В холодные ветреные дни ноября 1941года немецкие дивизии, словно крыльями хищного орла накрыли все подступы к столице. Истекая кровью, Москва защищалась своими малыми городами и сёлами. На рубежах Крюково - Красная поляна оборонялись последние стрелковые полки, которые грудью прикрывали столицу.
До подхода основных резервов, советское командование затыкало зияющие дыры в обороне необученными добровольцами, курсантами из военных училищ.
Единственная уцелевшая от батальона рота возвращалась после неудачной контратаки на прежние позиции. Усталые солдаты, потерявшие счёт во времени, уже не хотели ни есть, ни пить, а только спать.
– Ещё один бой, и мы поляжем – никто и не помянет, – с грустью в голосе проговорил один из солдат.
– Когда же, пополнение?
– Обещали. Ждём, – неуверенно ответил командир.
– Погоди-ка, глянь, навстречу, не они ли идут? – воскликнул тот же солдат.
Каково же было их удивление, когда они увидели молодых курсантов, которые шли нестройным шагом в направлении передовой. В шинелях не по росту, со свисающими вниз рукавами, выглядели они угловатыми подростками. Подошли первогодки из военных училищ.
– Неужели добрались?
– Ещё бы поесть…
– А где у вас полевой кухня? – посыпались вопросы оживлённой толпы.
Бывалые солдаты смотрели на ребят с грустью. Все понимали: пройдёт первый бой, первая атака и мало кто из них останется в живых…
– Товарищ, комот*, – обратился к командиру отделения боец, прошедший финскую войну.
– Куда юнцов-то? На экскурсию что ли привели?
– Воевать, куда же ещё? – последовал ответ.
Только единицы из прибывшего пополнения курсантов были определены в артиллерийские подразделения. Остальные – из-за нехватки артиллерийских орудий пополнили ряды стрелковой роты.
После переклички на построении командир роты назначил взводных. Обратился к личному составу:
– Бойцы Красной армии! Задача такая - задержать и не пустить врага к Москве…
Уставшие бойцы пытались подбодрить новобранцев:
– Главное первый бой отстоять!
– … ежели, что – мы вас прикроем.
– А у тебя, товарищ боец, как фамилия?
– Курсант Малец моя фамилия!
– Так вот, курсант по фамилии Малец, особо не высовывайся, – приказал командир щупленькому курсанту. Все дружно захохотали.
– А он у нас Ворошиловский стрелок! – воскликнул кто-то из курсантов.
– Тем более, будешь отстреливать особо ретивых немцев, – одобрил восклицание ротный.
– Запомните, мужики! Страх дружит со смертью.
– Научитесь держать яйца в кулаках, тогда и страх нипочём, – серьёзно подытожил разговор пожилой солдат.
Кормить новобранцев особо было нечем. Раздали сухие пайки: горстку ржаных сухарей и снеговую воду. Для согрева выдали, положенные наркомовские сто грамм. Курсанты оживились, пытаясь шутить, но от водки не отказались.

За нейтральной полосой стояла часть группы армий «Центр». Победоносное наступление в осенней кампании, настолько уверовало их в победе, что в обозах частей Вермахта вместо зимнего обмундирования лежали заветные грузы с парадными мундирами и медалями «Героям взятия Москвы».
Немцы через стереотрубу разглядывали новобранцев. Вдруг, они ударили по позициям русских одним осколочным снарядом, потом вторым, третьим…
Затем немецкие солдаты стали подниматься из окопов. При поддержке артиллерии, переступая проволочные ограждения, они встали цепью во весь рост. С автоматами наперевес пошли уверенно и нагло в атаку.
Среди курсантов послышались возгласы:
– Ух, ты! Идут!
– Откуда их столько!
Многих обуял страх. Немцев они увидели впервые. Новобранцы испуганно переглядывались. Война накрыла их вот так, сразу без подготовки. Ожесточились они, как могли, словно единственной защитой для них была злость и ненависть на врага.
