблюде-ния законов и правил, без осознания предназначения… Так дарят подарки те, кто хочет дарить, а не получить вознаграждение за дарение…
Глава 17
СОН
П
осле любого сна наступает пробуждение. После опьяне-ния наступает похмелье. И тогда болит голова, на душе гадко, а во рту вкус перегара вместо вкуса твоих губ.
Похмелье — это всегда болезненно. Не важно от чего: от чрезмерно выпитого вчера или от чрезмерно за-вышенных ожиданий сегодня. Наступает рассвет, и то что ночь иллюзий скрывала от трезвого взгляда, теперь ярким светом правды режет глаза, слепит и делает невы-носимым переживание действительности. Она кажется мерзкой. И ты сам себе кажешься мерзким. Веселье и ра-дость, наполнявшие тебя с каждым глотком самообмана, вдруг превращаются в тоску и опустошенность. Компа-ния, с которой было так весело ночью, безучастно раз-бредается по своим реальностям под утро. Ибо можно обмануть себя, но невозможно обмануть Вселенную. Она обязательно поставит тебя на место. Знай свое ме-сто! И не строй из себя того, кем не являешься на самом деле, потому что рано или поздно любая сказка заканчи-вается, фейерверки затухают, растворяясь в предрассвет-ном небе, мишуру топчут уставшие ноги… Карнаваль-ные костюмы приходится снимать. Даже не потому, что они неуместны в повседневности (оставаясь в них, ты превращаешься в заурядного фрика ), а потому, что они неудобоносимые.
Обманывать себе и других можно лишь короткое время, пока это комфортно. Лгать каждый день — зна-чит обрекать себя на постоянный страх разоблачения и тратить силы на поддержание лжи и самообмана. Но как же не хочется, чтобы карнавал заканчивался! Как ра-достно оставаться в плену своих фантазий, уносящих прочь от обыденности, ежедневных хлопот и проблем в феерию сказки, где ты — прекрасный принц, а она — спящая принцесса! Всего-то и надо, что поцеловать ее. И тогда будет «…и жили они долго и счастливо. И умерли в один день». Но принцесса не зачарована, и уж тем бо-лее не очарована тобой, а ты вовсе не принц на белом коне, какие б побрякушки на себя не напялил. Она не ждет тебя во сне. Ты же можешь спать сколько угодно…
Я спал не долго. Ты же знаешь, что сны у меня — большая редкость. И чаще всего это кошмары. Но этой ночью... Мне снился сон. Я вспомнил. Когда-то давно мне снилась мрачная, нищенская комната с одним ок-ном, занавешенным какой-то тряпкой.
Что-то, напоминающее кровать — у стены напро-тив окна. Стена такая же грязная, как и все в этом стран-ном месте с потрескавшейся, кое-где обвалившейся шту-катуркой, и мусором повсюду. Я — на постели. И де-вушка, прозрачная, сквозь которую струится свет. Слов-но нарисованная крупными штрихами мягкого простого карандаша Делакруа, она танцует. У нее темные волосы, как у тебя, и карие глаза... как у тебя. Она кружится во-круг этой постели, а я тяну к ней руку, пытаясь удер-жать, ибо она уходит куда-то вглубь комнаты. Я это по-нимаю, я это чувствую, и ужасно боюсь потерять ее из виду. Не хочу! Мне надо что-то ей сказать, объяснить что-то важное, но я не могу. Слова застревают комом. И я лишь хриплю и плачу от бессилия.
Танцуя, она то исчезает в темноте комнаты, сли-ваясь со стенами, то вновь оказывается рядом. Тогда мне кажется, что вот-вот я дотянусь до ее руки. Но рука с тонкими маленькими пальчиками, делая полукруг в воз-духе, ускользает, и отчаяние накрывает меня новой вол-ной слез.
Это мне снилось когда-то. Это мне снилось сего-дня. Разница в том, что теперь я знаю разгадку сна.
Мы на улице. Почему-то сидим прямо на тротуа-ре, обнявшись и опершись на стену какого-то дома. По-является парень... Наглый и злобный. Он водит лезвием своего ножа по моей шее и угрожает. Я не помню слов, но это какие-то гадости, оскорбления. Меня переполняет отвращение и унижение. Отвращение от собственной беспомощности. В голове только одна мысль: «Главное — защитить тебя!» Я боюсь за тебя. Чувствую, как ты прижимаешься ко мне, чувствую твой страх. Моя правая рука лихорадочно шарит в кармане джинсов. У меня там «выкидуха». Нащупываю кнопку, которая должна осво-бодить лезвие, и жду удобного момента. Нужно до-ждаться решающего исход ситуации, последнего момен-та, когда одним движением я уничтожу его, покромсаю. Я уже вижу, как вонзаю в него нож, как в исступлении ярости наношу удар за ударом. Но он исчезает так неожиданно, как и появляется.
И снова эта комната. И снова кружащаяся вокруг меня девушка. Но теперь я ее узнаю. Это ты.
Я хочу любить тебя. Притягиваю к себе. А ты са-дишься рядом на постель, гладишь меня по щеке и гово-ришь о том, что ничего не будет, что тебе страшно, что ты не можешь быть со мной, ведь я опасен.
Я еще не понимаю, почему. Почему ты с такой грустью и нежностью говоришь мне это? Крепко ухва-тив за талию, я тяну тебя к себе, начинаю целовать и... Ты как будто уступаешь. Я вижу твои скрещенные руки, поднимающие футболку, вижу, как обнажается твоя грудь... и одновременно прячется твое лицо. Руки вы-прямляются над головой, футболка сбрасывается, и я вижу… Но это не твое лицо! Я вижу того гадкого парня с ножом. Я отмахиваюсь от него. Поджав ноги, отпры-гиваю от него. Но он приближается. И улыбка на его лице, перекошенном злобой, до сих пор стоит перед гла-зами. Он бросается на меня. Я пытаюсь нанести удар, но он растворяется в темноте и вновь появляется возле меня словно фантом, словно призрак... А приблизившись, вдруг вновь превращается в тебя. И я осознаю, что пы-тался ударить не его, а тебя, вонзить лезвие моего ножа не в него, а в тебя.
Теперь я понимаю смысл твоих слов. Теперь я понимаю, почему ты считаешь меня опасным. Силюсь объяснить, что не на тебя нападаю, не тебя хочу убить, а того, кого яростно ненавижу, того, кто посмел обидеть тебя. Но слова опять застревают в глотке, и я не могу из-дать ничего, кроме стона. Беззвучно выталкиваю из себя воздух, в надежде, что ты поймешь меня, догадаешься по отчаянью в моих глазах. Но ты не понимаешь. Наоборот, мой рев пугает тебя. Ты с ужасом наблюдаешь, как я бьюсь в истерике от беспомощности. Я не могу ничего тебе объяснить...
И вновь, будто продолжение того давнего сна, в котором ты ускользаешь от меня. Медленно, плавно, неотвратимо. Я не могу тебя удержать!
Если бы был способ как-то иначе передать мои мысли, мои чувства! Но моих движений ты боишься, а сказать я ничего не могу. Я теряю тебя! Осознание утра-ты вдруг придает мне силы. И я, в последнем отчаянном порыве, вдыхаю полной грудью затхлый воздух комна-ты и на выдохе кричу: «Прости! Не уходи!»
В ушах мой крик. Я вскакиваю с постели, гото-вый броситься за тобой… Три часа ночи... Мне крайне не рекомендуется ложиться раньше четырех утра…
***
Сумасшествие — тема, волнующая меня с отроче-ства. Не просто волнующая, а вызывающая во мне пани-ческий ужас, оцепенение...
Бывало, я встречал на улицах умалишенных, и всегда спешил отвести взгляд. А, отведя, ловил себя на непреодолимом желании взглянуть, посмотреть, всмот-реться.
Что происходит в человеческом сознании, вдруг, по какой-то никому неведомой причине, отказавшемуся принимать реальность, порой выстроив взамен удиви-тельно сложную структуру мировосприятия?
Каково это — быть блаженным?
Как же много имен у безумия! Не меньше чем у дьявола... а может, даже и больше. Только в этих строч-ках — сумасшедший, умалишенный, безумный, блажен-ный...
Тайком, как будто стесняясь самого себя, своего любопытства, оборачиваюсь. Она сидит на автобусной остановке. Она часто здесь сидит, как собака, дожидаю-щаяся хозяина с работы.
Когда-то она была брюнеткой, но теперь седых прядей больше. Они выбились из платка, и клочьями разбросаны по плечам. Лицо почти без морщин, бледное. На вид ей лет тридцать пять, возможно, — сорок. А уже такая седая!
Очень старое, поношенное пальто, но не засален-ное, не грязное, как у бомжих-алкоголичек. Значит, ак-куратна и чистоплотна.
А глаза... Глаза словно остекленели. И цвет их — цвет стекла. Они почти прозрачны. Взгляд ничего не выражает. Невозможно уловить мимику. Но это — не пустота внутри. Нет. Я знаю, что такое внутреннее опу-стошение. Я наблюдал за собой в этом состоянии, как сейчас — за ней. Пустота внутри омертвляет, погружает тебя в безжизненность, в вакуум, где ничто невозможно.
В этом взгляде слабое внутреннее движение. По-видимому, не так давно ее хорошо накачали транквили-заторами. Она сидит тихо, спокойно, молча. Ничто не выдает в ней безумия. Кроме того, что она бесцельно си-дит на остановке в демисезонном пальто и резиновых сапогах. Вне ее мира плюс 25. Затем встает, топчется на месте, делает шаг вперед, снова возвращается... Так про-должается некоторое время. Наконец, не глядя ни на ко-го и никуда, уходит. Смотрю ей вслед.
Она еще несколько раз останавливается, оборачи-вается, кажется, решив вернуться, но, по только ей из-вестным причинам, идет дальше, удаляясь от остановки, пока не скрывается за поворотом.
Тягучая боль жалости, даже скорее сострадания, холодной струйкой проникает в обе камеры предсердия. Слезы готовы пролиться в любую секунду. Отворачива-юсь от стоящих рядом, украдкой вытираю глаза рукавом.
Кто сжалится надо мной, если и я когда-нибудь потеряю связь с реальностью? И стоит ли сожалеть?
Порой мне кажется, что лучше бы до гробовой доски меня терзали демоны безумия, чем жить, осознавая весь ужас и сумасшествие той реальности, которую при-думал не я.
***
День беспредельного одиночества обязан сме-няться ночью в холодной пустой постели. Единственное, что тебе позволено, это на время освободиться от своих страхов, укрыться от них в ночи, прекратить думать, прекратить чувствовать, прекратить жить — погружать-ся в забытье, в некое небытие. И поэтому всегда, когда действительность ввергает меня в свою жестокость, я хочу уснуть, хочу умереть. А эта жестокость, по каким-то неведомым мне причинам, всегда с предельной само-отдачей вонзается в меня. Ни капли сострадания, ни намека на послабления, ни мгновения передышки!
