Знакомые строчки, не так ли? Ну, еще бы! Но при чем тут Бармаглот? О чем он может нам поведать? О своих встречах с Брандашмыгом? Заинтригованы? Спокойствие, вы всё узнаете, если прочитаете эту повесть до конца.
Ну а пока начнем благословясь. Итак

Повесть - воспоминания моего сына Льва-младшего о своём детстве, которое получилось нервным из-за моего нестандартного развода с его неординарной мамашей. Она росла без родителей с десяти лет, её семьёй стало советское общество в виде пионерской и комсомольской организации, кружков Дворца Пионеров, школы и общественной деятельности, по природе своей она являлась лидером, впитавшим советские догмы и приобретя несгибаемые убеждения с сознанием своей непогрешимой правоты. В молодости она считала, что семья – это большое советское сообщество, в котором её ребёнку хорошо везде – у бабушек с дедушками, тёток с дядями, детском саду и тд. За первые семь лет своей жизни Лев-младший провёл со своей матерью в общей сложности месяцев девять, причём первые четыре месяца в грудном возрасте, затем по её требованию я спросил своих родителей, не примут ли они его в нашу семью в г. Октябрьском Башкирской АССР, поскольку ей нужно было готовить и защищать дипломную работу, а брать академический отпуск она даже и не думала. Мама и бабушки ответили «возьмём без разговоров», вот его и лишили материнского молока и главного человека в жизни грудного малыша. Когда же ему исполнилось два с половиной года, мама написа́ла мне, что у малыша появляется характер, ему позарез нужны родители, забирайте его в Москву. Львиная мамаша была против, говоря, что ему там, в большой любящей семье гораздо лучше, но тут я её уже не слушал, поехал в Октябрьский, привёз Львёнка к нам в общежитие главного здания МГУ (к этому времени она защитила диплом и я, занявшись серьёзно – по её же просьбе - её распределением в качестве молодого специалиста, нашёл ей место главного технолога Полупроводникового завода в подмосковном Томилино, с пропиской и жильём, но она предпочитала жить у меня в комнате в МГУ, уезжая на работу в семь утра и возвращаясь к полуночи, потому что, как обычно, после работы окуналась в общественную жизнь). Я немедленно получил место в университетском детском саду в Доме Преподавателей (три остановки на автобусе от Главного Здания), потому что сам в это время делал дипломную работу в нашей старой университетской обсерватории на Красной Пресне, проводя там полный рабочий день. Львёнка я отвозил к восьми в детский сад, забирал его в пять вечера, после чего он становился до ночи нашим курсовым ребёнком, ребята играли с ним в футбол, девчонки играли в игрушки и угощали всяческими домашними вкусностями. Через год мы уехали на работу за границу, куда я сумел прорваться сам и пробить мамашу Львёнка в качестве специалиста тоже, поэтому его снова отвезли в Октябрьский ещё на три года. Вернувшись из Африки, мы оформили в Октябрьском наш развод, и на суде она сама сказала, что оставляет сына в семье бывшего мужа, пока не устроит свою дальнейшую судьбу. Вот так он остался ещё на четыре года у моих близких, потом я забрал его снова к себе в главное здание МГУ, где жил, учась в аспирантуре. Когда она начала борьбу за сына (у нас была два суда в течение года, в промежутке между ними скончалась моя бабушка Лида, которая выкормила и вырастила Львёнка, а мама работала), я был убеждён, что это в первую очередь из принципа - ведь общество её негласно осудило за оставление ребёнка, подружки по МГУ недоумевали, а чебоксарская родня в озверении подзуживала - и очень боялся, что, получив его, она не станет заниматься им, как не делала этого и раньше. Только поэтому я встал в жёсткую оппозицию, иначе сразу бы согласился, чтобы он жил с ней. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, но он остался со мной и с тех пор я не только не препятствовал ему постоянно с ней общаться, но выталкивал его на все большие и малые школьные и студенческие каникулы к ней, пока он не построил свою взрослую жизнь. Характерный пример: когда его мамаша поняла, что Львёнок окончательно остался со мной в Москве, она наврала всем чебоксарским родственникам, будто он всё же переехал к ней в Питер и живёт там, а ко мне ездит только в гости. Но любая ложь со временем выплывает наружу, именно так случайно и произошло через несколько лет. Тем не менее, я рад, что у него есть мать, с которой всю жизнь у него прекрасные отношения. Но эта детская травма, конечно, повлияла на него сильно, учитывая к тому же, что мой тяжёлый характер и желание видеть его порядочным человеком, наложили отпечаток на его воспитание и формирование как личность. По задумке воспоминания - о его детстве, а по сути он написа́л обо мне, хотя в силу возраста не знал многих фактов и интерпретировал то, что знал, на свой манер. Я сделал определённые примечания к этой повести, чтобы читателю (видимо, потомкам) был яснее смысл и причины некоторых происходивших событий. Самое главное – он вырос хорошим и добрым человеком.
