В нашем мире подлунном, вскормлённом землёй
И водою святой напоенном,
Простой королевский мирок был морской
В тиши и безвестьи нетленном
Великим правителем царь был морской
С своею царицей русалкой-женой.

Красавиц-русалок растили они –
Дочурок, милей всех и краше.
С одною из них разделим свои дни
В рассказе иль повести нашей.
Святая она как все дети была,
Но с ними играть не хотела она.

В свои ранние годы она не играла
Перед дворцом отца.
А часто старушкины слыша баллады,
О суше мечтала она.
Царевна-русалка жила под водой,
Но бредила часто сушей земной.

Она к берегу часто речному плыла
И речь человека слыхала.
И вот средь людей однажды она
Княжича вдруг увидала.
Туманятся очи и щёки горят,
Но не может отвесть от княжича взгляд.

Вот тёмною ночью подплыла она
К княжичу – сердце наружу –
И тихо запела, святых полоня,
Песню про девичью дружбу.
Печально и тихо пела она,
Княжича песней своей полоня.

Княжич спросил сквозь речной туман:
«Святая, не ты ль мне поёшь?
Так выдь, покажись!» - и выходит она,
Стараясь унять свою дрожь.
Испуганно князь на русалку глядит,
Она же тихонько ему говорит:

«О княжич, ты, княжич, тебя полюбила,
Как землю люблю я твою.
Судьба голосок мне богов подарила.
Ты звал, и я вот стою.

Тебя полюбила. Коль стану земною,
Так будешь меня ли любить?
Скажи, я прошу! Говори! Не скрою,
Сейчас без воды мне не жить».

У княжича взгляд разгорелся сильней,
Увидя морскую красу.
И он ей ответил: «Сокрыть я не смею,
Что я тебя тоже люблю».
О княжич, ты, княжич, скорее назад
Верни своих слов бессовестный яд!

Но княжичу дева морская кивнула
И в воду ушла назад.
А княжич со злобной улыбкой вздохнул
И погасил свой взгляд.
Русалка, русалка, зачем полюбила
Дьявольский взгляд и дьявольску силу?

Наутро к прибрежью подходит наш князь
И видит, что в муках страдает
Виденье вчерашне: в песке, извивясь,
Девица лежит нагая.
И мутный взгляд её говорил:
Сколь мук претерпела и нет больше сил.

Но князь её на руки бережно взял
И к дому пошёл своему.
Идя по дороге, он спрашивать стал –
Вчера ли не снилось ему?
Но девушка тихо качает главой:
Она за любовь теперь стала немой.

И как хорошо с нашим князем ей было:
Она была рядом с ним!
Она его нежно и долго любила,
А он же её разлюбил.
Русалка, русалка, чем же земля,
Чем покорила она тебя?

Любила русалка, не зная греха,
И княжичу веря до гроба.
Не знала русалка, что жизнь коротка,
Что смерть её ждёт у порога.
Не знала, не знала русалка того,
Что княжич в другую влюбился давно.

Однажды в саду услыхала шаги
И княжич кого-то окликнул:
Девица к нему подошла издали,
Скрипнув при этом калиткой.
Увидя их, вдруг она всё поняла
И вскрикнула громко немая она.

Очнулась в кровати. Пред ней стоит князь,
Сурово ей в очи глядит.
Сурово глядит, на кровать к ней садясь.
Суровою речь говорит.
Русалка внимает, внимает она,
Бледнеет, бледнеет русалка моя:

«Тебя разлюбил. Что ж мне делать, скажи?
Была ты и нет – вот и всё.
Наверно, короткий срок у любви –
Тебя не люблю я совсем.

Что ж ты не ответишь? Глазами скажи,
Скажи, что меня презираешь!
Я видел мильоны таких, как вот ты –
Все ваши уловки я знаю».

Но чистые очи она подняла
И ими сказала с любовью:
Где б, с кем ты ни был – я твоя навсегда.
Молю – не бросай, милый мой».
Но княжич не внял любовной мольбе
И кинул русаку навстречу судьбе.

Вот к морю она одиноко бредёт,
К воде зеленелой садится,
В зеркальную гладь наичистейших вод
Долго она глядится.
Русалка, русалка, зачем же река
Твоя, как очи твои, глубока?

Вот сердце у княжича стукнет сильней
И он за русалкой спешит.
У брега реки осадил он коней
И сердце ему говорит:
Русалка, русалка, она глубока,
Она глубока, могила-река.

По берегу княжич скачет младой,
Он кличет, он кличет русалку…
Не видно русалки, девы морской,
Не видно, не видно русалки.
Он кличет русалку, он кличет домой,
Но нет, не видать ему девы младой.

