Немудрено, что Виктор, пятидесятилетний мужчина с грубыми чертами лица, хам и грубиян, по мнению окружающих, был в гневе. Его сын, двенадцатилетний оболтус Игорь, сломал лезвие у любимого швейцарского ножа отца. Этот нож служил Виктору очень давно, еще с армейских времен, будучи прощальным подарком от командира взвода, у которого Виктор был заместителем. Не только памятная вещица, но и крайне необходимая в жизни. Сколько бутылок пива открыто этим ножом! Сколько порезано закуски, и вынуто винных пробок! Не счесть. И вот, главная функция ножа, большое лезвие, теперь отломано под корень. Это ж надо ухитриться!
- Сволочь ты, Игоряха, - распекал понурившегося сына разъяренный Виктор, - как ты только посмел его взять? Я же тебе строго-настрого запретил к нему прикасаться! Хороший ты мне подарочек на день рождения сделал! Спасибо тебе!
- Да я только посмотреть хотел, а он сам сломался.
- Сам? – грозно вскричал Виктор, - да что ты мне лепишь? Как он мог сам сломаться? Не ломался – не ломался, а потом взял, да сломался?
- Ага! Сам.
- Ох, выпороть бы тебя надо, да у меня сегодня праздник, юбилей. В другое время ты бы неделю на задницу не садился. Ну, да ты же меня знаешь! Так что кончай врать, рассказывай, как дело было.
- Ну, - Игорь помялся, и убитым голосом продолжил, - я с ребятами поспорил, что он не сломается если в щель его сунуть и нажать, а он взял, и сломался.
- Ну, ты и дебил! Двенадцать лет, а ума нет. Это ж надо додуматься? Полудурок!
Виктор задумался, и сказал:
- Вот что. Тебе ведь через две недели тоже день рождения будет? Вот мое решение. Никакого подарка ты не получишь. Ты что хотел-то? Мобильник новый?
- Смартфон. Уже у всех есть, кроме меня, - обиженно заявил Игорь.
- Ну, и долго еще не будет. Это тебе наука! Не будешь брать и ломать чужие вещи.
- Ну, па-ап!
- Я все сказал! Иди отсюда, пока я тебе не вломил! Видеть тебя не могу!
Опустив голову, насупленный Игорь поплелся к выходу. Виктор, повертев в руках поломанный ножик, в сердцах отбросил его в сторону.
- Да что же за ерунда-то такая? День-то как начинается хреново!
Пройдя в другую комнату, он вскоре вышел оттуда с картонной коробкой. Немного подумав, он, открыв шкаф, засунул коробку на антресоль, в дальний угол.
К вечеру стали собираться гости. Пришли родители Виктора, младший брат с женой, сестра с мужем, и с десяток дальних родственников. Все поздравляли юбиляра, дарили подарки. Дети, визжа, крутились под ногами, пока Виктор с женой встречали гостей, но быстро утихомирились, усаженные за отдельный стол на кухне. Виктор немного успокоился, хотя досада на сына тлела в его сердце. Ну, да ничего уже не поделаешь. Не приварить лезвие обратно. Пропал ножик!
Наконец, жена Виктора, полноватая шатенка с большой грудью, пригласила гостей за стол. Оживленно переговариваясь, они расселись по местам, и притихли.
Виктор, занявший место в торце стола, предложил налить по первой, что и было незамедлительно сделано. Сестра Виктора, поднимая рюмку с водкой, закричала: - Тост, тост!
- По старшинству, - недовольным голосом сказал Виктор. – Папа, давай!
Сухонький, седой Павел Иванович поднялся со стула, и, держа рюмку, сказал:
- По старшинству, сынок, это правильно! Старших надо уважать! Хоть и ты уже не молодой. Полтинник обломился! Желаю тебе, как минимум, еще столько же, а там, как карта ляжет. Живи, сына расти, жену не обижай. Будь помягче, а то знаю я тебя. Чуть что не по тебе, сразу в драку. Надо все по-хорошему.
- Да ладно, пап, все нормально. Я же не со зла, а так, для порядку.
- Да-да, я понимаю. Только не ошибайся. Дорого иногда ошибки-то обходятся.
Павел Иванович помолчал, глядя в рюмку, и чему-то усмехаясь. Гости настороженно молчали.
- А помнишь, сколько тебе тогда было? Десять, одиннадцать? Забыл уже. Помнишь, ты на день рождения подарок от меня не получил? Обидел ты меня тогда сильно. Помнишь?
- Нет, не помню. Да когда это было! Разве все упомнишь?
- Так вот. Разбирал я давеча барахло в гараже, и наткнулся на эту коробочку. Почитай, сорок лет пролежала. И вспомнил я, что за коробочка. И обиду свою вспомнил. Теперь-то уж не буду говорить, тебя конфузить, да и отболело давно. Но тот подарок я хочу сегодня тебе вручить. На память.
Павел Иванович достал из кармана широких штанов невзрачную картонную коробочку, и протянул ее Виктору. Тот с сомнением посмотрев на отца, взял подарок, и принялся разглядывать ее. Картон был низкого качества, ярлык, наклеенный на коробку, совсем истлел, так что прочитать его было невозможно. Осторожно открыв коробку, Виктор застыл в изумлении. Затем грубые черты его лица исказились, а на глазах появились слезы.
- Папа, зачем же ты так? Что же ты сделал? Ну, как же ты?
Дрожащей рукой Виктор достал из коробочки жестяной детский пистолет, стреляющий пробками. Оружие было совсем новым, словно не лежало в гараже сорок лет, покрашено черной краской, и смазано. Взведя затвор, он нажал на курок, и пистолет громко щелкнул, повествуя о своей исправности.
Гости развеселились, глядя на подарок, и давая глупые советы по его применению. Но Виктор не слышал их, он был не в силах отвести влажного взора от пистолета. Воспоминания взвихрились в его сознании, и взрослый мужчина полностью погрузился в них.
Тогда, десятилетним мальчишкой, он страстно хотел получить от отца такой пистолет. Он даже снился ему: черный, с затвором в виде двух втулок по сторонам, угрожающего вида, и стреляющий далеко летящими пробками. Мальчишки во дворе, растеряв пробки, заряжали оружие шариками от подшипника или камешками, и пистолет все также исправно посылал снаряды вдаль. Виктор даже слышал, что находились такие умельцы, которые переделывали игрушечный пистолет под мелкашечный патрон, и тогда уже игрушка становилась настоящим оружием.
Он просто бредил этим пистолетом, так хотелось ему иметь это почти настоящее оружие. Отец обещал подарить маленькому Виктору такой пистолет на день рождения, но случайность отменила подарок.

