И когда из стен прежде великих храмов выпадут камни,
А небеса над моей головой сожмутся до кванта вдруг,
Последняя черная стая покинет пределы отвесных гор,
Я возвращусь в исходную точку, бесценный мой друг.
Ты где-то есть и, должно быть, вдыхаешь тот же простор,
Приходишь домой, листаешь газету, хлопаешь ставнями.

Кайлас все на том же месте, но снег на его вершине
Уже никогда не стает.
Какие-то шестеренки
Приводят планету в движение, сбрасывают балласт.
Я в тысячный раз извлекаю из лампы злобного джинна
молча и тонко.
Больше не страшно. Я – первый свой шаг. Я даже Пегас.
Мной столько написано фраз, они сложены о мужчине,
Что видит всегда насквозь. Не отвернется и не предаст.

Я не прощаясь покину город и наскоро сяду в поезд,
Он повезет меня дальше и дальше змеями тонких шпал.
Я воскрешу истерзанные картины, закончу повесть.
Без твоих истин мне этот предметный мир
стал бы неоспоримо мал,
Как коридоры съемных, душных, полупустых квартир.
Так становишься понят,
понимаешь: вот омут, а вот – вокзал,
Здесь - властвуют звезды,
а тут - мили ведут к свободе.
Спасибо, что был со мной ты четыре безумных года,
Потому что мне стала б могилой эта земная твердь,
Потому что имею привычку прыгать с разбегу в воду.
Пожалуйста, обещай мне, что не покинешь и впредь.

Не прощаемся, нет.
Октябрьская повесть безжалостна к нам, строга.
Тихо стелется бремя, качаясь в оранжевой люле.
Злее и ниже тучи. Ластятся к хате охровые стога.
Дремлет ягодный морс в поржавевшей кастрюле.
На белом блюде - клюква и орех, крупча́тый мед.
Туман в окне. Усталый сад плечом поводит робко.
Тоска и синь, и кроток свет, и взгляд не переймет.
Катит ветер задорно корзину для яблок по тропке.
Ни следа от былого, ни шрамов мгновенье назад.
Труднее всего подбирать слова и совершать шаги.
А время идет вперед - печальный, больной старик.
Темнеют гнезда, кинутые стаей, на тополях вдали.
Знаю лишь то, что Ты никогда не пришел бы сам,
Как и не было счета смертям бесконечным моим.

Кругом только лес, только лес. Край бесконечен -
До лучших дней тепло свое для нас приберегает.
И мчать, и мчать проселками, полями, берегами,
Вдруг на степном ветру упасть в траву стыдливо.
Повсюду грусть и скорбь, и сплин невыносимый.
Октябрь мне кажется борьбой. Слепой и вечной.

Но позже закончится осень, изменится ход планет.
Кто-то сверху покрошит серебряный плотный снег.
Старые швы затянутся, беды начнут себя изживать.
Мир понесет дальше и дальше порогами диких рек.
И будет, кого любить, будет, конечно, о чем сказать,
Ведь я без Тебя - сирота.
Мы не прощаемся, нет.

То ли тяжесть прожитых лет, то ли поздняя осень.
Жмутся друг к другу избы в самом конце деревни.
Мрачен и скуп мой дом. Ряды облысевших деревьев
Утратили связь с началом – сменили декор и цвет.
Каждая капля дождя видится небу последней.
Стоит уснуть, стоит уснуть и забыть о боли,
о быстротечности слов и вёсен,
Душа полетит на российский юг, в черные земли,
Где меня не забыли. Не прокляли. Не раскололи.

Этот край сожмет меня до нуля, до одной строки.
Выстрочит звездной пылью на угольном барельефе.
Вспомню врагов и: «Еще не подохла, худая дева?»
Я задаю Вам немой вопрос: Как же мне…
вопреки?
Что-то стряслось, но уже не забудется. Не остынут
Шесть переездов. Баулы. Вагоны, забитые к ночи.
А впрочем,
Вскрытые и прочитанные чужими,
Не поросли быльем письма с обшарпанной почты.
В бренный мой мир всмотри́тесь, в годы мои пустые,
Скелетами динозавров в темной промерзшей почве
Выходят в конце стихов тире и три узловые точки
и чёрт бы с ними.

