9 июля 2019 года на 82-м году жизни после тяжёлой болезни скончался Савров Лев Александрович, кандидат физико-математических наук отдела гравитационных измерений ГАИШ.

Савров Л.А. поступил на Астрономическое отделение физического факультета МГУ в 1957 году и связал всю свою жизнь с ГАИШ и Московским Университетом.
После окончания аспирантуры физического факультета МГУ Л.А. Савров в 1973 году защитил кандидатскую диссертацию. Проработав более десяти лет преподавателем в университетах разных африканских государств, Лев Александрович накопил материал, который лег в основу его повестей об Африке, в 2013 году он издал авторский сборник. Савров Лев Александрович был хорошим организатором, проявив эти свои качества на общественной работе в Студсовете МГУ, Объединённом Профкоме МГУ и Совете молодых учёных МГУ. Больше 30 лет он являлся заместителем по оргработе Председателя Теннисного Клуба МГУ. От нас ушёл прекрасный, эрудированный и энергичный человек, хороший и верный друг. Всем нам будет его не хватать.
Коллеги и друзья выражают глубокое соболезнование родным и близким Саврова Льва Александровича.

Прощание состоится в крематории Хованского кладбища 11 июля в 11:15



Немного, конечно, но хоть что-то. Директор ГАИШа Постнов перекинул мое письмо в АстрО, и его сопредседатель Самусь пообещал разместить мою информацию на сайте и передать ее лично всем сослуживцам. Я не буду здесь размещать воспоминания наших «соавторов», ибо они добавлены к мемуарам Батюшки в отдельной книге «Оставаться Собой» (читайте на Литрес), а только свои комментарии к ним, которые строгая редактор-цензор Маша не пропустила в мемуары. Ну и свои сугубо субъективные воспоминания.

Не все, наверное, знают, что у меня отцом были очень непростые отношения. Маша предложила здесь писа́ть только о «чистом и светлом», но я считаю, что это не совсем правильно. Ибо характер у отца был очень сложный. Рассказывать байки (именно байки, ибо во все свои истории он всегда добавлял львиную долю фантазий и импровизаций, и делал это так виртуозно, что все ему безоговорочно верили; уж что-что, а убеждать собеседников в своей правоте он о-о-о-о-очень хорошо умел) – это одно, а совсем другое – воспитывать сына так, как ему казалось ПРАВИЛЬНЫМ. Вот только мне тогда это казалось совсем НЕправильным, и все его «воспитательные методы» я полностью в детстве и юности ощутил на собственной шкуре. И написа́л я Первую Книгу не только для себя (ностальгия), но и для отца, чтобы он как-то осознал и переосмыслил свое «правильное воспитание». И моя затея удалась. Он прочитал роман и оставил по моей просьбе много комментариев, особенно из раннего «Октябрьского периода», когда я был еще маленький и не понимал, что вокруг происходит. А там такие перипетии и интриги происходили – будь здоров! Я на его комментарии написа́л свои комментарии, он на них ответил – короче, у нас получился такой отдельный «роман в письмах», в котором мы наконец выяснили все наши непонятки (поговорить с ним на эту тему вживую у меня как-то не хватало духу), и в конце концов его проняло, и он попросил у меня прощения за те нервы и обиды, которые он мне причинил. И я очень рад, что мы всё прояснили, и не осталось никаких недомолвок. И в последние годы мы прекрасно общались. Слишком редко к сожалению.
А вообще, талантов у моего отца было немеряно. Ну, к примеру, как он научился водить автомобиль? Я его как-то спросил об этом, и он ответил в характерной манере: «Как, как! Да просто сел за руль и поехал!» Это было еще в Мали, где через год работы он купил свое первое авто, кажется, «рено» или «пежо». А вернувшись в Совок, приобрел «москвич – 412», у которого был офигительный номер: 77 БАБ! Москвичи, увидев машину с таким номером, просто охреневали!