Лев-старший

Привет, ребята! Самое главное - это начать, как говаривал мой Батюшка. Кстати, о Ба-тюшке. Не так давно (а точнее, в прошлую пятницу, а сегодня среда - вот и считайте) на 63-м году жизни ему отхватили три четверти желудка, т.е. вырезали язву 12-перстной кишки. Надо же! Сорок пять лет она его грызла, приступы продолжались с завидной пе-риодичностью каждый год, весной и осенью (кстати, эту болезнь он «подарил» мне в наследство, но меня обострения мучили в 17-20 лет, не такие сильные и в основном летом, а потом потихоньку сошли на нет - и язва зарубцевалась, тьфу-тьфу!), а в последнее время все сильней и продолжительней; но по совету своего младшего брата-медика с операцией он не спешил, тянул до последнего, ибо каждому овощу свой черед. И вот три недели назад его так круто прихватило, что пришлось вызывать «скорую», везти бедолагу в больницу и т.д. Такие дела.
Однако я отвлекся. При чем тут Батюшка, я ведь собрался писа́ть повесть не о нем, а о своем детстве, если вы еще не поняли. И как я уже упоминал, главное - это начать. Задумка у меня возникла еще месяца два назад (после того, как сам не знаю, почему перечитал «Детство» Горького), да никак не мог приступить: то бесконечно исправлял вкладыши для своих магнитоальбомов, то подоснову для жены раскрашивал, то избранные песни печатал, то еще что-нибудь... К тому же я стараюсь сидеть за компьютером не более четырех часов в день - глаза надо беречь. Наконец, в одно не очень прекрасное (потому что небывало холодное для середины мая) утро я решился, открыл новый файл и... напечатал «Привет, ребята!». О чем писа́ть дальше, я понятия не имел, однако... собрался с мыслями, почесал в затылке - и начал! Потому что это - главное (см. выше).
Так, опять я отвлекся. Впрочем, таков мой стиль (если в данном случае вообще можно говорить о существовании какого-то стиля, ибо писатель из меня как из дырявого сапога - дуршлаг), я никогда не продумываю текст заранее, а пишу все, что в голову взбредет, постоянно уклоняясь от основной темы. Да это и не важно, ведь я пишу эту повесть только для себя, совершенно не рассчитывая на то, что когда-нибудь кто-нибудь рискнет ее издать. В самом деле, кому это интересно? Читать воспоминания о розовом детстве какого-то никому не известного «Васи», человека не выдающегося и ничем не примечательного, обыкновенного обывателя, прожившего обычную серую жизнь - кому это надо? Хотя, если подумать, моя судьба была достаточно неординарна, было много яркого и интересного, а уж детство было просто «сказочным». Потому я и взялся за перо (в данном случае, сел за клавиатуру), что с годами воспоминания тускнеют и стираются из памяти - а мне так не хочется забывать те золотые времена. Э-эх, годы, годы...