Тогда, не спросясь отца, он взял его часы знаменитой марки «Победа», неубиваемые и водонепроницаемые. Захотелось пофорсить перед пацанами. Но форс вышел боком. Случайно им заинтересовались какие-то проходящие мимо вихрастые незнакомые парни. Взяв пацана за шиворот, они сняли с его тонкой руки отцовские часы, и, напоследок дав хорошего пинка, отправились дальше, гремя расстроенной гитарой. Зареванный Виктор побежал к отцу каяться, и получил первую в его жизни порку. День рождения Виктора в том несчастном году вообще не отмечали. Мать пыталась воздействовать на отца, но это было бесполезно.
Со временем история позабылась, но вдруг таким вот образом всплыла в день юбилея.
Задумавшись, вытерев лицо, и, словно что-то вспомнив, Виктор порывисто встал из-за стола, открыл антресоль, и достал оттуда картонную упаковку. Осмотрев ее, он прошел в другую комнату, вскоре выйдя к гостям. Сев на свое место, Виктор, блаженно улыбаясь и смотря сквозь гостей, поглаживал ладонью серую невзрачную коробочку с запоздавшим подарком.
Почти не заметив, как ушли гости, Виктор отправился в постель. Коробочку с пистолетом он положил рядом с головой, на подушку, и тревожно уснул, то чему-то улыбаясь, то жалобно кривя лицо. Иногда он вскрикивал во сне, и тогда под веками его набухали прозрачные слезы. Жена, прижимаясь грудью к его спине, иногда тихо и ласково шептала ему:
- Тш-ш-ш, тш-ш-ш, тихо, тихо. Спи, мой родной!

