Привычный маршрут. По этой улице Артём проходил не единожды в неделю. Знакомо, понятно, и давно уже ничто не цепляет глаз. Ряд небольших домов, где первые этажи заняты различными конторами – благополучный и тихий район. Какие-то студии, магазины, аптеки, кафе… Ничего нового.
В вечернее время, в свете горящих ламп сквозь некоторые окна можно было разглядеть кусочек их внутреннего мира. Там у прилавка суетятся спешащие с работы покупатели, а здесь склонились над бумагами засидевшиеся работники…
Вот и сейчас Артём совершал обычный, «ритуальный» моцион перед сном. Быть может, лёгкая прогулочная рассеянность и заставила его бросить небрежный взгляд в одну из этих «замочных скважин», через которые так легко невзначай или, наоборот, совершенно осознанно заметить фрагменты чьей-то повседневности. Это было окно маленького офиса, пункта выдачи, работающего допоздна.
В свете, видневшемся сквозь полупрозрачные шторы, иногда можно было рассмотреть женский силуэт. Это видение неожиданно и почему-то выхватило в сознании новую мысль. «Я, мы постоянно проходим мимо бессчётного количества окон. А ведь каждое из них скрывает что-то особенное и очень разное, со своими заботами и успехами, секретами и традициями.
Да уж, тоже мне открытие… Но вдруг где-то там, за одним из сотен светящихся прямоугольников, может быть, совсем рядом и даже прямо сейчас - тот самый человек, который понимает, любит и ценит то же, что и я, такими же глазами смотрит на мир… А мы всю жизнь проходим мимо. Или кто-то проходит мимо нас… Даже строчки из Цветаевой сами собой вспомнились. Как там у неё? Ах, да, кажется, так:
«Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!»
Такова реальность. В самом деле, нет в этом ничего странного или неправильного. Просто вот оно так. И всё же…»

…Таня между делом изредка бросала взгляд в окно. Просто отвлечься от монитора и разных бланков. Конец дня, чуть меньше часа до закрытия, и клиенты заходили нечасто, отправок-получений было мало. Работа в основном сводилась к различным манипуляциям в служебной программе. Было время слегка «помедитировать». Уже не в первый раз Таня играла в такую «игру» – глядя на проходящих людей, она выделяла тех, кто чем-то привлёк её внимание, и старалась угадать, что же это за человек и какими делами-заботами он живёт. Умела она заметить и постоянных - прохожих, которых видела регулярно. Они особенно вызывали её такой, конечно, несерьёзный, но все же интерес. «Вот идёт женщина, - к примеру, размышляла она, - одета неброско, но с явным вкусом, и, что самое примечательное, так это тихое внутреннее сияние, заметное даже издали. Так обычно выглядят красивые своей самодостаточностью люди. «Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую…», - улыбнувшись, тихонько пропела Таня. Или вот молодой человек. Тоже из «завсегдатаев». Ничего в общем-то примечательного. Разве что взгляд. В нём глубина такая – кажется, всю душу видно. Светлую, наверное. А вот седоватый мужчина спешит на автобусную остановку….»

«Пим-пим», - пискнул телефон Артёма пришедшей смской. «Ваш заказ поступил в пункт выдачи…»

