Попугай, говорящий на русИт. Часть 3

                Кше ану бану (иврит) -  когда мы пришли, было так.


   Прошло какое-то время… Май уже начал терзать палящим солнцем, но вода в море еще не прогрелась до отвратительных тридцати двух градусов, и купаться было вполне комфортно. Мои новые друзья пригласили меня в гости в Пардес-Хану. Я встала пораньше, чтобы успеть вернуться до наступления шабата и отправилась навстречу новым впечатлениям. Поезд быстро домчал меня до города, а на станции меня встретили Лилия с Володей. До дома мы доехали на машине, а там уже ждали накрытый стол, вино, приятные беседы… Полдня пролетели незаметно, и я засобиралась в обратный путь.  Лилия подарила мне свою красочную книгу рецептов, Володя свою замечательную книгу, ну и я, чего уж там, подарила им свою. Обменялись, так сказать… Я и сейчас у них стою на книжной полке между Пушкиным и Есениным… В компании хороших парней. Приятное соседство.

   И только вернувшись в Тель-Авив, я обнаружила на своих ногах Лилины тапочки. Вот незадача! Неудобно как… Опять же, надо идти в магазин купить себе что-то новое. А я терпеть не могу магазины… Или поехать обменяться… Но теперь только после шабата… И тут позвонил Мирон.  Привет-привет, как дела, какие планы на шабат… Да какие там планы, говорю, вот только приехала.  И рассказываю про тапочки. Услышав название города, Мирон закричал в трубку: «Пардес-Хана!? Я начинал свою жизнь с этого города! Едем туда немедленно! Сделаем чендж, а потом я покажу тебе кибуц, куда я шел пешком восемь километров в пять утра шестнадцатого мая! Тысяча девятьсот семьдесят четвертого года!»
 
   Через четверть часа он гарцевал у моего подъезда. И мы снова мчались по улицам Тель-Авива, едва сдерживаясь на красный и отчаянно сигналя на желтый. А я подумала, что светофор в Израиле не красный-желтый-зеленый, а красный-«би-би»-зеленый. А в Италии, например, зеленый-желтый-«стой-кому-говорят» - красный там значительно большего диаметра, чем желтый и зеленый, иначе горячих итальянцев не остановить. А в Китае светофор зеленый-желтый-зеленый, «куда-хочу-туда-и-еду».

   Всю дорогу Мирон мне рассказывал, как он шел пешком в пять утра… Что его заставило совершить это немыслимо безумное перемещение в пространстве. Как жил в этом кибуце первые три года, с кем дружил, с кем работал… А потом перебрался в Пардес-Хану, где десять лет работал главным электр… (тут можно добавить – электр… иком, энергетиком или еще кем-то, не помню, но главным).
 
   Подъезжая к городу, мы позвонили Лиле, и она нас «вела» по громкой связи к дому. А там, познакомившись, Мирон с Володей начали искать общих знакомых, вспоминали былые годы, Мирон опять рассказал, как он шел пешком… Как прошли его первые годы в Израиле…

   Стремительно наступили сумерки. Я поменялась с Лилей обувью и потащила Мирона к машине.  «А теперь мы едем в кибуц!» - радостно воскликнул Мирон открывая машину. «А дорогу-то знаешь?» - спрашиваю осторожно. «Дорогу? Да найдем мы дорогу! Мы же не в лесу!» - и засмеялся, вспомнив наши приключения.

   Мы выехали из города. Дорог было много, по какой именно ехать Мирон, естественно, не помнил. Спросить было некого – шабат, все нормальные люди по домам сидят – или сами в гостях, или гостей принимают.  Мы мотались по темным дорогам, сворачивая то влево, то вправо, возвращались, снова ехали… Мне казалось, что мы куда-то очень далеко уехали и вообще попали в петлю Мёбиуса и вернуться куда-то в принципе уже невозможно. Но вдруг в свете фар возникли несколько фигур. Мирон вдавил в пол педаль тормоза, и машина, завизжав (мне показалось,  она заржала и встала на дыбы), остановилась возле парней. «Хевры*, - обратился Мирон к парням, - как проехать в не-помню-как-называется-кибуц?» Удивительно, но парни знали, как проехать и подробно обрисовали наш маршрут.

   Через полчаса мы достигли цели. Ворота в кибуц были открыты. Мы беспрепятственно въехали на территорию и припарковались под какой-то ёлкой. Мирон, правда, утверждал, что это не ёлка, да и я с ним спорить не стала – было так темно, что отличить ёлку от не ёлки не представлялось никакой возможности. Мы вышли из машины, и Мирон, закрыв лицо руками, обессиленно забормотал что-то непонятное, а потом, воздев руки к небу, произнес: «Здесь началась моя вторая жизнь. И сейчас мы пойдем искать Ави и его детей!» «Ты уверен, - спрашиваю, - что он до сих пор тут живет?» «Всякое в жизни бывает…» - дрогнувшим голосом ответил Мирон и направился в сторону домиков. Мне показалось, что для него это очень важно и молча пошла следом.
 
   Мы шли по мощеным камнем узким дорожкам, по бокам которых стояли низкие фонари, освещавшие некоторое пространство вокруг. Везде росли какие-то необычные деревья, на некоторых висели крупные зеленые плоды, которых я ранее никогда не видела. К сожалению, было очень темно, и я не могла разглядеть ни этих экзотических деревьев, ни плодов, созревающих на них. Сейчас я думаю, что, может быть, это была папайя… Было очень тихо и безлюдно. В некоторых маленьких домиках горел свет, но людей не было видно. Мы подошли к одному домику, Мирон внимательно его осмотрел, обошел вокруг, прикоснулся к оконной раме… Видимо, он вспоминал. Я молча наблюдала за ним.
 