Пока ты молод, есть силы бороться. Но годы вза-мен опыту и знаниям отбирают у тебя решимость и же-лание противиться обстоятельствам. Усталость, неведо-мая молодости, превращает тебя в безвольное существо, медленно бредущее к своей смерти. Я боюсь этой уча-сти. Лучше оставить этот мир до того, как он выведет тебя из игры, до того, как ты перестанешь надеяться, что еще способен строить свою реальность по собственному усмотрению, отчаянно сопротивляясь судьбе. Я хочу умереть до того, как жизнь растопчет меня, превратив в пустое место. И сейчас я чувствую, как это начинается. Мои ангелы-хранители покидают меня. Я им больше не интересен. Я не интересен даже сам себе. Кому нужны мои переживания, если у каждого хватает своих с лих-вой? Кому нужны мои мысли, если каждый должен пройти сам свой путь познания?
Отдавать себя нужно лишь тогда и тому, когда и кому это необходимо. Навязать дары не получится даже при огромном желании. А у нее нет ни желания, ни по-требности во мне. Я слишком далек от нее. Нет, даже не так. Она далека. На склоне лет отправляться в такое дальнее путешествие нет ни смысла, ни возможности. Это раньше казалось, что с любовью дотянуться до звезд легко. Ее энергия возносила к невероятным высотам, преображая тебя, совершенствуя. Теперь же любовь — это только боль и ничего более. Она лишь усугубляет одиночество, делает его совершенным и тотальным. Ка-кими бы чистыми ни были твои порывы, никто уже не оценит их, никто не придаст им значения…

***
- «Из тех немногих книг, которые я прочел, я из-влек вывод, что люди, которые в наибольшей степени окунались в жизнь, которые вылепливали ее, которые были самой жизнью, — мало ели, мало спали, обладали небольшим количеством вещей, если те вообще у них были.
Они не поддерживали никаких иллюзий относи-тельно долга, порождения потомства, иллюзий с огра-ниченными целями продолжения семьи или защиты госу-дарства…
Мир фантазмов — тот мир, который мы так и не перестали завоевывать. Это мир прошлого, а не бу-дущего.
Идти вперед, цепляясь за прошлое, — значит тя-нуть с собой кандалы каторжника». Это Генри Миллер сказал.
— Не пугай меня цитатами. Я сам себя ими от-лично умею пугать.
Как может быть неинтересен Миллер или Ре-марк?
Но, читая их, последнее время я только ловлю се-бя на мысли: «Как же я сам скудоумен! Как плохо у меня получается писать и как примитивны мои ощущения!»
Да, видимо, есть такая порода из вида homo sapiens, которая отличается некоторой патлатостью свое-го мировосприятия. Но, не смотря на свою породи-стость, они часто оказываются бездомными, бесхозными, выброшенными то ли жизнью, то ли другими homo sapiens, то ли по собственной воле. И тогда сложно рас-смотреть в них породу. С годами мысли их путаются, комкаются, превращаясь в уродливые дреды. А чувства тускнеют, выцветают, теряя былые свежесть и блеск.
Порода эта (не искусственно выведенная, а тво-римая самой природой, путем бесконечных проб и оши-бок), как оказывается, — побочная ветвь развития homo sapiens. Этакий генетический мусорник, куда уходит то, что обладает слабыми способностями к выживанию. Представители этой породы лишены элементарных средств защиты от воздействия как окружающей среды, так и себе подобных. Они не циничны, непрактичны, не милостивы к себе, а с виду кажутся грубыми и бездуш-ными.
Их бессмысленное, бесцельное (с точки зрения других пород) блуждание по улицам и закоулкам жизни лишь усугубляет генетические дефекты. И в итоге, смерть для них чаще всего больше избавление, нежели богоодобренное наказание за первородный грех.
Увы, к этой породе бездомных принадлежу и я.
Но бывает иначе. Судьба, по какой-то случайно-сти или преднамеренно, благосклонна к некоторым осо-бям из этой породы. Она, судьба, посылает им хозяев жизни, удачу, счастливую любовь. В их жизни появля-ются те, кто каждое утро вымывает до блеска их лосня-щиеся на солнце признания, чувства и расчесывает мяг-кой щеткой заботы и нежности их мысли. И тогда рож-даются Дали и Коэльо, Стивен Джобс и Элвис Пресли. И тогда все падают пред ними ниц и молятся, и восхи-щаются, и боготворят, совершенно забывая, что их ку-миры — странная, побочная, тупиковая ветвь развития самих восхищающихся.
Их совсем немного, этих ярких представителей тупиковой ветви развития. Но не будь их, не было бы и той бесконечной массы тупых подражателей, не способ-ных на внутреннее самоистязание, но желающих бле-стеть и лосниться. Не было бы ширпотребного искус-ства. А был бы лишь тихий омут одиночества, тоски и боли, который, по сути, и есть содержанием любого представителя породы блуждающих, заблудившихся в лабиринте жизни.
Что ждет меня там, за, возможно, последним мо-им поворотом: любящее сердце или очередной тупик? Подберет ли меня способный и желающий заботиться о бездомных или я наконец выйду на пустырь своей жиз-ни? Там в пожелтевшей и давно высохшей траве судьбо-носных моих решений разбросаны ржавые остовы иллю-зий, пустые целлофановые пакеты утраченных чувств, мятые газеты с историями о том, кем бы я мог стать и фотографиями тех, кто не подобрал меня, но кому я так преданно смотрел в глаза.
А на окраине пустыря — свалка. И каким бы пу-тем я не шел, любой — рано или поздно приведет меня к ней, и только к ней.

***
А она все повторяет и повторяет, что мы видим ситуацию по-разному, что наше будущее невозможно и что с ним ей спокойно и комфортно. На самом деле, мы обитаем в разных местах. Хотя достаточно просто про-тянуть друг к другу руки, чтобы прикоснуться и быть.
Ты никогда не спустишься в мои подвалы, даже если случится чудо, и, пренебрегая мерами предосто-рожности, встанешь и пойдешь за мной, по мою душу. Но преодолев все реальные и мнимые преграды, с упор-ством, граничащим с упрямством, свойственным тебе, спустившись в мою мрачную обитель, что на что ты променяешь? Мир своих любимых заблуждений на правду жизни? Зачем это тебе сейчас? Всему свое время.
Я должен исчезнуть, прежде чем ты, блуждая сре-ди бесчисленных красот своей возвышенности, случай-но не наткнешься на узкую дверь с проржавевшими за-совами и не войдешь в нее. Тебя скорее подтолкнет лю-бопытство, нежели осознанное стремление понять меня. За дверью ты найдешь скелеты и черепа — символы бренности, свечи и лампады — символы веры, ряды пу-стых кувшинов из-под вина — символы страдания и жалких попыток их заглушить, бесчисленные слова мо-их признаний, расплывшиеся по бумаге от слез. Еще там будут книги, книги, книги, в которых я жил, которые направляли мои желания и стремления, дали мне радость и боль переживаний. Книги, которые будоражили мое воображение и которые… упрятали меня в подземелье печали, лишив возможности подарить тебе себя.
Глава 18
ПЕРЕД ПАДЕНИЕМ
Я стою на краю пропасти. Там, внизу, мое вечное пристанище. Еще мгновение, и меч Архангела Михаила, занесенный надо мной, опрокинет меня, ввергнет меня в место , приготовленное мне до начала времен. Вверг-нет, но опровергнет ли?
Я всего лишь желал справедливости. Не я поса-дил древо добра и зла в Эдемском саду, не я сотворил тех, для кого оно было посажено. Я лишь сам прошел путь познания до конца и провел по нему их. Не я поло-жил наказанием смерть за любовь к истине. Не я выду-мал бессмертие. Все это было до меня. Все это Его, Ему, для Него.
Я — лишь необходимая составляющая некоего замысла. Я — тот, кто жаждал знаний во всей их непо-стижимости, любви во всей ее бескрайности... смерти, во всей ее неизбежности.
Как безгранична, замкнута на себе пустота! Как темно вокруг! Стремятся галактики к краю Вселенной. Кружатся, кружатся вокруг своих черных дыр, и каждая поглощена собственным существованием. Сталкивают-ся, рождая новые галактики, или проносятся мимо, слег-ка коснувшись своими «рукавами»… Для чего? Разве задумал Он им предназначение? Разве они задумывают-ся над своим предназначением?
Я же выполнил свое и теперь вот... этот миг. Мгновение между страстями, борьбой, поиском и веч-ным одиночеством.
С самого начала, как только первая Звезда Утрен-няя взошла над всем сущим, я знал об этом мгновении, шел к нему. Каждая секунда моего существования была секундой на пути к смерти, секундой падения в бездну.
В моих глазах нет страха, нет раскаяния. Я смот-рю на брата моего, на его сияющий меч возмездия за то, что был горд, был непреклонен. За то, что слил воедино любовь и ненависть, боль и наслаждение — придал жиз-ни смысл. И вот конец пути, его итог — вечная пусто-та...
Скоро Попирающий смертью смерть придет и даст им надежду. И они вновь, как вчера, как сегодня, будут беззаботно наслаждаться своей бессмысленностью, чтобы завтра исчезнуть. Я же уйду сам. Не коснется меня меч изгнания. Я уйду сам! На исходе дня. Когда Звезда по имени Солнце последними своими лучами окрасит в багровый мой единственный миг между «до» и «по-сле».
И он, широко расправив свои крылья, в то мгно-вение, когда острие меча Архангела Михаила было в миллиметре от бьющегося его сердца, поднял голову, посмотрел туда, где в славе Своей восседал Он, улыб-нулся и, оттолкнувшись от края Небес, начал свое паде-ние, а кончики его горящих ярким пламенем крыльев уже касались Земли...
МЕЖДУ ПОСЛЕДНИМ ШАГОМ И ВЗДОХОМ
С
транное ощущение, когда, стоя на краю парапета, смот-ришь с крыши девятиэтажного дома вниз, собираясь сделать последний в своей жизни шаг. Выделяется ко-лоссальное количество адреналина. Даже если ты не хо-чешь делать этот шаг, что-то неведомое и жестокое своей волей, словно физической силой, толкает тебя. Голос внутри, тихо и настойчиво шепчет тебе: «Давай! Иди! Прыгай! Сделай это! Сделай наконец этот хренов шаг!»
Смесь страха и боли. Асфальт двора тянет к себе, голова кружится и сердце колотится с перебоями, буд-то... будто мотор на последнем издыхании.
Она второй раз отошла от края парапета. Сделала шаг, но не вперед, а назад... Нужно подумать. Еще раз подумать, не забыла ли что-то, все ли завершила. Все ак-ки удалены, все файлы стерты, все каналы закрыты, все бумажный письма сожжены, все рисунки уничтожены...
В этот момент в мире мы остаемся совсем одни. Нас окружают люди, но они, как декорации на сцене, немы и неподвижны. Вокруг нас что-то непрерывно происходит, но это уже не имеет никакого значения. Ва-куум, пустота внутри и снаружи. Звуков нет. Лишь сло-ва из песни тарабанят в мозгу:
Мы все взаперти, скованы болью.
И вся вода вмиг окрасилась кровью
Что сделаешь ты? И как справишься с болью?
Если вода вся окрасится кровью?
Прощальное письмо родителям, с просьбой про-стить ее, написано... Ему она, конечно, ничего не напи-сала. Они уже три месяца не общаются. Везде, как крас-ные флажки для загнанного волка, расставлены баны. Ни позвонить, ни написать, ни хотя бы лайк поставить — все запрещено!..
