Львом Пустильником

(или «Средним Тёзкой», как мы его называли) я познакомился в 75-м году, когда он в очередной раз был проездом в Москве и остановился у нас на ЮЗ. А где же еще? Такой симпатичный лысобородый мужчина средних лет, с которым у нас с Машей сразу установились дружеские отношения. Тётя даже познакомила его с одной из своих Петрозаводских подруг с целью просватать, но что-то там у них не сложилось. Я тогда еще не знал, что это именно он жил в нашей квартире до нашего «вселения», и что покупка стола и дивана (не кровати!) дело его рук. Спасибо, Тёзка! Точнее, диван скорее можно было назвать тахтой, ибо он не раскладывался как «книжка», а был монолитный с нижним выдвижным ящиком для белья – но я всегда называл его «сексодромом» как и Старший – почему это слово для Тёзки было «не понятным», я не знаю. Ну, о той участи, которая постигла диван, вы уже знаете, а вот действительно огромный и уникальный письменный стол стои́т в моей бывшей комнате до сих пор. О, сколько часов я просидел за ним долгими вечерами (я был «совой» и ложился спать около трех часов ночи), кропая стихи, песни или читая книги! В верхнем ящике и левой массивной тумбе свободно размещался весь мой Архив: документы, тетради, блокноты, академические рисунки, фотоальбомы и разная мелочёвка. А в правой тумбе с по́лками хранились инструменты. Только одно было неудобно.
Стол стоял у самого окна, из которого зимой немилосердно дуло (как я уже говорил, окна мы никогда не заклеивали – уж не знаю, почему), и если в юном возрасте меня это не беспокоило, и я ходил по квартире босиком или в легких тапках – то в конце 80-х ноги стали подмерзать. Теплых тапочек тогда у меня не было, носки не помогали, и вот как-то я завел со Старшим разговор о том, не завалялось ли где-нибудь у нас в загашнике какого-нибудь старенького коврика или половика. Что тут началось! Отец начал нервно ходить по комнате, хлопать себя по бокам руками и причитать, что вот где-то как-то после ремонта что-то было, но вот куда-то делось, а вот еще он хотел, да забыл; да тыр-пыр-восемь дыр, да сорок бочек арестантов; да вот опять кто-то где-то и тд и тп - хотя я с первой же фразы понял, что никакого коврика нет. Только он начал «иссякать» - заходит Оля и спрашивает: «О чем разговор?» И папаня с удовольствием начал свой рассказ по новой, и во второй раз повторил почти всё то же самое! Говорил чуть ли не полчаса, а результат был нулевым – ковра-то все равно не было! Чего причитать-то? Ну, сказал бы просто: «Ковра нет», и пошел дальше по своим делам. Так нет же. Вот жаль еще Алька не зашла, а то бы и ей всё повторил, наверное. Вот такая у него была характерная манера ну или черта характера. Как это назвать? Не знаю. Хорошо это или плохо? Вопрос спорный. Вот по делу он мог говорить четко, кратко и целенаправленно. А не по делу… Нет, когда отец рассказывал про африканские приключения или о событиях из своей жизни, то это было безусловно интересно и увлекательно, что подтверждают воспоминания его друзей; но когда он начинал повторять одно и то же по второму-третьему-четвертому разу – это уже немного утомляло. Поэтому я звонил ему очень редко, предпочитая общение по мэйлу, ибо знал, что рано или поздно он сам перезвонит и опять «заговорит» на час или два.
Но я отвлекся. После моего отъезда в мою комнату «переехала» Оля и работала за этим столом. У жены тоже был стол, но небольшой с одной тумбой, а мой Архив все разрастался. И вот как-то я попросил отца отдать мне старый стол, который я уже привык считать «своим». На что он воскликнул: «Ты что! Это же уникальный стол, его купил сам Тёзка! Так что это ЕГО стол, и я его никому не отдам!» Вот такой пассаж.
Да только Тёзке стол уже был не нужен, он еще несколько раз приезжал «наездами» к нам на ЮЗ уже при отце, а потом куда-то пропал, и как оказалось, надолго. Даже на Юбилее отца в 87-м его не было, чему я немало удивился.