И какой же вывод следует из всей этой бодяги, может спросить докучливый читатель? Э-э, по-о-дождите, не-е спешите! Это все

, а вот когда начнется

(изящный плагиат, не правда ли?) - тогда все вопросы выскочат из ваших бестолковых голов как пробка из бутылки Шампуня!
Ладно, действительно пора заканчивать это Вступление, и так уже второй день сижу, мозги напрягаю (аж голова заболела - правда, вчера вечерком жена пивком побаловала - нет, постойте, пиво мы пили еще в понедельник /суббота не в счет, само собой, тут без баллона «Медового» не обойтись/ - а вчера я днем разливного хлебнул кружечку /вспомнил молодость/, а вечером... впрочем, неважно); а дело продвигается очень медленно. Но раз уж взялся за гуж - куда деваться? И хоть я не перестаю повторять, что писатель я липовый - давно пора начинать (ведь это главное, верно?) мою правдивую Повесть о безоблачном Детстве...

Итак, начать придется все же с моего Батюшки. Уж не знаю, как так случилось,1 но ро-дился он в городе Рыбинске, где до войны жили его родители. Моя бабушка, Ирина Антониновна (в дальнейшем я буду называть ее Баба Ира) вскоре развелась с мужем2 и вновь вышла замуж за человека3, которого по странному (и такое бывает) стечению обстоятельств, звали Иван Антонинович (далее - Дед). После войны4 они переехали в Башкирию, в город Октябрьский - один из многочисленных только что построенных центров добычи нефти и газа. А так как оба они были геодезистами, то их с удовольствием взяли на преподавательскую работу в Нефтяной Техникум5 - самое «крутое» учебное заведение города. Там они и проработали до пенсии. В конце 40-х у них родились дети: сначала Антон, потом Маша; и Батюшка оказался в положении ненужного для Деда пасынка.
Надо отметить, что Дед обладал весьма ехидным и желчным характером, любил недобро пошутить и попрекнуть куском хлеба, но и Батюшка тоже за словом в карман не лез - короче, подробностей я не знаю, но, по словам Батюшки к концу 10-го класса Дед его настолько «достал», что после выпускных экзаменов он «вылетел из родительского гнезда как пробка». Ему было все равно куда ехать - лишь бы уехать. И занесло его аж в Питер, в Мореходное училище,1 что кажется теперь просто невероятным, учитывая свобо-долюбивый характер моего родителя. Понятное дело, не прошло и года, как батяня осоз-нал, что занесло его явно не туда, и он начал предпринимать героические попытки «сос-кочить». Недолго думая, он решил закосить на язву, разыгрывал прилюдно острые прис-тупы, добился обследования; а перед рентгеном проглотил кусок сырого мяса на ниточке, привязанной к зубу - а поскольку гастроскопию тогда еще не применяли, то врачи просто встали на уши! Впрочем, язва-то у него оказалась самая настоящая, и комиссовали папаню вчистую без всяких там волчьих билетов и прочих «прелестей». Батюшка вздохнул свободно, однако ребром встал вопрос: а что же дальше? И тут он отколол еще более невероятный фортель.
А именно: собрал он пожитки да и рванул в Москву. И прямиком в МГУ. А поскольку уже заканчивался август, и вступительные экзамены были позади, то он пошел прямо к ректору и так запудрил ему мозги, что тот совершенно обалдел и разрешил сдать Батюшке экзамены «экстерном» - и Батюшка так лихо это сделал, что его приняли сразу аж на второй курс!!! Во как! Кому расскажешь - не поверит. Однако, так оно и было (кто не поверил - спросите у Батюшки)2.