– Не стрелять! Подпустим их поближе, – послышались приказы командира роты.
– Рассредоточились! Оружие к бою!
– Занять позиции!
– Артиллерийские расчёты, опустить стволы!
– Открыть огонь обстрела флангов прямой наводкой! – по цепочке передавались приказы, отзываясь эхом в неразберихе перестрелок.
Немцы не ожидали массированного огневого отпора. Вражеская пехота залегла.
– Главное, не упустить момент, - злобно выкрикнул ротный.
– Первый взвод! В атаку! За мной!..
– А, а, а!.. – орали все до хрипоты. Курсанты, под прикрытием артиллеристов, скинули шинели и, стреляя невпопад, бежали вперёд. Немцы стреляли по ногам. Бойцы падали, в порыве ярости пытаясь подняться, получали смертельные выстрелы автоматной очередью. Перекрёстный огонь был такой силы, что новобранцы терялись на поле боя. Кто-то сползал в воронку от снарядов, чтобы как-то защитить себя и вести бой с укрытия. Кто-то, падая лицом в грязь, притворялся мёртвым и продолжал лежать до тех пор, пока страх, на грани со смертью, не преодолеет в самом себе. Смертельно - раненые пытались звать на помощь своих мам, но вскоре замолкали…
С воплями ужаса, перешагивая убитых, новобранцы сами ложились, сражённые пулями. Стреляли, как могли, как умели. Среди ребят оказались на удивление и меткие стрелки. Нашлись бойцы, думающие не только защитить самого себя, но вести бой осознанно: без суеты, хладнокровно попадая по целям противника. Один боец, отползая в сторону, пристреливался к огневой точке немцев. Он попал в поле зрения командира, что даже тот подумал: а не дезертир ли? Вскоре, хорошо замаскированная, огневая точка замолкла. Наступление немцев захлебнулось от разъярённого сопротивления русских в атаке боя. Немецкие вояки вынуждены были отступить на исходные позиции.
Не получилось наскоком одолеть русских солдат. Но и курсанты получили своё первое боевое крещение. Удержали рубежи! Первая атака проверила их на прочность в обороне. Все, кто остался в живых, поверили в надежду победы. Возбуждённые курсанты ещё долго не могли затихнуть от пережитого боя. Среди них кто-то беззвучно плакал, кто-то сидел отрешённо в углублении траншеи. Курсант по фамилии Малец хотел, было ринуться на зов друга. Раненый на поле боя скулил от боли и звал на помощь.
– Куда! Отставить! – командир роты стянул его за ремень обратно в окоп.
Немецкие снайперы добивали всех, кто подавал признаки жизни на поле боя.
– Твой друг сам виноват. Лежал бы молча, притворившись убитым.
– А ночью вытянули бы его живым.
– Но ему же больно? – растирая глаза от слёз, жалостливо проскулил курсант Малец.
– Запомни! На войне больно не бывает. Либо ты убит – либо жив, даже если ранен.
– Уяснил? То-то же, радуйся, что жив. Рядовой на передовой живёт одно наступление…
Один солдатик – подросток боязливо озирался вокруг и шептал что-то. Рыженький, с угрястым лицом, почти мальчишка, усердно молился. Вдруг, неожиданно для всех, он встал, перевалился через бруствер и пополз к нейтральной полосе, где лежали убитые вперемежку: и русские, и немцы. Все насторожились. Курсант оказался среди трупов, лежавших на поле боя. Странные действия безоружного бойца удивляли всех. Теперь за ним наблюдали и немцы. Солдат переворачивал убитых немцев. Разглядывая их лица, крестил нательным крестиком, переползая от одного убитого немца к другому.
