Лишь пара строк.
Такая малость, но все же напоследок
мне позволь , Луна, украв твоё перо враное,
у мрака одолжив чернил,
Запечатлеть твой образ навсегда в сердцах.
Такой незыблемый простой
И скоротечный, яркий , но бесценный.
Ты безучастно так глядишь с высот своих,
Не веришь ты словам.

А что им верить?
Молчание – истина. Оно куда красноречивей
Любых, хоть самых хитростных, словес.
Молчание не обманет. Ложь – суть сама в словах.
Будь воля мне, не верил бы ни слову,
Но жизнь диктует ритм,
И я, как будто вальс танцуя, обязан не отстать.
А ты стоишь в сторонке, у колонны, на том балу,
Что созван в твою честь, когда играет вальс, мазурка,
Все смеются , а ты грустишь из-под бровей.
Ты не найдёшь никак опоры, чтобы смеяться не таясь,
И все улыбки, что ты даришь щедро, лишь тень от правды.

Да и что?
Зачем быть с кем-то, если ты один?
Прибиться к стае, став очередной гиеной,
Что гордо кормит свою спесь?
Что, не таясь, чинит преграды всем тем, с кем
Лишь вчера стоял бок о бок, щит к щиту?

Я знаю ты считаешь так же, Луна,
Прости меня за прямоту.
Но к жизни нам не подобрать подхода:
Пойдя вперёд мы видим стену,
Зайдя в обход мы видим ров.
Я не хочу идти на штурм, ведь это бесполезно,
И не хочу, построив свои стены, стать стражником ворот.

Пойми, Луна, бессмысленны терзания.
Здесь правды больше нет,
И мы идём, вдоль той аллеи темной,
Знакомой и родной, что подарила нам покой.
Что подарила нам покой душевный,
Лишь тишина, и ветра лёгкий трепет
Нам стали спутниками здесь.

Давай ещё немного помолчим.
А после, разом, в испепеляющем порыве,
Нарушим эту тишину.
И вдруг все изменилось:
И мрак исчез и птичек слышен свист.
И сразу стало легче:
Пропала грусть, хандра, англицкий сплин.
И так свободно дышит грудь!
А дальше мы идем по улицам пустым.
И гаснут фонари нам вслед.
Начался дождь, туман повис на нитях.
Смотри, там впереди стоит
Фонарь, аптека.
Давай там переждем под козырьком
Тот дождь, что нам не сможет помешать.
Стоим, молчанье нам ответом,
Лишь отбивает дождь мелодию свою.
Напомни Блока мне стихи.
Там было: Ночь, улица, фонарь, аптека…
И что-то страшное еще…

Давай забудем. Не сегодня
Нам портить вечер грустью благородной.
Дождь кончился, пойдем?
Рука в руке осталась мне ответом.
И мы идем все дальше в глубь тумана.
И вот восходит полная луна.
В ее сиянье
Лишь ты печальна. Мне досада.
Но изменить того не в силах я.
И я прошу прощения,
Живая лёгкая улыбка
Становится ответом мне
И кончен век моей печали.

Зима, тоска и сырость.
Последние секунды в такт дождю,
Что хлестко бьет набатом, летят,
Как поезда, идущие в депо.
Холодный, леденящий душу вой
Собак, что мерзнут под дождем,
Идет за мной неспешно,
Будто бы крадется.
Ночь, тоска и сырость.
На встречу господин в пальто,
В его зубах потухла папироса,
И зонт его весь переломан,
Как души наших городов.
Он, не заметив света, что тускло
Так горел из фонаря,
Пронесся мимо, мимо…
Как будто бы нет дела до меня…
Дождь, улица и лужи по колено.
Я насквозь весь промок,
Погасли фонари.
Так не дождавшийся рассвета,
Уснул на ветке грач.
Как и я, он одинок,
Остался погибать.
И пустота, что душу холодит,
Впиваясь жалом в подсознание,
Повисла слева от плеча.
Остатки рваной темноты,
Фонарь, скамейка.
Промокшая газета,
Что расплылась на сотни слов,
Погибшим гением стекала вниз,
По тротуару к подземным переходам.
Я шел вперед. Не ведая начала,
Искал конца, который нас зовет.
Нашел лишь истины осколок
Разбитого зачем-то фонаря.
Хотелось выть, смеяться, петь,
Еще рыдать хотелось так надрывно,
Чтоб слышать мог Никто.
И смерти скучные тирады,
Что вызубрил когда-то наизусть,
Сейчас звучали отовсюду,
Куда не посмотри,
Стоит, со страшной маскою,
Гримасой искаженной,
Не то скелет,
Не то тот самый господин.
Цитирую себя.
Давно уже пора закончить
Этот вечер, что странно так
Подернут мрачной пеленой,
Но есть в безумии порядок,
Что не моей выведен рукой.

