Вот иду по солнечной дороге, и ведёт она в мою мечту.
Я гляжу на мир глазами Бога и везде я вижу красоту,
Что струится тёплой тихой речкой, и ныряет рыбкой в глубину,
Завивает облака в колечки, отпуская в неба тишину…
Красоты спокойное сиянье излучает русская земля,
Музыкою Божьей – воркованье голубей, жужжание шмеля.
Отраженьем – неземные блики – в деревенских тёмных мужиках,
В их крестьянских огрубевших ликах, в их больших натруженных руках.
И в котах, ободранных и тощих, и в собаках, лающих вослед,
И в берёзах, и в кленовых рощах, на полях пшеничных, на земле…
В солнечное марево, в ненастье, в тихое простое бытиё –
Господи! Ты дал мне это счастье – видеть отражение Твоё!

…Ночь темна. Мерцают звёзды тусклые.
Я раздавлен куполом бескрайним.
Память горькая несёт меня по русскому
Полюшку в краю неурожайном…
Бедный край, оплаканный душою,
В сердце навсегда моём… но Боже,
Как мне нужно знать, что ты – со мною,
И опять принять как сына можешь!
Я живу, пока ты проливаешься
Струями берёзок с небосвода,
Соками земли отогреваешься,
Золотом горят твои восходы.
Выживу, пока ночами вешними
Ты бурлишь в моих замёрзших венах.
…Признаюсь в любви тебе, как женщине –
Край мой бедный… Край благословенный!

…Я шла по зарастающим дорогам
И продиралась сквозь бурьян бессмысленный
Я припадала к отеческим порогам
В останках деревенек многочисленных
И шёлк ступеней я с печалью трогала.
Здесь, в северной земле моей пустынной
Под низкой серой тканью небосвода
Макая в слёзы, ела хлеб полынный
И этот каравай был слаще мёда
Здесь, в северной земле моей прекрасной
Неброской красотою сердце ранящей,
В застывших избах видела напрасно
Как символ похороненного счастья –
Последнее надёжное пристанище…

В печальном сумраке киота,
В тончайшем аромате дней
Вибрирующей ясной нотой,
Такою сладкой нежной нотой
Икона светит всё сильней…
Чарующе благоухают
Невыразимые цветы,
И льётся, в полумраке тая,
Как небо звёздное мерцая,
Поток роскошной красоты.
На золотом цветочном фоне
Там лепестков атласный груз.
Цветёт прекрасная икона,
Манит теплом к себе икона…
Но я от слёз не удержусь.
Она – не в золоте, не в храме, –
По умирающей Руси
Печальной странницей меж нами,
Деревнями и городами,
Мать Божья мир пришла просить.
Но странницу не замечают, –
Об этом мой печальный стих…
И вновь никто не понимает:
Иконы – люди украшают.
Икона – не украсит их.

Сколько было в памяти страниц,
Перелистанных, дочитанных до точки…
Только сердце забывать никак не хочет –
Слышу слабый звон вязальных спиц,
Это бабка вяжет мне носочки.
Где-то там, где облачный покой,
В мире горнем, справедливом, светлом,
Дуновеньем лёгким незаметным
Поправляет старческой рукой
Второпях упущенные петли…
Вьётся пряжа тысячью витков,
Как стихов – затейливою строчкой…
Шелестит незримый нежный звук…
И порой мне кажется, что вдруг
Я проснусь, и спиц услышу стук.

И увижу тёплые носочки.

В суете многочисленных дней,
Словно бусины чёток считая,
Те мгновенья из жизни своей,
Что манят в город детства сильней,
С тихой грустью всегда вспоминаю.
В жизни – времени было мало
Бедной памяти, в детство манившей.
…Золотые шары и мальвы
У плетня расцветали, склонившись,
И под тяжестью жёлтого золота –
Даже доски плетня подгибались
И бабуля пеняла вполголоса,
Безнадёжно поправить стараясь…
Вот где было оно, настоящее,
Неподдельное жёлтое золото,
В палисаднике ярко горящее
И спасающее души от холода.
Пусть на всём безысходность печатью
В нищете обречённого рая,
Все равно ярко-жёлтое счастье
Двор и домик с плетнём освещает –
Вереницу старых сараев,
Вперевалку гусей идущих…
Безыскусность родимого края,
Снова в детство вернуться зовущего.
И пока кто-то мыслит иначе,
Я поведаю вам без утайки:
Остывающий дом тихо плачет,
Вспоминая свою хозяйку…

Желтоглазый как филин, с ехидным прищуром,
Дед Калиныч любил посидеть у печурки,
И покуда заплату на валенок ладил,
Всё с котом говорил, всё рукой его гладил.
И пыхтя самодельной своей самокруткой,
Дед Калиныч вставлял в монолог прибаутки.
Кот кивал, понимая, и жмурился томно,
Кот мурчал и поддакивал шуточкам скромно…
Так и жили, не зная про ссоры и ругань,
Дед Калиныч и кот, обожая друг друга.
Не трепали политикой пакостной нервы,
Наплевали на нефть, на биткоин и евро.
Жили, радуясь малому, не выгоды ради…
Нету пенсии? Есть огородик и садик,
Есть дрова и колодец, леса вдалеке,
И грибы, и малина, и рыба в реке.
…Время быстро катилось колесом по дорогам,
Уходили в землицу стены хаты убогой.
Лишь Калиныч с котом доживали счастливо,
Как деревни российской незыблемый символ…

Она идёт по деревенской улице,
Не в силах скрыть своих счастливых глаз,
Не прячет счастье внутрь и не сутулится,
А выставляет гордо напоказ.

А кумушки судачат за заборами,
В лицо ей не осмелятся сказать:
– О боге надо думать в этом возрасте,
Да овощи на зиму запасать!
В ответ легко их сплетням улыбается –
Пускай, судача, злобно вслед глядят!
Кто согрешит – потом всегда покается…
Какое счастье, что мечта сбывается –
Подумаешь – всего-то – в пятьдесят!..

Но ей о боге часто вспоминается,
Когда в мужских руках как свечка плавится…

О роскошных заморских цветах говорят
С придыханьем. И дарят всё чаще…
Орхидеи, герберы, гортензии в ряд –
За стеклом в магазинах цветочных стоят
Украшеньем ненастоящим…
Не поспоришь с красой, привезенной с чужбин,
Но для русского сердца целебней
Не шикарность гербер, а седая полынь,
Иван-чай, и вьюнок, и сурепка,
И кормящая в голод, невзрачная сныть,
И наивный взъерошенный мятлик…
То, что может кормить, помогать и лечить, –
Что не глазу, а сердцу приятней!
Нам роднее ковры наших трав луговых,
Запах таволги, донника, мяты…
Скромность лучше, чем роскошь растений иных,
Ближе душам, теплей и понятней.
Я люблю лисохвост, луговицу и мак –
Все цветы наших русских раздолий…
Не могу своё сердце отдать я никак
Красоте орхидей и магнолий!

… Звёзд лукошко, краюшку ущербной луны
Прячет старый чердак в деревеньке старинной…
Прячет детские сны, блик ушедшей весны,
И фамильные тайны в сетях паутинных.
В темноте и в слежавшейся древней пыли
В сундуке проржавевшем, под спудом и гнётом,
Уходящие годы для нас сберегли
Чьих-то лиц отпечатки – потемневшие фото…

И среди гимназисток изящных, в бантах,
Средь кадетов подтянутых, вижу с волненьем
Я бабулю и деда – молодых навсегда,
Неподвластных годам, неподвластных забвенью…