в небе стократно крикнули - быть рассвету
совы глаза закрыли - боясь ослепнуть
новорождённый вскричал - мне за что всё это
руки старух ломали в оврагах вербу

красный огромный шар опалил всё небо
бились синицы в окна - в дома влетали
жить до конца оставалось ещё сто метров
только пройти удастся хоть шаг едва ли

ночь прожуёт - утро выплюнет нас брезгливо
день подберёт - отряхнёт - да снесёт на свалку
ногти срывая до вечера месим глину
мы бы пошли в овраги - да вербу жалко

мир за окном незваным гостем топчется,
проснуться невозможно и не хочется,
звонок отключен, и беруши вставил -
но так громки, навязчивы удары
его внутри, что кажется вот-вот
всё вдребезги сломает, разорвёт:
и оболочку, данную в нагрузку,
и бестолковый, но прекрасный сгусток
невесть чего, зародыш чистоты,
поспешно птицам закрываю рты:
не пойте, птахи, траур у меня,
мне принесли с утра останки дня,
накрою стол вчерашнею листвой,
мы станем пить за упокой с тобой,
непрошенным, заброшенным, пустым,
молчим, молчим, сто тысяч раз молчим,
рассвета тень пылится там, в углу,
толпа зевак повытопчет траву,
не принесёт на праздник ничего,
смешно-грешно отвоет грешного,
на скатерти засохшее вино,
а мамка божья головой в окно
колотится, с ней рядом мать моя
глядит, глядит с укором на меня,
а я кричу, но на губах печать,
мне криком получается молчать,
холодным лбом к разбитому стеклу
припасть и плакать - всё, что я смогу

перекалеченный черёмухой
в блаженность трав переобутый
по пустоши глухой Ерёма шёл
зарубками на пнях минуты
рассаживал да приговаривал,
мычал в замкнутое пространство,
и всё здесь было не по правилам,
не по законам, христианства,
весну никто давно не жаловал,
ругали лето, ждали зиму,
не опалённые пожарами
седые клёны да рябины
пыль собирали придорожную
в потрескавшиеся ладони,,
и на огонь неосторожно дул
сквозняк дыхания агоний,
закат запёкся сгустком сукровиц
вдоль побережья бездны синей,
рассвет на все задраен пуговицы,
в пустых глазницах гнёзда свили
вороны чёрные, крикливые,
птенцов натаскивали хмуро
и с горизонта, как с обрыва их,
бросали,, крыл не давши, - дуры

скажи, Ерёмий, где неправедно,
какие цели и кончины,
где грань между кнутом и пряником,
меж человеком и скотиной,
кому пристало в пояс кланяться,
кому и крест - петля на шее,
из плащаницы сшили платьица
для вакханалии в траншее,
оскалы из улыбок высекли,
из языков - деликатесы,
исправно прижигали прыщики
холодным оловом невесты
своим несуженым- неряженым
в костюмах вышитых на вырост,
ремни с начищенными пряжками
да по тридцатнику на рыло,
с перебинтованными горлами
над недоросшими хребтами
поспешно за углом соборовали
не перекрещенных крестами,


звезда раскачивалась ранняя
в морозном облаке тумана,
в припадке рабского старания
халдеи резали барана
и забивали залпом патоку
во рты разверстые немые,
слюной давились, жадно сглатывали,
верёвку не забыв намылить

в хлеву заброшенном, за рощицей
тонюсеньких дерев-подростков,
стояли в очереди роженицы
за дымом и за пепла горсткой

кто видел вас таким, как я могла,
кто вас любил таким, как я любила,
не крадучись, не нежно, неучтиво,
призрев обязанности и права
отринув за ненадобностью слог,
без красок и без кружевных манжеток,
я искренне считала что вы - бог,
но не молилась я на вас при этом,
вы не были иконой для меня
мои грехи останутся моими
мне сердца вашего не надобно огня
я - гордая воздушная стихия
прозрачная ли с тучей грозовой
метелью или буйством снегопада
вы ничего не поняли , друг мой,
мне ничего от вас и вас не надо
моя любовь и ваше божество -
но вспомните - вначале было Слово,
да, вы - мой бог, но и ничтожество -
но так любить я не смогу другого

моя любовь - прекрасна и чиста -
новорождённый лист наивный, голый,
на ней ещё ни сбруи, ни подковы,
ни нитки нет для медного креста,

счастливым мотыльком под потолком
безоблачного мира полусферы
парит над грудой скучных полимеров
подброшенным судьбой золотником,

стремится вверх, хохочет и поёт
без слов, без нот, в тональности свободы...
как головокружителен полёт,
пока никто не предан и не продан,

она не знает - будет путь назад,
лишь долетит до точки самой высшей,
подброшенный ребёнок к небесам
заходится в восторге, еле дышит,
сжимает от волненья кулачки,
и держит их у сердца, чтобы птица,
не выпорхнула (может так случится)
и не разбиться в дребезги, в клочки...