Джордж лежал на столе и старательно пытался поймать каждое мгновение уходящей жизни. Удивительное дело, он почти не думал о предстоящем, но лишь жадно хотел почувствовать любое, самое мельчайшее проявление этого мира.
Какие чувства жили сейчас в его душе? «Где-е-е?! - спросите вы - Какая может быть душа у такого, как Джордж?!» Однако не будем брать на себя функцию Бога и решать, кто наделён этим Даром, а кто, увы, нет.
О чём думал этот немолодой мужчина у финальной точки? Сожалел ли о том, что привело его на этот стол? Нет, не это сейчас волновало Джорджа. Не потому, что считал себя правым - наоборот, он отчётливо понимал, что более чем заслуживает всё то, что с ним сейчас происходит. Но все мысли об этом были передуманы и все раскаяния совершены уже давно, задолго до сегодняшнего дня. Сейчас же его сознание было занято тем, что спешно старалось извлечь из памяти занесённые многометровым слоем ила - накопившимися за десятилетия жизни воспоминаниями - что-то особенное и самое важное. Может быть, светлые воспоминания детства? Или первые осознанные «чувства», возникшие, как и полагается, в подростковом возрасте? Как же её звали? Эйприл? Да, кажется так... А дальше? Что было дальше?! Сознание Джорджа металось по закоулкам памяти в стремлении отыскать что-то особенное, что могло бы согреть сейчас, именно в эти минуты. Тщетно... Джордж с неизмеримой горечью вдруг понял, что жизнь его растворилась без остатка - ни пресловутого дерева-дома-сына, ни даже чего-то менее значимого, что могло бы стать хоть малейшим оправданием его существования на Земле - вспомнить было нечего. А главное, Джордж не мог вспомнить ни одного дня, когда бы он ощущал себя счастливым. Именно осознанно бы понимал, что является счастливым, а не просто был таковым по факту. Детство? Эйприл? Да, сейчас он бы отдал все, чтобы снова оказаться там. Но это сейчас, на краю. А тогда, и он слишком хорошо это помнил, всё пролетало мимо - вроде и было, а следа в душе не оставило и ценилось не более чем случайно попавшийся в автобусе «счастливый» билет.
Да ещё ад последнего десятилетия - причины нахождения Джорджа здесь и сейчас, постоянно всплывал в мозгу... Нечеловеческое, даже неживотное, наслаждение при виде чужой боли, ненасытная жажда насилия и, как следствие, все большее падение, духовное безумие, умерщвление души. «И это всё, что я оставляю в памяти живущих», - с тоской подумал он. Хотелось заплакать, но Джордж давно разучился это делать. Что же, «каждому по вере его...» - пришли на ум строки из Евангелия. Он глубоко вздохнул и постарался вернуть своё сознание в окружающую действительность.

Лёгкие руки молодой женщины-врача коснулись предплечья Джорджа. В другое время это прикосновение наверняка вызвало бы приятное ощущение заботы, но сейчас оно означало лишь одно - начало конца. Тонкая игла без труда проникла в вену. Смертельная инъекция - возможно, один из самых гуманных видов казни - приступила к возмездию.