Кстати, Андрей немного напутал. Мы действительно заезжали в Липецк по дороге в Геленджик летом 69-го (прихватили с собой его младшую сестру Алёну, которая тогда как раз закончила девятый класс и маялась, не зная, куда податься на каникулах). Но это было еще на «москвиче». А «волгу» отец купил в 70-м или 71-м, когда мы переехали жить к Олиным родителям в Кунцево. И видимо тогда они и приезжали в Липецк, но это было без меня. Позже отец перегнал «москвич» в Октябрьский и подарил его Антонину, на котором он еще ездил много лет. А отец продолжал ездить на «волге», правда очень редко – в отпуск куда-нибудь на Юга́, на дачу в Серебряный Бор, в Шую к Олиной родне, в Видное к Маше с Петей – а на работу он предпочитал кататься на метро.
Году в 89-м, когда я женился и уехал к жене в Гольяново, он эту машину продал. Причем, по номиналу, что очень странно, все же 18 лет эксплуатации. И вот мы как-то с ним едем на «волге» новой модели, он мне рассказывает всю эту историю с продажей и покупкой, и как бы между прочим говорит: «Вот говорил же я тебе сто раз – получай права́! И я бы сейчас тебе старую машину отдал!» Сказать, что от этого известия я чуть не вывалился из авто – это ничего не сказать! Я просто впал в ступор. Почему? Объясняю.
Во-первых, отец НИКОГДА не говорил мне ни о каких правах. Мы вообще на эту тему не разговаривали, ибо – и это во-вторых - я убежден на 100%, что отец никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не посадил бы меня за руль своей машины. Будь хоть у меня права́ международного класса и 150 лет водительского стажа! Куда там! Он мне даже запрещал трогать его музыкальную систему (дека, вертак, усилитель, колонки), которую он купил летом 77-го после возвращения из очередного «африканского путешествия». Хотя, чего там сложного: вставил кассету да на пуск нажал, что-то сломать весьма проблематично. Ан нет. «Ты у нас мастер-ломастер, тебе ничего нельзя доверить», - так он мне часто говорил. Ну, отчасти он был прав, позже объясню. Конечно в его отсутствие (когда вся семья уезжала в отпуск или на Уик-энд – что бывало очень редко) я брал у друзей кассеты и слушал Старый Добрый Хард Рок. Ибо в моем распоряжении был только старый добрый «Грюндиг», который он мне от щедрот наконец-то подарил (за три года жизни в Кунцево я к нему даже не подходил, впрочем, тогда никакая музыка меня не интересовала). Вернее, перед отъездом в ЦАР он разрешил мне им пользоваться под чутким присмотром Маши. Ну и слушать все его плёнки. Но там кроме сборника песен Адамо и восьми треков Битлов и слушать-то было нечего. А джаз я не переваривал. Но при этом он запретил мне крутить на нем дешевые советские бобины, которые были жуткого качества и могли «посадить» головку. У него-то фирма́ была, BASF и SONY. Хорошо, у меня появились продвинутые друзья, которые давали мне фирменные плёнки, так что мафон не простаивал. Ну еще у нас был старый допотопный вертак, и я слушал на нем совковую эстраду, ибо хорошие западные пласты мне никто не давал.
В 85-м году отец привез из Нигерии видак и стереокассетник. Ну, он всегда старался шагать в ногу со временем. И даже потихоньку начал смотреть клипы западных рок-групп (это когда приезжал старый рокер и мой рок-гуру Андрей, и мы после ужина просили «духовной пищи», садились на диван и смотрели фильмы и ролики), хотя всегда любил только джаз, а рок на дух не переносил. Ну, не то поколение. Кассетник он поставил на мой письменный стол и кратко сказал: «Пользуйся», а вот видак без него включать запретил. Ну, по той же причине недоверия к моему «умению» обращаться с техникой. Ну ясен перец, что я крутил его по утрам, когда отец уезжал на работу, но ничего интересного не углядел. Ибо он привез какие-то совершенно древние фильмы, да еще и на английском языке. Музыки тоже было маловато («Триллер» Майкла Джексон и концерт Иглесиаса у него отобрали на таможне), хорошо, у меня был друг, у которого тоже был видак, и я брал у него плёнки. И у отца тоже был друг, живущий неподалеку, который занимался переводом и продажей кассет. Ему их привозили пачками, а отец периодически к нему заезжал и брал две-три на несколько дней. Конечно, он обо всем догадывался (но не пойман – не вор!) и где-то через полгода доступ разрешил.