Ждать в приемной пришлось недолго. Вскоре после того, как из кабинета Генерального степенно вышел какой-то солидный мужчина в дорогом костюме, секретарша пригласила войти Михаила Ивановича.
Павловский поднялся из глубокого кресла, и, добродушно кивнув секретарше, шагнул в широкие двери. Он был спокоен, как может быть спокоен главный бухгалтер крупного Конструкторского Бюро, когда все финансовые документы в порядке. Да и как иначе? Почти всю жизнь Михаил Иванович Павловский отдал бухгалтерскому делу, и ближе к пенсионному возрасту был асом дебета и кредита. Невысокий, чуть полноватый, он тщательно следил за собой, и никто не дал бы ему шестидесяти лет. Ну, максимум, пятьдесят пять. Лишь обширная плешь, и изрядно поседевшие волосы выдавали, что Михаил Иванович немолод.
Генеральный директор при виде Павловского встал из-за своего огромного стола, и, выйдя навстречу, с чувством пожал руку главбуха.
- Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Иванович! Проходите, присаживайтесь, где удобно. Надо нам поговорить.
С недоумением посмотрев на Генерального, Михаил Иванович ответил на пожатие, и сказал:
- Здравствуйте, Игорь Петрович! А в чем дело-то? Случилось что?
- Нет, не случилось ничего. Да вы присаживайтесь. Надо нам один вопрос решить. Безотлагательно.
Павловский присел на один из стульев, отодвинув его от стола, сложил руки на коленях, и приготовился слушать начальника.
- Михаил Иванович, я слышал, что вы на пенсию уходите? Не собираетесь дальше работать?
- Я еще не решил. Жена хочет, чтобы я дома посидел, мол, хватит тебе этой нервотрепки. А сам-то я давно привык. Вроде бы и не в тягость.
- Я вас не отпущу! Где я найду такого главбуха? Нет, даже и не думайте! Кстати, мы к вашему юбилею уже готовимся. Думаем, какой подарок вам сделать. А я решил у вас спросить. Вы-то что хотите? Может быть, пожелания есть? В разумных, естественно, пределах, но и не стесняйтесь. Чтобы вам из КБ уйти не хотелось, мы готовы потратиться. Ну, признавайтесь, о чем мечтаете?
Михаил Иванович серьезно, и немного печально взглянул на Генерального, потупился, и опустил глаза вниз. Помолчав, он снова, но уже твердо посмотрел в глаза начальнику, и решительно сказал:
- Есть у меня мечта, Игорь Петрович! Есть! И только от вас, будем говорить, зависит, исполнится она, или нет. По гроб жизни вам буду благодарен, если исполните!
- Господи, Михаил Иванович, вы меня просто пугаете! – немного нервно ответил Генеральный. – Что у вас за мечта такая? Выкладывайте! Чем смогу, - помогу!
Павловский снова замялся, но, решившись, горячо, и немного сумбурно, заговорил:
- Игорь Петрович, вы же знаете, что большинство деловых бумаг проходит через меня. Конечно, я понимаю, что поступаю неэтично, но я любопытен. И не только по долгу службы. И вот, накапливая факты, я, где догадался, где домыслил, но понял, что в КБ прошли испытания четырех пар индивидуальных крыльев. Поскольку испытания прошли успешно, я это говорю на основании приказа о премировании двух испытателей от семнадцатого мая сего года, они полностью готовы к эксплуатации. Не знаю, отданы ли они в производство, но я прошу одну пару у вас. Как поощрение, будем говорить.
- Михаил Иванович, да вы с ума сошли. Во-первых, это секретная разработка. Вы и знать-то ничего не должны. У вас, конечно, допуск есть, но не к таким секретам. Во-вторых.. Зачем они вам?
- Эх, Игорь Петрович! Я понимаю! Смешно, конечно! Но, ничего с собой поделать не могу. Как мальчишкой мечтал о крыльях, так до сих пор мечтаю. Представляете, мне ночью часто снится, что я парю над землей. Вы меня понимаете? Это мечта всей моей жизни, будем говорить! Не откажите!
- Ну, не знаю. Нетрудно, конечно, изготовить еще пару. Да и себестоимость там.. .
- Тридцать две тысячи двести восемьдесят два рубля сорок копеек.
- Вот именно! Но, Михаил Иванович! Где же вы на них летать-то будете? Это ведь когда их в производство запустят!
- Не знаю. Может в поле где-нибудь за городом? Где людей нет. Ну, ведь испытывали их не в ангаре же? Тоже кто-то, наверняка видел, будем говорить? Я думаю, что ничего страшного. Подумают на НЛО. Да я и не буду часто летать. Так, когда взгрустнется. Выручите, Игорь Петрович!
Генеральный сел за стол рядом с Павловским, и задумался. Потом встал, подошел к селектору и, нажав кнопку, произнес:
- Зайди ко мне.
Через минуту в кабинет вошел зам Генерального директора. Поздоровавшись, он подошел к столу, и почтительно вытянулся, глядя на начальника.
- Вот, Сергей Николаевич. Задачку нам задал Михаил Иванович. Просит подарить ему пару крыльев. Как ты думаешь, потянем?
Ошеломленный услышанным, зам глянул на Павловского, и отвесил нижнюю челюсть.
- Так ведь это.., как? Я даже не знаю! Разве можно?
Еще раз, пристально взглянув на с мольбой смотрящего ему в лицо Павловского, зам отрицательно помотал головой, пожал плечами, и снова обратился к Генеральному.
- Если подумать, то по деньгам потянем. Еще и на спиннинг какой хватит.
- Не надо мне спиннинга! – вскричал Михаил Иванович. – Мне крылья нужны!
- Ну, если, вы, Игорь Петрович, не против, то и я за. А зачем вам крылья, Михаил Иванович?
- Да, низачем! – в сердцах сказал Павловский, - я летать хочу! Вот хочу летать, и все! Мечта у меня такая, будем говорить! Могу я мечтать?
- Да, конечно, Михаил Иванович! Не волнуйтесь вы так. Просто странная какая-то мечта. Другие вот мечтают об автомобиле, квартире в Москве, миллионе долларов. А вы.. , как-то нестандартно.
- Ну, что же мне делать? Такой уж я, нестандартный!
- Ну ладно, ладно, - встал из-за стола Генеральный. Идите, Михаил Иванович. Мы тут с замом пошепчемся.
Павловский тяжело поднялся, чуть поклонился начальству, и вышел.

