Время порхало птичкою, словно над лесом горлица,
словно мечта крылатая в розовых полутонах.
Чувству не стать привычкою - время делить бессонницу.
Ночь – тишина распятая и упоенье: «Ах!»

Время взлетало галками и становилось куполом,
и обретало видимость, страсть воплощая в жизнь.
...Ехало с катафалками, в кубрике выло кухонном,
преодолев зависимость падать и падать вниз.

Время кружится коршуном над головой седеющей,
ждёт секунданта карканье, дождика тихий всхлип.
В пробке застряла «скорая». Гаснет окурок тлеющий.
Время больно инфарктами: «Вечность…» - не стон, так хрип.

"Как лист увядший падает на душу",©
так льётся скорбь ноябрьских небес.
Хоть в ливне нот дрожит листа диез,
он вечностью подкравшейся контужен.

Любой в объятьях рока безоружен.
Один Христос воистину воскрес.
Паденье в бездну – это ли не стресс?
А ветер подхватил и мордой в лужу.

Какая там мелодия дождя,
коль боль пронзает, словно от гвоздя,
и звук взрывает то, что было мозгом?

И ритм теряет личный метроном,
ещё цепляясь к жизни отголоскам,
которые по сути были сном.

Сегодня целый день дождит,
дробя мгновенья на осколки.
Превышен бодрости лимит
за счёт усилий кофемолки.

Стук сердца. Музыка дождя.
У каждого своё стаккато,
что бьёт ни капли не щадя
ни седины, ни листопада.

Сезон охоты. Жизнь и смерть —
так всё устроено в природе.
Небесная разверзлась твердь...
А что душа? Спокойна, вроде.

Сейчас допьёт свой кофеёк,
себя оденет по погоде
и полетит, как тот листок,
что рад нечаянной свободе.

Вода сорвётся, словно Данте - в ад,
и в бездну унесёт мои потери.
И реквием – кровавый листопад
исполнит осень, став моим Сальери.

Не испугаюсь грохота воды,
заворожённый красками заката.
Не устрашусь паденья с высоты
и вечности пронзительного взгляда.

И где-то там, где замки из песка
размыты Стикса ядовитой тьмою,
стенаний вой затмит души строка:
- Слезой вернусь, чтоб стать живой водою...

Что будет на той стороне, что скрыта стеною тумана?
Здесь мост не с картины Моне. Он словно открытая рана
той памяти, вечно хмельной, где музыка падает в бездну,
где песней становится вой… Однажды и я там исчезну.

Шагну в направлении снов по шаткому мостику праны,
надеясь, что чаша весов склонится к покою нирваны.
Пока же возьму камертон, как душу настрою гитару,
и грусть уходящих времён вольётся минором в сансару.

Написать письмо собаке? Только пёс не видел азбук. Жанр ему эпистолярный, так сказать, до фонаря. Начихать ему на байки, у него любовь к колбаскам. Их канючит фамильярно – языком (без словаря). Но терпи мой френд лохматый, чушь, что твой хозяин порет. Он под градусом сегодня, ну а ты его жилет. Водка лечит от апатий, эта инфа априори... Наша радость мимолётна, даже ты не сыщешь след. След любви, что канул в Лету и исчез в воспоминаньях… Этим запахом ведомый, становлюсь я гончим псом. И бегу, бегу к рассвету, только та заря за гранью, где я стану мнимой прозой – недописанным письмом...

Я вышла, как река из берегов,
и солнца луч меня целует в щёку.
Король бубновый выпал на дорогу…
В груди озноб и жар ночных костров.

Под лёгкий шелест звёздных парусов
скатился лунный шар к большому стогу.
Не аромат - страсть алых лепестков
добавилась к сердечному ожогу.

А на заре мустанг и кобылица
на мелководье вздумали резвиться
(наверное, летал здесь Купидон).

Моя душа вчера дышала волей,
сегодня жаждет чувственных раздолий,
что обещал до гроба мой барон.

Калейдоскоп неоновых витрин
рассыпался по плиткам тротуара.
Не дождь вокруг, а плещется сансара,
где я тону без следствий и причин.

Не вижу смысла в омуте доктрин,
коль впереди маяк рекламы бара.
Вполне счастливый фейс у аватара,
ведь джин во мне зудит, что сам я джинн.

Летят к земле живительные токи,
и белый шум мои целует ноги -
так чистит душу летняя гроза.

Шарахнет гром по нервам – до мурашек!
Страх не впервой лечить числом рюмашек,
вживаясь в роль потерянного пса.

Себе не отказал вкусить дары природы.
Ну, сколько жизни той осталось на весах?
Пусть завтра хоть потоп, иль все иссякнут воды,
я на медовый спас блаженствую в лучах.

В лучах, что небеса так щедро дарят саду.
По милости судьбы столом не обделён.
Я воздаю хвалу вину и винограду –
нет лучше ничего с начала всех времён.

Забот уплыли дни - итогом я доволен.
Мудрею от грехов - не из числа святых.
Радушен был для всех, но в меру хлебосолен,
ведь осени вино разлито на двоих.

Весь мир пусть где-то там. Отгородившись садом,
качнувшись на волне пьянящей тишины,
мы терпкое вино закусим виноградом
и упадём в листву, не чувствуя вины.

Круша лавиной звуков тишину,
скрипачка — дьявол забирает душу.
Навеки я у музыки в плену,
ведь мой рассудок нотами контужен.

В нём свет и тьма ведут извечный бой,
то возносясь, то погружаясь в Тартар,
где чёрный рыцарь, став самой судьбой,
вершит финал. Жестокий гладиатор.

Гармония исчезла, словно стелс
(использовал я право на ошибку).
Ушла душа с мечом наперевес,
хотя держать всегда мечтала скрипку.

Но даже там, в аду сплошных теней,
где страсти, прогорев, оставят пепел,
пригрезится симфония дождей
и облик тот, что вечной ночью светел.