Утро не задалось. Мне пришлось отсиживать длинную очередь в больнице. Никогда не любил такую пустую трату времени. Ещё и в коридоре было душно и жарко. Как сейчас помню, что сидел на одной из железных скамеечек, жутко неудобных, откинувшись на спинку. Плохо выспался, веки слипались и тяжелели. В глаза плыло и мысли вяло текли в голове, будто скованной цепями духоты больничного хлорированного воздуха . Не выдержав этого обстановки, прикрыл на секунду глаза, а открыв их сидел уже не в набитом людьми, а в необычно пустом коридоре больнице. От сонливости не осталось и следа. Огляделся. Заметил мужчину в чёрном деловом костюме, который облокотился спиной на стену, сложив руки на трость. Казалось он о чем-то крепко задумался.
«Простите, уважаемый, не подскажите который сейчас час? – Спросил незнакомец у меня.
-«Который час?»- повторил я.-« Который сейчас час?»
-«Не знаете… Вот я тоже не знаю, ведь, собственно говоря, времени не существует. Лишь вы, люди, умудряетесь ограничить ход процессов существования, загоняя его в рамки. Но это не самое смешное.Вы говорите, что время не щадит, калечит, не любит, когда его тратят. Это удивляют меня больше всего. Ваши проблемы, ошибки, страдания, все это мне безразлично. Вы сами виноваты в том, что происходит с вашей жизнью, но я вам подвластен. Хотя вы и не понимаете этого. Сами жалуетесь, как быстро летит время, когда вы счастливы и не обращаете внимания ни на что, кроме объекта своего вожделения, и как долго оно тянется, если вы только и думаете об ошибках, занимаетесь самокопанием, страдаете, скучаете в конце концов. Но оглянитесь назад. Вы увидите огромный багаж времени, времени, которое существовало всегда одинаково, и не существовало одновременно. Поймите, что только вы в своей жизни вольны распоряжаться вашими ресурсами, только вы можете тратить жизнь в пустую, зная, что ничего уже не вернуть и жаловаться, говоря о том, как же много вы не успели. Тратите жизнь, боясь смерти. Боясь неизбежного. Боясь меня.» - Тут мужчина отстал от стены и, выбивая тростью из кафеля больничной плитки секунды, начал приближаться ко мне. Ваше существование, за редким исключением, есть не что иное, как наглая попытка обуздать вечность, пойти против ничто, создав порядок из хаоса. Знайте, любой, кто решит менять мир под себя, обязательно изменится и сам…
«Олег Григорьевич, Олег Григорьевич, вы меня слышите?»-Услышал я приходя в сознание. Сидел в палате, уже на кушетки, и дышать было легче, но запах лекарств, ненавистный с детства, все еще неприятно щекотал нос. Оказалось, что я упал в обморок. Сыграла роль обстановка в больнице, систематический недосып и признаки простуды, из-за которой я пришёл сюда. Мне дали пару горьких таблеток, ложку безвкусного сиропа и активированный уголь, куда же без него, и, выписав справку, отправили домой отсыпаться.

Тихий вечер, в кафе немноголюдно. За столом у панорамного окна, что выходит прямо на суровое чернеющее в тени ночи море сидит художник, пристально наблюдая за волнами. Где-то в дали мелькают огни кораблей, да блеск луны отражается в воде. Серый песчаный берег, что плавно переходит в каменистый склон. Холодный песок то там, то тут накрывают волны. Стихия, разбиваясь о тяжелые волнорезы, поднимает соленые брызги так высоко, что они сливаются с чернеющим небом, на котором нет ни облачка. В соленом воздухе разлито что-то с родни холодному страху, который ощущает любой, кто впервые оказывается перед лицом древнего гиганта, по сравнению с которым человек лишь песчинка, попавшая в жернова. Никто не знает, чего ожидать от такого монстра. Пока он спит, но, быть может, вскоре проснется, и только Аквилон знает, чем это пробуждение обернется для случайного корабля, который, на свою беду, решил покинуть порт. Возможно, такой корабль уже никогда не увидит суши, а если и коснется его борт берега, то останется на вечном причале. Даже страшно представить, что будет испытывать команда такого корабля. Повезет им мирно принять свою смерть под началом опытного капитана или же спастись, отыграв свою жизнь в кости, у госпожи фортуны. Но такой исход крайне маловероятен.

Смерть… Какое же это простое слово, призванное описать столь сложное явление. Именно над этим думал безымянный художник, сидя в прибрежном кафе. Сегодня он пришел сюда, чтобы запечатлеть бессмертное величие ночного моря, которое не может скрыть своей сути под тусклым светом луны. Эта картина должна была завершить образ мира, который мастер собирал многие годы, отражая в своем творчестве все, что когда-то смог постичь. Именно со словом смерть ассоциировалось у живописца темнеющее, блестящее черным глянцем море. Вся его темная суть манила дикой красотой, обещая такой обманчивый покой. Рука мастера аккуратно наносит тонкой кистью штрихи, не только оставляя на холсте облик, пока еще спокойной стихии, но и скрывая мелкие детали, что незаметны для глаз случайного человека. Тишина, что царит в кафе, повисает тяжким грузом на плечах безымянного художника, но тот, словно не замечая ее, продолжает писать картину.

