Двадцатилетние огурцы

   История началась летом 1999 года. Жэке в марте исполнилось два, всю весну, лето и осень мы оставались в деревне, чтобы в декабре 2000 наш самолёт коснулся колёсами посадочной полосы аэропорта Елизово.

   Время было непростое, мама оставалась в Питере одна, нуждалась в заготовках, по сему большое картофельное поле за нашим домом было распахано, и прямо в борозды мы посадили всё, что только растёт в нашей широте: картошку, овощи, кабачки- патиссоны, зелень и цветы. В память врезалась своим весёлым оранжевым цветом и чёрными бархатными сердцевинами бороздка ноготков (календулы).

 Таким это лето и запомнилось -  весёлым и плодородным. Казалась, природа моего детства расстелила ковром всё самое лучшее своё многоцветие, чтобы не позабыться на чудной земле Камчатке.

  И не напрасно, не будь у нас с Костей одиноких мам на материке, мы без сомнений остались бы на берегах Тихого, так поражает его природа своей непреодолимой мощью. «Так поражает молния, так поражает финский нож».

 А, напоследок, Псковская кивала мне белыми и сиреневыми парашютиками садовых ромашек, Жэкину по-фински белёсую голову, с лёгкими кудряшками у шеи, полностью скрывали лопухи цуккини; так что траектория его движения, обозначенная покачиванием листов, живо напоминала булгаковскую сцену у пруда, ну, тут - в «Роковых яйцах», что с анакондой.

  Вся наличная стеклотара ушла в дело, сохранила в себе яркость борщевых заправок, маленькие солнца патиссонов, выжатые из плодов соки и намётанную кабачками икру, не оставив в доме ни единой баночки, кроме двух 15-илитровых, хранившихся в пыли чердака, по причине их большегрузного неудобства.

  Отмытые и обданные кипятков они приняли отряд огурцов, которых решительно некуда было девать. Для верности мы кинули туда дубовых листьев, чисто по аналогии с бочками для коньяков, с наказом съесть их в первую очередь.

  Всё великолепие закатанных банок мой двоюродный дедушка Женя опустил в свой подвал, так как зимой в нашем доме никто не жил.

  Прошли девять лет Камчатки и четыре года Москвы до того дня, когда дедушка однажды спросил:

- Девочка, что с огурцами-то делать будем? Выливать?

- Какими огурцами? - опешила я.

- Твоими. 13-й год тебя ждут. Мешаются. Решай.

Он полез в подпол и достал кристально прозрачную банку с пупырчатыми чуть побледневшими огурцами.

- Не вздумайте есть, - сказала тётя Валя, - ботулизм!  И ушла на улицу.

Прямо на полу, у крышки подвала мы открыли злосчастную банку, и дедушка ткнул пальцем верхний огурец.

- Упругий, - сказал он с удовольствием и даже некоторым уважением: то ли к моей хозяйственности, то ли из любви ко всем добротно сделанным вещам, как любой человек, занимающийся ручным трудом.

  Мы посмотрели друг на друга.

- Давай 3-хлитровку отложим, - предложил дедушка.

  За этим занятием нас застали соседи, тоже отложили, на случай, если мы с дедушкой останемся живы. Потом кто-то ещё, и так незаметно выливать стало нечего.

  Первый огурец мы съели на пару, не так страшно, как по одиночке.

Дедушка умер 12 апреля в День космонавтики, через два года, совсем не от огурцов, тогда их съели все. Со второй же банкой всё мешкали, было недосуг.

   Теперь ей 20 лет. Она по-прежнему стоит в подвале дедушкиного дома в деревне Малое Голубско,  Лядской волости, Псковской области, всё такая же прозрачная- «жалко вылить» . Тётя Валя жива, в город не поехала.   

  А дедушки четвёртый год как нет, и не с кем пробовать 20-летней выдержки псковские огурцы.