Она была обворожительна! С ней хотелось проводить каждую минуту, каждое мгновение жизни. По утрам она не выпускала его из теплой постели, увещевая соблазнительными словами: «Потом, всё потом... ты все успеешь... останься...». Днем она частенько подходила сзади, когда он, часам к 11 преодолев все же её утренние чары, сидел в своем кабинете за рабочим столом. Обнимая его так мягко, нежно, что, казалось, руки её сделаны из воздушных, невесомых перьев, она, прильнув к его шее, горячо шептала на ухо: «Любимый, ты устал... оставь всё и иди же скорее ко мне... я приготовила твой любимый бразильский кофе, и наш чудесный мягкий плед в кресле у камина уже расстелен в ожидании тебя...». Он какое-то время, впрочем, очень короткое, сопротивлялся сладкому искушению, стараясь сосредоточиться на бумагах, но руки её были так нежны! Ах, как они были восхитительно нежны! А шёпот её губ не давал сосредоточиться ни на одной мысли, кроме кофе, кресла и уютного, тёплого пледа из шотландской шерсти.
Они были знакомы много лет. Ему порой казалось, что он знает её всю свою жизнь, что как будто не было и дня, когда они не были бы вместе.
Впрочем... Иногда он смутно припоминал, как, будучи юношей, он пылал страстью свершений, жаждал славы, богатства и восхищения окружающих. И он и вправду достиг определённых успехов, блестяще окончив университет и получив, конечно сперва небольшую, но весьма перспективную должность. Постепенно он добился материального благополучия, пусть не богатства, но возможности умерить напор и с чуть меньшим рвением подходить к ежедневным обязанностям. И примерно в это же время появилась Она.
Как произошла их встреча, сказать не берёмся. Возможно, её привлекла его вполне сытая и обеспеченная жизнь, возможно, она оценила успех, достигнутый им в глазах общества. Кто знает. Одно лишь определённо известно: общение их становилось все более тесным и постепенно она стала занимать все более значимую часть его жизни.
Друзья его между тем стали вскоре замечать, что он стал рассеян, как будто охладел к делам, и всё чаще старался проводить время вне общества, запершись у себя дома. Служба его оказалась изрядно запущена, да и быт постепенно становился куда как скромнее и уже почти не занимал его внимание.
Удивительное дело, но она была как будто рада этому. Она не замечала ни покосившегося материального положения, ни появившейся неряшливости. Сама она сторонилась домашних дел, говоря, что рождена для того, чтобы дарить и получать удовольствие и покой. Он не противился. Он давно и безвозвратно был покорен ею.
Шли годы, он становился все большим затворником, проводя все время в объятиях своей обольстительницы. Конечно, ему приходилось трудиться, но труд этот был направлен на удовлетворение самых насущных и минимальных потребностей, юношеское рвение и мечты о славе были давно оставлены.
Если бы кто-то мог взглянуть со стороны на их пару, то непременно отметил бы поразительную разницу между ними: он, обрюзгший, с потухшим взглядом, небрежно, на грани приличия одетый немолодой мужчина и она - прекрасная цветущая фея, роскошная и восхитительная, как самый экзотический цветок. Однако же, увидеть этот невероятный диссонанс никому из посторонних не было суждено. Она была абсолютной домоседкой, а гостей в их доме не было уже много лет. Ни он, ни она в них попросту не нуждались.
Жизнь человеческая, сколь бы долгой она ни была, однажды все же заканчивается. Не стал исключением и наш герой. Однажды утром он просто остался лежать в своей постели, бледный и остывающий. Его через день нашла домработница, которую он изредка приглашал и которая явилась как раз к заранее оговорённому часу. Никаких следов пребывания в доме женщины не было. Ни одежды, ни косметики и прочих женских вещичек. На прикроватном комоде стояла лишь одна, явно мужская, кружка, пепельница была полна окурков, вся комната имела вид изрядно запущенной холостяцкой берлоги. Ни совместных фотографий, ни каких-либо иных свидетельств того, что здесь много лет жила женщина. Ничего.
Похороны его прошли крайне скромно, накоплений на счетах покойного фактически не было, а ритуал, оплаченный за счет муниципалитета как неимущему, по определению не мог быть роскошен. Годы замкнутой жизни дали о себе знать - проводить его пришли не более десятка человек. Скромную могилу оформили венком с надписью "От коллег" да небольшим количеством цветов от немногочисленных оставшихся приятелей усопшего. На том и разошлись.
Вечером следующего дня кладбищенский сторож, сидя в местной пивной после смены, запинаясь от выпитого пива и еще не покинувшего его волнения, рассказывал о том, что ранним утром видел, как к свежей могиле подошла элегантно одетая женщина, лицо которой было тщательно скрыто плотной вуалью, и, положив что-то на надгробие, сразу ушла, пройдя мимо избушки сторожа невесомыми, словно тень, шагами.
Умерший считался в городском обществе человеком чудаковатым, и потому многие сочли рассказанное сторожем удивительным и интригующим. Было решено на следующий день пойти на кладбище и посмотреть, что же оставила на могиле неизвестная посетительница.
Наутро делегация из пяти человек, более-менее знавших при жизни умершего, с трепетом и любопытством подходила к могиле. Увиденное заставило их окаменеть. На могильной плите лежал скромный, но прекрасный венок, перевитый алой лентой. Надпись на ленте гласила: «Благодарю за подаренную жизнь. Навеки твоя, Лень».

Стройной ножкой опершись,
Хрупкая, опасная,
Скольким ты сгубила "жисть",
Дьяволица страстная!

За тебя последний грош,
Или миллионы -
Всё безвольно отдаёшь,
С радостью, без стона.

Зелие твое - магнит.
Усыпляя разум,
В бездну адскую манит,
Не щадя ни разу.

Можешь ты и доброй быть,
Сладостью пленяя,
Для души отрадой слыть,
Скуку изгоняя.

Но коль страсть к тебе сильна
Станет ненароком,
Тут ответишь ты сполна -
Ужасом жестоким.

Кто тобою покорён,
Тот пропал до срока.
Чёрной силой опьянён -
В омуте порока.

Заплутавши, без пути
Бродит он, сердечный.
Рад бы, да легко ль уйти,
Из оков извечных?

Солнечным лучом блестит
Стеночка стеклянная.
Слабых волей - не простит
Рюмка окаянная.