Нежно обнимая плоскую коробку, на которой ярко выделялся логотип компании, выпускающей плазменные телевизоры, Михаил Иванович с трудом открыл багажник своей «Хонды» и осторожно загрузил туда подарок. Сияющая жена поспешила положить следом аккуратный чехол со спиннингом, и на секунду прижалась к мужу.
- Все хорошо, Миша! Такой юбилей отгрохали! Молодцы! И начальство у тебя очень доброе! Вон, цветов сколько надарили, - кивнула она на пластиковое ведро, полное разнообразных букетов, стоящее у машины. – Давай, поехали домой! А то я что-то устала. А ты, я вижу, тоже доволен? – улыбнулась она, - вон, светишься весь. Поехали! Здорово же тебя уважают! Я и не знала, - продолжила она уже в машине. – Меня уж ваш главный начальник попросил, чтобы я не препятствовала твоей работе. Да я что ж? Есть силы – работай! Я думала, ты там время проводишь. А тут вона как!
Внутренне ликуя, под неумолчный говор жены, Михаил Иванович вел свою «Хонду» домой. В коробке из под телевизора его ждали вожделенные крылья. Крепко держа руль, Павловский предвкушал свой первый полет, как когда-то в юности предвкушал обладание своей первой женщиной. То же волнение и трепет, то же состояние робости, азарта и неистребимого желания. Его душа чудесным образом помолодела, стала увереннее, и сильнее. Она и без крыльев летела сейчас высоко над землей!

Приехав домой, Михаил Иванович загнал машину в гараж, пристроенный к дому, и, вынув подарки, зашел в прихожую. В гостиной горел верхний свет, слышался шум голосов. Вероятно, это были сын со снохой, и дочь с зятем. Раздевшись, он прошел в комнату, посреди которой стоял накрытый стол, и увидел, что не ошибся. Вся семья была в сборе. Даже теща, восьмидесятидвухлетняя тучная старуха приперлась. Вот уж кого не ждал Павловский! Она развалилась на диване, заняв его полностью. Ну что же, натура такая!
В одном из кресел сидела дочь, любимица. Марина. Высокая, красивая в мать, к своим сорока еще стройная и цветущая блондинка. Взглянув на нее, Михаил Иванович, в который раз порадовался за нее. Все-то у нее было в порядке, все-то у нее получалось. И с мужем, который сейчас стоял рядом с ней, они явно были парой. И дети у них были умницами и отличниками. Да что там говорить? Даже собака у них была какая-то очень породистая, настолько, что непременно получала на выставках первый приз.
Сын, тридцатидвухлетний здоровяк, был попроще. Жену он себе нашел тихую и незаметную. На первый взгляд. Но Михаил Иванович не зря прожил шестьдесят лет, и с наблюдательностью у него все было в порядке. Света крутила мужем, как хотела. Но Алексей и не возражал. Наверное, привык быть управляемой марионеткой. Хотя, это не мешало им быть довольно дружной семьей, в которой их десятилетний сын, Сережка, был ухожен, обласкан, и любим.