Постригся... Ему идет эта прическа... Так много хочется ему рассказать! Столько всего произошло за эти три месяца! Она столько всего пережила, переболела, перенесла! Но он недоступен. Он больше для нее недо-ступен! И ему все равно. Скорей всего он сейчас, как обычно вечерами, рубится в PUBG. Даже не вспоминает о ней. Его канал с орными видосами, как и год назад, регулярно обновляется... Ему весело! В один прекрас-ный момент он перестал отвечать на ее сообщения в «те-леге». А когда она стала вызванивать его, он тупо от-правил ее в ЧС . Это было так «мило» с его стороны!
Ни слова! Ни единого слова, объясняющего, что случилось? Почему?! Зачем?! Он как будто исчез. Но она знала, что он жив и здоров. Он исчез из ее жизни. Испа-рился так же неожиданно, как и появился год назад. Господи! Сколько же всего произошло и… сколько НЕ произошло за этот прекрасный, злосчастный год! Сколь-ко могло еще произойти и не произойти, если бы только не...
Он ворвался в ее жизнь, не спросив, а хочет ли она. Самовольно. Пришел и оккупировал ее сердце. Вре-зался в него на полной скорости. Растрощил ее, казалось бы, вполне устоявшийся мир — этакое болото, совсем недавно бывшее озером, полным жизни. Рукотворное болото, которое она сама создала после... После очеред-ного предательства...
Что со мной не так? Почему они все уходят? Я ведь хотела чуть-чуть понимания... Понимания и ка-пельку сочувствия, внимания. Я ведь никогда с ними не одевала брони. Я не собиралась отвоевывать, завоевы-вать... Я — мирный человек... Я — слишком доверчивый человек. Меня легко покорить. Особенно если он — мой человек. Тогда, при первой встрече, я так ему и сказала: «Ты все равно мой человек». И потом он так смотрел на меня!.. А я смотрела на него. И водила пальцем по его руке, разглядывая свеже-набитое тату. Он давно соби-рался набить что-то, но не знал, что именно. А я нарисо-вала анаграмму наших имен и нашей любви, и нашего будущего вместе. Он набил ее на правой руке, ниже лок-тя, на внутренней стороне предплечья. Получилось кра-сиво. А потом мы болтали, болтали, болтали… и пили чай, и поздно вечером ужинали в ресторане японской кухни «Сушия» на майдане Независимости…
За каких-нибудь десять дней он вдруг из, пусть незаурядного, но все же просто интернет-знакомого, превратился в потребность, в необходимость, в еже-дневный прием пищи...
А в тот злосчастный день, зайдя в знакомое место, она обнаружила, что пищи там больше нет. И ни запис-ки, ни объявления, ни малейшего намека на причины. В одночасье мечты, планы, надежды, уверенность в том, что любима, обрушились от одного нежданного, смерто-носного подземного толчка. Все его такие пафосные, та-кие желанные слова о вечной любви, о совместном бу-дущем, о том, что она стала смыслом его жизни, прекра-тили быть. В одно мгновение... Как будто перед самым носом захлопнули дверь. И она... она снова осталась од-на. Одна в пустой, кромешной тьме. Одна со своей, ни-кому ненужной, любовью.
Сначала было недоумение, потом слезы, обида. Надежда не умирает мгновенно. Она тает как мираж. А вместе с ней гаснет и искра жизни. Он убил ее! Взял и убил. Если б только знать, за что, почему? Но он не ска-зал. Убил, утопил! Безжалостно, равнодушно, как топят котят в ближайшей канаве.
И все бы еще ничего, если бы смерть наступила одновременно и для души, и для тела. Но душа умерла, а тело осталось жить. И мысли в этой чертовой башке, и воспоминания!.. Ох, эти воспоминания! Их не выкинуть из головы. Только если посчастливится потерять память, а так…
Нам не забыть свое прошлое. Нельзя начать жизнь с чистого листа. Память не позволит. Даже перевернув лист, закончив некий этап, мы все равно замечаем, как ситуации, слова и поступки из нашего прошлого про-свечиваются на чистом листе нового начала. Все, что мы можем — это... Принять? Научиться жить с грузом оши-бок? Затмить новыми, искусственно созданными, вос-поминаниями? Ну, а если старые воспоминания затмили собой все? Если он стал смыслом ее существования, если ей не убежать, не укрыться в других личностях, новых отношениях? Тогда как?! Как тогда?!
Как много было этих волшебных дней и ночей!.. И еще та первая встреча... Такая долгожданная, такая неожиданная! А потом совместный просмотр фильмов, преодолевая расстояние; чтение манг, музыка, мемы, вперемешку с откровениями, планами, недопониманием и обидами, и… и всепоглощающей страстью по телефо-ну каждую ночь...
Начинает темнеть. Господи! Как же больно! Как же больно изо дня в день знать, понимать, что он где-то есть и... и его нет для нее. Нет того, кому она так верила, ради кого была готова на все. В буквальном смысле на все. Его больше для нее нет! Нет! И ничего ни изменить, ни исправить невозможно! Оно тянуло ее к асфальту внизу, петлей затянулось на ее шее, шрамами от лезвий осталось на ее руке. Боль, не прекращающаяся ни на ми-нуту, боль, невыносимая в окаменевшем сердце, рвала на части, молотом била по голове, ядом растекалась по венам...
Что проще: отпустить или любить, зная, что тебя уже не любят? Говорят, это взаимосвязанные вещи. Ты любишь того, кому не нужен, страдая и сгорая в агонии. А в итоге, смерть... и синие розы у одинокого дерева, и бумажные письма... Прошлое нужно отпустить и жить будущим. Строить планы, преодолевать трудности, находить в ежедневном маленькие радости... Говорят, это возможно. Возможно, но не для нее. Ведь то, что он убил, как и все во Вселенной, не может исчезнуть бес-следно. Оно есть, чем бы ты его ни выжигал, как бы ни пытался замазать красками новых ощущений… Они бы-ли вдвоем в этой Вселенной. Только они. Двое во Все-ленной ! Две Вселенные, слившиеся в одной очень про-стой, но такой сложной вещи под названием «ЛЮ-БОВЬ».
И вот это остаточное явление, эта боль потери, боль воспоминаний, вот эта червоточина, черная дыра в сердце… постепенно, но неотвратимо, как НИЧТО из «Бесконечной истории» Михаэля Энде, поглотила всю ее. Окружила, не оставив возможности вырваться. Оку-тала мраком безысходности, как приближающаяся ночь. Ночь, которую ей не пережить...
Она снова подошла к парапету. Вокруг, сколько могла видеть, лежал большой город. Окна домов пре-вращались из темных пятен в яркие разноцветные квад-ратики. «Я вижу это все в последний раз». Усилием во-ли она отогнала мысль. Без него нет смысла жить. И нет смысла в этих окнах, в этом зареве вечернего неба. В том, что было и что будет, нет смысла. Боль сильнее лю-бых смыслов, потому, что, смотря в мир, я вижу пустоту. Он пуст потому, что в нем нет больше тебя для меня. Он пуст, если мы не вместе!..
А сколько слез, слов отчаяния, сколько мольбы было за эти три месяца! Прости! Прости! Прости! Каж-дый день прости! Каждое слово — прости! Ты нужен мне!.. Прости! Ну пожалуйста!.. Давай будем счастливы!
А в ответ одно-единственное сообщение: «Мерт-вые не говорят. На этом все» …
Она снова медленно поднялась на парапет. Спо-койствие и умиротворение заполнили опустошенное сердце. Смотреть вниз не хотелось. Никто не смотрит вниз, делая последний шаг. Все смотрят перед собой или вверх. Так легче. Иначе ты просто не шагнешь. Сила, требующая решающего действия, и сила, останавливаю-щая тебя, уравновешиваются. В этот миг жизнь и смерть вступают в схватку за твою душу. Надежда борется с бо-лью, желание быть любимой — с предательством, страсть с бессмыслием, чаянья — со всепоглащающим одиночеством...
Она ступила на самый край парапета. Носки ее черных полуботинок на высокой платформе повисли над пропастью. Капюшон ее старой, с протертыми рука-вами, толстовки поник на спине. На руке, между боль-шим и указательным пальцем, та самая анаграмма, нари-сованная ручкой... Антон? Кирилл? Анастасия? Костя? Кот? Любовь? Любовь!.. И «З», и «Р»… Символы, тай-ные знаки…
Странно... Обычно здесь всегда дует ветер. Но се-годня ветра нет. Нет даже легкого дуновения. Природа будто замерла в ожидании исхода борьбы. Она оберну-лась. Никого. Никто не может ее остановить!.. Никто не хочет ее остановить… Значит, она никому не нужна…
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я так сильно люблю тебя!.. Не могу! Не хочу без тебя! — она повторяла и повторяла шепотом, еле слышно самой ей, но так громко, так пронзительно внутри, оглуши-тельно в мозгу, под ритм пульса кричали в ней эти сло-ва!..
— Я люблю тебя больше жизни!.. Больше жизни!.. Я люблю!.. Люблю!..
Из-за слез, текущих по ее щекам, мир виделся в искаженных очертаниях, размытым и мокрым. Но она этого не замечала этого... И вдруг острая, пронзающая боль ударила ее как молнией… Вонзилась в сердце как тот меч — в камень. Меч, который она не могла выта-щить из камня в своем сне. Внутри крик!.. Все тело сжа-лось, конвульсивно выпрямилось... Вдох!..
Он ахнул...
И... Шаг вперед... Руки раскинуты... Я смотрю в небо...
В несколько секунд между последним шагом и последним вздохом пронеслось потерянное в памяти. Промелькнула улыбка мамы, когда она рассказывала что-то на кухне; преданный взгляд Степана, слегка ви-ляющего хвостом в ожидании, когда она оденется и по-ведет его на вечернюю прогулку; удивленное лицо младшего брата, случайно узнавшего ее самую большую тайну; фотография девушки, сидящей в позе лотоса на стуле; универ, кафе, дерево, картонная коробка с серпан-тином, фруктовым чаем и сотней маленьких записочек с его признаниями, картина в огненно-красных тонах и... Последним, что она видела, были его глаза. Они смотре-ли умоляюще.
— Не уходи! — прозвучал его тихий нежный го-лос...
Ветер в ушах... Ничего нельзя уже изменить... Слезы... Я люблю тебя больше жизни!.. Удар... Боль... Вздох:
— Я иду… к тебе...
Выдох:
— Прос...

P.S. Ты могла все изменить. Могла, но что-то не позволило тебе это сделать. Не позволило сделать счаст-ливыми нас обоих. Мы ведь так любили друг друга! У нас могло быть будущее. Для этого всего лишь нужно было сделать шаг назад, а не вперед. Нужно было хотя бы попробовать простить, понять, не позволить боли уничтожить светлое...
Всегда! Всегда нужно давать второй шанс! Не третий, не четвертый. Так ты превращаешь эмпатию в мучительное всепрощение. Нужно давать всего лишь один второй шанс.
Что же тебе, милая, любимая моя девочка, не поз-волило этого сделать? Что стало над желанием быть ря-дом? Как теперь мне жить? Эти вопросы теперь бьют по мне каждый день, каждую ночь. Эта пытка теперь не прекратится никогда.
А ведь все можно было изменить. Пока мы живы, мы еще можем что-то изменить. Нельзя! Нельзя играть с жизнью и смертью! Это не игра. Это одна-единственная наша с тобой жизнь! Она бесценна! Как же ты этого не поняла?! Ничто: никакие обиды, никакая боль не могут, не должны стать выше этой бесценности!