В одной шкатулке на комоде
Дружили-жили две иглы.
Как близнецы похожи, вроде -
Стройны, изящны и милы.

Остры железные девчонки,
Но каждая на свой уклад:
Одна сквозь ткань сновала тонко,
Другой - ужалить кончик рад.

И так, за годом год считая,
Струилось время. И стежки
Иголка добрая, порхая,
Стелила гладки и легки.

Ну, а вторая, как и прежде,
Свой нрав старалась показать:
"Оставь, хозяюшка, надежду
Строптивицу ты обуздать".

Но у судьбы расчёт недолог,
За всякий шаг и каждый шов
И для людей, и для иголок
По совести ответ готов.

Вот и для наших наступила
Однажды, в неприметный день -
Пора проститься с домом милым,
Отправившись в немую тень.

В тот час подружки очутились
Там, где подводится итог,
Чем в этой жизни отличились,
Пред тем как новый взять виток.

И светлая в дар получила
Стать малой частию креста,
А тёмную навек укрыла -
Ближайшей свалки пустота.

Собирали вещи,
Что теперь достались.
От ушедшей в вечность
Бабушки остались.

И в числе посуды,
Среди чашек-плошек,
Был сервиз - "оттуда" -
Импортный, хороший.

Там была тарелка
С краешком отбитым,
В уголке старела
Всеми позабыта.

"Не возьму тебя я, -
Женщина сказала, -
Ну куда такая?
Целых тут немало!"

И, забрав соседок,
Бросила калеку,
Глянув напоследок,
Чтоб уйти навеки.

Но, закрывши дверцу,
Вдруг остановилась -
Неспокойно сердцу,
Жалость рассаднилась.

В руки взяв больную,
Отпустила бремя:
«К нам, в семью другую,
Едем жить со всеми!»

Ты просто будь. Во всякий день.
Душой прелестною сияя,
Невзгод, печалей злую тень
Сердечным светом растворяя.

Ты просто помни, что вовек
Тебе протягиваю руки.
Пусть горестей растопят снег
Молитвы неумелой звуки.

Ты просто знай, что в Небесах
Для каждого назначат меру.
На точных, истинных весах
Господь оценит нашу Веру.

Ты просто мир свой защити,
Согрей его в ладонях нежных.
И тяжкий путь сумей пройти,
Чтобы воскреснуть в силах прежних.

Однажды я исчезну
В могильной тишине.
Но, погрузившись в бездну,
Покойно ль станет мне?

Здесь, за чертой последней,
Извечный ждёт вопрос:
Оставил ли наследье?
И жил ли ты всерьёз?

Не став отцом и мужем,
Какой я дам ответ?
Зачем на свете нужен
Был я? А, может, нет?

Растратив жизни пламя,
Её исчерпав срок,
Оставлю вам на память
Лишь сколько-нибудь строк.

В них будут жить за мною:
Мечтаний сладкий плен,
И доброе, и злое -
Воспоминаний тлен.

Возможно, строки эти
Не так уж хороши,
Но для меня - как дети -
В них капелька души.

В земле растает тело,
А было ль? Или нет?
Но, может, моё дело
Оставит лёгкий след?

А жизнь пойдёт как раньше:
Рассвет, закат, рассвет...
И всё уходят дальше
Виденья прошлых лет.

Однажды я исчезну
В могильной тишине,
Но, погрузившись в бездну,
Покойно ль станет мне...

Незнакомые пути,
Жизни перекрёстки.
Верный как суметь найти?
Те ещё "наперстки"...

Где-то выгода нас ждёт,
Там - покой и радость.
Ну а здесь любовь влечёт,
Обещая сладость.

Только каждая медаль
Оборот являет.
В счастье наше, как ни жаль,
Горечь добавляет.

Выбор дан, да непростой.
Поди, знай на месте:
Путь один - грозит бедой,
Тот, иной - бесчестьем.

Только опыт, только боль,
Раны и успехи.
Только так! Ищи, изволь,
Своей жизни вехи.

Груз ошибок избежать,
Можно, без сомнений.
Если век свой пролежать
В страхе, сне и лени.

Выбор твой. Тебе решать
Как распорядиться
Временем. Чтоб кем-то стать.
Или тихо слиться.