То ли тяжесть прожитых лет,
то ли поздняя осень.
Словно плитой могильной продавлена моя грудь.
Всё вернется к истокам, останется четкий след
И что-то случится после.
Укутает в теплый плед.
Ляжет судьбой на плечи.
Скажите же что-нибудь
и станет мне сразу легче…

Не говорите мне,
Что эта встреча,
Эта странная, странная встреча
Первая и последняя в наших жизнях.
Закройте глаза.
Представьте,
Как мы крутимся в механизме
Большого взрыва.
В спирали предвечного.
После долгого перерыва
Начинаем жить с нулевого радиуса.
В туманности Андромеды.
Или ближе - за голубым Полярисом
У полюса Мира.
Мы обязательно там родимся.
Прольемся,
Примчимся,
Приедем,
Мы окажемся там, даже если
Нам придется отчаянно дезертировать.
Станут спрашивать местные:
«Кем вы сюда перЕсланы?»
Лично я промолчу, потому что мы
Не случайные пассажиры,
Не кто-то, не где-то,
Взявшие по билету
На рейс из сырой зимы
В жаркое лето.

О, это будет прекрасный край!
Вопреки всему,
Мы спрячемся в нем от проклятых времен,
От пустых имен.
Представьте край, где нет никаких дилемм,
Гнетущих тревог,
Заблудившихся стай,
Трудных дорог.
Представьте на миг, на день, на год,
Как две Луны тревожат небесный свод.
Представьте волшебные полнолуния.
Исконный свет.
Я выберу Вас внезапно как оберЕг.
Как амулет.

Вывернусь наизнанку.
Умирая, рождаясь, рождаясь и умирая,
Проходя с почти неподъемным трудом
Эпохи,
Войны,
Пожары,
Станции,
Я найду новый Ваш дом.
Выстрою на своем пути
Каким-нибудь умным, секретным способом.
Постучусь спозаранку,
Вы откроете, скажете:
«Вас помню по прошлой реинкарнации.»
А потом
Укажете пальцем на точку в Космосе,
Псину смешную к забору привяжете
И позволите мне войти.

Арктика. Мерзлота. Северная земля, не видевшая ни сражения.
Смотришь на синий лед, потому что в нем то, что меняет в раз.
Зрачки, вбирая в себя пространство, включают воображение
И отражают затерянный древний мир, шершавых китов и нас.
Помню,
В одной из Вселенных много веков назад стою я в бессилии и
Чувствую, как корабль качается от белух, что яро идут под ним.
В тысячах миль от Твоих чудес, дальше краснеющих ватерлиний,
В тысячах миль от степных дорог я также пишу Тебе: «Сохрани».

Белая чайка камнем упала в бездну воды. Арктика словно мать
Нежно ее укачала. Я не хочу ветров. Пронзительных и в затылок.
Не излечило небо, не затянулось тризной, не помогло восстать.
Ты слепил половину меня, и та половина мне послужила тылом.
Я Тебя умоляю, пожалуйста, не исчезай, не уходи, пожалуйста.
У меня не бывает насущней дел и даже нет интересней мыслей,
Как рассуждать о том, кто Ты и почему. Как пережил пожарища.
Как я пришла к Тебе, словно в храм. Сколько прожил Ты жизней.

Что я изувечила и расстроила, Ты воздвиг в самый морозный год.
Погляди, я была раздавлена, как дурак, в трюмах своих, темницах.
Ты уверял: всё пройдет и затихнет. Ты научил меня строить плот.
И отплевались волны. Айсберги. Континенты. Даже чужие лица.
Близко к полюсу нашей Земли, где обостряется происходящее,
Вспоминаю полуфизически как жить, говорить, открывать окно.
Белую чайку, еще живую, где-то пропавшую, в чем-то пропащую.
Невозможно постичь абсолютное,
но Ты мне открыл его….