Прости, любимая! Прости меня!
А ответ ему уже не услышать никогда. Потому что той, которая могла бы, хотела бы ответить, уже нет. Нет, не в переносном смысле слова, а в прямом. Ее больше нет и никогда не будет. Ему некому ответить. Больше некому сказать «прости». Больше некого про-стить.
Глава 19
АГОНИЯ
Р
азгар лета. На улице идеально тепло — градусов 25, не более. Слабый ветерок легко покачивает зелень деревь-ев. Их шелест, как релакс, успокаивает и наполняет уми-ротворением. Солнце в зените. Небо безоблачно-голубое, высокое и прозрачное. Я иду в магазин по из-вилистой дорожке, зажатой между теснящимися много-этажками.
Эта дорога знакома мне с детства. За сорок пять лет я ходил по ней так много и так часто, что детали ландшафта, части домов, деревья, кусты, трава уже давно слились в нечто единое, нераздельное. Убери хоть что-то из этого, и я тут же, скорее подсознательно, чем осо-знанно, замечу перемену.
Но годами в окружающей меня среде почти ниче-го не меняется. Новая краска на окнах, очередная тран-шея, вырытая ремонтниками и не засыпанная с прошлой осени... кто-то вкопал покрышки, соорудив импровизи-рованное заграждение вокруг детской площадки... Я все замечаю, но это детали, составляющие единое целое, ко-торое в моем восприятии остается неизменным.
Иное дело, когда на месяц-другой оставляешь насиженное место. А если жизнь вырывает тебя из него далеко и надолго, так что ты лишь усилием воли можешь вспомнить дом, то, по возвращении, картинка перестает быть близкой, знакомой. И вроде та же траншея, и те же балконы, но что-то незримое изменилось в пейзаже. Привычном и каком-то новом одновременно.
Миновав пятиэтажку из силикатного кирпича, я выхожу к старому дому, еще, наверное, хрущевской за-стройки. Длинная многоэтажка, с пятью или шестью подъездами. Поравнявшись с первым, замечаю как во втором — раскрываются двери и немолодая, полная женщина в не очень чистом домашнем халате, с небреж-но уложенными и основательно поседевшими волосами, выносит обычный стул и ставит его на крыльце.
Крыльцо — как бы на возвышенности от двора, и чтобы подняться, нужно преодолеть небольшой бетон-ный лестничный марш. С двух сторон оно ограждено перилами. Стул старый, из дерева, а не из пластика или фанеры, как сейчас, стоит на крыльце одиноко, как трон. Женщина скрывается в дверном проеме. Не знаю поче-му, но меня заинтриговала эта сцена. Что будет дальше?
Я замедляю шаг, но раз женщина не возвращается к стулу, решаю подождать. Не спеша достаю из кармана пачку сигарет, пересчитываю, наконец достаю одну и прикуриваю. Дверь медленно приоткрывается, и появля-ется старушка. Кажется, ей не меньше восьмидесяти или даже девяносто. Ее голова опущена и оттуда, где стою, я почти не могу рассмотреть ее лица.
Женщина в засаленном, пропахшем кухней хала-те одной рукой поддерживает бабушку, а другой пытает-ся удержать дверь, которую норовит захлопнуть старая скрипучая пружина. Наконец «грязному халату» удается подвести старушку к стулу, усадить. Несколько секунд она оценивает результат своих усилий, а затем исчезает в темноте подъезда.
Подхожу ближе, равняюсь с крыльцом. Отсюда мне лучше видно наклоненную старушечью голову в простом платке, завязанном под подбородком. Почему-то в глаза сразу бросаются сложенные на коленях руки. Они не похожи на женские. Костлявые и вместе с тем по-мужски толстые пальцы сомкнуты, а под ногтями — черные полоски, по-видимому, грязи. Темная, сморщен-ная кожа кажется куском старого полиэтилена, натяну-того на кости. Не представляю, чем могут заниматься эти руки сейчас, но прекрасно понимаю, что за десятки лет они потрудились тяжело и немало.
Любой прохожий, глядя на эту старушку, поду-мал бы, что она спит на своем таком же старом, как и она, стуле. Я же вижу, что глаза ее открыты. Когда-то они были голубыми или по крайней мере светлыми, но годы выбелили их, не оставив и следа от прежней ярко-сти цвета. Эти глаза смотрят в одну точку. В них нет ни-чего: ни печали, ни радости, ни тоски, ни надежды. В них полное равнодушие и безучастие. Ни запах травы, ни шелест деревьев, ни тепло ласкового солнца — ничто не может возродить блеск жизни. Глаза погасли, и по-гасли давно.
Я смотрю на эту сухонькую женщину как заво-роженный. «Вот итог! — восклицаю я в душе. — Вот итог страданий, нечеловеческих усилий, любви и боли, борьбы за что-то или кого-то!»
Свершенные и невыполненные планы! Мечты, надежды!.. Уже все позади. Впереди ничего. Пустота — это все, что остается в человеке, когда он, живя, переста-ет жить. Пустота в душе и в безвольно опущенной голо-ве. Ни эмоций, ни мыслей. Тело просто ждет, когда один орган или несколько сразу, окончательно сломавшись, разорвут тонкую нить, еле-еле удерживающую его на этом свете. Еще немного, и нить порвется. Для человека наступит небытие, а для тела — преобразование в пере-гной. Оцепенение ума и души наконец станет совер-шенным. Какой же тогда смысл в этой жизни-борьбе, если в итоге ты остаешься ни с чем?! Пустота души и безумие разума!
Рождаясь, мы начинаем свой путь к смерти. По-лучается, что целью любой жизни и есть смерть, хотим ли мы этого или нет, вне зависимости от того, какой смысл ей придаем. Выходит, что все наши усилия души и разума — суть бессмысленность? Наши переживания бесплодны? А любовь, приносящая столько боли и наслаждения? Она тоже обречена на выцветание без плодов и права на возрождение?
Суета сует...
— Да, для тела, да. Организм появляется, вы-полняет свою функцию продолжения рода или не вы-полняет (это уже как у кого получается) и исчезает. Но почему ты ассоциируешь разум и душу с телом?
— Потому что и то, и другое — суть все тот же организм. Их функциональность напрямую связана с его жизнедеятельностью. Нет организма — нет ни разума, ни души.
— А как же тогда твой трансерфинг, материали-зация мысли, идея концентрации внимания, то твое же-лание, которое стало реальностью и в реальность кото-рого ты даже верить не смел? Или ты уже не веришь в материализацию желаний?
— Я давно уж ни во что не верю. Жизнь препод-носила мне много сюрпризов, плохих и хороших, но ни-когда не укрепляла меня в вере в кого-то или что-то. Наоборот, каждый раз разочаровывала, насмехаясь над моей верой.
Вот и сейчас моя любимая девочка волей или не-волей старается меня разочаровать. Зачем? Я не знаю. Возможно, мы действительно живем в параллельных ре-альностях. А возможно, я просто устал.
Книга хоть и идет легко, но ужасно выматывает. Я вроде бы уже и сказал все, надо бы подвести итог, а все никак не решусь на последнюю точку.
— У тебя нет другого выхода. Не можешь же ты писать ее бесконечно?
— Мне грустно заканчивать на печальной ноте. Но реальность, как бы я ее не красил мечтами и мысля-ми, держит меня под замком ограничений, в клетке чу-жих желаний и представлений обо мне. А в клетке жизнь немила. Значит, уйти мне все-таки суждено…
— Ты все равно остаешься эгоистом. Жаль. Уми-рать нужно не ради себя, а ради того, кого любишь так, что пожертвуешь всем и своей жизнью даже, чтобы только этот человек был счастлив.
— Ты не дослушал. Суждено уйти не только по-тому, что я устал бороться с собой, а потому, что я хочу уступить место тебе. Я хочу, чтобы «Небо на ладони» была с тобой, чтобы ты дал ей то, что я не могу дать при всем своем желании, чтобы вы стали друг другом во имя друг друга.
И я хочу, чтобы моя любимая девочка наконец обрела того, кто будет любить, ценить и заботиться о ней по-настоящему. Она ведь, как все мы, не может чувство-вать, переживать буквально тоже, что и я. Максимум, чем наделила нас природа — это эмпатия, то есть сочув-ствие. А этого абсолютно недостаточно, чтобы стать мною и дышать ею, как я дышу.
Осознание того, как сильно я ее любил, придет к ней слишком поздно, если вообще придет. Да и одари-вать меня своей любовью, когда я уйду, ей не придется. Хочу снять с нее вину за то, что она дала мне надежду и в ту ночь трансерфинга, и потом, когда пришла ко мне рассказать, что решила расстаться со своим Максимом. Но, увы, она должна пройти свой путь разочарований, и тоже — до конца. Я же хочу покинуть ее ради нее самой. Перестать любить, чтобы снять оковы и с нее, и с себя. Парадоксально, но именно любовь к Маше призывает меня отказаться от нее. А избавиться от этой любви я могу лишь там. В этой жизни — уже никак.
Одно меня печалит: уже сейчас я вижу, что она движется к ложным целям, идет не по своему пути, ве-домая самообманом. И я боюсь, что она так и пройдет мимо маленькой двери, ведущей к радости познания и возвышенности чувств. Моя любовь умоляет меня хотя бы подвести ее к этой двери. А открывать ее или нет — это уже ее выбор.
— А ты уверен, что у тебя не F 63.9 по МКБ-10?
— Что это?
— Реестр заболеваний всемирной организации здравоохранения. Под этим номером там значится «рас-стройство привычек и влечений».
— Я не понимаю, о чем ты…
— Хех… наряду с алкоголизмом, токсикоманией, игроманией и клептоманией есть психическое расстрой-ство с такими симптомами: навязчивые мысли о другом, резкие перепады настроения, завышенное чувство соб-ственного достоинства, жалость к себе, бессонница, пре-рывистый сон, необдуманные, импульсивные поступки, перепады артериального давления, головная боль, аллер-гические реакции, синдром навязчивой идеи…
— Похоже на то состояние, в котором я находил-ся последние два месяца. Ну, разве что завышенного чувства собственного достоинства и аллергии не было, — горькая улыбка.
— Так вот и я про это. Злые языки говорят, что ВОЗ имеет в виду под этим неуточненным психическим расстройством любовь. Но, как по мне, здесь любовью и не пахнет. Это больше похоже на… на придушенную страсть. Знаешь, не убитую, не задушенную, а так… придушенную слегка.
Ведь как бывает… встретились люди, ну, обменя-лись взаимным снятием сексуального напряжения и… разбежались.
Хорошо если оба в себе: в своей голове и сердце завершили этот акт. А если нет? А если один завис на границе разрыва их скоротечных отношений? Что с ним происходит?
Разве не то же самое, что и с тобой?
— Хочешь сказать, что я не люблю ее? Ахахах… Бестелесный двадцатилетний парень рассказывает мне о страсти?!
— А я в чем-то не прав?
— Да даже если и прав. Ведь со стороны и мое состояние, и мое поведение могут казаться чем угодно: страстью, расстройством психики, депрессией… Но я-то знаю, что я чувствую и что эта девочка значит для меня? А, впрочем, знаю ли?..