В раздумьи княжич назад повернул
И мерно домой он поехал.
А дома веселье он развернул
Себе и гостям на потеху.
И княжич-красавец недолго тужил:
Ещё одну встретил и вновь полюбил.

Но очи туманились, мерк его ум –
Нет-нет, не забыл он русалку свою.
И часто, и часто на море сидел
И песню русалкину грустную пел.
Он прожил недолго – погас его ум.
С тех пор не поют про русалку мою.

Король с королевой на илистом дне,
О ней тосковали в муках оне.
В царстве подводном жили они
И счастливы были те сладкие дни.

Послушь, читатель, наш рассказ,
Послушай-ка, здесь нет обмана.
Любовь прекрасной Адрианы
Пред вами выскажем сейчас.
(из неизвестной комедии).
Какова душа – таково и богатство.
(пословица).
Посвящение.

Я не хочу быть старовером
И злить врагов, но всё же рад:
Пишу Онегина размером,
Старо пою на новый лад.
Прошу я быль эту послушать
И насладить ей ваши уши.
На неожиданный сюжет
Прошу не говорить нет-нет.
Обычай новый наблюдая,
Среди народа, за столом
Мы повесть эту вмиг прочтём,
Попутно рифмы создавая.
Мы знаем случаи любви.
Послушайте ж ещё один.
I
Энск городок – созданье божье –
На карте не был никогда,
Не потому, что бездорожье
Его известная беда:
Там есть театры, церкви, лавки,
Трактиры, лужи и канавки.
Дворяне, бедняки живут,
Мужья там жён своих блюдут.
Носил другое имя город,
Не то, что дали мы сейчас,
Поскольку честный наш рассказ
Родит пустые разговоры.
А потому, что героиня
Не хочет вспоминать то имя.
II
Жила себе девица эта
И без хлопот, и без друзей,
Подруг имея в целом свете,
Мужчин считав не за людей.
Не потому, что нет их в граде,
А потому, что муж в досаде
Невинную он растоптал любовь,
Уж не взрастившуюся вновь.
Была она всех тайн кладезем
Своих подруг и их мужей,
Хоть ненависть таилась в ней.
На людях гордой и железной
Она была. Её супруг
Не назывался даже «друг».
III
Держалась гордо, за то звали
«Несокрушимый Альбион».
Хоть ранее была в опале,
Но прозвище не шло в отпор.
Она дворянкою была,
При муже – верною слыла,
Измены слов она не знала
И честь ни раз не трепетала.
Лишь горький эпизод подруга
Моя хранила целу жизнь.
Жила, как только может жить
Вдова, не хоронив супруга.
Примером всем она была,
Терпеть хоть мужа не могла.
IV
Муж, оказавшийся негодным,
Бежал с любовницей бесстыдной,
Жену оставив непригодной
Ни к сватовству, ни в монастырь.
Год или два скучать при этом,
Но примирившись с бренным светом,
Не помирившись всё ж с супругом,
И не искать другого друга.
Её родные умирали:
Наследство в руки шло само,
Уж в этой части ей везло,
Её счастливицей считали.
Мужской же пол у ней не раз
Терпел мильон её проказ.
V
Она красавицей не слыла,
Хорошенькою не была;
Богатство всё ей заменило:
Все недостатки, блеск ума.
Красавцы, видно впав в безумье,
С ней состязались в остроумье.
В нищем граду мужчины нищи,
Они богатых женщин ищут.
Богатой самою была
Княгиня наша. Но муж ей,
Не подававший ей вестей…
А может быть она сама…
Да, что у женщин на уме –
О том судить не мне, не мне.
VI
Здесь про неё болтали всяко,
Что именно – не скажем вам
Нe потому, что забияке
Позорить легче только дам.
Сих сплетен, слухов, словоблудья
Мы вам не скажем, добры люди.
Не сплетники мы, ни хвастцы,
А только честные глупцы.
Скажу, княгиня непорочна,
Чиста, как ангел, но горда,
Богатая, ну хоть куда,
Хоть не добилась славы прочной.
В любви она как горный камень,
Чиста, как лёд, душа, как пламень.
VII
Тот город был не из весёлых.
Скучали дамы каждый день.
И то, скажите, кому ново
Торчать пред окнами, как пень?
И дамы, и их кавалеры…
Но леность, леность высшей меры!..
Хоть дамы были – гордость града!
Мужчин достойных нет – досада.
Но дамы были – загляденье,
Вздыхая томно ввечеру,
Стремясь нагнать свою красу,
Давно ушедшую в забвенье.
У Адрианы ж гости, балы…
У ней веселье и забавы.
VIII
Младые дамы изумлялись
Упорству молодой княжны,
А престарелые смеялись,
Ворчали: «Здесь не без вины».
Хоть в скучном граде нет разбору,
Мужчины всё ж не для укору
Мужского пола были там.
Красивы, стары – всё для дам.
Скучали папеньки, маман,
Красавицы в кудрях завитых,