– Рехнулся! – сказал командир с нескрываемой иронией. Наступила тишина…
Казалось, слышны были: и дыхание странного бойца, и шуршание его по земле, и даже некоторые обрывки слов, которые он нашёптывал. В очередной раз, разглядывая убитого немца, боец что-то воскликнул и заплакал. Отчётливо слышны были его слова:
– Прости, прости, прости…
Закрыв глаза немцу, курсант встал на колени, оглянулся вокруг и потащил его в овражек. Все любопытствующие наблюдали: что же будет дальше? В овраге оказалась расщелина после ливневых дождей. Боец аккуратно стащил немца в расщелину. Встал подле него на колени и снова, помолившись, начал засыпать землёй тело убиенного. Для него это был первый немец, первый человек, которого он лишил жизни. Со стороны немецких траншей послышались возгласы:
– Рус! Рус! Бог с нами!
Немцы тоже с удивлением наблюдали за происходящим на нейтральной полосе. После оформления бугорка над могилой убитого немца курсант перекрестился и уже безбоязненно вернулся в траншею к своим бойцам. Никто над ним не смеялся. Все понимали: первый бой, первые убитые – у каждого своя реакция. Не только звучная фамилия Бондарь, но и ярко-рыжая голова - чем-то отличала его от других.
Вчерашние курсанты – сегодня уже бойцы переднего края обороны, взбудораженные, после атаки ещё долго не могли прийти в себя.
– Кто видел друга моего Лёху? – спросил громкоголосый курсант.
– Сразило его наповал, – откликнулся кто-то…
– Что я скажу маме Лёхи?
– Ничего не скажешь, если завтра убьют тебя, так что успокойся и жди приказа в атаку…
– Зачем же так? Я жить хочу!
– Никто не пришёл умирать, а пришли Родину защищать!
– Видимо, такая участь нам выпала, - успокаивающим тоном проговорил, сидящий рядом с ним боец.
– Ты, что политзанятия с нами проводишь? Нашёл время…
– Они, сволочи! Убили моего друга! – вдруг закричал истошным голосом, тот, кто спрашивал про Лёху. Торопливо стал перезаряжать автомат ППШа и хотел, было ринуться через бруствер, но его остановил командир роты. Резким движением рванул у него автомат и двинул прикладом курсанту по правой щеке. Да так сильно, что у того ручьём потекла кровь. Все сидящие вздрогнули и со страхом посмотрели на своего командира.
– Так будет с каждым! Запомните! Война - здесь свои законы. Без приказа в бой не вступать!
– Товарищ командир! – обратился не по уставу взводный, указывая на раненого курсанта.
– Ему нужна помощь: из ушей кровь течёт, заикается, не поймём, о чём говорит.
– Контузило его. Отвоевался.
– В госпиталь надо отправить, – сухо ответил командир.
Двое бойцов – курсантов, обнявшись, протяжно скулили:
– Прямым попаданием снаряда разнесло нашего Стёпку в пыль с грязью…
– Да – да, я сам выдел, – захлёбываясь в слезах, шептал он другу.
Долго не могли успокоиться от пережитого боя наши курсанты. Только запоздалая кухня с вкусной едой утихомирила и свалила их в сон.
На другой день, все кто остался в живых, подсмеивались друг над другом…
– Ну, что братишки! Посмотрели в глаза смерти? Счастливчики! Миновала она вас и научила чему-то, – подбадривал сержант молодых бойцов.
– А тебя, теперича, немецкий Бог сбережёт.
– Благое дело сделал! – похлопал по плечу вчерашнего чудака по фамилии Бондарь пожилой солдат, что с финской войны.
– Перед Богом все едины, – подытожил командир роты.

Примечание автора:


Комот* – командир отделения. Если между подчинёнными отношения были чуточку неуставными, так и звучало: товарищ – комот, то есть, как слышалось – комод. Комоды относились к такому обращению спокойно. Но подчинённые обращались так к своим комодам в случае, если не было рядом вышестоящего начальства по званию.

Слякотной осенью 1943 года, когда днём земля раскисала от беспрестанных дождей вперемежку со снегом, а ночью на ветру покрывалась ледяной коркой, солдаты на передовой не только смертельно уставали от ежедневных ожесточённых боёв, но и жестоко страдали от непогоды.
