Горела лампочка, не ведая тоски,
Светила лампочка, усталости не зная,
Не замечая жизни пустяки,
Про лень и скуку забывая.

Она всех награждала светом в темный миг,
Всех согревала жарким сердцем в час холодный.
Ее порыв был истинно велик,
Дарив всем пламень благородный.

И вот угасла жизнь среди других огней,
Холодное стекло безжалостно достали.
И что же? Тосковали все по ней?
Ничуть! Мгновенно поменяли.

И без твоих стихов, поэт,
Мир точно будет жить.
И в этом мире слова нет,
Чтоб вечность надломить.

В нем ни жалости, ни зла,
Совсем нет ничего.
Мир - просто призрачная мгла,
Свободы торжество!

Он не порочен и не свят,
Он напрочь обнажён,
Он бесконечностью объят
С невидимых сторон.

Но в нем есть место для тебя
И для других вокруг,
Кто может, разум теребя,
Замкнуть вселенский круг.

И он в бескрайности своей
Насыщен пустотой,
Чтоб ты тем ярче и верней
Наполнил мир собой.

Из искры возгорится пламень,
Мгновенен, ярок, слеп и лих.
И если будет брошен камень
В очаг благой и нежной страсти,
То иль он будет неподвластен
Совсем бессмысленным броскам,
И разгорится пуще сам,
И, излучая вдохновенье,
Он только камень накалит,
Иль испугавшись злых каменьев,
Потухнет сразу без сомненья,
Навеки будет он забыт,
Лишенный веры на спасенье.
Искра есть мысль, а пламень – стих.

Терзать себя, не ведая причин
Ретивого такого поведенья,
Гореть ревнивым пламенем лучин,
Сгорающих в ничтожное мгновенье,

Забыть себя в глухом сияньи дней
Среди минут безумного молчанья,
Бояться жара пылкости своей,
Вселившегося в знойное дыханье,

Жалеть себя, свой огненный порыв
Выплескивая так неосторожно,
Чтоб, наконец себя опустошив,
Понять, что бегство больше невозможно.

Запретный плод, конечно, сладок.
И на двери висит закон,
Нарушить кой для них отрада,
«Вход посторонним воспрещен».
– Закон вписать сей в кодекс надо,
Тогда никто уж не зайдет.
– Окстись! Тем слаще будет плод!

О, если живо бы вселили
Талант художника в меня
И грудь пустую б наградили
Дыханьем страстного огня,
И руку б опытом снабдили,
Благословили б мой запал,
Непринужденно б заточили
Мне навыки под идеал,
Картину бы несовершенну
Поставили передо мной, –
Я б, на нее взглянув блаженно,
Не изменил живой рукой. 

Приятно мне на осень томными очами
Смотреть, как тонет все уснувшее во мгле,
Как небо говорит печальными слезами,
Что нет его отраднее на всей земле,
Как золото дерев спадает постепенно,
На землю хладную стеля златой покров,
И под ногами как хрустит оно блаженно,
Как улетает под дыханием ветров,
Как дерева, лишь скинув ризу золотую,
Томятся в дивном ожиданьи на себя             
Серебряный покров накинуть, знаменуя
Приход лихой зимы, по осени скорбя.
Ах, осень! одолжив божественный свой дар,
Ты даришь нам блаженство своих жгучих чар:
И первые снега, и первые морозы,
Не перестав ронять свои печальны слезы. 
Но не покорна ты зиме еще, и жадно
Ты с нею борешься, но ты в ее руках
Уж погибаешь от метели беспощадной…
Но, чудо, вижу слезы я в твоих очах!
Не вся ты умерла, душа в прощальном плаче,
Что, охладев под властию зимы уже,
Блаженно тает на земле, а это значит
Что ты всегда во мне, когда тепло душе.

Не стоит, я глупец, о право, право,
Любви терзать дыханием своим!
Мне в юности она была по нраву,
Хоть я ей был болезненно томим.

Я ею наслаждался своенравно,
И проносил легко сквозь скуку дней,
И сладко мучился победой славной
Над неокрепшею душой моей.

Но время растворилося в отраве,
Она уже не мучает меня,
И не томлюсь в ее мятежном нраве…
Любовь – рассвет начавшегося дня.

Как спокоен океан,
Тишь да гладь морская.
Он хранит в себе обман,
Тишиной играя,
Он угрюм и величав.
Лишь заденет вьюга
Этот уязвимый нрав –
Зашумит, зверюга!

Так душа моя шумит,
Грудь мою тревожа.
Из нее больной пиит
Вырваться не может.
И спокоен с виду я,
Лишь пиит проснется,
Так тогда душа моя
Сразу разревется!

Как беден тот, кто лишь дышал,
Но не искал себя в твореньи,
И не любил и не страдал
И не узнал о наслажденьи.

Но во сто крат беднее тот,
Кто зажигал живые чувства,
Надежду устремив вперед
К столь вожделенному искусству,
Кто лишь к нему навстречу шел
И наслаждение в нем видел,
Но в этом смысла не нашел
И жизнь свою возненавидел.

Лишь тот богат, кто на венец
Не претендуя, только страстью
Был вдохновлен, и наконец
Нашел себя в заветном счастье.