Павловский, выслушав всплеск восторженных голосов, улыбнулся, и, извинившись, отправился переодеваться. Он привык дома ходить в халате, но в данный момент это было не совсем то, поэтому он надел легкие брюки и рубашку с короткими рукавами. Глянув в зеркало, Михаил Иванович пригладил остатки волос, и уже собрался войти в гостиную, но, внезапно умолкшие голоса заставили его насторожиться. Вместо гостиной он прошел в прихожую, и, убедившись в отсутствии упаковочной коробки от телевизора, тихо охнул.
Торопливо войдя в комнату, Михаил Иванович увидел немую сцену. Вся семья стояла у дивана, удивленно разглядывая высыпанные кем-то из коробки детали крыльев. Прозрачные маховые сегменты, блестящие детали каркаса, небольшой обтекаемый блок биодвигателя выглядели столь чужеродно на белой коже дивана, что немудрено было удивиться.
- Вы это зачем? – волнуясь, спросил Павловский, - кто вам позволил? Что за самовольство, будем говорить?
- Папа, что это? – спросила дочь, с трудом оторвав взгляд от сверкающей груды деталей. – Мы думали, там телевизор!
- Думали вы, - ворчливо произнес, успокаиваясь, Михаил Иванович.
- Это что же, зятек, - скрипучим голосом вопросила теща, стоящая чуть поодаль, - а где же телевизор? Что это за мусор? Неужто это подарок тебе такой дали? Что-то я ничего не пойму. Всем людЯм нормальные подарки дают, а тебе это барахло?
- Да, папа, - подключился сын, - что это за штуковины? Ничего не понятно! Может, что перепутали?
- Ничего не перепутали! – твердо сказал Павловский. – Это мне подарок подарили. Мне, понятно? И не суйтесь, будем говорить! Какое ваше дело?
- Миша, ты чего грубишь? – удивилась жена, - мы же просто хотим знать, что это такое, и зачем.
- Крылья это! Крылья! – уже с раздражением произнес Павловский. – Мне подарили крылья!
- Крылья? – удивилась жена. – Что за ерунда? Зачем они тебе? Куда ты собрался лететь?
- Ты что, зятек, умом повредился, что ли? Или его у тебя и не было никогда? – ласково спросила теща. – Ты что творишь-то? В детство впал? В самолетики играть собрался?
- Мама, ну что ты говоришь? Он, наверное, для Сережи старался? – Жена попыталась смягчить ситуацию. Но, Павловский был уже неуправляем.
- Нет, я сказал! Это мне подарили! Вы что тут, за дурака меня держите? Будем говорить, вам какая разница? Что вы так разволновались? Вам, что ли подарили?
Гости притихли, внимательно глядя на Михаила Ивановича. Тот подошел к дивану, собрал в коробку части крыльев, и, под теми же молчаливыми взглядами родственников, понес их в гараж.
Когда он вернулся, гости уже приступили к трапезе. Веселья не было. Дочь, жалея отца, попыталась, с фальшивым оживлением, растормошить семью, но, без успеха. Как-то вяло были произнесены традиционные тосты, и даже количество выпитого алкоголя не подняло настроения. Вскоре гости разошлись, и Павловские остались одни. Жена принялась убирать грязную посуду и заталкивать ее в посудомойку, а Михаил Иванович в одиночестве остался сидеть за столом. Тупо глядя на налитую рюмку водки, стоящую перед ним, он все еще тяжело переживал обиду. Наконец, он взял рюмку, и осторожно перелил ее содержимое снова в бутылку.
Перейдя на диван, Михаил Иванович включил телевизор, но, пощелкав пультом, ничем не заинтересовался. Раздраженно отбросив пульт на диван, он сунул ладони между колен, и, сгорбившись, замер. Мысли вяло кружились в голове, было тошно и безрадостно. Сквозь дурацкий смех и бурные аплодисменты, доносившиеся с экрана, он вдруг подумал, что, возможно, они правы. Не заигрался ли он, будем говорить, в игрушки? Но крылья, настоящие, реальные крылья! Плевать на все, лишь бы взлететь!
Павловский расправил плечи, и, поднявшись, заглянул на кухню. Жена расставляла посуду в шкафчике. Он кашлянул, и, когда жена повернулась к нему, сухо сказал:
- Я в гараже буду.