Молодожёны и их свиты,
Собачки, кошки знатных дам,
Уездный лекарь, секретарь,
Садовник, конюх и почтарь.
IX
Но вдруг преобразился город:
С кроватей дамы – к зеркалам,
Булавки, шпильки – всё готово
Преобразить прекрасных дам.
В домах метут и убирают.
Красавицы всех слуг ругают,
За криком, руганью, метеньем
Стремясь сокрыть всё нетерпенье.
За этим длинным предисловьем
Последует короткий сказ:
Приехал полк гусаров раз
Как-то в то дивное приволье.
Прелестницы в волненье сладком
Всех нянек тормошат порядком.
X
Но Адриана к тем утехам
Всё равнодушна, как всегда.
В том граде стала уж помехой
Недавно скучным господам.
Все заняты одним – лишь сватством;
Папаши заняты богатством;
Маман в зятьях чтут: их именья,
Красу, чин, титул, положенье.
Княгиня, сделавшись одна,
В дому, запёршись, не скорбела,
Забыть их хладность не хотела,
Хоть некрасивою была.
На дни торжеств тот дом замолк.
О том тотчас разнёсся толк.
XI
Но как гусары разместились,
Он принял вновь весёлый вид.
Всё снова в нём развеселилось,
Хозяйка снова клад обид,
Сердечных похождений тайных,
Любви первейшия свиданий,
Любовных слов, любовных фраз,
Невинных девичьих проказ.
Гусары в дом к ней были вхожи,
Богатством пленены давно.
Кому всё будет то дано –
Пари держали. Все пригожи,
Красавцы, смельчаки, буяны.
Но никому ни вскользь, ни прямо.
XII
Княгиня о любви ни слова,
Хоть как ты с ней ни говори,
Она со всеми разговоры
Ведет, но всё не о любви.
Она держалась с ними гордо,
Надменно, строго или томно.
Но ни один из них для ней
Не был ни дружен, ни милей.
Ни с тем, ни с этим ни словечка
Наедине, всё больше там,
Где было много разных дам.
Как будто в гордости утечка
Ей может быть. Когда-нибудь
Вы всё ж поймёте, в чём тут суть.
XIII
Терпенье меркло, хоть младые
Петруччо в городе были.
Красой своею Катарину
Не покорили. Не смогли.
Один нетерпеливый воин,
Любви и почестей достоин,
Пустил слух, будто-де она
Дочь незаконная была.
Для унижения княгини
Пришёл к ней после этих слов.
Она: «Вот дверь». Он был таков.
Такие нравы были ныне,
Что за любовь свою борись:
Жизнь или честь, любовь иль жизнь
XIV
Все знали, что тверда, но камень
Водица точит иногда.
В её душе бушует пламень –
Ему ль угаснуть без следа?
Но у кого терпенья больше?
Кто выдержит атаку дольше –
Мужчины, сплетни иль она?
Но как сломить её, когда?
Вопросов много в этих строках,
Вопросы есть у женихов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшенных по воле рока.*
Но терпелив, читатель, будь,
А там докончим, как-нибудь.**
XV
Один любви всё ж добивался,
Хоть был богат он и умён.
Однажды ей в любви признался
И был с презреньем выгнан он.
Он был обычным гражданином,
Считал себя христианином,
Но раз лишь в жизни полюбил
(Для цели сил он накопил).
И в первый раз он промахнулся,
Хоть много в жизни он стрелял.
Любил! Он жил как будто спал,
Но в своих силах обманулся.
Надежды всё ж он не терял,
Являясь к ней на каждый бал.
XVI
Она всё также неприступна
(Но может только для других?).
И бедняков жалела. В сутки
Раз десять посещала их.
Красавец-офицер несчастен,
Ходил он хмур, как день ненастен,***
Любви, надежды не терял,
День каждый сам себя ругал:
Вчера, что слова не сказал,
Сегодня не пошёл он с ней,
Не придержал ей лошадей,
Что вовремя платок не взял.
Трубской Владимир звался он,
Штаб-офицером был рождён.
XVII
Но слух прошёл, что в граде будто
Гулящий муж явился вдруг.
Брак не расторгнут, потому-то
Потребовал он денег тут.
Княгиня гордо отказала.
Его страсть к деньгам не пропала.
Бывало, тот весёлый дом
Предстал как истинный Содом.
Однажды Трубской задержался
В том доме: свою трость забыл.
Свидетелем он разговора был,
Как муж с женою обращался.
Штаб-офицер был вне себя.
Вот разговор вам тот, друзья.
____________
* - видоизменённые строчки из стихотворения М.Ю. Лермонтова «Смерть поэта».
** - строчка из романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин».
*** - видоизменённая строчка из сказки А.С. Пушкина «О царе Салтане».
XVIII
«Послушай, в сотый раз скажу я,
Что я без денег не уйду…»
«И в сотый раз тебе твержу я –
