Я читал на стенах таверн и вилл корявые надписи зевак. Кое что удалось прочитать, все же я учился на филологическом, изучал латынь. Странно, такие надписи я видел туристом в этом городе, откопанном из пепла через тысячи лет.
Поразила человечностью запись на двери погребка:
"Прохожий! Пройди до 12 башни. Там Скрипус держит винный погребок. Загляни туда! До встречи";.
Еще на стене лавки продавца: «Пусть вода омоет начисто твои ноги, и раб вытрет их досуха, ткань накроет диванчик. Пользуйтесь нашими полотенчиками».
И был восхищен такими надписями, выцарапанными на стенах:
"Если вы не верите в Венеру – взгляните на мою подружку".
"Любовь диктует мне то, что я пишу, и Купидон показывает мне путь, но я умру, если бог захочет, чтобы я шел по жизни без тебя".
"Кто любит – пусть цветет. Кто не любит – пусть пропадет. Пусть пропадет он дважды, если запрещает любить!".
Прямые призывы голосовать за своего кандидата в магистратуру, и ироничные: "Мелкие воры просят вас избрать Ватия в качестве члена городского магистрата" (это насмешка над кандидатом).
А вот еще что-то до боли знакомое:
"Мы двое лучших друзей, здесь были. Хотите знать наши имена? Гай и Аул".
"Дафний тут был со своей Феликлой".
"Лалаг, жестокий, почему ты не любишь меня?"
"Келад, гладиатор-фракиец, наслаждение для всех дев!"
И с грубой простотой: "Келадиус заставляет девушек стонать". "Твоя беременность мне безразлична, Сальвилла, мне глубоко наплевать на нее".
На мощеной камнями улице выбитые фаллосы ведут во что-то сомнительое. Я инстинктивно последовал по этим знакам. Там оказался публичный дом, лупанарий. В прихожей фреска на стене: верзила в каске с огромным стоячим фаллосом, на нем подвешены чаши весов, перевешивает чаша с надписью «богатство». По бокам за занавесками каменные ложа, покрытые матрасами, где лупы-волчицы (то есть проститутки) принимают мужчин с низко надвинутыми капюшонами.
Столбняк от увиденного заглушал во мне стыд.
Подобного стыда у римлян не было. В отличие от естественных отправлений тела и простоты половых отношений в неолите, и даже в Египте, здесь они уже стали казаться грязью — той, что в моей эпохе превратилась в скотство.
Здесь на людях могли сладостно пукнуть, не смущаясь, или после парилки в терме сидеть рядом в латрине (общественном туалете) на толчках и, тужась, болтать друг с другом.
Это же «наши», глубинные люди! Раньше они нацарапывали что-то захватывающее их скупое воображение в подворотнях и туалетах, теперь пишут в интернете. Обыватель бессмертен.

Наконец, вышел на площадь, покрытую гладкой мраморной плиткой, очень похожей на плитку в моем городе будущего, только гораздо большего размера. Впереди высокое полукружье арки — за ней огромная площадь Форума, по сторонам портики зданий с колоннами. Устроенная в природном углублении площадь отделена от жилых кварталов двухэтажной колоннадой, с простыми и ясными формами, их объемы четко выделялись из окружающего пространства.
Словно воскресла Агора в греческих Афинах! Стройные храмы богов, ярко раскрашенные статуи, возвышающиеся в небеса, как дикарские болваны, совсем не похожие на откопанные благородные мраморные статуи, виденные мной, глядя на которые потомки судили о величии античного искусства.
По сторонам увидел два театра, окруженных все теми же колоннами, а также вогнутую чашу амфитеатра, построенного для гладиаторских игр. На его трибунах, по источникам, могли разместиться около 20 тысяч зрителей, что значительно превосходило потребности города, потому как население Помпей составляло примерно такое же число.
Здесь гораздо больше людей. Людской поток словно стекался сюда. Как я знал из источников, здесь проходили заседания городского совета и устраивались связанные с ним церемонии: от выборов и присяги до торжественных похорон с обязательными слезами плакальщиц, цветами и надгробными речами.
На стенах разглядывал фрески, их четкие яркие краски. И сплошь графитовые надписи, в основном записи торговцев, вроде дневников с подсчетами.
Я вспомнил вычитанное из источников. Сюда приходили деловые люди, чтобы продать и купить товар, заключить сделку, встретиться с судьей или побеседовать с партнером. Здесь общины собирались на жертвоприношения, магистраты угощали избирателей вином, одинокие искали супругов, влюбленные устраивали свидания, а многие просто толкались в надежде услышать свежие вести. Если в политике случался застой, то новости возникали в компании сплетников, где торжествовала фантазия и создавались события, у которых, по замечанию Эмилия Павла, полководца, завоевавшего Македонию, «никогда не бывало отца».
Эту толпу я увидел воочию! В голове моей ожило, заплескалось стихотворение Ювенала:

…Мнет нам бока огромной толпою
Сзади идущий народ:
Этот локтем толкнет или палкою крепкой,
Иной по башке тебе даст бревном иль бочонком…

Это бревно и этот бочонок вылезают из прошлого прямо вам на башку!
Наверно, они ощущали себя и жизнь вокруг бесконечными, навсегда, и не знали, что скоро застынут в пепле высотой до девяти метров. Как, кстати, и наша последняя цивилизация.
Здесь действительно все крутилось вокруг центра. И становится ясной древняя истина: человек существо коллективное, не может жить в одиночку.
Я поражался: эти люди ничем не отличаются от человека последнего столетия цивилизации, кроме одежды, даже архитектура недалеко ушла.
Наконец, я вырвался из толпы и стал уходить с площади. За мной увязался молодой курчавый человек со смуглым лицом, в тунике, обнажавшей сильные ноги. В руках он держал стило и восковую дощечку.
— Sis alienus? (Ты чужестранец?) — еле разобрал я живую латынь, в университете прошел с грехом пополам курс латинского языка. — Te valde mirum vestimenta (У тебя очень странная одежда).
Я оглядел свою куртку и потертые джинсы в обтяжку.
— Да, иностранец. А кто вы?
— Я Цецилий Секунд, Плиний, по моему дяде опекуну.
— Плиний Младший? — спросил я и прикусил язык — так его называли потомки-историки.
Он не обратил внимания.
— Судя по твоей одежде, ты из патрициев. Я каждый день делаю записи, как мой дядя, и даже коллекционирую письма друзей и знакомых. Меня интересует, что ты думаешь о "Пакс Романа?"
Мне этот парень показался добродушным и, видимо, начитанным.
— Хожу. Вижу. Читаю надписи на стенах.
Он застеснялся:
— Ego sum pudet nostrum ardet in scriptis muros inanis et mala verba (Мне стыдно за наших бродяг, пишущих на заборах пустые и скверные слова).
Я быстро поправился:
— Люди у вас ходят медленно. Видно, каждый ощущает себя важным человеком.
— У нас каждый гражданин участвует в обсуждении общих дел.
Я почти втянулся в понимание живой латыни.
— У вас патриотизм настоящий, не лицемерный.
Он не понял:
— Possibile est esse bonus civis hoc? А разве можно не быть патриотом всего этого? — обвел он рукой все вокруг. — Это великолепное устройство управления, где каждый уважаемый член общества. Эти чудесные виллы, утопающие в природе, термы внутри вилл, и общественные бани. Эти фрески, и статуи богов, лучше которых никогда не будет. Мне радостно украшать и возвеличивать мой город, служить ему, защищая его и славя.