Осторожно высыпав содержимое коробки на верстак, он принялся разбирать свое богатство. Разложив все по порядку, приступил к сборке. Изделие получилось очень простым и компактным, а со сборкой справился бы даже ребенок благодаря комиксу, подготовленному КБ. Постепенно на верстаке вырастали прозрачные, стрекозиные крылья. Михаил Иванович пожалел, что в тесном гараже никак невозможно было их примерить: слишком широк был размах собранных крыльев, и потому, отсоединив от каркаса маховые плоскости, убрал аппарат в машину.

Когда он вернулся в дом, жена уже лежала в постели. Приняв душ, Павловский надел пижаму, и осторожно лег рядом, повернувшись спиной. Жена тут же повернулась к нему, и укрыла одеялом.
- Ну как ты, Миша? – спросила она, - отошел уже? Сердце не болит?
- Нормально все! – пробурчал Михаил Иванович.
- Ох, мужчины, мужчины! Всю-то жизнь вы в игрушки играете. Кто оружием забавляется, кто рыбалкой, или футболом. А тебя вот на крылья пробило! Каждому, видать, свое! Я только за тебя переживаю. Не шандарахнешься ты с неба-то? Не мальчик ведь!
- Павловский тут же повернулся к ней, и, обняв, горячо зашептал ей в ухо:
- Да там сверхнадежность! Там и ломаться то, будем говорить, нечему! Все хорошо будет!
- Хорошо. Ладно, если хорошо. Только все думается! Миша!
- Ты не думай, я тебе обещаю! А хочешь, - вдруг встрепенулся Павловский, - хочешь тоже слетать? Давай, Тамара, поедем, по очереди летать будем!
- Ну, уж нет! Да я со страху помру! Нет уж, сам летай! Да осторожнее, пожалуйста! На провода, какие не налети.
- Я осторожно, - счастливо улыбаясь, Михаил Иванович еще крепче прижал к себе жену.

Он проснулся на рассвете. Июльская ночь отползала к западу, уступая широко шагавшему с востока рассвету. Павловский торопливо привел себя в порядок, одел спортивный костюм и кроссовки. Ключи от машины нашлись в кармане пиджака. Осторожно шагая, стараясь не разбудить жену, Михаил Иванович прошел в гараж, и, открыв ворота, выгнал свою Хонду за ограду. Полусобранные крылья протянулись через весь салон, но вождению они не мешали. Автомобиль, как всегда легко, полетел по шоссе к выезду из города. На знакомом перекрестке Павловский повернул на грунтовку, и через лес вскоре выехал на одному ему известную поляну, которую он обнаружил, собирая грибы. Вроде бы поляна находилась недалеко от шоссе и города, но выглядела девственной. Бывают такие места в лесу, словно закрытые от большинства грибников и охотников.
Остановив машину на краю поляны, Михаил Иванович споро достал крылья, и собрал их. Оставалось только пристегнуть их и взлететь, но Павловский медлил. Он присел на корточки возле крыльев, и ласково погладил рукой нежные на вид, но упругие пластины. Посмотрев на чистое, голубое небо, он широко улыбнулся, и, приподняв всю конструкцию, нацепил ее на себя. Надев мотоциклетные очки, Михаил Иванович уверенно включил моторчик, и тотчас крылья за его спиной с жужжанием дрогнули, набирая силу. Щелкнул механизм каркаса, фиксируя ноги Павловского, и он почувствовал, как крылья неодолимо влекут его вверх. Гигантской стрекозой аппарат поднялся метров на триста, и резко рванул горизонтально в сторону от шоссе.
- У-хууу! – донеслось с неба, и стрекоза принялась нарезать круги над лесом, забирая все шире, и шире. Прозрачные крылья сверкали под утренним солнцем, а пилот, раскинув руки, во весь голос кричал: - Я лечу! Ты слышишь? Я лечу! Я в небе! Тамара, я лечу!