Нет для тебя их, не найду».
«Упорствуй, да, но знай же меру!
Ты скупердяйка без пределу!»
«Ты ложь сказал, супруг глумливый:
Я так скупа, как ты ревнивый».
«Зачем же знать, на что мне деньги?
Я, может, дом купить хочу
Или с соседом прокучу…» -
«Или любовницам на серьги?».
И тут Трубской услышал следом:
Пощёчина была ответом.
XIX
Штаб-офицер вошёл к ним резко,
Увидел пару пред собой,
Печатку мужу кинул дерзко,
Сказав: «Дуэль, приятель мой».
Муж изумлённо оглянулся,
Поднял перчатку, ухмыльнулся
И дал ответ: «Дуэль? Рискните.
Вы завтра утром приходите,
Договоримся у моста,
Куда стреляться мы пойдём.
Но пять минут друг друга ждём.
Ну, можно и по полчаса…»
«Довольно! Хватит!» - изрекла
Княгиня и тотчас ушла.
XX
Соперники одни остались.
«Откройтесь, кто вы, враже, мой?» -
Так разговор завесть пытаясь,
Поспорить муж решил с судьбой.
Чтобы не думать о дуэли,
Узнать, чем хуже враг владеет,
Под маской невражды, тепла
Из-под тишка убить врага.
Штаб-офицер себя назвал
И муж представился в ответ.
Вот в этом-то и весь секрет,
Что враг с врагом дружбу не рвал.
Чужие мысли знать пытаясь,
Враги расстались, улыбаясь.
XXI
Как утро русское светло!
Лишь только небо посветлело,
Как солнце вот уже взошло
И в городе вмиг потеплело.
Мост осветился над рекой.
Мост – место встречи роковой.
Вот к месту встречи приближался
Княгини муж. За ним примчался
Штаб-офицер, знакомый давний.
«Куда пойдемте, враг мой новый?» -
«За городом пустырь суровый –
Там и убьём друг друга» - «Ладно».
Как братья, взялися за руки,
Враги пошли к пустырю. В скуке
XXII
Ругались оба секунданта.
Но вспомнили про чести долг.
Два величайшие таланта
В секунданстве имели толк.
Врагов невольных развели
И тридцать два шага сочли.
Трубской на небо посмотрел
И, может, в первый раз узрел,
Что жизнь – прекрасна и мила,
Что молод для дуэли он:
Лишь двадцать лет назад рождён.
Успел влюбиться в первый раз,
Но чувств ответных не внушил,
Старался хоть изо всех сил.
XXIII
«Сходитесь», - голос возвещает
Их жданный роковой исход.
Трубского голос возвращает
К дуэли. Как в большой поход
Четыре шага проходили
И взгляды друг в друга вонзили,
Покуда не вонзён свинец.
Дуэли скоро той конец.
И тихо пистолет поднялся
В руке Трубского; в тот же миг
Муж издал свой предсмертный крик,
Но перед смертью он смеялся.
И смехом встретя смерть свою,
Пал он в зелёную траву.
XXIV
Счастливым сердцем весть печальну
Княгине Трубской в дом принёс,
И с мыслью и надеждой тайной
Задал он ей такой вопрос:
«В тебя влюблён, влюблён я страстно,
А ты – ни слова, всё напрасно.
Напрасны песни и цветы.
Моя любовь – лишь это ты.
Скажи мне, что меня ты любишь,
Что сердце мне лишь отдаёшь?
Княгиня, счастье мне несёшь
И в то же время душу губишь.
Постой, не торопись с ответом.
Ещё не всё сказал об этом.
XXV
Тебя избавил от злодея.
И ты не станешь отрицать,
Что жизнь предстала веселее,
Спокойней станет ночью спать.
Я взял на душу тяжкий грех,
Надеясь всё же на успех.
Надеясь, что своим поступком
Заполучу твою я руку,
Надеясь, скажешь – да, согласна,
Когда спрошу твоей руки.
Богатства мои велики
И жизнь у нас будет прекрасна».
В ответ княгиня промолчала
И ни словечка не сказала.
XXVI
Молчанье то продлилось долго.
Смирилась гордая вдова
Ответствовала строго, гордо
Ему в конце концов она:
«Я пистолета не давала
И убивать не приказала.
Его убили, что ж, прекрасно.
Любви же ждёте вы напрасно.
Её я вам не обещала,
Не собираюсь обещать.
Себя же буду сохранять
До тех я пор, пока живая.
Теперь ступайте от меня.
С меня довольно сего дня».
XXVII
Княгиня гордо удалилась,
Трубской в другую сторону.
Княгиня вскоре в путь пустилась,
Трубской остался же в граду.
Княгиню долго помнил он,
Но всё ж забыл, таким рождён.
Лишь гроб неверного супруга
Остался в граде, как заслуга.
И кто лежит? Не помнят все.
Какою смертью умер он,
В каком чине он был рождён,
И кто потомки его, где?
О се ля ви*! Таков рассказ,
Друзья, покамест будет с вас**.
___________________
* Се ля ви – такова жизнь (фр.)
** - конечные строчки из поэмы М.Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша».