Ну, и началась учеба и веселая студенческая жизнь. Время было хорошее, конец 50-х, «оттепель», фестиваль молодежи, дешевые пивные на каждом углу и т.д., но поскольку подробностей я не знаю - то буду краток. Вскоре Батюшка познакомился с моей будущей матушкой (что было не так уж сложно, ибо она как уроженка Чебоксар тоже жила в общаге), через некоторое время они поженились - а тут и я родился! Все по правилам! И свои первые четыре месяца я провел в Доме Студента, как официально называется здание со шпилем на Воробьевых горах. А потом, недолго думая меня сплавили в Октябрьский - надо было заканчивать учебу, куда деваться. С этого, собственно, и начинается мое Розовое Детство, отдельные эпизоды которого я вспоминаю лет с пяти или чуть пораньше. Хотя самое первое воспоминание у меня связано с Москвой: будто бы мы с Батюшкой гуляем по территории МГУ, и он высоко подкидывает небольшой мячик, тот падает и катится вниз по зеленому склону - эпизод буквально секундный, ведь было мне тогда всего...3
Но вернемся в Октябрьский. Дед с Бабой Ирой получили огромную трехкомнатную квартиру в пятиэтажном «сталинском» доме в центре города. Впрочем, огромной она мне казалась тогда, когда я сам был маленьким, а позже я осознал, что это обычная «рас-пашонка». Две комнаты средних размеров, третья - смежно-проходная - поменьше, длин-ный и не особо широкий коридор буквой «Г», упирающийся в небольшую кухню, раздель-ный санузел - все достаточно просто, но что ценно: толстые кирпичные стены и перего-родки (слышимость почти нулевая, не то, что в нынешних коробках), высокие потолки (тот пятиэтажный дом по высоте равен современной девятиэтажке), кладовка, два встроенных шкафа вдоль коридора и наличие стенного кухонного «морозильника».
Что это такое, спро́сите вы? Поясняю. Стена под окном от пола до подоконника - полая, оставлена лишь стенка в один кирпич со стороны улицы и в ней просверлено отверстие, а из кухни - дверцы и полки внутри. Вот тебе и морозильник! Естественно зимой, когда мороз. Да и летом там спокойно можно держать всякие соленья-варенья. Но хватало и недостатков.
Во-первых, стены были просто оштукатурены и до середины высоты покрашены масляной краской (а кто и когда изобрел обои, вы не знаете?); во-вторых, пол был не паркетный и не линолеумный, а обычный дощатый и местами скрипел; в-третьих, не было горячей воды, а громоздкая газовая колонка висела над ванной, поэтому помыться проблем не было, а вот для мытья посуды воду приходилось греть в чайнике. И, в-чет-вертых, в доме не было лифта. Зато был полуподвал, состоящий из системы коридоров и кладовых - по одной на каждую квартиру. По-моему, идея замечательная! Ну, где еще можно квасить капусту, солить огурцы, хранить картошку и т.п.? Нет, подвал - это вещь незаменимая (конечно, если не живешь в деревенском доме с погребом). Ну и поскольку крыша была не плоская, а двускатная, то и чердак имелся в наличии, где некоторые хозяйки сушили белье. Но и во дворе это можно было делать совершенно спокойно, ибо в те времена никому и в голову не могло бы придти, что кто-нибудь попытается это белье украсть.
Семья у нас была довольно большая: Дед, Антон, Маша, Баба Ира, ее матушка Баба Лида и бабушка Баба Аня, которая мне приходилась аж прапрабабушкой. Ей уже перевалило за 90, и целыми днями она сидела в кресле, одетая в старинный халат и капор, изредка вставая и мелкими-мелкими шажками, опираясь на палку да держась за стенку, доходила до туалета и обратно. Мне было года 3-4,1 когда она умерла, но я ее помню. Мы с бабой Лидой жили вместе с ней в дальней комнате, выходящей окнами во двор, большую часть которой занимали две огромные старинные кровати, садиться на которые днем не разрешалось никому кроме меня (но я в основном прыгал на них как на батуте); Дед и баба Ира обитали в проходной комнате (там кроме кроватей стояли стол и книжный шкаф); а Антон с Машей жили в гостиной (хотя возможно кто-то из них ночевал в нашей комнате, ибо в гостиной стоял только один раскладной диван, кроме двух столов и второго шкафа).
