Утро любви, уходящей в вечность

Это утро выдалось каким-то безучастным к нам, серость за окном подавляла, и цветение сирени выглядело как-то по-осеннему печально, словно расцвела она не в свой срок.
То, что ночь прошла на редкость спокойно, поднимало мое настроение даже в отсутствие солнечных лучей.
Я сидела напротив мужа за столом, накрытым к завтраку, но завтракала я одна, а Ронни о чем-то мечтал, без всяких признаков аппетита. Он только пригубил горячий кофе с сахаром и молоком, как он любил, я думаю, с детства, и был достаточно сыт для того, чтобы начать беседу.
В последнее время я давала ему обезболивающее (без морфина), вне зависимости от болевого синдрома, что настоятельно рекомендовал домашний врач, напоминающий доброго самаритянина, так как он никогда не спешил уйти и уже который раз, не спрашивал денег за свой приход в караван, в котором заканчивалась наша с мужем мечта путешествовать по миру.
Мы благодарили доктора за его визит, об оплате забывали и, прощаясь, сочувствовали ему, ибо понимали сами, как это трудно лечить неизлечимого. От госпитализации в паллиативное отделение, куда записывались обреченные заранее, мы отказались, хотя в очередь встали, что было вполне разумно.
Я гордилась Ронни за то, что в то утро он сидел напротив меня, и это делало меня счастливой, ведь наш поход от кровати до стола был также труден, как поход русской армии через Альпы, а наступившее после ночи утро являлось «праздником на нашей улице», подарком от Господа Бога.
Завтрак проходил в том особом времени, в котором мы жили уже пять месяцев, с тех пор, как я услышала коварное слово: «злокачественный».
Это было время, когда неважно вечерело ли, или рассветало, а важно: есть боли или нет, есть желание жить или нет, есть вера или нет, и каждый раз, когда Ронни спрашивал который час, мне надо было уточнять, дня или ночи.
Надо сказать, что в нашем караване становилось уютнее от запаха кофе и поджаренных ломтиков черствого хлеба, вымоченного молоке.
Уже несколько дней я никак не могла вырваться в магазин, Ронни паниковал, если я хоть ненадолго уходила, а когда я была рядом, то часто он был мною недоволен, и тут уж ничего не поделать, этим мой муж показывал, кто в доме хозяин.
Удивительно то, что в этом времени, когда каждый день может стать последним, любовь имела ту полноту чувств и красоты, когда глаза в глаза и не надо слов, когда нам казалось, что мы имеем одно сердце и одну душу на двоих а, так как прикосновения вызывали боль, то пожатие руки заменяло нам объятие.
Я пишу это, как мое откровение, что в каждом, пусть очень сложном времени, как и на любой войне, как и в любом горе, есть радость, утешение и счастье, пусть даже след от него, но он реален.
В то утро нам было обоим хорошо, Ронни не чувствовал той невыносимой боли, о существовании которой он раннее даже не подозревал.
Окна нашего каравана утопали в сирени, в разнобой тикали часы, еле уловимый запах кофе и тихий разговор за столом придавал ощущение сверхъестественного благополучия.
Ронни всегда очень серьезно относился к еде, для него было катастрофой, если хлеб не имел хрустящей корочки или мясо подавалось без соуса, но это время прошло, теперь его не радовала еда, но мы обговаривали меню на завтра, и я исправно готовила его любимые блюда, с учетом того, что у нас оставалось в запасе, а потом ела за него и за себя, словно это было подтверждением того, что мы живы.
Если первые месяцы болезни я резко похудела, осунулась и постарела так, что не могла без боли в суставах ходить и чистить картошку, то после того, как Ронни спросил меня, сколько я еще выдержу на роли его сиделки, я перестала приносить себя жертву и стала занимать собой, своим внешним видом, и постепенно вошла в силу своих лет, правда, темные круги под глазами выдали мое внутреннее состояние души.
Замечено мной: когда человека не радует еда, то его тянет к разговору с другом, а кто будет лучшим друг мужчине, как не его жена.
- Лена, - начал разговор Ронни, - у меня такое чувство, что я собираюсь в рейс, только страшновато одному.
- Ронни, я люблю тебя, но, если говорить честно, то думаю, что в ты уже в пути, но не в Италию или Португалию, там мы уже были, а в пути, где попутчики не предусмотрены. К Богу каждый из нас приходит своим путем. Иногда, нас утешает или даже оправдывает человеческое убеждение, что на божьем суде нас будет много, но отвечать будет каждый сам за себя, как говорил пастор Абай.
Пастор Абай наш духовный наставник, и для Ронни - единственный авторитет.
- Хорошо бы, еще и знать, - продолжал разговор Ронни, - где находится финиш этого пути.
- Я думаю, Ронни, это финишная прямая началась, когда ты захотел вернуться в отчий дом и понял, что ты бездомный; когда ты принял за факт, что владеешь только верой; когда ты вчера захотел навестить маму, ее нет давно в живых, а тебе хотелось ее утешения.
- В чем-ты права, главное, на этом пути я с Иисусом, и вера в него бессмысленна, если не верить в воскресение так, что все еще только начинается.
- Ронни, ты говоришь, а я представляю, как открылись небеса и ангельский мир внимают нам, они знают, как тебе тяжело, но доверяют тебе прийти к финишу победителем.
- Победителем? Меня ведет Христос, он мой Господь, а в вере моя победа. Прочитай Первое послание Иоганна, немного …
Неожиданно выглянуло солнце
- Любимая, а не завести ли нам котика?
- Котика? ... Если только у кого-нибудь украсть …
- Лучше просто заманить и накормить. С котом, как-то, легче будет …
- Устал?
- Как ленивец, хочу лечь. Вот, же, напасть какая.
Так прошел наш завтрак, потом началась дневная суета, а вечером я уговорила Ронни выйти из каравана, чтобы мы смогли ощутить себя любимым творением Бога. Это было рискованно, но у нас получилось и в награду нам открылась торжественная красота заката, а ночью у Ронни опять начались боли, до стона, простые обезболивающие не помогали, а от морфина он отказывался, пока я не упросила его пожалеть меня.

Оказалось, что Ронни еще до болезни был убежден, что пришли его сроки, поэтому приход смертного часа принимал спокойно, так как, был доволен своей жизнью на земле. Он и смерть выбрал не такую, чтобы ему тихо умереть во сне, он хотел, чтобы его вел за руку Иисус Христос.
Когда боли стали нетерпимыми, то Ронни осознал, что ему выпала честь нести христовы страдания, и это помогло ему обходиться практически без наркотиков. В Небесное Царство он вошел в ясном уме, благословив всех, кто был ему дорог.
Его последние три дня жизни мы провели в больнице, за ним был поистине царский уход, при поступлении мужа, как дитя, мыли сестрички, потом смазали маслами, с ним так нежно и умело обращались, что я даже заревновала.
Ронни лежал в солнечной комнате с большими окнами, на белоснежных простынях, чистый, пахнущей маслами, а для меня был предусмотрен диванчик и обед на заказ.
Когда в палате мы остались одни, то он сказал: "Любимая, я доволен всем, я имею все, кроме здоровья и радости."
На третью ночь, он стал задыхаться, меня, знаками попросил за него молиться.
Я держала его за руку, после молитвы, стала тихо петь хвалу Богу, во время которой он испустил дух. За окном рассветало.
Странно, но в этот момент я была счастлива, чем озадачила дежурного доктора, и мне пришлось объяснить, что на койке осталось лежать только тело моего мужа, а он сам уже с Богом.
Потом я поняла, что я была счастлива не своим, а его счастьем.