В одну из таких ночей, когда линия переднего края сдвинулась и связь оказалась перебитой, солдат - телефонист получил от командира задание найти повреждение и починить его. Молча, отдав честь и повернувшись кругом, телефонист, по имени Файзрахман, собрал свои нехитрые приспособления и в скором времени полз через нейтральную полосу, подтягивая за собой катушку с кабелем.
Позиционная полоса простреливалась скользящими лучами прожекторов. Солдат, прижимаясь к земле, животом чувствовал каждый бугорок, каждый камешек. Он полз, озираясь вокруг. Добравшись до первого убитого, Файзрахман взвалил его на себя и пополз дальше, ощупывая голыми руками холодный провод. Ведь немцы, заметив, постараются его уничтожить, а свои снайперы – добить в случае ранения. Таковы были негласные законы войны.
Мысленно разговаривая сам собой, солдат вспоминал свою работу в немецком плену: как он каждое утро собирал умерших из бараков и свозил на тачке в ров за территорию лагеря. Сначала он их считал, но потом и счёт потерял. Глубокой осенью 1941 года их, русских военнопленных, насчитывалось в одном из филиалов лагеря смерти Освенцим восемьсот человек, а к весне 1942 года осталось больных и немощных - двести человек. Стаскивая голыми руками, тифозные скелеты из медицинского барака, Файзрахман всё-таки выжил, хотя многие доходяги, сборщики трупов на второй – третий день уже не откликались на утренней лагерной перекличке. Пленённый солдат благодарил Аллаха, что он продлевает дни его жизни. Сейчас, думая об убитом немце, который служил ему защитой и щитом, - благодарил Аллаха за это. Окоченевший немец, ещё не издавал трупного запаха. Солдат прикладывал неимоверные усилия, чтобы тащить неподвижное тело вперёд .
После утомительно медленного передвижения вдоль нейтральной полосы, связистом овладела страшная усталость. Не от тяжёлого трупа немца, с которым он слился в единое тело, а от чувства безысходности на поле боя, где он один, где справа и слева его ожидает смерть. От снайперских выстрелов тело убитого немца содрогалось. Файзрахман, как опытный боец, отсчитывал время на перезарядку снайперской винтовки и старался двигаться только между выстрелами. Увидев невдалеке воронку, боец решил спрятаться и передохнуть.
Солдат встретил войну в первый же её день в пограничном отряде в Белостоке. После долгих дней отступления он и ещё горстка солдат попали в окружение. Однажды голодных и уставших окруженцев хозяин какого-то хутора приютил на ночлег, а наутро сдал местным полицаям.
Пленение. Польша, Освенцим…
Самым жестоким в плену было наказание шомполами. Перед строем кладут тебя голого на плаху, крепко предварительно связав руки и ноги. От первых пяти ударов тело корчится, извивается от нестерпимой боли, кричишь, пока не пересохнет в горле. Кожа лопается, стекает кровь, немеет тело. Тупо считаешь удары и уже на пятнадцатом – шестнадцатом ударе лишаешься способности чувствовать. После двадцати пяти ударов обливают водой. Сотоварищи из блока волоком тащат тебя и укладывают на нары. К утру если поднимешься к построению - будешь жить. Когда Файзрахман очнулся, его выручил сосед по нарам: предложил кусочек комкового сахара, благодаря живительной силе которого удалось подняться.
Унижали в плену настолько, что человек превращался в животное, лишь бы выжить. Бывало и такое. Отбирали среди военнопленных колхозников на сельскохозяйственные работы для польских помещичьих хуторов. По прибытию в хутор, управляющий объявлял, что русских не потребно кормить, они и так своруют. Ночевали в сарае вместе с животными, украдкой пили сырые яйца, а лакомством на ужин была тёплая варёная брюква, которую вылавливали в лохани для свиней. Недовольные свиньи громко хрюкали и в борьбе за пищу могли откусить человеку пальцы…
Пройдя все круги ада, солдат смог выжить. Более того, ему с группой военнопленных удалось бежать. Но радость воссоединения со своими омрачилась унижениями и избиениями на допросах в СМЕРШе – такими же, какие он испытал в плену. Так много пришлось пережить в двадцать четыре года!