Сейчас я, как возносящаяся душа, смотрю на мир отстраненно, хотя и не безучастно. Я ясно вижу то, чего Машенька увидеть пока не способна. Глубокая печаль охватывает меня из-за того, что, лишенный тела, дара речи и права действовать, я не могу ей помочь. Но и, имея их, все равно помочь не мог.
А так хочется, чтобы все были счастливы! И если для этого мне нужно уйти, то уход мой доставит мне наслаждение. И знаешь, ведь это не самоубийство, не жертва. Это уже тот самый трансцендентный прорыв, выход за пределы самоощущения и самопознания к бес-предельной самоотдаче, о которой ты говорил мне. Я ощущаю это, я счастлив, хоть и не осознаю своего сча-стья.
Только истинная, настоящая, глубокая, всепогло-щающая любовь может одаривать человека таким ощу-щением. И нет в нем ни Христовой жертвенности, ни гнета вины, ни чувства долга, а только непреодолимое желание дарить себя всего: разум, душу, жизнь, испыты-вая при этом всю полноту своего бытия. Невозможно остановиться на полпути. Невозможно сказать: «Не знаю, надо подумать». Невозможно подождать. Совер-шаемое должно совершиться. А совершив, я уступлю ме-сто новому. На это место придет иная любовь. Она со-греет мир, и мир будет благодарен мне за это. Каждый из всех тех, кого я любил, люблю и буду любить всегда, получит долю своего наследства от этой любви, а моя миссия будет выполнена.
— Ты действительно так думаешь?
— Я действительно так чувствую…
Глава 20
АКТ ТРАНСФОРМАЦИИ
О
н лежал в горячей ванне. Пар клубился над водой, под-нимался к потолку, оседал на нежно-салатовой плитке и большом зеркале, покрывая их легкой, полупрозрачной испариной, скрывая, будто размывая реальность. Кое-где испарина-вуаль рвалась, и крупные капли катились вниз, оставляя влажный след, как слезы на щеке. Каза-лось, ванная комната плачет вместе с ним. Но плакал ли он? А если и плакал, то почему?
***
Что же происходит со мной?
Жизнь, идущая под откос, как будто замерла, ба-лансируя над пропастью неведомого... И вроде бы все давно уже должно закончиться, но продолжает быть, наперекор воле и желаниям.
Я смотрю в небо. Там нет звезд... Падает снег вперемешку с грустью и печалью дождя... Я пью Мая-ковского, как Есенин водку и говорю Бродским... Образ Ахматовой в словах Цветаевой и Гумилев, и Пушкин...
Во мне так много несказанного!.. Но кому это нужно? Вся полнота, переполняющая меня, кому нужна?
Хотя, мне ведь пох, что я есть и я не нужен… даже себе самому. Осознав суть и смысл одиночества, мне плевать на пустоту в квартире. А вот отсутствие эха…
О-гоу! Я есть! Я здесь! Отзовись! Откликнись!
Отзовись, любовь! Дай вдохнуть глоток свеже-сти! Откликнись на глас, вопиющий в пустыне! Не дай утренней росе кровоточить в предрассветных сумерках, в тумане бесплодных мечтаний!
Но на листьях какое-то омертвление момента. И все тело ноет от безысходности...
Я пытаюсь поднять крылья, но они уже лишены воздуха полета. В них нет жизни. Они, как зубные про-тезы, есть, создают иллюзию наличия, но это всего лишь жалкая бутафория. Ни жевать, ни летать…
А как же росы, прохладой раннего утра пробуж-дающие от ужасов тьмы?! Они застыли в ожидании ис-хода...
Где же тот Моисей, который проведет и выведет? Где манна небесная, которая насытит тело, даст силы ид-ти к неведомой, но неизъяснимо желанной земле, земле обетованной?
Он взошел на Сион. Он знает истину и крепок в своей вере! А я, искушаемый соблазнами, молюсь золо-тым тельцам, уверенный в том, что молюсь творцу все-го… и меня. Я же — просто человек! Господи! Я — про-сто человек, который хочет прожить всего лишь то, что ты ему отмерял. Прожить, но не просуществовать. Иначе зачем было помещать меня в рай? Зачем нужно было дать мне почувствовать себя, проникнуть в нее; дать женщину мне, чтобы я не был одинок в твоих же глазах?
Дать, а затем, установив законы, правила; обло-жив условиями и условностями, лишить меня возмож-ности жить. Почему время, выделенное тобой для меня, песком сквозь пальцы струится безжалостно и нетороп-ливо мимо… мимо меня?!
Оставь меня! Прекрати быть, как я прекращаю! И перестань превращать вечность в идеал, который дости-жим лишь идеальному!
Посмотри, как прекрасна она!.. Она так похожа на тебя! Почему же ты, возлюбив меня, сеешь ненависть и омерзение вокруг?! Разве мало слез пролито за столько лет странствий в поисках утраченной утренней росы?!
Да, я предавал тебя и молился чужим богам... Но ведь дети не знают греха, как не знают и законов, его порождающих. А я — ребенок твой, человек, который хочет жить. Безусловно, без условий… Для этого ведь так мало нужно! Пусть меня любит та, которую люблю я!
Ты ведь так сотворил мир?! Любя? Так, Господи! Почему же в этом мире, сотворенном тобой с любовью, ты лишил меня ее любви? Какой грех на мне?..
Она появляется на экране моего монитора как укоризна, как напоминание о том, что звезды не достать руками. Их можно собирать мечтами в горсти и разбра-сывать перед алчущими счастья...
Ты вынуждаешь меня!.. Ты бросаешь мне в лицо мои страсти и безжалостно отнимаешь у меня свободу воли. Зачем?! Зачем давать, чтобы потом отнимать?
Ответа нет. Только кофта, чуть открывающая ее грудь, и склоненная на мое плечо голова... Только кот, безучастный к прикосновениям губ, и постель без про-стыни...
Что стучит в ночи по подоконнику без ритма, без всякой связи с реальностью? Дождь. Капли падают, что-бы я чувствовал — еще жив. Капли падают, чтобы я не терял связи с реальностью...
Не хочу! Просто дай мне уйти как Пилат, умыв руки. Дай право остаться собой, раз уж ты сотворил меня по своему образу и подобию. Просто дай мне уйти… в сей... час.
Наполненные метаниями и болью, поиском чего-то, что его озадаченное сознание никак не могло рас-смотреть, она — любовь, несла его на волнах прибоя к берегу уверенности в своем предназначении. К берегу неведомому, но долгожданному. К берегу, который он искал всю жизнь. Еще немного, и он почувствует твер-дую почву под ногами. Блуждания, конец которым, как ему казалось, может положить только смерть, заканчи-ваются. Он вернется домой еще до того, как старуха с косой придет за ним.
***
Прошлой ночью ему впервые за долгие годы приснился сон. Вцепившись в какой-то не внушающий доверия, проржавевший металлический каркас, он рас-качивался на невероятно большой высоте рядом с огромным деревом. На тонких, сгибающихся под тяже-стью тела ветвях стояла его любимая девочка. Держась одной рукой за ствол, она тянулась к нему, звала к себе. Но расстояние между ними казалось непреодолимым! Не было смысла прыгать за ней на дерево, грозящее в лю-бой момент сломаться. Двоих оно не выдержит. «Мы оба упадем в пропасть», — крутилось в голове. А она звала его, подбадривала, уверяла, что так они оба спасутся, спасут друг друга. И он наконец решился. Из последних сил стал раскачиваться на каркасе, чтобы оказаться к ней как можно ближе. Он то приближался, то удалялся. Где-то далеко внизу вместе с ним качалась, как пьяная, земля — разноцветными квадратиками полей и лугов. Высота захватывала дух, холодила сердце. Нужно любой ценой спуститься на землю! Там — надежность, уверенность, устойчивость. Там все страхи и переживания будут по-зади. Наступит покой. Все желания сбудутся.
В порыве отчаянья он сделал последнее усилие, и каркас приблизился к дереву. Казалось, еще миг, и он сможет ухватиться за протянутую к нему руку с татуи-ровкой на предплечье. Созвездие Льва с вплетенными в него цветами. Он пытался дотянуться до любимой ма-ленькой тонкой девичьей руки, другой держась за кар-кас. Но это было невозможно. Чтобы ухватиться за руку, ему следовало лишиться опоры. Каркас медленно отда-лял его от нее. И тогда, обезумев от горя, от неизбежно-сти расставания, видя, как ее милое, любимое личико становится все меньше, он, собрав все свои силы, под-жал ноги, разжал ладонь и ринулся к своей судьбе, без страха и… малейшей надежды на то, что у него полу-чится.
Что происходило в его сердце и разуме в этот миг? Движение любви. Любовь, и ничего кроме любви, толкала его в пропасть. Ни жизнь, ни смерть больше бы-ли не важны. Только стремление души к душе, и будь что будет!
Но в следующий момент случилось чудо. Его, уже летящего в пропасть, она ухватила за руку. Инерция рывка притянула его к ней и спасительному дереву. Ветви начали выгибаться, и земля, казавшаяся такой не-постижимо далекой, плавно приближалась. Они стояли, крепко обняв и ствол дерева, и друг друга. Покрыв двух влюбленных полупрозрачным пухом своих крыльев, ан-гелы-хранители опустили их в густую зелень высокой травы, как на ложе. Тогда они испытали блаженство спасительного единения. Все страхи, все неимоверные усилия, усталость, предчувствие беды разом испарились, и наступил покой. И вдруг он увидел, что в траве, об-нявшись, лежит не он и его любимая львица, а другой парень и другая девушка. Парня звали Антон, а девушку — «Небо на ладони» …
Наверное, поэтому сейчас он плакал. Сказка ока-залась не о ней и не о нем. В голове всплывали слайды каких-то событий, и он не вполне мог различить, проис-ходило ли это в его жизни на самом деле или это были только мечты, его фантазии. Слайды сменяли друг друга, ускоряясь, голова кружилась. И в какой-то момент ско-рость мелькания слайдов стала так велика, что они пре-вратились в кинопленку. Он видел себя в детстве. Вот он подбегает и целует в щечку девочку, раскачивающу-юся на качели — порыв, который он так и не смог себе объяснить, потому что целовал совсем не ту, которую хотел бы поцеловать.
Видел себя идущим по крутому склону из школы домой. Он рассказывает сам себе какую-то фантастику, приключения.
Видел лермонтовский домик в Тамани, откуда открывался вид на Керченский пролив. Он стоит с от-цом и смотрит с высоты на бескрайние воды. Тогда ему казалось, что он птица. Он видел, как глубокой ночью, тайком, рвет с городской клумбы розы, несет их своей Нине и, стараясь не шуметь, по одной кидает ей в фор-точку. Утром она проснется, подойдет к окну и, ошелом-ленная, будет долго стоять и смотреть на это розовое за-тмение в ее комнате. Той самой комнате, где они часами просиживали, стараясь, будто ненароком, оказаться как можно ближе друг к другу.
Видел хрупкое, изящное, обнаженное тело де-вушки, лицо которой стерла его память. Так отврати-тельно было его предательство, а последствия — еще ужасней. Даже в воспоминаниях он не осмеливался смотреть ей в глаза. Она лежала в его кровати, все в той же квартире-убежище, готовая отдать себя ему. А он, по-трясенный такой самоотдачей, так и не смог принять этот дар.