Ну, что еще добавить? Разве то, что Средний тоже отметил удивительное умение Старшего организовывать и сплачивать друзей и коллег вокруг себя, а также договариваться с разными людьми, будь то вождь африканского племени или начальник турбазы. А сдавать квартиру чужим людям для дополнительно заработка? Чушь! Ему такое и в голову не могло прийти! А помочь друзьям - всегда пожалуйста! Такие уж у отца были принципы.
А вот его ответ на мой вопрос о тетке Наталье. Я в Первой Книге не успел прописа́ть, что в 2013-м году в возрасте 96-ти лет она умерла. Такие дела. Кстати, она приходилась папане не родной, а двоюродной тёткой, а Кису (так отец почему-то называл Курганова) величать дядей только потому, что он был ее супругом, все-таки не совсем верно. Да, де-юре зарегистрированные супруги считаются близкими родственниками, но ведь не кровными! Но отец постоянно повторял: «Мы все родня, мы все свои люди, я вас могу с кашей съесть – а потом и вы меня!», имея в виду и Азарова, и Олиных родственников, и свою дочку, и внучек; а потом и меня и мою семью.
Но вот что интересно. Как видите, он вполне нормально общался с «теткой и дядей» в 50-60-х, но в 85-м году у них произошла серьезная размолвка. И отец не общался с ними более 10-ти лет! Как ни пытались б. Ира, Антон и Маша их примирить – он пошел на принцип и уперся. Я подробностей не знал, но в процессе обсуждения «Зелюков» решил это вопрос прояснить. Тем более что как раз прочитал последнюю изданную книгу мемуаров тетки Натальи (отец мне ее и подарил), где он она назвала папаню бастардом и «плодом несчастной любви», прямо скажем не очень лестно. Я его об этом спросил, и вот что он ответил.
О тётке Наталье. Насчёт «плода несчастной любви»: это вопрос не ко мне, а к маме. Объясню тебе, как это понимаю я. Мама от природы влюбчивая и доверчивая, несмотря на жуткое детство и отрочество. Ей было 18, когда спортобщество «Спартак» послало её в Питер на курсы преподавателей физкультуры, где она и встретила моего отца, 30-летнего красавца спортсмена ростом 190 см. Влюбилась, забеременела. Они там же и расписа́лись. А потом она узнала, что она у него уже третья по счёту жена. Подала на развод, вернулась в Рыбинск и родила меня. После неё он женился ещё два раза и до пенсии работал в своём родном городе Владимире председателем городского отделения спортобщества «Динамо». Я никогда с ним не встречался. Выражение «плод…» типично для тётки Натальи, так как я с первой нашей встречи (Москва, 1948-ой год, мне 11 лет) понял, что она всех нас воспринимает как бедных провинциальных родственников, которых нужно жалеть при встрече, пригревать во время их приездов, но быстренько избавляться, чтобы не мешали и не очень надоедали. Я от этого всегда взвивался и внутренне лез на стенку, хотя держался всегда вежливо и воспитанно. Она это, конечно, чувствовала, и поэтому у нас с тех самых пор отношения были вежливо натянутые. Когда я спрашивал маму, как она выносит этот патронаж, она мне отвечала: «Не бери в голову, лучше пожалей её, она не представляет, как я счастлива, имея столько детей и внуков». А я тёткин эгоизм еле-еле выносил. Мы несколько раз прекращали отношения, возобновляя их со временем, последняя размолвка произошла из-за Маши. Прилетел я из загранки в 1985-м и звоню Маше в Видное, говорю: «Завтра встретимся, привёз вам кучу подарков, надо быстро разгрузиться». А она отвечает: «Мы не можем, тётка Наталья ждёт, что завтра мы от неё заберём и увезём ненужный ей столик». Я говорю: «Позвони, перенеси на другой день». Она говорит: «Боюсь». Я взял и позвонил сам, объяснив, что Маша не может завтра забрать столик. Тётка отвечает: «Тогда приезжай срочно и забирай сам, не нарушай мне планы». Я говорю: «Не для того я сегодня парился с континента на континент, чтобы завтра забирать ваши столики». Она бросила трубку. После этого мы не общались 10 лет.