Почему же кошки на душе скребут,
Если кошки создают уют?
Может, то скребут совсем не кошки?
Или и скребут, но лишь немножко?

Ну а может всё совсем не так?
Может, кошки так дают вам знак?
Что душа, хотя она страдает,
Но она жива – не умирает?
И что кошки так вас отвлекают
От тоски, что душу иссушает?

Вы прислушайтесь, что говорит вам кошка,
Когда душу вам скребёт немножко.
Может, так она даёт понять,
Что пора кончать переживать?
Что пора закрыть страданий дверь?
Ты попробуй. И опять поверь.

Хуже, когда кошек в душе нет.
Значит не пробьётся в неё свет.
Значит холод, мрак и чернота…
Но ведь кошки вас скребут пока…

Пушистым хвостом обвивая подушку,
Мне котик мурчит прямо в самое ушко.
Он сказку мне на ночь расскажет свою,
А я ему песню тихонько спою.

Как жизнь меня бьёт, как работа ломает,
Друзья предают, беды вновь настигают…
Но котик уткнётся мне мордочкой в нос,
Прикроет глаза, усом дернет всерьёз.

И лапой мне мягко закроет мой рот…
Его обниму – и плохое уйдёт.
Свернувшись в клубок на груди у меня,
Мы вместе заснём до нового дня.

Покуда есть в жизни хотя б одна кошка –
То жизнь не всегда беспросветна немножко…

Кончилось пиво в стакане,
Бутылка уныло пуста…
Депрессия снова манит –
Ведь снова в душе пустота.

Вчера же ещё веселилась,
Считала себя нужной, важной…
Куда же всё испарилось?
Закончится ль это однажды?

Закончатся ли метанья
От значимости до униженья?
И вечности мрачной скитанья
Души, её ран и сомнений?

Самой всё уже надоело.
Другим же противно давно.
Мой бог! Ну так что же мне делать?
Ответу не быть всё равно…

Опять улыбка на лице…
Душой израненное тело…
Мне говорят: «Уймись уже!
Своим скуленьем надоела.

Я затыкаюсь, я молчу,
Улыбку снова надевая.
И о своих делах шучу,
Лишь в глубине души рыдая.

Пустой, ненужный человек,
Я ухожу и возвращаюсь
А время ускоряет бег,
Хоть тормозить его пытаюсь.

Зачем? Ненужностью своей
Другим я время засоряю.
Что делать мне с душой моей,
Я до сих пор, увы, не знаю.

К закату жизнь моя идёт,
Я ж маюсь подростковой дурью.
Нет, не окончен жизни счёт.
Но только я хочу другую.

Скулю, как раненая лань,
Себя за слабость ненавидя.
Душой плачу я жизни дань,
Конца оплаты всё не видя.

Бессонной ночью, хмурым днём
Я вспоминаю бывший вечер.
И счастье, что купалась в нём…
Как это, право, быстротечно.

Ведь то, что было, не вернуть,
А то, что есть – тоска и мука.
И в горечи я этот путь
Должна пройти, крепясь, без звука.

Но слёзы льются, как поток,
И стон, похожий на скуленье…
Я человек, не господь бог –
Есть у меня конец смиренью.

За что и почему всегда
По жизни вечно виновата?
Какое счастье и когда
Я получила, что расплата

Мне каждый раз даётся вновь,
Тревожа душу и рассудок?
Возможно, то, что я любовь
Воспринимать хочу без шуток?

Или возможно, что любви
Я не хочу – её не надо?
Не знаю. И слова мои
Опять уходят без возврата…

Я хочу мертвящей тишины,
Холода, безвременья и мрака.
Я хочу покоя для души,
Одиночества, которое награда.

Я хочу вернуться в пустоту,
Из которой вырвали меня, подняли.
Я хочу себя вернуть, но ту,
О которой знать никто не знали.