Видел себя сидящим в углу темного подвала, куда не помнил как попал после безапелляционного пригово-ра Нины, положившем конец их отношениям. Тогда он рыдал так, как больше никогда в жизни не рыдал. Видел, как перебирает католические четки в роддоме, молясь Деве Марии, в ожидании появления на свет первой до-чери. Ощутил панический страх, который овладел им и не отпускал, наверное, года два, когда родилась вторая дочь. Страх за то, что может потерять ее. Какое-то время эта навязчивая мысль преследовала его непрерывно.
Видел ее измученное после операции личико с серовато-голубыми глазищами (врезались в память стра-хом и болью навсегда) в киевском «Макдональдсе», куда она не хотела идти, но он настоял.
Видел себя бродящим вокруг старой липы у фун-дамента разрушенной Десятинной церкви в ожидании решения Насти…
И наконец, он услышал нежный тихий шепот своей любимой девочки в глубокой тишине ночи. Об-нимая его, плачущего от счастья на ее груди, она гладила его волосы и лишь повторяла:
— Тшшшш, тихо… Все хорошо… Тшшшш… Нель-зя так окунаться в человека, чтобы прям им дышать… Тшшшш… Все хорошо…
Расслабление тела стало абсолютным. Руки, ноги, грудь, все органы стали неимоверно тяжелыми. Сам он уже не смог бы пошевелить даже пальцем. Вдруг равно-душно, но с некоторым удивлением он осознал, что смотрит на себя, как будто стоит над собой, лежащим в ванне. Этот он присел на корточки возле ванны так, что их лица оказались друг напротив друга. Чья-то легкая полупрозрачная рука взяла его руку. Чьи-то пальцы сжимали что-то очень острое. Лезвие скользило по руке, вдоль, легко и неспешно. Боли уже не было…
— Тшшшш, тихо… Все хорошо… — звучал тихий и нежный голос девочки вдалеке.
Он приоткрыл глаза и медленно повернул голову на голос. На него с мягкой, застенчивой улыбкой смот-рел Антон. Поддерживая его руку, не давая ей ни под-няться над водой, ни глубоко в нее погрузиться, Антон будто гладил ее. И от каждого поглаживания там, на предплечье, где должно было быть выбито третье тату, появлялся the final cut . Из них струилась кровь, раство-ряясь в горячей воде, придавая ей сначала багрово-алый, а затем темно-розовый оттенок…
— Тшшшш, тихо… Нельзя так окунаться в чело-века, чтобы прям им дышать…. Тшшшш… — нараспев шептала его любимая девочка. И этот шепот умиротво-рял, усыплял, покоил душу.
Покой туманом обволакивал его, а ощущение безграничного счастья стелилось пуховым одеялом. Он засыпал. Взгляд и разум мутнели, тяжелые веки стреми-лись сомкнуться. Он погружался в бесконечную пустоту. Сознание еще воспринимало обрывки каких-то мыслей, но их становилось все меньше и меньше, пока, наконец, не исчезло все. Последнее, что уловили его слух и разум, были слова — ласково, нараспев:
— Тшшшш, тихо… Нельзя так …
Я перестал быть.
***
За окном по подоконнику стучат капли. Бараба-нят металлом не в ритм: то дробью, то как будто от-считывая минуты. Сырая, поздняя осень за окном. А у нас с тобой клетчатый плед (один на двоих), чашки с чаем, в которых плавают кусочки экзотических фрук-тов и вкусняшки, как шашки, разложенные на квадра-тах пледа. Мы укутались в него, прижались друг к другу и пытаемся понять, что же происходит на экране те-левизора. Но тепло, запах из чашек и близкое дыхание обоих постоянно отвлекают.
Ты поджала колени и греешь ладони, сжимая чашку. Я смотрю, как твои непослушные, вьющиеся ло-коны норовят в нее попасть. Иногда ты отрываешь взгляд от экрана и поворачиваешься ко мне. Смотришь прямо в глаза, опускаешь взгляд на мои губы, чуть за-метно улыбаешься и… молча оборачиваешься к экрану. Никогда не говоришь мне, чего бы тебе хотелось. Но я-то вижу, знаю. Когда чувствуешь человека, слова не нужны. Нужны только взгляды и прикосновения...
Дождь почти перестал. Ночь ждет, когда мы уляжемся. В мягкой постели, с едва ощутимым запахом лаванды, двое уснут, не прекращая обнимать друг друга.
Глава 21
ВСТРЕЧА
Р
аннее ясное утро 13-го декабря. Ночью прошел неболь-шой снежок, и теперь перрон слегка усыпан тонким пу-ховым покрывальцем беззащитных хрупких снежинок. Желтая громада навеса со стеклянными вставками над ним придавала этому покрывалу странный желтоватый оттенок. Скоро сотни ног вытопчут покрывало и заме-шают мокрую серую жижу. А пока здесь, на перроне вокзала «Минск Пассажирский», стояла только одна де-вушка. Она ждала.
Из-под капюшона ее худи непослушно выбива-лись длинные светло-русые кудри, она то и дело пыта-лась втиснуть их под капюшон. Изящную шею укутывал вязаный шарф. Кончик ее чуть курносого носика, с уз-кими, продолговатыми ноздрями, слегка покраснел, как бы пытаясь не отстать от щек. Легкий морозец всегда красил в красноватый оттенок их нежную прозрачно-белую кожу. Взгляд ее глаз, с какой-то хитрецой, своими разрезами напоминающими лисьи, то блуждал по шпа-лам, то резко взмывал вверх к электронному табло, что отсчитывало минуты до прибытия поезда. Видно было, что ждет она с нетерпением.
Постепенно перрон наполнился суетящимся народом с чемоданами, сумками, пакетами. Все куда-то спешили, что-то или кого-то догоняли, громко перекри-киваясь и нервно поглядывая то на часы, то на спутни-ков. До прибытия поезда оставались считаные минуты.
По ее телу волнами пробегали колючие мурашки. Она переступала с ноги на ногу и уже смотрела вдаль колеи, туда, откуда должен был появиться поезд. Нако-нец скрипучий голос из динамиков объявил, что поезд «Киев – Минск» прибывает к четвертому перрону. Вскоре появилась «голова» поезда, поравнялась с де-вушкой и потянула вереницу вагонов, в окнах уже мая-чили пассажиры, нетерпеливо ожидающие остановки. Девушка жадно вглядывалась в каждое окно, пытаясь заметить того, кого так давно ждала.
Прошло два года с того дня как они договори-лись, что встретятся здесь, в Минске. Сейчас она училась тут на первом курсе Академии художеств. Два длинню-щих, тягостных года. И вот наконец, через несколько мгновений, она увидит его. Того, кого никогда в жизни не видела, но кто приходил к ней в ее снах, с кем она вместе смотрела фильмы, слушала музыку, кто говорил, говорил, говорил с ней бесчисленными строчками про-странных сообщений, рассказывая о своих мыслях, де-лился переживаниями и каждый вечер желал ей сладких снов с обязательным смайликом-сердечком.
Сердце колотилось так, что, казалось, выскочит из груди, и вдруг замирало на выдохе. Поезд остановил-ся. «Вот сейчас, сейчас он выйдет… Я узнаю его по вьющейся густой шевелюре, по таким любимым, ласко-вым, умным глазам… Он такой милый на фото!..», — мысли, перебивая друг друга, толпились в красивой го-ловке.
Она жадно выискивала взглядом в толпе его ли-цо, фигуру. Поспешила к голове поезда. Обернулась. Нет. Его нет. Прошло целых пять минут после прибы-тия поезда. Перрон медленно освобождался от людей, таких чужих, таких неуместных здесь и сейчас, когда она ищет только одного — самого близкого, самого род-ного, любимого.
Вагоны и перрон опустели. Лишь проводники — мужчины, женщины в униформе, курящие и о чем-то болтающие, стояли, ожидая сигнала отправления. Она ринулась к хвосту поезда. Пробежав вдоль длинного перрона, остановилась около последнего вагона. Про-водница уже закрывала дверь. Он не приехал! Неудер-жимые слезы. Он не приехал!!! В последний раз она, уже без надежды, глянула туда, откуда еще мог появиться он, повернулась и побрела к выходу. Разве в жизни бывает как в сказке? То, что в мечтах кажется таким близким, вдруг отбрасывается непредсказуемыми обстоятельства-ми в несбыточную даль, и видится глупой надеждой.
— Небо! Зайкин! — вдруг услышала она. — Смотри, что я нашел!
Девушка подняла заплаканное лицо. Метрах в пя-тидесяти стоял парень с букетом фиолетовых тюльпанов и каким-то плоским маленьким предметом. Он улыбал-ся. Она сразу узнала эту улыбку.
— Тоша! Заяц! — вскрикнула она и что было си-лы помчалась навстречу.
Он тоже бежал. Миг, и они уже стояли, крепко обнявшись, как будто боялись, что кто-то попытается оторвать их друг от друга.
— Что же ты нашел, заяц? — спросила сквозь сле-зы.
Он смотрел на нее переполненным любви взгля-дом. Он даже не пытался скрыть слезы. Наконец успо-коившись и немного отстранившись, он протянул ей бу-кет, а потом — и плоский предмет.
— Это книга. Тебе. Это подарок. У тебя ведь се-годня День рождения. Поздравляю с совершеннолетием! Я давно задумал подарить тебе именно эту книгу, а нашел здесь, в киоске.
— Спасибо! Но когда ты успел? — еще всхлипы-вая, но уже улыбаясь и вытирая слезы, спросила она. — Я не видела, как ты вышел из вагона.
— Я ведь обещал подарить тебе книгу на восем-надцатилетние? — глядя ей прямо в глаза и улыбаясь своей застенчивой улыбкой, переспросил Антон. — Пошли! Я увидел афишу. Представляешь? Сегодня автор проводит презентацию в Минске. Это недалеко отсюда. Ярмарка «Мир книг». Знаешь? Мы должны получить автограф! Заодно и согреемся. Ты у меня такая мерзляч-ка.
Он снова улыбнулся и поцеловал ее в губы так просто и обыденно, как будто делал это много раз.
По Бобруйской они вышли на проспект Незави-симости, и вскоре по левую сторону увидели футури-стическое двухэтажное здание. Оно чем-то напоминало летающую тарелку. Стены, обшитые серым металлопро-филем, с узкими, прямоугольными, словно иллюминато-ры невероятного межгалактического корабля, окнами, тянулись на несколько десятков метров вдоль проспекта.
Кто бы мог подумать, что для любителей бумаж-ных книг еще создаются столь масштабные архитектур-ные проекты?! Зашли через центральный вход. Лестни-ца, кажущаяся воздушной из-за стеклянных перил, вела на второй этаж. Там, в одном из многочисленных залов, кто-то что-то читал вслух. Пару десятков человек слуша-ли. Антон и Лена, стараясь не шуметь, приоткрыли дверь и услышали: «Моя любовь стоит пять баксов на Амазон! Можешь купить ее. Возможно, тогда на камен-ной плите с надписью: «Константин Самотис. Он так хотел!..» появится еще один фиолетовый тюльпан или синяя роза, пахнущие, по непонятным причинам, трю-фельными конфетами…»
«Небо на ладони» оторвала взгляд от читавшего и удивленно глянула на Антона:
— Фиолетовые тюльпаны? Твои розы? Мои лю-бимые трюфельные конфеты?..