   Потом мы прошли по большой спортивной площадке, обогнули густо растущие кустарники, вышли к другому домику. Мирон, как будто брал след; казалось, его хищный нос вращается независимо от головы – голова повернута налево, а ноздри с шумом втягивают воздух справа, и даже правое ухо оттопырилось, прислушиваясь к шорохам. Таким образом мы обошли несколько домиков. Мне казалось, мы попали на безлюдную планету, звенящая тишина и сумрак не давали надежду на встречу. Но тут Мирон рванул через палисадник к светящемуся окошку. Он долго молча стоял, не решаясь постучать. Потом все же стукнул. Отошел от окна и прислонился к дереву. И закрыл глаза. Кажется, вечность прошла, пока открылась дверь и вышла молодая женщина. «Шабат шалом… Ави… Я ищу Ави. Он здесь жил. Я вместе с ним здесь жил. Ты кто?» - обратился он к женщине. «Шабат шалом… Я внучка Ави… Ави давно ушел в лучший из миров», - ответила женщина ничуть не удивившись. «Ты дочка Ариэля? У Ави было три сына и старший, Ариэль, первый подарил ему внучку», - Мирон внимательно смотрел на нее, пытаясь увидеть знакомые черты. «Нет, ты путаешь, первым родил Давид, я дочка Давида. Ариэля убили на ТОЙ войне…» - растягивая слова,  медленно произнесла она.
 
   Я стояла в стороне, боясь пошевелиться. Волнение Мирона передалось мне, я пыталась примерить на себя его чувства, будто это я искала встречи со своим прошлым. Мирон еще некоторое время разговаривал с ней, потом простился, и мы пошли к машине. Мирон шел раскачиваясь и, обхватив голову руками, бормотал: «О, ляма… ляма**… Ну почему, почему я раньше не приехал… Видишь, намереваться и совершить – вещи разные. Бывает поздно…  Спасибо тебе, деточка», - сказал вдруг мне. Он прислонился к дереву и замолчал. «Ты посиди здесь, - предложила я ему, - а я пройдусь». Мне показалось, ему надо побыть одному.  Я шла по узкой дорожке в сторону спортивной площадки, туда, где совсем темно, вокруг аккуратно подстриженных кустарников, среди деревьев, благоухающих созревающими плодами, и пыталась понять… Третье поколение Ави живет в этом кибуце. В этом ограниченном пространстве, где только работа, а из развлечений – спортивная площадка. И ничего не меняется. Как это?..

   Когда я вернулась, Мирон уже сидел в машине. Он шевельнул ключом и, развернувшись, выехал на дорогу, ведущую к воротам. То, что ворота оказались на замке, меня даже не удивило. Мы остановились, понимая, что электронный замок нам не открыть, да мы и с амбарным не стали бы бороться.  «И что будем делать?» - спрашиваю Мирона. «Подождем, - говорит, - может, кто-нибудь поедет…»  «Кто поедет? Куда? В шабат! А что делают добропорядочные граждане в шабат? Молятся и трапезничают. Потом опять молятся и снова трапезничают. А если не молятся и не трапезничают, то все равно сидят дома и кушают. Тем более, ночь близится…» - пессимистично констатировала я. «Триста человек трапезничают дома, а триста первый едет гулять», - предложил свою формулу Мирон. «Ладно, подождем триста первого», - согласилась я, достала телефон и включила музыку. Ситуация располагала к беседе, но у нас была такая односторонняя беседа – Мирон говорил, а я слушала. Вскоре появился «триста первый». К сожалению, он был не на машине и, быстро прошмыгнув в открытую калитку, растворился в темноте ночи. «Триста второго» мы ждали долго. Уже была глубокая ночь, когда с противоположной стороны к воротам подъехала машина, и нам удалось вырваться на волю.  Будто застоявшийся в конюшне конь машина рванула с места. И мы снова помчались по ночным дорогам. Вскоре мы приехали в Тель-Авив, и Мирон решил прокатиться по местам своей собственной  «боевой славы», а потом и вовсе мы бесцельно петляли по улицам ночного города.

   Под музыку и бормотание Мирона я задремала. Проснулась, когда на светофоре кто-то просигналил нам в спину. Мы поднимались по холму. Уже светало. Справа вдали я увидела Масличную гору. «Что мы делаем в Иерусалиме?» - удивилась я. Мы поднимались, спускались, кружили по улицам, и в первых лучах солнца я наблюдала удивительную картину древнего города. Мирон выдохся и вел машину молча. Мне показалось, что ему просто необходима эта ночная свистопляска. Может быть, он таким образом избавлялся от чего-то, что обнаружил этой ночью в себе. Я тоже молчала. И только Оскар Бентон продолжал напевать из моего телефона о мире мужчин.

   Потом я снова проваливаюсь в неглубокий сон. И не замечаю, как мы выезжаем из Иерусалима и направляемся на юг. Открыв глаза, я вижу за окнами пустыню. Пустыня слева и справа от дороги. И больше ничего. Я мысленно поднимаюсь в космос и вижу маленькую сине-зелено-желтую планету. Я раскручиваю её, словно волчок. Мелькают континенты, океаны… Я накрываю Землю ладошкой, замедляя её вращение, и ищу между Африкой и Азией пустыню Негев, на которой нарисована узкая ленточка дороги, и по ней мчится маленькая машинка, а в ней сижу я и странный человек с профилем хищной птицы и скорбной складкой у рта.

-----
   *Хевры (иврит, жаргон) - друзья.
   **Ляма (иврит) - почему.