Возвратилось время египетских фараонов, правда, недолго.
Когда в первый раз к нему проявил интерес суд по поводу критики власти, он заявил: «Странно было бы, мне кажется, если бы человек, ставши пастухом стада коров и уменьшая число и качество коров, не признавал себя плохим пастухом; но ещё страннее, что человек, ставши правителем государства и уменьшая число и качество граждан, не стыдится этого и не считает себя плохим правителем государства».
Ему законодательно запретили «преподавать искусство слова». На него донесли тирану (бывшему его ученику, возвысившемуся до власти), и тот вызвал его к себе. Философ спросил:
— Почему ты приказываешь воздерживаться от искусства слова, — потому ли, что оно, по твоему мнению, помогает говорить правильно или неправильно?
Тиран, грубый спартанский солдафон, рассердился:
— Ты повинен в том, что развращаешь молодежь, и не чтишь богов. Запрещаем общаться с молодёжью.
— А можно ли при покупке чего-либо у молодого человека узнать цену? — спросил философ.
Тот прямо пригрозил:
— Смотри, как бы и тебе не пришлось уменьшить числа коров.
Когда я услышал это, передо мной снова возникла бессмертная матрица цивилизации, проявившая насилие над моим философом.
Раздражение властей по отношению к нему постоянно росло – пугали толпы учеников у его ворот, среди которых были дети знатных и богатых граждан. Его обвинили в развращении молодежи, но главным образом – в богохульстве.
На философа донесли, и начался суд. Процесс затянулся, слушались свидетели… В те времена было принято просить у судей милосердия. Все дела тогда делили на две категории – неценимые и ценимые. По первым решение о наказании принимал суд, а вторые подразумевалось в законодательстве. Для тех, кому мера пресечения назначалась судьями, предлагалось самому выбрать и предложить компенсацию, к примеру, размер денежного штрафа или даже физическая порка.
Окружающие умоляли его:
— Проси милосердия! Покайся!
Он усмехался.
— Признать свою вину? Если скажу, что виновен, это будет неправда.
Судья долго тянул, наконец объявил приговор:
— Кара тебе — смерть через отравление ядом.
— И этот был с ним, — козлиным голосом продребезжал какой-то гражданин, показывая на меня в зале суда.
Я обомлел. Внутри что-то вильнуло в поисках выхода. Неужели кончусь тут?
— Я стоял в стороне, — пролепетал сорванным голосом.
Судья посмотрел на меня грозно.
— Взять его. Проверить кто этот чужеземец.
Нет, тебе не суждено стать героем. Меня увели за решетку...
Философ сам принял яд в своей постели, окруженный учениками. Жена плакала:
— Ты умираешь незаслуженно и безвинно.
Он усмехнулся:
— А ты бы желала, чтобы я умер за проступки?
Это была одна из немногих смертей, которые выбиваются из тысячелетней матрицы цивилизации, и потому так ярко остаются в памяти человечества.
____

Но вылезшие зубы матрицы цивилизации не могли сожрать мечту человечества, однажды ставшую реальной в прекрасной Элладе, и занесенную в мою душу с младенчества. Колыбель культуры, храмов и скульптур, мифов и легенд! Великий Перикл говорил: «Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа… Город наш — школа всей Эллады». Вот где красота стала смыслом жизни людей, она заменяла им бессмертие. Все это наложило отпечаток на солнечную душу эллина.
Религиозная страсть египетской женщины к красоте здесь превратилась в могучую страсть доводить красоту тела до совершенства. Увы, все это в женщине будущего выродилось в мелочные заботы о внешней красивости.
Откуда прилетело это чувство прекрасного, возобладавшее у древних греков? Ученые предполагают, от великой цивилизации минойцев, живших на Крите, что видно по остаткам великолепных дворцов и черепков с чудесными летучими рисунками ярких радостных оттенков цвета.
Это была не агрессивная цивилизация, мирно занимавшаяся торговлей. Ни один дворец на Крите не имел защитных сооружений. Она достигла высокого уровня быта, культуры и техники, превосходившего все тогдашние цивилизации. Её жители даже мылись в ваннах с горячей водой, что сравнимо с современным комфортом. Пользовались письмом, используя язык, непонятный до сих пор. Минойская цивилизация была ослаблена великим землетрясением на острове Санторин рядом, который ушел под воду всемирного потопа. Ее завоевали микенские греки, воспринявшие культуру минойцев. Так возникла общая по всей Элладе Микенская культура.
Эллада была идеальным обществом граждан, которым восхищаются и последующие поколения людей. Правда, тут досадливо возникают неграждане, то есть метэки и рабы, отлученные от прав. Но и они не такие уж рабы. «Распущенность рабов и метэков в Афинах достигает высшей степени. Здесь нельзя побить раба и он не уступит вам» («Афинская полития», памфлет Старого олигарха, IV в. до н. э.). Впрочем, и в Древнем Египте рабы тоже были своенравны, какие-то домашние, и хорошо питались, судя по выгребным ямам, в которых азартно рылись археологи.
В общем говоря, матрица насилия и рабства словно исчезла в сиянии первозданного творчества истории. Даже вторжение Александра Великого в страны арабского востока, Индии и Африки считается распространением цивилизации и культуры Древней Греции.
Римляне, покорив греков, были ослеплены величием ее культуры, сами взяли у них все лучшее, что осталось в веках, в том числе архитектуру и искусство (может быть, для прикрытия сути – насилия над народами-варварами). Но греческая цивилизация выстояла, даже политический центр Рима перешел в Грецию, когда император Константин перенес столицу в Византий. А после падения Западной Римской империи в 476 году греки сохранили римские традиции, забыв свои эллинистические традиции и став ромеями.
Весь последующий мир взял в свою матрицу культуру греков, она вошла в плоть и кровь не только европейцев, но и востока и юга, дошла до созвездий и звезд, названных именами героев мифов и легенд.
А в нашу эпоху? Природа, климат, условия жизни влияют на характер народов. У нас это суровая зима и бледное лето. И мы вяло осознаем, что мечта уже не свежа, и космос никогда не может быть познан до конца. Что происходит с душой, которая уже утратила свежесть?
Наверно, жизнь древних греков была нелегка, но я был ослеплен зрелищем первозданной страны, родоначальницы полуденной красоты и веры в человека, которую стремятся выразить последующая литература и искусство.