город мой, отсечённый от прошлого,
посохом отмеряющий время,
проглядел ты слепыми окошками -
вот и стали большими деревья,

маленький, несуразный, поношенный,
латками да лотками прозренья
поперёк и повдоль перекошенный,
огорошенный, с остервенением
оттираешь подошвы протёртые
до костей и до запаха гари,
заманили в болота костёр, а дым
по кускам безобразным продали,

листья жгут за чужими воротами,
поздно нам руки греть над золою,
повезло - спички были короткими
все четыре - дороже не стоим,

желваки заходили под кожами
у дорог, перепутанных нами,
погляди - за отвратными рожами
васильки и поляны с цветами,

за тоской за кладбищенской - радости,
продыху не возрадуйся - грех то...
за мирские оградки пора нести
нам себя и подбрасывать кверху,

полетим? нет. на птиц не похожи мы,
поползли б - да распорото брюхо,
а давай-ка с тобой на порожек и
по чуть-чуть - вдруг земля будет пухом

отпустит ночь - закончатся слова,
и землю отчеркнут легко от неба
проворные лучи,
за облака
из прошлогоднего растаявшего снега

сорвутся неразгаданные сны
гурьбой весёлой, вольные, как птицы,
их лёгкие шаги на порции -
на промежутки притчи во языцех -

чужие отслюнявят языки,
глаза чужие выищут соринку,
поставят штамп, навесят ярлыки
и по дешёвке на блошином рынке,

в ряду последнем, кинут на крюки,
быть может кто-нибудь возьмёт в довесок
не помещающееся в формат строки
за так,
из состраданья,
безвозмездно...

сожмёт в ладони хрупкое тепло
и в кулачок чрез дырочку заглянет,
зайдётся, затрепещет мотыльком,
засуетится ложечкой в стакане
одна восьмая от одной восьмой
не музыки и не стихов, конечно,
так колокольчики с утра звонят росой
в тумане, зябко передёргивая плечиком

что нам эти прочтения глупых чужих стихов,
что нам эти глаза за разбитым ничьим окном,
вон, гляди, по углам непрощённых полно грехов,
и на каждой стене нацарапано -поделом,

слишком синее небо и птицы стирают грим,
как попало размазаны звуки и голоса,
говорят - это осень, но мы-то не верим им,
мы узнали однажды как выглядят чудеса,

потускнеют дожди, разлетятся под ветра бой
станем тупо смотреться в заснеженный водоём,
нам соврут, что зима, но узнаем мы - это боль,
и тогда закричим, все подумают, что поём.

закружит за окном, разбуянится вновь листва,
станем снег разрывать до земли, добывать огонь,
разгорается плохо опавшая синева,
разлетается в пыль, только взглядом её затронь

будет тебе, мамка, просфора и поп с кадилом,
и от копыт ямка просторная, и стропила
вкруг обойдут, стянут рёбер твоих избушку,
видно с тобой зря мы выбрили мне макушку,

выхолостил взгляды охочий до слёзок ветер,
ровно рядок к ряду, носочки ботинок дети
выровняли, ручки крепко к бокам пришиты,
из плюмажа штучки выдали для защиты,

будут лежать смирно, в окошко глядеть незримо,
перекрестив с миром в сторожках им петь визгливо
олухи зем - ные царствия за - небесья,
мёртвые жи-вые, мамка, прости - здесь я

опять приснился стук колёс,
от нас отмытые вагоны
вёз допотопный паровоз,
снег суетливый и солёный,
усталые проводники,
флажков замызганная жёлчность,
ворчание багажных полчищ,

бежали наперегонки,
толкая походя мороз,
с минутной стрелкой пассажиры,
на шее напрягая жилы
глотали дым от папирос
клубился выдохнутый пар,
глаза слезились, нос щипало,
луна светила как попало,

распространяя перегар,
неслись носильщики рысцой,
студенты в тоненьких ботинках,
и тётки кутали в корзинках
нехитрый закусь поездной,

и фонари через один
размазывали чернь вокзала
несвежим светом, будто салом,

над скопищем сутулых спин
порхали ласточками сны,

подобно малым собачонкам
послушно ждали, удручённо
синицы крошек и весны,

вздыхали шпалы, рельс гудёж
вибрировал низкочастотно,
перрон калошей старой стоптан,
застывших буферов скулёж,

стою. нездешней и чужой
в чужом тревожном ожиданьи,
ловлю чужие "до свиданья"
и взмахи вымершей рукой.
земля уходит из-под ног,
не ориентируюсь в пространстве,
иду наощупь на гудок,
снежинкой таю в декадансе,
встречаю снова поезда,
себя навеки провожаю
в который раз, и жизнь чужая,
и сиротливая верста
смеются краешками глаз
в купе, за стёклами двойными,
и тень моя стоит за ними,
и я - лишь тени парафраз.