на крик один

глаза мои перебирают буквы, вы пишете: "не я... " и "не со мной..." а я в трамвае еду в этом будто то рядом с домом, то в стране иной, вы пишете про молодость и зелень разбитую и "та... и та...и та...", а я назад сквозь лабиринты время шепчу и плачу: "вот моя рука, держите, может станет вам теплее, а может быть, сухую сжав ладонь, я удержать на крик один сумею кукушек звон и колокола вой. и повернётся круг совсем иначе, он стол накроет вам на семерых, не нужно будет разрешать задачи - кого в живых оставить из двоих, не будет рук измученных, в мозолях, ни слёз, ни обречённой пустоты, лишь звездопад над лютиковым полем и необыкновенные цветы из ваших слов, сплетённые в столетья, прекрасны настоящностью своей, и больше ни одной войны на свете. и чтоб никто не хоронил детей, не укоряйте, и не говорите, и оправданий отметите хлам, кто смеет вас судить, какой ценитель? любой в подмётки не годится вам, вы - птица гордая, да - надломились крылья, да - не хватило воздуха, когда вы молча умоляли - помогите, просить не смею - слишком я горда,- вы примеряли платье перед кем-то? вы целый год искали тот фасон, чтобы не вызвать отвращенье смертных, в бессмертие входящих, будто в сон. простите нас, за то, что мы, живые, так скверно исковеркали слова, за наши притязания пустые, за выдохи и вдохи холостые, за подлые попытки воровства, за фальшь, за нищету в холодном сердце, за неумение открыто говорить, за то, что беспринципно лезем к дверце, которую во век не отворить умом, подсчётом, выверенным ритмом, хоть тыщу лет учи-переучи, мы не умеем вены резать бритвой и так писать, чтоб стих кровоточил.