Ведьмины штучки

Солнце клонило свою пылающую голову к западу. Уже больше месяца на землю не упало ни капли дождя. Тучи, который день окружавшие село, проливались живительной влагой где угодно, но только не здесь. Под выцветшим куполом неба не было воздуха. Переливающееся вдали марево казалось явлением из другого мира. Улица словно вымерла. И только одинокая курица гоняла блох, купаясь в мягкой придорожной пыли.

В этот душный воскресный вечер три закадычных друга неопределённого среднего возраста расположились за столиком местной забегаловки «Три поросёнка».

Мужики, «соображающие на троих», обычно проходят четыре стадии.
Первая стадия. Будем здоровы!
Собеседники говорят о доме, погоде, огороде, о бодливой корове. О Люське. Президенте. Политике. Сельском хозяйстве за рубежом. Обсуждают вчерашнюю драку.

Вторая стадия. Философская.
Рассуждают о мироздании и Боге. О бесконечности космоса, бесполезности воспитания. Отвергают существование нечистой силы. Говорят о женщинах. Признают существование нечистой силы.

Стадия третья «Ты меня уважаешь?»
Собеседники возвращаются к бытовой теме. Объясняют, как правильнее насаживать червяка на крючок. Уверяют, спорят, наливают. Продолжают философствовать: приходят к единому мнению, что жизнь несправедлива, доказывают как дважды два, что навели бы порядок в стране, – предлагают свои бизнес-планы. Неожиданно выясняется, что миропонимание и взгляды на некоторые аспекты бытия у них отличаются в корне. Продолжают вчерашнюю драку.

Четвёртая стадия. Последняя. Ни бэ, ни мэ.
За столом остаются самые крепкие и самые слабые. Первые продолжают опрокидывать в себя водку, вторые не в силах подняться из-за стола. Общаются на подсознательном уровне. Говорят междометиями. Их речь не разобрать, но они отлично понимают друг друга. Заплетающиеся языки тела уверяют в вечной любви. Ты нормальный мужик – дай, я тебя поцелую. Жизнь прекрасна. Коля!... руки сцепливаются в топ-ролле армреслинга… Вася!... Включается автопилот. Кажется дом – в ту строну.
***
Друзья ещё с утра отметили столетие гранёного стакана – праздник, повторяющийся с завидной регулярностью. В забегаловке заказали пиво.
Сенька Пирижок – самый старший из них. Его прозвище с суржика перевести легко: пирожок. Он степенный, серьёзный мужчина, Сенька единственный из всей троицы имеет жену. У него крепкое хозяйство и четверо детей. У него золотые руки, но он не знает, как их применить. Сенька работает трактористом. Он не витает в облаках, и на мякине его не проведёшь. Он полагает, что всему можно дать логическое объяснение, которое и требует от своей жены Вали. Слов на ветер Сенька не бросает и на веру не принимает. Ему лично надо увидеть, услышать, попробовать, потрогать.
Совсем другое – Лёнька Шкалик, механик СТО. Он верит женщинам и в приметы. Радуется солнцу, проливному дождю, трескучему морозу, однокласснице и кошке на заборе. Непоседливый, задиристый, шустрый, он ходит в розовых очках и не собирается их снимать.
Лёзя Спиноза очень похож на трефового валета сувенирных карт русского стиля. Так же хорош собой и так же философски относится к жизни: то он бьёт, то его. По средам, субботам и воскресеньям Спиноза играет на танцах, а больше ничем, собственно, и не занимается. Он много читает, в основном философов. Ему близок софист Протагор, которого он изучал по трудам Платона. Сей древний философ утверждал, что мир таков, каков он представлен в чувствах человека. Лёзя был сторонником релятивизма: по его наблюдениям действительность на самом деле изменчива, о какой же устойчивости вещей и явлений можно тогда говорить? Может быть, такой принцип был не приемлем его трудолюбивыми односельчанами, но очень подходил ему, сибариту. Подтверждение своей (и софистов!) точки зрения он с удовольствием нашёл и у скептика Агриппы, который пошёл ещё дальше и в одном из своих троп утверждал, что все вещи изменяются, если меняется точка зрения на них. Лёзя давно понял, что учения философов очень ему полезны, тем более что Лёзя живёт прямо напротив «Трёх поросят» и ему приходится часто менять точку зрения на разные мешающие обстоятельства.