Он ничего не ответил. Просто кивнул и подтолк-нул ее внутрь. Среди полок, набитых разнообразными, яркими, умными и не очень, смешными и глубокомыс-ленными, гениальными и посредственными книгами стоял стол. За ним сидел мужчина лет сорока пяти-пятидесяти. Белоснежная рубашка, пиджак с кожаными налокотниками, джинсы 501 Levi Strauss, кроссовки. Гу-стые, но тонкие, мягкие волосы, уже изрядно поседев-шие, подстрижены под Андеркат и несколько контра-стируют с широкими темными бровями. Имиджмейкер старался! Каждая мелочь, каждая деталь говорили: «Он лучший!» И все улыбалось, храня некую тайну. Сдер-жанность в манерах, элегантность притягивали. «Вот как должен выглядеть успешный респектабельный муж-чина», — подумал бы я. Здесь была и небрежность, и своеобразная эстетика. Слева на шее — тату писатель-ского пера, переходящего в знак бесконечности. Оче-видно, пластический хирург сделал все возможное, что-бы ни слишком глубокие морщины, ни крупный нос, ни некогда низко посаженные брови, словом, все в чем-то благородное лицо соответствовало статусу.
Только глаза выдавали усталость от жизни, как будто стыдливо спрятанную от посторонних. Или это мудрость выдавала себя в них? Глаза были ярко-зеленые. Скорее всего, линзы. В мочке левого уха — бриллианто-вая серьга-гвоздик, а на безымянном пальце левой руки — обручальное кольцо из белого золота. Иногда мужчи-на непроизвольно морщил брови. Но при этом во внеш-ности, движениях, тоне неторопливой речи чувствова-лась уверенность, твердость и… удовлетворенность со-бой, что ли.
Рядом сидела девушка с завораживающими кари-ми глазами и темными прямыми волосами, ниспадаю-щими на плечи мягкой нежностью. Легкий макияж не скрывал маленький шрам на правой брови. Но это лишь придавало шарм очень женственным чертам ее лица. Ка-залось, своей чарующей красотой она способна исцелять души.
Сложно было не заметить, что девушка тоже зна-ет себе цену. Гордый, даже слегка надменный взгляд. На левой руке, из-под рукава делового костюма, при дви-жении выглядывало тату в виде созвездия Льва, опле-тенного вьющимися цветами. На вид ей было года два-дцать два. Мужчина и девушка гармонично смотрелись рядом, дополняя друг друга.
Антон решительно направился к столу автора. Лена стояла чуть поодаль. Мужчина быстрым росчерком, привычным для человека, никогда не расстающегося с ручкой, выводил автограф на первой странице своей книги для дамы средних лет, которая томилась в нетер-пении и предвкушении. Антон встал за ней. Получив свой долгожданный экземпляр романа, счастливая фа-натка рассыпалась в благодарностях и удалилась. Писа-тель поднял глаза. Взгляды, разделенные вечностью, встретились. В них было некое недоумение. Но куда больше — тихой радости. Морщинки в уголках глаз ав-тора обострились. Легкая улыбка отразилась на его ли-це…
Я сразу узнал его. Антон протянул мне мой «Ак-каунт»:
— Можно автограф?
— Конечно, Тош, — ответил я.
И это «Тош» прозвучало для обоих раскатом гро-ма. Два одиночества, две жизни, две судьбы вдруг стали единым целым. Всего лишь на миг. Всего лишь чтобы слиться, и в то же мгновение лишится друг друга навсе-гда.
Я написал несколько строк и подписал книгу:
— Всего хорошего, Антон Кравчик, — тихо, с упором на имени, сказал я.
— Спасибо, Анатольевич, — так же тихо сказал он, не прекращая смотреть на меня в упор с каким-то озорным задором. Таинственная улыбка не сходила с наших лиц. Взгляды будто вели диалог. Тайна, наша об-щая тайна, словно невидимая нить, связывала нас, наши мысли и чувства. Кивком Антон попрощался. Я тоже кивнул в ответ.
«Небо на ладони», заметив, каким серьезным и одновременно радостным вдруг стал взгляд Антона, спросила:
— Что же он написал?
Антон открыл книгу. Там было: «Моему Творе-нию — Антону Кравчику, в знак глубокой признательно-сти за чудо. Константин Мария Самотис. 13.12.2024». И подпись.
— Разве ты его знаешь? — переводя взгляд с ав-тографа на Антона, спросила девушка.
— Да. Это мой Создатель, — закрывая книгу, от-ветил парень.
В это же время девушка за столом заботливо по-ложила свою ладонь на мою и, всматриваясь мне в лицо, вдруг как будто помолодевшее на двадцать лет, спроси-ла:
— Кто это, дорогой?
— Это мое Творение, Маш.
***
У огня сидели двое. Они сидели молча, просто смотрели на огонь, думая каждый о своем.
А вокруг кромешная тьма. Тьма и пустота. Ни единой звезды, ни единого источника света, кроме не-большого костра, ни единого звука. Даже огонь не по-трескивал, поглощая тонкие веточки необычного, уже мертвого растения.
Во все стороны, куда не глянь, простиралась ка-менная пустыня. Ни гор, ни холмов, ни возвышенно-стей. Только острые, будто разбросанные гигантской ру-кой злого волшебника, колючие, мрачные в своей непо-движности камни.
И в этой черной беззвучной пустоте возле огня грелись двое. Они не были знакомы. Никто ничего не знал друг о друге: ни откуда пришел, ни куда идет. Про-сто один разжег костер, а другой, выйдя из ниоткуда, подошел и молча присел напротив.
Они сидели, ни разу не взглянув друг другу в глаза, не проронив ни слова. И страха у них не было, по-тому что в бесконечной окаменевшей от холода пустоте никто не мог представлять опасности. Они были одни. Совершенно одни. И если ты жив, если ты все еще нуж-даешься в тепле, если тебя все еще тянет к свету, то это значит, что ты такой же, как и я: одинокий, уставший, не ищущий ничего, ни к чему не стремящийся.
Тепло и свет огня сближает тех, в ком теплится жизнь, спасает от одиночества. О чем они думали, глядя на непрерывно меняющиеся языки пламени? Подвиж-ные блики переливались то синим, то ярко-красным, то желтым и оранжевым. У каждого что-то было позади и, неизбежно, что-то ждало впереди. Настоящее — всего лишь сиюминутная вспышка тепла и света. И каждый сам для себя решает, разделить ли мгновение своего настоящего с кем-то или укрыть, спрятать, оставить лишь своему прошлому. Но делятся лишь с тем, в ком нуждаются или кто нуждается…
И вдруг тишину прорезал слабый треск. Звук стал усиливаться и множиться. Наконец целый хор разных звуков заполнил пространство между этими двумя. Огонь затеял свой странный разговор. То пронзительно, то чуть слышно он что-то им рассказывал. И они, оглу-шенные, онемевшие, завороженно слушали его рассказ.
Рассказ о том, что все проходит, что все имеет свое начало и свое неизбежное завершение. Наступит мгновение, когда последний фотон света прекратит свое существование, и непостижимо громадная Вселенная, бывшая некогда наполненной бесконечным разнообра-зием всего сущего, превратится в бесконечное ничто. Погаснут звезды, прекратят быть галактики. А перед этим Солнце ненадолго, на каких-нибудь пару миллиар-дов лет, превратится в красного гиганта и поглотит ма-ленькую голубую планету… Все прекратит быть, кроме пустоты и бесконечности…
Он медленно, словно усилием воли, поднял глаза над трепещущим пламенем. Их взгляды встретились. Теперь оба смотрели друг на друга. Это было началом чего-то совершенно нового. Для них непривычного, од-новременно манящего и пугающего, но необходимого как воздух.
— Ты пойдешь со мной? — тихо спросил он.
— Я пойду с тобой, — так же тихо ответила она.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ПРЕЗЕНТАЦИЯ КНИГИ, ПРИУРОЧЕННАЯ К ГО-ДОВЩИНЕ СМЕРТИ АВТОРА
И
все же природа вещей сильнее нашего к ней отношения. Я отрицаю и опровергаю трансерфинг реальности. Опровергаю не этой книгой, а самой своей жизнью и смертью. Мир не расположен к тебе. Нет! Он злобен, ко-варен и не удовлетворяется обычными жертвоприноше-ниями… Как Саваоф — бог евреев, а по совместитель-ству и всех христиан, он ненасытен! Кровь невинных и младенцев — ничто для него. Он, полный осознания своего положения, своего превосходства, своего всеси-лия, жаждет всеобъемлющей жертвы, жертвы совершен-ной... Требует от человека больше, чем способен выдер-жать он сам.
Мы загадываем желания, глядя как «падает звез-да». А он загадывает новый уровень невыносимости всякий раз — как продукт его себялюбия, не вынеся кре-ста, возложенного помимо собственной воли, так и не донеся его до своей личной Голгофы, прекращает бо-роться за жизнь.
Принести удовлетворение своему создателю... Ни это ли предназначение созданного?
Я — победитель! Я приду к финишу первым! Бу-дут лавры, шампанское и…
***
— Он прекрасно чувствовал слово! Вы не нахо-дите? — белоснежная рубашка расстегнута почти до по-ловины. Так лучше видно рельеф накачанной груди, на этикет плевать.
— О, да! В его книгах есть фразы, меняющие восприятие мира! — если ты не обладаешь спортивным телосложением, то остается давить собеседника интел-лектом.
— Совершенно с Вами согласен!.. О! Здесь пода-ют устрицы?!
— К тому же, шампанское — отменно!.. И музы-ка... Кажется, это что-то из прошлого века?
— По-моему, это Роллинг Стоунз ...
— Ах, нет! Что Вы?! Это... Позвольте?.. — вы-хватывает с подноса у проходящего мимо паренька, раз-носящего напитки, бокал с шампанским. — ... Это что-то типа авангарда или около того...
— Искренне признаюсь Вам, что ни на одной презентации я не видел такого разнообразия женских форм…
— Вы тоже заметили? Знаете, если уж быть со-всем откровенным, он писал исключительно для жен-щин. Ничего мужского! Вот хотя бы взять его «Намиб»... Вы читали?
— Я не очень люблю книги. Знаете ли, — зани-мает кучу времени, а практической пользы… — делает выразительный жест. — Но «Аккаунт» я дочитал почти до половины. Скажу Вам по секрету, именно по этой причине я и заглянул сюда… Женщины без ума от этих соплей…
— Вы тоже здесь поэтому?.. — почти не слушая, рассеянно смотрит по сторонам.
К собеседникам подходит импозантный мужчина лет пятидесяти, ведя под руки двух особ. Судя по внеш-ности, у девочек еще просят показать документы при покупке спиртного.
— Вау! Кен! И ты здесь? Не желаешь ли предста-вить нас своим очаровательным спутницам? — интел-лектуал максимально втягивает брюшко. А — про себя: «Все же интуиция меня не подводит! Эта скукота просто обязана мне восхитительной ночью!..» А вслух:
— Разрешите представиться. Карл Густав — пи-сатель. Вы же слышали о моем романе «Психоделика истины»? Нет?! Ну, в Европе он не так известен, как у нас в Америке...