Мой драгоценный друг, даль бесконечных звезд,
Привиделось ночью, что на голову рухнуло небо,
А в прогнившие дни моей были накрепко вплетены
Ветви забытых гнезд.
И земля - ломоть черного хлеба,
Впилась в ноги сорной травой. Полынь, да белена.
Надо мной бревенчатый потолок и кругла Луна.

Привиделось ночью, что замолкло лезвие белого рта,
Онемевшие пальцы застыли на нитях мелких морщин.
Вдохи замкнулись восьмеркой и там, где прошла черта,
Глядела на тусклый свет суть непостижимых причин.
Мир прорывался наружу как плач. Нет, все-таки вой,
Вой, что хотел напугать, но было, наверное, лень,
И над моею пустою судьбой
Кто-то крикнул:
«Живи. Твои страхи - болезнь.
Твоя боль, твоя грусть, твоя ложь рыдают с тобой.»

Дыры в полу. Тропический ливень. Камфорный спирт.
Родинки птиц.
Я помню ступени вниз. Помню ботинки и тех, кто бил:
Людей, что бежали за мной по пятам, их грозный вид -
Людей, что бежали за мной вдоль ряда пустых могил.
Я лежала в мусоре лет, замирая от странных снов,
Мимо и сквозь меня спешили куда-то судьи -
Тысячи тысяч пустых глазниц.
Я знала, что Ты и есть моя вера, надежда, моя любовь,
Познавший сакральный замысел и дьявольское орудие.

Я оставляла прошлое в прошлом - перемытые кости.
Покалеченность чувств добивала как грозный убийца.
Бесполезность иных вырастала, как крест на погосте -
Я раздала им со зла свои сумасшедшие лица.
Свивалась как свечи, как рельсы, фатальность судеб,
Врастала корнями в сырую почву, манила за горизонт,
Ставила скорбь в упрек.
Из ран ножевых в области сердца сочились густые тени,
Но я сохранила в жаркой груди имя Твое как чудо.
Встала пред ним на оба своих колена.
И было то явью уже - не сном.
А, значит, всё еще будет. Всё обязательно будет.
Только бы Ты предрек.

Напомню Тебе
О точках на схеме Вселенной, о нашем древнем пристанище,
Где мы были воистину счастливы, видя расцветы диких планет.
Я была бы и рада назад отыграть пережитые нами пожарища,
Оказаться в десятке парсеков отсюда, там, где рассеянный свет
Стоит у основ зарождения мира, являясь свидетелем многих побед.

Если долго смотреть в пустоту, можно увидеть, даже услышать,
Как где-то, за вертикалью событий, шепчутся звездные облака.
Как в водах далеких песни поют киты, как они мерно дышат.
Как прорастает в горах трава. Как мы прощаемся после и на века.
Наверное, мне никогда не постигнуть, кто же в нас там играет,
И если дорога уходит обратно в бескрайнюю стратосферу,
Мы рождаемся и умираем по стрелкам небесного секундомера,
Я жадно хотела бы унести расписания крейсеров и трамваев,
Чье движение и образует Сансару - круг без знаков и адресов.
Штурвальное колесо.
Я очень Тебя люблю, поэтому могу теперь больше - я могу всё:
Искать Тебя, находить на каждом из галактических полюсов.

Здесь такая тоска, догорающие дрова, пустыри и убогий быт.
Поиски смысла кидают меня на центрифугу желаний, только
Правда лишь в том, что с космических пор Ты мной не забыт,
Дьяволом выбит во мне, как наколка.