Не понимаю, как эта история не попала в прессу, или на телевидение, для меня это просто удивительно! Я, может быть, и сам не узнал бы ее, но теща, живущая в своем доме в Подмосковье, настоятельно просила подлатать ей крышу. Не ее «крышу», конечно, она еще вполне крепкая женщина, но вот крыша ее дома основательно прохудилась. А тут, как назло, зарядили дожди, превращающие лето в осень, и теща просто взвыла. Ее вой, конечно же, был услышан моей женой, и мне пришлось брать неделю за свой счет, чтобы срочно сделать ремонт.
Теща встретила меня радостно, и сразу усадила за стол. Я устроился поудобнее, и огляделся. Нечасто приходится теперь бывать в этом маленьком поселке, не хватает времени. Но, все было по-прежнему, кроме одной детали. На полу стояли ведра и тазы, которые звонко откликались на капающую с потолка воду. Пахло плесенью и мокрыми тряпками.
Уставленный закусками стол примирил меня с унылой действительностью, и я с аппетитом принял внутрь соточку, и занюхал солеными грибочками. Но только я принялся за жареную картошку, как за окном послышался громкий приближающийся звук: - Туп, туп, туп, туп, - который вскоре удалился.
- Что это? – спросил я тещу. И в ответ услышал такую историю.

Живет в поселке, на его окраине, скромный паренек, Витя Загорский. К моменту случившегося с ним, ему исполнилось двадцать три года, и жил он со своей матерью в небольшом домике с палисадником. Жили они бедно, так как Витя никак не мог найти работу, по причине того, что никакой специальности у него не было. Даже в грузчики его не брали, имея в виду его субтильную внешность. Радуясь случайным заработкам, Витя, чем мог, помогал матери – пенсионерке. Так и жили они, перебиваясь с хлеба на квас, как говорится, пока не случилось несчастье.

Однажды, весной, поехал Витя со своим знакомым на его «четверке» в райцентр, на оптовку. Ну, там, помочь, покараулить. А то, мало ли что! И вот, на крутом повороте, в гололед, заносит их жигуленок, и бросает прямо на отбойник. И вылетает Витя в кювет, выбивая лобовое стекло головой. Водитель погиб, а Витя, к счастью, или к несчастью, остался жив, потому как, непристегнутым был. Получил сильное сотрясение мозга, с которым и провалялся в районной больнице две недели.
Выписался Витя, и уехал домой. И тут начались странности. Вдруг стала расти у него правая нога. Да не вширь, а в длину. Сначала незаметно, а потом все больше и больше. Или длиньше надо говорить, не знаю? В общем, когда Витя догадался приехать в больницу на консультацию, нога увеличилась на двадцать четыре сантиметра.
Посмотрели врачи ногу, помяли ее, постукали, да и покачали головами.
- Неизвестное науке заболевание, - говорят, - надо исследования проводить. Взяли у Вити анализы, да и спровадили его домой.
А нога все растет. Все длиньше и длиньше. И, главное, и бедро растет, и голень. Пришлось Вите приспосабливаться. Вытянет длинную ногу вперед, согнет в колене, да так и ходит. Спервоначалу неудобно было, да потом постепенно привык. И сам привык, да и соседи к его необычному виду привыкли. Ну, мало ли какие уроды у нас обитаются! Устанешь удивляться!
А нога к тому времени удлинилась до полутора метров. И все бы хорошо, но чувствовал Витя неудобство, и какую-то неопределенность. А соседка, баба Маша, ему и говорит:
- Слышь, Витек, ты бы похлопотал, инвалидность себе выбил. Все в дом копеечку, какую-никакую.
Послушался Витя. Поехал в райцентр, инвалидность себе выбивать. Промурыжили его долго, да все бестолку. На комиссии, после долгого ожидания, суровый дядя в белом халате сказал ему:
- Вам, батенька, инвалидность не положена. Нога у вас работает? Работает! Не болит? Не болит! А что по поводу длины, так это не к нам. К хирургу.
Уехал Витя домой, да призадумался. Может, и вправду, к хирургу поехать, пусть ногу укоротит?
Думал, думал, да ничего не надумал. Нога же, к тому времени вымахала до двух метров длины и в росте остановилась. Идет Витя, впереди нога ботинком шлепает, а за ним и он сам. Брючину, конечно, пришлось надшивать. А куда деваться?
И тут, вдруг, пригодилась Витина нога. Все началось с пустяка. Залез соседский котенок на березу, орет, а спуститься не может. Боится! Хозяйка бегает вокруг дерева, вверх смотрит, да заразу эту и уговаривает:
- Мурзик, слезай, я тебе сосиску дам! Иди ко мне, Мурзичек! – ну и разные такие слова. А Витя мимо своей ногой шлепал. И говорит соседке, словно в шутку:
- А мне сосиску дашь, если достану?
А соседка-то и говорит:
- Кило сосисок дам, Витя, если котика моего достанешь.
Подошел парень к березе, да и выпрямился на своей длинной ноге. Аккурат с котенком и сравнялся! Взял бережно котика, да и снова ногу согнул. Подает безобразника хозяйке, да улыбается:
- Вот она, нога-то, для чего предназначена!