***
Ближе к вечеру в забегаловку «Три поросёнка» вошла тощая-претощая чёрная кошка. С достоинством, как это умеют делать лишь кошки, она подошла к столику, ни на что особо не надеясь, посмотрела в глаза каждого и отошла в сторонку, где и завалилась на прохладный пол, вытянув лапы и откинув хвост. И только по быстро дышащему животу с розовыми сосочками было видно, что жизнь кошки продолжается.
– Жарко! – сказал один из собутыльников.
Лёнька Шкалик, Сенька Пирижок и Лёзя Спиноза дошли до кондиции, когда разговор из бытовой стадии плавно переходил в стадию философскую.
– Аномалия! – вынес вердикт Спиноза и глотнул пива с привкусом полыни.
Взгляд Лёньки упал на чёрную кошку.
– Да причём тут аномалия, – возразил он, – это всё ведьмины штучки.
– Какие ведьмы? Ты это серьёзно?! – Пирижок думал, что он атеист.
Шкалик тоже считал себя атеистом, но признавал существование нечистой силы: верил в дурные предзнаменования и плевал через левое плечо.
– А я говорю, у нас в селе живёт ведьма и колдует на сушь. Потому дождя и нет, – утренний разговор Шкалика с бабой Соней дал о себе знать.
Пирижок кинул обглоданный хребет тараньки на кучку костей, хлебнул из бокала и весомо произнёс:
– Это мистика. А надо всё объяснять по-научному.
– «То, что в одном веке считают мистикой, в другом становится научным знанием», – принял нейтралитет Спиноза.
– Кто сказал?
–Парацельс. Нам неизвестно, ве́дьма устроила засуху или нет, но мы можем это узнать опытным путём.
– Поймать и навалять?
– Найти и спросить. Можно составить список…
– Люська, неси бумагу. Спиноза писать будет, – Лёнька Шкалик был лёгок на подъём.
– Опять стихи?
Дебелая буфетчица Люська, гордо называющая себя барменшей, выдрала под прилавком из замусоленной тетрадки, где она вела «чёрную» бухгалтерию, листочек.
– Не-е, будем список местных ведьм составлять, – съехидничал Пирижок.
– Так я щас помогу, – оживилась Люська, скучающая весь день без заработка, – пишите! Машка Гундя – с прошлого года мне долг несёт. Баба Соня. Накаркала, что я с Пашкой разведусь, – Люська хотела ещё что-то добавить, грустно вздохнула и затараторила: – Зинка Тимофеева – разлучница, змея. Ритка – это точно ведьмачка. Зверей понимает, чуть ли с ними не целуется. Тут и к гадалке не ходи. А! Ещё свекруха моя – у-у-у, та ещё ведьма!
–Так она ж померла! Боишься её, что ли?
–Ага. Щас! – Люська презрительно поджала губки, – Я её живую не боялась, а уж теперь – и подавно! Пиши-пиши! Любка-разведёнка…
– Любка тебе, чем не угодила? – Шкалик ни разу не был женат. Но с некоторых пор он мог видеть себя выходящим поутру из Любкиного двора. Из чего строил благоприятный прогноз своей семейной жизни.
– Вот поживёшь с ней – узнаешь, – туманно намекнула Люська и повернулась к Спинозе: – Чего не пишешь? Ирма-чужачка, что с Севера…
– У ведьмы должны быть признаки, понимаешь? Приметы, по которым её можно вычислить. А ты всех под одну гребёнку.
– Нет чертей – нет примет,– продолжал гнуть атеистическую линию Сенька Пирижок.
– Длинные волосы и злючие глаза – вот и все приметы, – Лёнька не любил разводить канитель.
– У ведьмы должен быть обязательный признак – её можно узнать по родимому пятну – это раз! Их любят животные – ну, кошки ластятся, или вороны…
– Вороны ластятся? – Люське не нравился этот ход мыслей. Так из её кандидатур, глядишь, никого в списке не останется. – Люська скрестила руки поверх грудей. – Ты, Лёзя, не Спиноза, ты – заноза!
Пирижок опустил голову и, мотая ею из стороны в сторону, приговаривал:
– Дурачьё! Вот дурачьё! И о чём мы сейчас говорим? Ушам не верю. Это розыгрыш? Тут скрытая камера? Ну, нет на свете никаких ведьм! Вот ты, Спиноза, знаешь много. Да? А ничего не понимаешь.
Спиноза внимательно посмотрел на Пирижка, словно впервые увидел.
– То же сказал великий Эйнштейн.
– Эйнштейн?! Про тебя?!
–«Как много мы знаем, и как мало мы понимаем!» – задумчиво процитировал сельский философ. – Ну, ладно, идём дальше. Про длинные волосы мы сказали – в них вся магическая сила. А ещё ведьма отводит свой цепкий взгляд, в глаза людям не смотрит.