Однако солдат никогда не жаловался, а напротив, смиренно благодарил Аллаха за то, что живой. Но, временами тяжесть былых испытаний становилась невыносимой. А тут ещё вражеский снайпер выпускал откуда-то из темноты смерть на его поиски. Определив рост немца в три аршина, солдат прикинул, .что до того бугорка, где затаилась воронка, ему придётся тянуть и проталкивать свой щит вперёд семь раз.
… Сбросив отяжелевшего немца, с которым ему пришлось преодолеть нелёгкий путь, боец передохнул немного и осторожно, перекатом, сначала сам перебрался, следом, и свои приспособления связи перебросил в воронку через бруствер. Оказавшись на дне воронки, наткнулся он на что-то мягкое, тёплое. На миг в сознании затеплилась слабая надежда: живой человек! Гнетущая безысходность сменилась радостью, что здесь свой, товарищ по несчастью, такой же заплутавший в темноте. С ним можно перекинуться парой слов, а если нужна помощь, то помочь ему – тоже доброе дело.
… Она лежала на дне воронки. Дрожащими руками прикрывала окровавленный живот. Через боль, озноб, страдания возвращалась девушка - санитарка к теплящейся жизни и что-то бормотала.
- Жива, сестричка! – радостно и ободряюще обратился к ней солдат. Она кивнула подбородком и слабым движением коченеющих пальцев попыталась позвать к себе. Солдат сноровистым движением снял шинель с рядом лежащего убитого и укрыл ею раненую санитарку. Файзрахман умом понимал, что девушка умирает, с таким ранением ей не выжить. Но ему так хотелось помочь, обогреть её своим теплом, облегчить своим присутствием её боль, с которой она мучилась одна в этой кромешной темноте. На какой-то миг всё улетучилось: все тяготы, что его терзали, исчезли - словно и войны-то нет вокруг, а во всей Вселенной - он и она. Раненая девушка тоже почувствовала его душевное состояние и желание чем-то помочь ей. Попыталась улыбнуться. А Файзрахман и слов-то не мог подобрать красивых и ласковых, настолько его душа очерствела за эти годы.
- Не горюй, не грусти, я вернусь за тобой…
Это всё , что он смог выдавить из себя. Боец склонился над её лицом, пытаясь дыханием обогреть девушку.
Как подстреленная птица, она теряла сознание и снова возвращалась к жизни. Бледными, искусанными губами медленно прошептала:
- Закрой мне глаза!..
Солдат торопливо кивнул, опять ободряюще улыбнулся сестричке, вытер ладонь о шинель и осторожно прикоснулся к щеке девушки. Её губы задрожали в последнем предсмертном вздохе и неподвижно застыли. Остекленевшие глаза молодой девушки настолько поразили Файзрахмана, что он долго, как ему казалось, не мог закрыть их. В них он прочитал и благодарность, и надежду, и какое-то спасение для себя. Аккуратно он закрыл глаза погибшей санитарке и шинелью обернул ей голову.
Собираясь двигаться дальше, связист оглянулся, чтобы проститься. Неподвижное тело девушки, распластанное на мокрой земле, было похоже на жертву досужего охотника, которому лень было искать подбитую добычу.
Водрузив на спину катушку, солдат выбрался из воронки, осмотрелся по сторонам и снова пополз налаживать связь.