Но я отвлекся, продолжаю «автомобильную» тему. В-третьих, у меня сразу возник резонный вопрос: ну хочешь подарить машину – подари, но при чем тут наличие или отсутствие прав? Если надо, пошел на курсы, и через три месяца права́ у тебя в кармане. И как раз наличие авто может послужить мощным стимулом для этого действия. Логично?
Но у отца всегда была СВОЯ логика, и в том был весь он. Придумать какую-нибудь небылицу и так убедительно донести ее до собеседника, что и возразить нечего. Но я и возражать не стал (машина-то все равно уже продана), да и особо не расстроился. Ибо об автомобиле никогда не мечтал, водить не умел и не хотел - зачем мне эта головная боль? Да и куда ездить-то? Дачи у нас тогда не было, на дачу к тёще возил шурин, а до работы быстрее и проще доехать на метро.
Похожая история произошла и с видаком. В начале 90-х отец собрался покупать новый, сказал мне об этом, а я ему намекнул, что неплохо бы старый подарить молодой семье (то есть нам). Ибо жить без видака было как-то скучновато, по Ящику гоняли какую-то бодягу, зато в окру́ге было полно видеопрокатов. А купить было проблематично, ибо даже наша советская примитивная «Электроника» стоила аж 1 200 рублей! Вроде бы логично. Но отец мои намеки «не услышал», а видак благополучно продал, сказав потом, что он был уже старый, тянул хило и т.п. Но продать-то сумел! И думаю, что не за три рубля на запчасти.
Почему я добавил сюда этот комментарий? Ведь некоторым это может показаться «слишком» личным. А я вот как раз считаю, что любые воспоминания – это личное, и раз уж мы взялись их писа́ть, то надо придерживаться принципа: или всё или ничего кроме правды. Конечно, наши долгие разборки по поводу детских обид и жесткого прессинга в процессе моего «воспитания» я цитировать не буду, но не потому, что это очень личное, а потому, что это касается скорее меня, чем отца. Но некоторые отдельные отрывки могут служить как бы дополнением к его Мемуарам.


Когда я собрался жениться и переехал в Гольяново, то как-то случайно обмолвился, что у нас до́ма мы смотрим старый черно-белый телевизор, который уже дышит на ладан. «Как? – закричал отец. – Что же ты раньше молчал? Приезжай в субботу!» Это он решил отдать нам свой «Рубин», купленный летом 77-го. Я приехал, мы погрузили тяжеленный Ящик в «волгу», довезли до квартиры и затащили на третий этаж. Все были довольны: отец избавился от старого хлама, а мы получили цветное изображение на большом экране.
Но когда «новый» Ящик через полгода сломался в первый раз, я понял, что такое «щедрое пожертвование» было вызвано не только желанием помочь, но и необходимостью покупки новой техники. Что отец сразу и сделал. А «Рубин» был годен разве что действительно на запчасти, раз в три месяца он ломался, я запарился его чинить, и через пару лет его пришлось вынести на помойку и покупать новый. Вот такая правда.
Теперь вернемся к мастеру-ломастеру. Я действительно в детстве постоянно что-то ломал или портил, и мой отчим меня так и называл: Васька – одни убытки! А за два года жизни в Москве в 75-77 годах вместе с Машей (пока отец зарабатывал валюту в Нигерии) я натворил вот что в характерной манере.