Снова в равнодушьи скучном жить,
Сочиняя глупые стишочки
И надеяться, что может быть,
У меня всё будет хорошо.

Но… как было – никогда не будет.
Я позволила себе всё изменить.
И к закату жизнь идёт. Бог любит
Так жестоко с нами пошутить.

Тиллю Линдеманну

Цветы роняют лепестки на песок…
Никто не знает, как мой путь одинок.
Сквозь дождь и ветер мне идти суждено.
Нигде не светит мне родное окно.

Устал я греться у чужого огня!
Но где же сердце, что полюбит меня?
Живу без ласки, боль свою затая…
Всегда быть в маске - судьба моя!

Авторы: И. Кальман, И. Петрова,
И. Рубинштейн, О. Клейнер

Моя жизнь – кровавое марево снов, от которых я просыпаюсь с криком. Нет, в реальности я не живу на скотобойне,я не маньяк, который режет людей из любви к крови и внутренностям, мои соседи не угрожают мне убийством или пытками. Ничего этого нет. Мои мысли, мои воспоминания – вот тот кровавый кошмар, который не отпускает меня всю жизнь. Тот, который сделал меня таким, каким я стал.
Я не сумасшедший. Хотя иногда кажется, что будь я им, мне жилось бы проще: без осознавания, без понимания, только чувства и инстинкты – и нет терзаний души и мучительной её боли. От чего она у меня болит? Однозначно ответить я не могу. Но когда эта боль накатывает, я думаю, почему же я не убил себя ещё в юности, когда хотел? Или позже, когда все мои планы пошли прахом из-за моей любви к свободе и независимости? Или ещё позже, когда я сталкивался с цинизмом, предательством и лицемерными ударами в спину. Почему я не покончил с собой тогда? Страха не было. Страх это от незнания. А я знал, чего я хочу. Покоя. Небытия. Чтобы ничто не терзало душу. Для всех я пошлый шут, кривляющийся на грани фола, смело ломающий устоявшийся благостный миропорядок и уютный мирок доведёнными до абсурда толерантностью и ограничениями. Я тот шут, что говорит королю в лице публики жёсткую правду прямо. Но как и шута меня не воспринимают всерьёз. Знали бы вы, как это ранит… И чтобы не показывать боли и ранимости своей разорванной в клочья души, я ещё более жесток и прямолинеен на сцене. Не хочу жалости и сочувствия – этих лицемерных прикрытий собственной пустой души. Я хочу понимания. Но мне, к сожалению, это недоступно. И тогда – снова кровавый дождь во снах, бездонная чернота и ужасающая тоска. И мысли о самоубийстве. Только упрямство и злость ещё держат меня. Ведь если я сдамся и умру – зачем всё? И я, набравшись сил после кратковременной жалости к себе, снова бросаюсь в бой. Смелость нужна, чтобы уйти за край. Ведь страх – от неизвестности. А кто точно скажет – что будет после смерти? Иная жизнь? Или НИЧТО? А если же смелости нет, то надо заиметь смелость остаться жить. Это сложнее, потому что смерть при любом раскладе неизбежна. А вот жизнь как раз и может принести разные сюрпризы.
…Я вспоминаю своё детство. И первое, что я ощущаю, это много солнца и тепла. Это было блаженное ощущение. И казалось, так будет всегда. Я тогда не знал, что за весной жизни может не быть лета, а сразу приходит осень. И зима. И что моё солнечное детство будет вымазано грязью юности и заморожено льдом отрочества. Я всегда был один. Даже в своём солнечном детстве я не находил понимания, чтобы не чувствовать одиночества. А в юности, познав первые подлость и предательство, я тем более не хотел открывать никому душу. И довольно долго я придерживался этого принципа, пока однажды не доверился, как я считал, другу и не получил первый пинок от жизни: крест на спорте и «волчий билет». Юность, молодость, ощущение свободы, гормоны, калейдоскоп перемены мест – почему я должен был отчитываться перед какими-то посторонними людьми о своём свободном времени и поведении в это время? Я итак весь год вёл себя как монах-молчальник: только спорт, тренер, его указания, тренировки, график, сон по расписанию, еда по режиму, снова тренировки… Дисциплина в спорте вещь, конечно, хорошая. Но не 24 часа в сутки… И мы с моим «другом» оторвались тогда – имели право: победа в полуфинале и свободное время. Тогда я был молод. Мужской силой бог меня никогда не обижал. А тут – победа, адреналин, чужая страна, новые ощущения… Хотел снять стресс по-быстрому. «Друг» подсказал где. Я, наивный, тогда даже не представлял, что существует целая индустрия таких развлечений. И мне бы задуматься, откуда мой столь же ханжески воспитанный «друг», как я, знает то, что мне даже в голову не приходило? Нет, хотелось узнать новое, острое, неизведанное, то, чего раньше не испытывал. И ко всему прибавилось любопытство. Ночь была бурной… А наутро – дисквалификация и высылка домой за «моральное падение». «Друг» постарался. Что ж, раз я морально пал – получите. Вы думали меня сломать? Да, я был сломлен – ведь спорт долго был моей жизнью. Я больше ничего не умел. И снова я хотел умереть. Какое-то время. Но потом упрямство взяло верх: раз мне не дают быть свободным самому – смотрите на себя с моей помощью. И я стал тем, кто я есть: мой своеобразный эксгибиционизм на сцене – зеркало вашей пошлой души. Долгий путь мне пришлось пройти: время смуты и перемен не для ранимых душ. Пришлось спрятать свою сущность под щитом цинизма и эпатажа и выпустить всё чёрное, что было во мне. Приходилось искать новое, чтобы не потеряться в толпе безликих. Не имея особого голоса, я сделал так, что в моём исполнении он стал неважен – моя манера петь была не то, чтобы новой – необычной. И мне надо было это отстоять, доказать, что