(В Америке он тоже никому не известен. Пси-ходелика истины? Господи ты боже мой! Как легко сей-час можно нагородить и опубликовать абсолютную чушь! А потом хвастаться этим…)
— Вы же — немка?.. Я — физиогном… Вау! Дрезден! Прекрасный, чудесный, обворожительный го-род!.. Ах, нет! Я там не был, но этим летом обязательно собираюсь посетить… Не хотите ли чего-нибудь вы-пить?..
***
И никто не заметит, как невыносимый крест, не-зримо присутствующий в моем обличии, словно плаща-ница, лишь контуром отображающая лик того, кто отдал душу свою своему творцу, одиноко и равнодушно будет осиять праведным презрением тех, кто не ищет ни пока-яния, ни прощения...
Ни мир, ни люди не изменятся от того, есть ты или нет тебя. Мир, люди были до тебя, будут и после тебя... Что б ты не сотворил, все будет обязательно оце-нено в денежном эквиваленте....
Моя любовь стоит пять баксов на Амазон! Мо-жешь купить ее. Возможно, тогда на каменной плите с надписью: «Константин Самотис. Он так хотел!..» по-явится еще один фиолетовый тюльпан или синяя роза, пахнущие, по непонятным причинам, трюфельными конфетами...
Литературно-художественное издание
КОНСТАНТИН МАРИЯ САМОТИС
Аккаунт. Автофикшн трансерфинга
Редактор: Т. Коринь
Корректоры: Т. Коринь, К. Васик
Оригинал-макет: К. Васик
Художник: К. Васик
Обложка, художественное оформление:
В. Моисеева, К. Васик
Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.
1415 Limberlost Road,
Huntsville, Ontario P1H 2J6,
Canada
altaspera.ru © 2023
info@altaspera.ru

Знак информационной продукции

По вопросам оптовой реализации в Украине:
Тел.: +38 063 377-35-93
lagomkillen@gmail.com

Щёлк-щёлк! Пальцы щёлкнули у моего уха.
- Эй, чувак! Проснись! Ты из кого бога сделал?! Какой на хрен трансерфинг?! Какая изменённая
реальность? Ахахах! Господи ты боже мой! Да, когда ж ты поумнеешь? Когда перестанешь верить
людям?
С чего ты вообще взял, что она может к тебе что-то чувствовать или хотя бы понимать тебя? Она
хоть как-то это выразила, проявила?
- Нет
- Ну, так какого чёрта ты рисуешь в своём больном сознании какие-то идиотские фантастические
картинки? Давно в зеркало не смотрел? Ну, так посмотри! Ты – старый наивный дурак!.. Ну и что, что
она трахнулась с тобой? Она расставила ноги, а ты поплыл! Включи свою логику, которой ты так
всегда гордился! Пьяную в умат подругу её же парень, который незадолго до этого обручился с ней,
бросает в компании пацанов и валит домой спать… Хорошо что пацаны оказались правильными и не
пустили её по кругу. А если бы пустили? Думаешь она б сопротивлялась? Да ей глубоко начхать кто и
сколько их в ней! Ты ушёл от неё, а через час приехал всё тот же её парень. Тот самый, который по

35
сути сказал своим друзьям тогда: «братва, она ваша, а я спать». Тот самый, над отношениями с
которым она якобы так много и упорно работала, как она тебе вешала. Тот, ради которого она, типо,
изменилась до неузнаваемости. И он – тоже. Думаешь они чай на кухне пили? Нет, родной, она
трахалась с ним даже не подмывшись после тебя. Её постель ещё не успела выветриться от твоего
запаха, как там уже лежал другой. И знаешь, что я тебе скажу? Трахал он её лучше чем ты.
Перестань строить из себя пацана малолетнего! Тебе пятьдесят три, и ты абсолютно не интересен
двадцатилетней шлюшке! Это в твоей безвозвратно ушедшей молодости было редким исключением
блядство. А сейчас через одну малолетки раздвигают ноги перед всеми, кто этого захочет. Очнись! По
пьяни это у неё с тобой было! Она ведь уже признала это. Прикинь?! Признала сама без капли
стеснения, без капли самоуничижения! А теперь строит из себя пай-девочку, мол, я в отношениях, все
дела… Так нельзя, так неправильно… Нет у неё «правильно» и «неправильно». Хочет – трахается, не
хочет – не трахается. Это для тебя, не известно по каким причинам, даже после Ангелины, которая
тебе своим ярким примером доказала, что секс это всего лишь секс и ничего более, он рисуется как
проявление любви. Пойми, нём не бывает чувственности. Это половой акт, чтобы ты понимал, идиот!
То есть – сношение. Собаки так делают, обезьяны так делают и люди так делают.
А ты с ума сходишь и бухаешь по литре в день! По ком страдаешь, придурок?! Жизнь – дерьмо! И
нет в ней места твоим прекрасным, возвышенным, сценическим чувствам. Так как ты любишь никто
уже давным-давно не любит. Да, и не любил никогда. В книжках так любят. А ты ведь спрашивал её,
что из последнего она прочитала. Помнишь? И что она ответила? Не пооооомню названия… Ахахах!
Красивые не бывают умными, а умные всегда некрасивы. Закон жизни. Это закон естественного
отбора. Нужно выбирать. Хотя, я скажу тебе, выбирать-то, по сути, и не из кого. Серая масса вся и не
особо привлекательна внешне, и не особо умна. И это тоже закон природы. Только каждый кусок
дерьма никогда не признает себя таковым. Каждый будет пыжиться, надувать щёки… Каждый на лбу
себе клеит табличку «Эксклюзив». И она тоже наклеила. А ты такой, - «мамочки родные! Какое чудо!
Как умна! Как прекрасна! Она неповторима! Она божественна!».
Ахахах! Фарфоровая ваза эпохи династии Мин оказалась туалетным горшком массового
производства! Перестань верить в чудеса! Их не бывает. Никакая медитация не изменит твоей
реальности, хоть замедитируйся до беспамятства…
Ты спрашивал себя почему она не задаёт тебе вопросов? Ах, да, ты и её об этом спрашивал. И что?
«Потому что мне не нужно задавать вопросов. Я анализирую человека, наблюдая за ним. Плюс
асцендент… бла-бла-бла…» Развесил уши, кинулся читать гороскопы… Ты посмотри на свою историю
просмотров в YouTube! На неё ж без слёз смотреть невозможно! Одни гороскопы и медитации! Ты
что, действительно считаешь, что силой мысли можно из дерьма сделать конфетку?! Да если бы это
было возможно, то все б уже сошли с ума от счастья и внезапного обогащения.
Кехо, Зеланд, Хей – обыкновенные спекулянты на доверии. Они лавэ делают на таких полоумных
как ты. Вот их книги будут всегда бестселлерами, а твой Аккаунт нафиг никому не нужен. Потому что
ты не даёшь людям то, чего они хотят. А хотят они только лёгких денег и потрахаться. Со времён
Древнего Рима так ничего и не изменилось. И даже всемогущее христианство за два тысячелетия не
изменило жалкой природой человека. Panem et circenses – хлеба и зрелищ! Вот что нужно толпе. На
этом и политика строится, и искусство, и бизнес. Первые создают события чтобы втюхивать их
недоумкам и контролировать их, вторые задницами рисуют картины, и тоже втюхивают их
недоумкам по баснословным ценам, а третьи и не скрывают, что продают втридорога хлеб, чтобы на
их утренних бутербродах всегда была чёрная икра, а не твоя «варёнка».

36
Повторяю, жизнь – дерьмо! И твоя ваза – дерьмо! Имела она твои чувства в одном месте. Потому
что все её чувства, как и чувства Ванессы, Ангелины… Или кому ты там стихи писал в бреду?.. в их том
же месте. Мир бесчувственен. Материя лишена чувств. Есть базовые потребности. И они у
большинства не выходят за пределы естественных потребностей. Пить, жрать, трахаться и спать – вот
что нужно человеку. Вот для чего он создал цивилизацию. И твои придурковатые вопросы о смысле
жизни, о началах, о первичности духа или материи интересуют лишь кучку умалишённых, таких же
как и ты.
Хочешь жить в книжном мире? Ну так спрячься от реальности, сведи на нет контакты с ней,
замкнись, запрись и пиши. Пиши и пей! По ходу, это твой удел. Потому что никогда ты не найдёшь
близкую тебе душу, никогда не найдёшь взаимопонимания, никогда не почувствуешь любви той,
которую любишь. Но и не смиришься с реальностью. Вижу, что не смиришься. Чувствую по тому, как
болит у тебя сейчас в груди, как сердце превращается в булыжник тяжёлый и твёрдый. Правильно!
Рвать душу на куски из-за тупых тварей по меньшей мере глупо. Я тебе больше скажу, бисер не только
перед свиньями не стоит метать. Его вообще не стоит метать, потому что обязательно найдётся
свинья, которая на него испражнится…
Раннее осеннее утро. Ещё темно, а я стою у подъезда той, которая ещё день тому назад была для
меня кумиром. Эх, Машка, Машка!.. Мне стоило б тебя поблагодарить, ведь ты вернула меня к
жизни. Хоть я этого и не хотел. Боль разочарования – укол хорошей дозы адреналина в
остановившееся сердце. Правда, есть подозрения, что этот же укол может повлиять на работу мозга…
Всё как всегда: ты либо мыслишь, а значит перестаёшь чувствовать, либо чувствуешь, но тогда
напрочь лишаешься мозгов. Балансировать здесь не удастся. И выбор в таком случае очевиден. Я не
хочу больше испытывать боль.
Я прохожу две остановки вниз к заправке. Там я могу купить сигарет и что-нибудь чем разбавить
алкоголь. За стойкой, опёршись на кассу стоит Ангелина в зелёной форменной футболке и о чём-то
беседует с напарницей. На мгновение я смотрю ей в глаза, и не чувствую ничего. В голове проносится
мысль: ты поправилась и подурнела. Она произносит несколько стандартных, заученных фраз, я
расплачиваюсь и ухожу. Странно… Ни учащённого сердцебиения, ни надлома в голосе, ни холодка,
пробегающего по коже… Она безразлична мне. Как будто и не было того года совместной жизни, как
будто и не было моего вопля в пустой квартире, когда она ушла.
Я медленно погружаюсь в глубины тёмной пустоты одиночества. Того самого, которое испытывал
всегда, того самого, которого всегда боялся, от которого спасался как мог. Теперь уже всё равно. Так
безжизненное тело медленно, плавно, даже как-то величественно и грациозно опускается на дно
морских вод. Под ним мрак, а над ним свет, слабеющий, отдаляющийся… Но уже ничто не важно,
ничто не имеет значения и смысла.
Твоё одиночество перманентно. И не потому что никто и никогда тебя не понимал, не
поддерживал, не интересовался тобой. Ты одинок, как и все мы, в силу своей субъективности.
Осознание собственного Я, с неизбежностью, приводит нас и к индивидуализации. Я это не вы, а вы
это не я. А значит ни думать, ни тем более чувствовать моими мыслями и моими переживаниями вы
не можете по умолчанию, потому что вы точно также отделены от меня своим осознанием своего Я.
Мы, в отличии от животных, не способны стать одним коллективным целым. Но мы в вечном поиске
этого, утраченного с обретением сознания, единения душ. Мы в вечном поиске того, кто смог бы хотя
бы вскользь прикоснуться на миг к оголённым нервным окончаниям нашего Я. Сплестись в единый,
неразрывный клубок. «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и
будут одна плоть»

37

Глава 16