Вдруг в ладонях бойца появилось странное чувство: будто он и не отпускал нежной девичьей щеки и волшебных век; будто он всё ещё гладит их. На какое-то время ему показалось, что она пару раз мелькнула перед его глазами: летела впереди него, обернулась и взглядом поманила его к себе. Он повиновался. Что-то заставило его встать и бежать прямо на минное поле. Какая-то неведомая сила, точно на крыльях, тащила его. Ноги бежали сами, а в теле чувствовалась лёгкость, окрылённость своей смелостью и удалью. Словно он не петляет заячьими прыжками между минами, а порхает, гонимый лишь одной мыслью: дойти, протянуть за собой кабель, пока кромешная мгла ещё не рассеялась!..
… Связист лежал в своей траншее в ожидании следующего распоряжения командира. В сладкой полудрёме боец уловил мерцающий взгляд давешней раненой санитарки, дарящий тепло и спокойствие.
Миг – и всё улетучилось. От испуга солдат резко встрепенулся. Подобрал ноги под себя. Обнял их, положив, голову на колени. Закрыв глаза, он опять представил тот спокойный ласковый взгляд и горячо поблагодарил её – Её – оставленную где-то там, в грязной воронке на нейтральной полосе. В излиянии слов и чувства признательности сквозило не выразимое словами наслаждение, понятное одному ему, и, как он надеялся – ей. Парень мысленно повторял сам себе, что выполнил её последнюю просьбу – закрыл ей глаза. И в благодарность летела она с ним Ангелом Небесным через минное поле…


Эту историю рассказал мой отец, когда мы рассматривали с ним семейные фотографии в альбоме.
- Вот такие же глаза, как на этой фотографии!
Отец, даже заёрзал на стуле, прикрывая ладошкой лицо молодой красивой девушки, оставляя только глаза.
- Это она послала мне спасительницу мою - Муслиму!
- Я трижды сватался к ней, менял сватов, пока её отец Вакиль не поставил нам условия, что согласие получите, если зарплату и наркомовский паёк дочь будет оставлять для их семьи. Моя невеста на тот момент была единственной кормилицей большого семейства отца, работая главным кондуктором по сопровождению грузовых составов на железной дороге. Муслима и я согласились – время было голодное послевоенное, 1948 год…
Мы долго с отцом улыбались, смотрели друг другу в глаза, искоса поглядывая на фотографию моей молодой матушки, которая смотрела на нас спокойным проницательным взглядом из далёкой молодости.

О дураках писано - расписано !
Дураками жизнь исписана !
Нет житья без дураков,
Коли ум зашкалил вновь !
Дуракам мы верим свято,
Потому как, своим взглядом
Дураки вселяют в нас
Добрый, детский перепляс.
Мы растаяли в улыбке
С дураками смехом зыбким.
И душа согрелась враз
От чудачества их фраз.
И не надо нам стесняться
В дураках подчас остаться...
Дура, дурень, дуралей,
Дурью мудрость лей и лей...

О дураках писано - расписано !
Дураками жизнь исписана !
Нет житья без дураков,
Коли ум зашкалил вновь !
Дуракам мы верим свято,
Потому как, своим взглядом
Дураки вселяют в нас
Добрый, детский перепляс.
Мы растаяли в улыбке
С дураками смехом зыбким.
И душа согрелась враз
От чудачества их фраз.
И не надо нам стесняться
В дураках подчас остаться...
Дура, дурень, дуралей,
Дурью мудрость лей и лей...

Жил да был один Чудак.
Мыслил, думал, как Дурак.
Вдруг задумал он жениться.
"Нет!" - кричит краса - девица.
"Ладно, обожду малешко...", -
И ушёл угрюмо в спешке.
Получил такой расклад:
В женихах не быть никак.
Было время. Утекло.
Уж за сорок перешло.
Вдруг увидел наш Чудак
Ту девицу, так сказать
В полноте, с потухшим взглядом
Шла она, как утка к ряду.
Вся обвисла, уж не та,
Потерялась красота.
И подумал наш Чудак:
"Так зачем, об ней страдал?
Дни и ночи все терял?"...
Но любовь -то, что первач,
Самогоном обожглась.
Что - то ёкнуло в тот час:
"Эх, вернуть бы годы враз...".