Так и начался Витин триумф.

Стали его использовать вместо лестницы. Вытянутой рукой Витя на четырехметровую высоту доставал, а уж на три с половиной и ремонт делал. Стали и денежки в кармане водиться, и продуктами брать он не брезговал. Мамаша его заулыбалась, стала даже в палисаднике ничегонеделать. А зачем, если и так сыты?
Только Витя новый финт освоил. Стал он прыгать на этой длинной ноге. Да так у него ловко это получалось, благо машин-то в поселке немного. Скачет по дороге, ссутулившись, чтобы за провода не задевать, на мопеде не догонишь. Туп, туп, туп, туп, туп. Как кузнечик. Тут мужики, которым по вечерам делать нечего, его и оценили.
- Витя, - говорят, - сгоняй в магазин, возьми пивка, да водочки не забудь.
А он и рад! Нужный человек! Ну и нальют ему стопочку. А что? Уважают! Пристрастился понемногу. Но, счастлив! Везде-то он нужен, всюду его угощают! Правда, не загордился. Со всей душой ко всем. Прискачет вечером домой, матери деньги, днем заработанные, отдаст, да и отдыхать. Сам на кровать, а ногу на специально купленный пуфик, чтобы тоже отдыхала. Кормилица!

Подумал я, да и попросил тещу, чтобы пригласила Витю мне помочь. А что? Выгода большая! Лестницу не надо, да и с шифером корячиться не придется. Все равно, что подъемный кран.
На следующий день прискакал Витя. Симпатичный парень, если смотреть сверху, кареглазый, коротко стриженный. Носик курносый. Познакомились мы с ним, да и за работу принялись. Работаем, да разговариваем. Понравился он мне. Хороший парень, не злой совершенно. И оптимист! Все-то ему хорошо! Даже когда его пару раз на деньги кинули, он и то не разозлился.
- Да ладно, - говорит, - мы с моей ногой еще заработаем.

К вечеру закончили мы ремонт, да за стол. Я Вите из своих заплатил, чтобы тещу не нервировать, да выпили еще. Считай – в расчете.
Через два дня я уехал, поправив в доме все, что я мог самостоятельно поправить. Теща была довольна. Загрузила меня соленьями – вареньями, и я отбыл домой.

А вскорости теща снова позвонила, и, между прочим, грустным голосом сообщила, что Витя попал под поезд. Нет, сам-то он жив остался, а вот нога.. . Да, та самая. Отрезало ему ногу, короче. После дождя было скользко, а он поскакал, зачем-то, на станцию. Поехала нога по мокрой глине, и прямиком под колеса проходящего поезда.
Не поверите, как у меня на душе стало тяжело! Уж больно парень-то хороший! Накупил я в выходной на рынке всяких фруктов, усадил в машину жену и детей, и рванули мы к теще в гости. Пока жена с тещей миловалась, смотался я в райцентровскую больницу.
Витя лежал в коридоре на топчане. Был он бледный, и донельзя грустный. Видок у него был еще тот. Ну, я же понимаю, не у тещи на блинах. Но, все же, почему, говорю, в коридоре?
- А мест в палатах нету. – говорит он мне.- Да ты не беспокойся! Мне и тут хорошо. Люди разные ходят, врачи там, да медсестры. Не так скучно, как в палате. Да и не в этом дело.
- А в чем? – говорю.
- Ноги моей больше нету! Понимаешь? Что я без нее? Кто я без нее? Опять в нищете сидеть? Копейки считать? Я с ней человеком был! Она мне глаза открыла! Э-эх, была житуха, да вся кончилась!
- Ну что ты, Витя, - говорю, - и с одной ногой можно жить, что ты, что ты! Выздоровеешь, да все и образуется. И инвалидность тебе теперь точно дадут.
- Да нафига мне эта инвалидность? Разве в ней дело? Просто я опять никому не нужен буду. Вот, что самое главное!

Ничего я не смог толком возразить Вите. Промямлил что-то, посидел еще немного, да ушел.

Уехали мы домой, а через неделю опять теща звонит. Умер, говорит, Витя. Украл у медсестры какие-то таблетки, да и выпил все. Мучился долго, но спасти не удалось. Очень уж сильные таблетки были.

Пошел я в магазин, купил бутылку водки, да и выпил ее один за помин души Вити, счастье которого было таким недолгим.