так можно петь, что я могу, что я не сломлен. Приходилось работать локтями и зубами, чтобы вырваться из низов к свету. Я выстоял. Я поднялся. Я стал легендой. Я и моя группа стали нарицательными. Во мне видели самоуверенного, циничного и жестокого шута, без принципов и морали. Вы этого хотели? Получайте! Всю грязь своей души, которая разъедала меня изнутри, весь цинизм и эгоизм, который я приобрёл, общаясь с лицемерными друзьями, ханжами от закона, льстецами, хищниками, моральными подонками я выплёскивал со сцены. Никто до меня не был столь смел и жесток, циничен и насмешлив, прямолинеен, правдив и… ужасающ. И это понравилось: я давал низменным душам то, что им нравилось. И делал это вдохновенно - иначе это разорвало бы меня изнутри. И последовательно. Поэтому я стал тем, кто я есть. Я думал, избавляясь от грязи на сцене, я избавляюсь от неё в душе. Я ошибался. Ничто никуда не ушло. Просто приняло иные формы.
Со временем я стал уставать от своей маски. Беспринципный, беспардонный, эгоистичный, пошлый, самодовольный асфальтовый каток – я же не таков. Но за своей маской я скрывал, что люблю собак, люблю сидеть в тишине камина и смотреть на его спокойный огонь – полная противоположность необузданному буйству стихии на сцене, которую я приручил. Я люблю шахматы, люблю помолчать в тишине с тем, кто меня понимает и может многословно молчать в ответ. Люблю уют и покой, тишину, безвестность, книги и природу вокруг. Вне сцены я обычный человек. Возможно, чуть менее уверенный в себе, даже в какой-то степени застенчивый. Представляю, какой смех я бы вызвал этим своим заявлением, если бы обнародовал его! Пошлый маньяк среди огня и орущей толпы, не боящийся неприличных жестов на сцене, имеющий толпу своими приблудами на сцене, благодаря мастерам, которые любой мой каприз воплощали так, как я желал. Огонь моя стихия, шум беснующегося зала моя пища. Переезды из одного конца света в другой – моя жизнь… А между тем моя душа разрывается, когда я вижу искалеченных детей или животных, я готов отдать весь свой гонорар другу, попавшему в беду, я наплюю на своё время, если будет нужна моя поддержка. И даже не буду требовать признания и оплаты – зачем? Но всё это внутри… Моя маска не излечила мою душу. Значит надо пробовать иное. Друзья? Я разочаровался в них. Алкоголь? Он помогает забыть на то время, пока его пьёшь. Но похмелье всё ставит на свои места, возвращает обратно. Ещё и голова наутро не соображает. Не моё это – при всей моей любви выпить, алкоголиком я не стал, хотя до сих пор люблю хороший коньяк. Наркотики? Пары раз понюхать эту гадость мне хватило – после них я зверел, и только. Мне собственной злости было достаточно, я не хотел ещё искусственно её взращивать. Хорошо на шприц не подсел. Вся эта искусственность не помогала избавиться от одиночества и кошмаров моей тёмной части души. Может, семья? Я хотел семью. Но и тут не вышло: во мне видели только мою маску. А я сам казался скучным, не интересным, слишком «домашним». Тогда я переключился на лирику. Нет, я не считал это выходом. Просто вдруг пришла потребность выразить себя таким образом, в стихах, как ножом в открытой ране, как сдирая кожу. Новый проект, параллельно со старым вызвал шок. Слишком была велика разница. А я, уже сделавший себе имя, мог позволить себе не обращать внимания на критиков и их негодование. Хотя это жестоко ранило мою душу, которую я попытался открыть. Вся та нежность, трогательность и доброта, что ещё оставались во мне, то, что не смыло грязью и кровью моей тёмной стороны души, я выплеснул в новом проекте. Меня поняли только в России. Противоречивая страна. Не сказать, что я русских совсем не знал: там, где я жил, располагалась часть советской армии. Мне нравилась форма, оружие и нередко я сбегал туда пообщаться с этими странными людьми с широкой душой, так непохожей на души прагматичных европейцев, и наивной хитростью ума, скорее вызывавшей покровительственную улыбку, пока не поймёшь, что тебя развели. Именно к ним меня влекло сначала любопытство, а потом именно туда я стал сбегать от мрачных и жутких событий своей юности. И именно русские мне помогли, когда я потом, бросив всё, ушёл из дома. Но разочарованный во всём и всех, я тогда закрылся от всего света. И от них. Теперь я открываю заново эту страну, этих людей. Я не стал фанатиком всего русского – я слишком хладнокровен для порывов чувств. Но страна и люди мне пришлись по душе. Я стал часто сюда приезжать. И в знак признания и благодарности за покой, который они давали моей душе на время, я сделал кавер на одну старую русскую песню из ещё чёрно-белого советского фильма о войне. Мой подарок русскому режиссеру и его фильму, который он снимает для нас, людей Запада. Чтобы помнили. Чтобы не вычёркивали подвиги русских из мировой истории. Я старался быть бережным и аккуратным и, надеюсь, ничем не оскорбил памяти тех людей, что своими жизнями спасли в свое время мир. И именно поэтому я сейчас здесь, в Москве, на Красной площади, куда мечтал попасть с детства, в белом костюме, без грима и пошлых ужимок отдам этим русским то, что они дали мне – тепло моей души за понимание. Приезжая сюда, в Россию, у меня остаётся надежда, что всё будет хорошо. И цинизм и расчёт, в которых я живу и которые ранят меня, не затопят кровавой грязью мои сны. Пора. Меня ждут. Ждут именно меня, а не мою маску жестокого шута. И я не могу обмануть эти ожидания…