Вернувшись из Нигерии, отец все это узрел. Ну, по поводу разрисованных обоев и этикеток он только посмеялся – все равно нужно было делать ремонт. За стрелу просто удивился. А вот за лыжи очень переживал и долго ругал. Ибо оказывается он долго их искал и подбирал по размеру и прочим параметрам. А по мне так лыжи есть лыжи. Ну, сказал бы перед отъездом, чтобы я их не трогал – и всё.
А в процессе ремонта произошел еще один «несчастный случай». Поскольку отец и Оля работали, а Алька ходила в детсад, то почетное наблюдение и контроль за ремонтной бригадой возложили на меня. Ну, действительно, не очень правильно пускать в квартиру незнакомых людей без присмотра. А я летом не поступил в институт, работу пока не нашел, на недельку сгонял в родной Октябрьский, погулял и покутил с друзьями и был свободен как ветер. Ну и пришлось мне целыми днями сидеть в квартире, оформляя чистовики стихов, и «следить» за бригадой девочек-маляров. Эта бодяга длилась почти месяц, а через пару дней после завершения процесса отец обнаружил пропажу: исчез очень оригинальный инструмент. Это были пассатижи, но не простые: с одной стороны был приделан топорик, а с другой – молоток, а ручки заканчивались отверткой и гвоздодером. Вещь универсальная. Лежала она в моем столе, в боковом ящике. Отец очень переживал, ибо выяснилось, что это очень старинный, дорого́й и памятный для него инструмент, доставшийся ему по наследству от бабушек. Ну что-то типа старинного чугунного утюга на углях. Он очень расстроился и естественно обвинил в пропаже меня. Типа, недоглядел. А в чем я виноват? Когда малярши переместились в мою комнату, я ушел на кухню, не стоять же над душой? И теоретически они могли стибрить приглянувшуюся им вещь. В конце концов, отец мог бы закрыть дверцы тумбочек на ключ. Ну… не знаю, не знаю… история темная.
А весной 78-го произошел такой случай. Я как раз начал заниматься карате и одновременно пошел на курсы рисунка. Там я познакомился с одним чуваком, который тоже был заядлым каратистом и работал токарем на заводе. И он предложил мне сделать нун-чаки. Ну и сделал, и привез их ко мне домой, благо жил неподалеку. И предложил показать, как ими пользоваться. Мы пошли в Алькину комнату, он взял нун-чаки, махнул раз, другой, третий – а четвертым махом разбил вдребезги плафон на люстре! Это было что-то. На этот раз отец юмор ситуации не оценил и высказал всё, что он думает обо мне, карате, нун-чаках и моем приятеле. Правда, «червонец» тот мне позже отдал, но ехать в магазин и покупать новый плафон мне пришлось самому. Позже отец рассказывал своим друзьям эту историю со смехом, причем, в его интерпретации это звучало так, как будто это я разбил люстру ногой!
На продавленном диване я проворочался еще три года (купить обычный матрац, чтобы закрыть выпирающие пружины, почему-то никому не пришло в голову), и только осенью 80-го, когда мы вернулись с шабашки на Сахалине с «длинным рублем», отец с удовольствием выкинул старый и купил новый диван – естественно на мои заработанные деньги. Ну, и новый вертак заодно – опять же за мой счет. И вычел из моего заработка стоимость авиаперелета туда и обратно. Но это логично. А вот то, что он так и не отдал мне оставшиеся деньги – это не очень логично. А точнее совсем не логично, неправильно и обидно – с моей точки зрения. Ибо весь первый курс я сидел почти без денег и очень радовался, что наконец-то заработал большую сумму и стал «богатым». Как оказалось, рано радовался. «Тебе нельзя давать на руки большие деньги! Ты все прогуляешь и профукаешь!» – такими были отцовские аргументы. Профукаешь. Слово-то какое. Мне удалось у него выпросить только 200 рублей, которые я успешно пропил за месяц «на картошке». А потом 150 на новые вельветовые джинсы. И всё. И еще два года я жил на содержании у друзей и подруг, ибо стипендию начал получать только на четвертом курсе.