Мне до конца миров о Тебе писать.
По детским рубцам узнавать, по царапинам, по отражениям,
По натянутым струнам пространства и времени, по сюжетам.
Я отсутствую ровно настолько, что едва ли значусь теперь
В описях и реестрах, в женах и дочерях, в запонках на манжетах.
Наверное, сотни реинкарнаций не механические движения
Ментальных тел, ведь я, словно к будде, вновь припаду к Тебе.

Мне до конца миров по Тебе скучать.
В полночь хвататься за чистый лист в дурмане тюремных стен.
Меня обнимают звезды внутри меня. И море. Квантовое полотно,
Выживших и заблудших в котором, пожалуй, кто-то спасет потом.
Ищу в этой бездне хотя бы один корабль, боюсь опустить глаза.
Телами мертвых дельфинов покрыты подводные государства, но
Ты останешься в моей памяти, даже если она исчезнет совсем.

Мне до конца миров о Тебе молчать.
Я когда-то была и рада выйти из жизни вон, даже пойти под суд,
Но когда в птичьем клине видишь пустые души, вникаешь в суть,
Надеешься, что Твои слова – способ избегнуть комы, пряник и кнут,
И в этих знакомых понятных буквах будет прозрение и для меня.
Мой горизонт событий. Последний предел. Начало моих начал.
Лишь к Тебе одному все дороги, все нити неумолимо меня ведут.

Я вспоминаю прошлое неосознанно, по привычке.
Комната. Мы вдвоем. Выкрики поползней на заре.
Разве что в глубине рассветной тонкие нити спичек
Горбятся, прогорев.

Говорил мне: "Закрой глаза, ступай по моим следам."
Словно надеясь продлить момент, выстрадать эти дни,
Слонялись мои подошвы по весям чужим, по городам.
И становилась всё шире и шире оградка вокруг родни.

На каких островах сокрыться, какими дышать ветрами,
Где взять мне столярный клей и склеить живые раны?
Исчезло и то, что было, промчится, что будет впредь.
И обреченность гудела веками на линии между нами,
Бушуя в горах снегами, а в дальних морях - штормами.
Мне радостно и легко. Мне хочется умереть.

Говорил мне:
"Если вздумаешь крикнуть, неопытный мой солдат:
"Люди, что верят в меня, не встанут ко мне спиной!"
Пожалуйста, ты не прячься за вымышленной стеной
И никогда не гляди назад."

Что руки родные, что судьбы - бывают разóмкнуты.
Мир обращается в камень и пыль, но мне так жаль,
Что не знаю давно, где дверь в ту ясную комнату,
Где Он говорил со мной.
И память моя.
И моя душа.

1.
- Я ошиблась. Прости,
Одна жизнь, чтоб понять –
это, видимо, мало.
Сто миров до Тебя –
от меня, значит, тоже их сто…
- Я могу отпустить и увидеть потом,
как ты начинаешь сначала,
Как ищешь Меня на безлюдном причале,
На котором дворняга виляет облезлым хвостом.

2.
- Жду Тебя, только, близкий, пока
Правду лучше не знать
даже тем, кто летит за пределы.
Мой июль – это повесть. Это боль и тоска.
Уходящие вдаль облака.
Скользких призраков рать,
обвиненных в неверье.
- Повесть лучше читать
не глотая так резво страницы.
Твой июль – это дом, перетянутый поясом радуг.
Возращенная Мной однокрылая дикая птица,
Твой июль – это путь. Сто миров, если надо.

3.
- Твоя связка ключей
Будет ждать Тебя, ровно, как прежде,
На крыльце, под ступенью,
увитой колючим плющом.
Ты укроешь меня от ночей,
От тоскливых, фатальных ночей -
В Твоих перьях сокроюсь в надежде,
Что никто нашу звездную связь
не обрубит мечом.

4.
- Будет душный июль
С ностальгией коварной по дому,
Стукнет «три» на часах и начнется тотчас же гроза.
Ты забудешь лихое, начнешь по-другому,
Пролетишь сто миров и с любовью откроешь глаза.