Я хотела порезать себе вены. Просто было интересно, что чувствует человек, когда из него по капле уходит жизнь. Нет, умирать я не хотела. Хотела только подойти к грани и, не переступая, заглянуть за неё. Чего я хотела – это в кому, в летаргию, но не умирать. Уснуть. И проспать долго, чтобы не переживать всё, что переживаю сейчас…
И вот, лежу я в тёплой ванне, глушу энергетик, чтобы не заснуть (а то и вправду помру) и думаю. Живу в тепле, еда есть, пусть не каждый день, а кто-то не имеет крыши над головой, кто-то борется с болезнью, кого-то бьёт муж, пропивая заработанные женой деньги, кто-то не может иметь детей, кто-то от них не знает куда деваться, кто-то ищет родителей… На свете много горя. И у тех, кого его нет, принято упрекать, приводя в пример тех, кому хуже. Но почему? Почему не приводить в пример тех, кому лучше? Объясняю: потому что тогда суицидов будет больше. Хотя… Когда тебе говорят, что ты хотя бы здоров, а сосед от саркомы умирает, может появиться стыд и самокопание – как так? я такой неблагодарный! А от сюда для некоторых тоже шаг до суицида – от осознания своей неблагодарной натуры. А дальше что? Холод, мрак, темнота, небытие? Это страшно. А в фантазии ада и рая я не верю. Скорее уж реинкарнация (хоть я и в неё не верю). А иначе – зачем всё? Но и реинкарнация – подлая штука: зачем стирать память о прошлых ошибках и наказывать за них в нынешней жизни? По меньшей мере, это нечестно: наказывать за то, чего не осознаёшь.
Углубившись в доморощенную философию, я замёрзла: вода стала остывать. По поверхности воды лениво плыли красные пятна, дымком стекая на дно ванны. Я рассматривала их с любопытством: даже смешанные с водой, они были ярко-алыми. И создавали причудливые узоры. Белая ванна, прозрачная вода, алые густые струи крови на бортиках ванны, ярко-розовый дымок рядом со мной… Красиво… Или это я уже перехожу к грани? Ни слабости, ни страха я не чувствовала. Может, надо было глубже резать? Я с интересом рассматривала разверстую рану: белая кожа и красные мышцы. Неэстетично. Но вот истекающая кровь завораживала. Даже жаль было брать полотенце и перевязывать руку. Но мне стало совсем холодно, а я так ничего и не почувствовала. Мой опыт подойти к грани оказался пустышкой. В следующий раз попробую с таблетками. Только надо придумать способ вернуться обратно. Не доверять же это дело посторонним…