Так мы и жили, а когда мне исполнилось два2 года, Батюшка с Матушкой благополучно закончили МГУ и на три года умотали в Африку - учить негров грамоте. Как им так подфартило, не знаю до сих пор,3 ведь для этого надо было изучить французский язык почти в совершенстве. Впрочем, они и английским владели достаточно хорошо (а я не могу выучить до сих пор). Воспитывала меня в основном баба Лида (поскольку была на пенсии), кормила-поила, одевала-обувала и водила гулять, а иногда и порола ремнем за какие-нибудь провинности. Впрочем, гулять ей помогали все обитатели нашего двора и делали они это с большим удовольствием. Надо отметить, что в те времена люди были совсем другими и жили по-иному, особенно в провинции. Это сейчас мы едва ли знаем ближайших соседей по лестничной площадке, да и то в лицо, а не по имени; а уж кто живет на других этажах или в других подъездах (я уж не говорю про соседние дома) - понятия не имеем, а самое главное, что и не хотим никого знать.
1. Пять лет, моя прабабушка Аня каждый день на ночь читала ему сказки, как когда-то мне.
2. Три с половиной года.
3. См. мой рассказ «Как я попал в Африку» или первую главу моей повести «Ах, эта Африка!».
А в маленьком Октябрьском с населением в 100 тысяч обитатели одного двора хорошо знали друг друга, и не только знали, но дружили и общались, и ходили в гости, по делу и просто так, за солью и за хлебом; предварительно звонить было не принято (впрочем, телефонов тогда было очень мало, в нашем доме они стояли, может быть, в двух-трех квартирах, включая нашу); многие днем даже не закрывали на замок входные двери, подвалы и чердаки никогда не запирались, потому что ни жуликов, ни бомжей просто не было. Нет, жулики и воры существовали, конечно, во все времена, но ни одной квартирной кражи в нашем районе я не припомню. А убийства и драки были, но об этом - позже.
Естественно, народ кучковался по группам: автолюбители, пенсионеры, домохозяйки, молодежь и т.д., но все равно существовала какая-то незримая единая субстанция, которую можно было назвать

И каждый квартал или группа кварталов имели свое неофициальное название, но прежних вражды и соперничества как в 40-50-х между ними уже не существовало, и такие фразы как «ты в наш двор не ходи» или «по нашей улице не проходи» мне пришлось услышать лишь пару-тройку раз, да и то гораздо позже. А пока я был маленьким, дальше нашего двора меня и не выпускали; а когда я подрос и мог гулять самостоятельно, то бдительная баба Лида сидела у окна и внимательно следила за тем, чтобы я никуда не убежал; а я периодически подбегал под окно и кричал: «Бабуля! Кинь мячик!» или «Вынеси велосипед!»; а она звала меня домой, высовываясь в форточку.

Мне - лет пять, а Батюшка, только что вернувшийся из Африки, привез мне в подарок такую игру: три попугая сидят на жердочке, и их можно сбивать, стреляя из игрушечного пистолета короткой стрелкой с липучкой. Помню, вся семья собралась за большим столом в гостиной, Батюшка достал попугаев и поставил их на край стола (а напротив меня сидели Дед и Маша), и я уж зарядил пистолет, но тут Маша как бы в шутку сказала: «Ты только Деду в глаз не засвети!», все посмеялись, но Баба Ира вдруг спохватилась: «А вдруг и правда засветит? Иди-ка ты в другую комнату!» И меня вместе с попугаями переплавили в соседнюю комнату, где я и начал тренироваться в стрельбе. Тогда я еще не соображал, как правильно надо целиться, держал пистолет на уровне живота, согнув руку в локте, и никак не мог понять, почему стрела летит гораздо выше. Позднее я приноровился и стрелял без промаха, но попугаи мне постепенно наскучили, и со временем куда-то растерялись, и я с удовольствием стрелял куда попало: в стены, двери, кота Борьку и т.п. - естественно, когда никто не видел.