Послышался звон колокольчиков. Открылась дверь небольшого кафе, запустив клубы свежего, слегка солоноватого воздуха, внутрь заведения. Вошедший незнакомец замер на мгновение, окинул помещение взглядом, задержавшись только на художнике, и прошел к столу, что соседствовал со столом живописца. Мужчина в пальто до пола и фетровой шляпе, не нарушая более тишины, оставил верхнюю одежду у столика, однако не сняв теплый шарф, медленно подошел к официанту, жестами показал, что хочет крепкого американо, и так же тихо отправился обратно. Сев за стол, он стал наблюдать за художником, по-видимому, его увлекла работа мастера. Когда принесли его заказ, он даже не сделал движения в сторону официанта, продолжая смотреть на картину. Лишь когда в чашке из-под кофе осталась только черная, как крыло ночной чайки, кофейная гуща, безымянный художник, закончив, стал внимательным и придирчивым взглядом осматривать свое творение. Незнакомец встал и подошел к столу мастера. Осматривая картину, художник, так же, как и незнакомец, не мог найти ошибок в постановке композиции. Она была почти идеальна. Но в этом почти и крылось самое большое разочарование. Казалось, чего-то не хватает на холодном берегу чернеющего моря. Оба осознавали это, но не могли понять, чего именно.

Тишину нарушил незнакомец:
помогают хоть немного, но отвлечься от терзаний. Пара-тройка лет, порой, такая малость, знаете ли.
Так на сером берегу появилось две фигуры. Художник, склонившийся у мольберта, и странный человек, который сидел в плетеном кресле, явно принесенном из какого-то ресторана, и пил кофе, от которого шел пар, поднимаясь выше и теряясь на фоне мрачной, но такой завораживающей, стихии

«Я ждал тебя. Ты припозднилась.»
Гостья без стука вошла в комнату и села в кресло, стоявшее на против моего. Шторы в комнате были задернуты, но это не мешало Луне тускло смотреть на меня , при этом оставляя лицо той, что смотрела мне прямо в глаза , в тени. Единственное, что можно было разглядеть на лице гостьи, так это стальной блеск ее серых глаз, холодно взирающих на меня. Одета она была в чёрных плащ, и разглядеть ее черт было просто невозможно. Мы долго сидели так, вглядываясь в лица друг друга. Со временем мое сердце замедляло бег, дыхание становилось тише и реже. Ни один из нас не решался нарушить волшебную тишину такой прекрасной ночи. Но всему приходит конец. Не нарушая тишины, она встала, подошла ко мне. Я неотрывно смотрел в ее глаза, в которых можно было увидеть легкоразличимую печаль и что-то еще. Мне казалось, что здесь все и закончится, я уйду, навсегда забыв что такое быть. Гостья протянула мне руку. В ней был зажат бархатный цветок, будто бы сотканный из мрака безлунных ночей. Мне не оставалось ничего, кроме как принять прощальный подарок. Она развернулась и ушла, растворять мягком свете луны. Лишь цветок, что лежал в моей ладони, напоминал мне о том, что этой ночью я был не один. Смерть ушла, оставив прощальный, последний подарок.
На следующее утро, собираясь на работу, я заметил, как веселая девчонка поливала горшок с тем самым цветком, стоящим на подоконнике. Она целый день не разговаривала со мной, все читала свою книгу, дописывала ее и делала пометки на полях, да любовалась цветком, что подарила ее сестра. Я даже не знал чем мог ее так сильно обидеть, но поделать не мог ничего. Эта странная игра продолжалась до самого вечера. Когда я уже собирался отходить ко сну, сидевшая за столом Жизнь повернулась ко мне, одарив извиняющей улыбкой и заговорила:
«Знаешь, мне стоит перед тобой извиниться. Я много раз перечитывала страницы последних дней, долго думала и поняла, что ты не виноват. Пожалуй, мне даже повезло, что она не забрала тебя с собой. Я понимаю. Она уходит с теми, кто ей понравится. Ей никто не может отказать, но видимо в этот раз она пожалела меня, не забрав тебя.»
Закончив свой монолог, она замолчала и уставила взгляд в пол. Ей очень трудно признавать свои ошибки, и эти слова, поводимому, дались ей с большим трудом. Жизнь очень своенравна, непосредственна, наивна, как ребёнок и любит считать, что всегда права, но все же очень ранима. Поэтому я не стал ее расстраивать и, приняв ее извинения и увидев, как она повеселела, лёг спать. Прошло много лет. Все реже я вижу смеющиеся глаза задорной девчонки, и все ближе ко мне становится холодное дыхание той, что отправит меня в последний путь. Мне не страшно. Всему приходит конец. Когда-нибудь придет и мой.