–Точно! Зинка-разлучница зенки свои бесстыжие прячет, не глядит. Даже на другую сторону улицы переходит. А ведь была лучшей подругой!
Шкалик досадливо махнул на Люську рукой – молчи уж!
Примерив приметы ко всем женщинам села, выяснилось, что кастинг прошли только Ритка-ветеринарша, Любка и приезжая Ирма. У всех троих были длинные волосы, пронизывающий взгляд и родимые пятна. О Любкином пятне Шкалик хоть и сказал, но на вопрос в каком месте оно находится, заявил, что вот к стенке его ставь, но он ни за что эту тайну не выдаст. Поверили на слово.
Порешили идти к ведьмам, не откладывая. Причём каждый преследовал свою цель. Пирижок в душе смеялся и ликовал, как он посрамит всех. Шкалик был нелогичен и твёрдо уверен, одна из них должна оказаться ведьмой. Потому как три ведьмы на село – многовато. В успехе переговоров он не сомневался, а значит, наконец, пойдёт долгожданный дождь. Спиноза же хотел опытным путём познать истину: существует ли на этом свете нечистая сила или её нет.
Для храбрости выпили по соточке, после чего у них появились признаки третьей стадии. По дороге зашли к Шкалику, вооружились головками чеснока.
Направились к Ирме.
Красавицу Ирму привёз с севера Миша, который служил на Балтийском флоте. Одевалась она не по-здешнему: носила простенькие белые блузочки и длинные до пят юбки. Белокурые волосы перевязывала цветной верёвочкой. Она была бы прекрасной, если бы не холодность прозрачных серых глаз. Хозяйкой Ирма была отменной: и двор у неё всегда чист, и в доме порядок, и скотина накормлена.
«И как она всё успевает без Мишки? Он же почти всё время на заработках. Не иначе чёрти ей помогают», – судачили по дворам.
Пока «охотники за приведениями» шли на другой конец села, по пути прослушали небольшую лекцию от Спинозы.
– У северных народов бытует мнение, что живут среди людей хульдры – как бы ведьмы по-нашему. Красивые-е! Очень они хотят заполучить нас, мужиков. Песни поют сладкими голосами, заманивают разными штучками, ну, как у женщин принято, когда они себе жертву наметили. Если хульдра выходит замуж за любимого, всё у них ладится, живут в достатке и радости. Если нет, изводит она муженька, жизни тому нет.
– Вот-вот, моя Валька – хульдра и есть! – вскинулся Пирижок, пробуя на языке новое слово и беря его в свой лексикон для жены. – Туда не пойди, на ту не посмотри. Х-хульдра! Ети её …
Но Спиноза, не слушая Сеньку, продолжал:
– Хульдру можно узнать по интересной примете. У неё сзади висит коровий хвост.
– Привязанный?
– Дурак. Настоящий. Но хульдры его скрывают. Если есть у Ирмы хвост, значит она ведьма, если нет, – пролёт.
Тем временем друзья подошли к нужному дому.
Ирма как раз наливала из ведра воду огромной овчарке, когда во двор ввалились три изрядно выпивших мужика.
– Что вам надо? – с акцентом спросила женщина. – Вы пьяны. Убирайтесь!
Почувствовав настроение хозяйки, собака предупреждающе заурчала.
– Мы это…– Шкалик вдруг понял, что настала его очередь: он всё это затеял, ему и вести главную партию. Лёнька был не готов, но времени на раздумье не было. Он и спросил в лоб: – Ирма, у тебя есть хвост?
– Какой хвост? Ах, хвост! Конечно, есть. Волчий.
– Волчий?! – к такому повороту друзья не были готовы.
– Ну да, шкура с хвостом. Миша подстрелил. А вам зачем?
– Не то! У тебя лично хвост есть? Ну, там, сзади, – и Шкалик красноречиво показал на нужное место.
– Что-о-о?! А ну убирайтесь! Вон отсюда!
Овчарка, наморщив нос и угрожающе показывая верхние клыки, зарычала громче. Чтобы ускорить эксперимент, мужики вплотную окружили женщину и уже стали поднимать низ юбки. Ирма не растерялась, и принялась бить ведром куда попало. Но это только подтвердило догадку, что она ведьма и усилило желание увидеть хвост. Собака захлёбывалась в лае, хрипела и рвалась с цепи. Мужчины заключили Ирму в круг и уже, было, задрали юбку, когда на пороге возникла фигура Мишки.
Мишка-кувалда – так прозвали его в селе. С высоты огромадного роста он сначала бил кулачищем сверху вниз, словно вколачивал своего врага в землю, а потом в скулу.
– Ы-ы-ы-ы! – заглушил он овчарку утробным рёвом и ринулся на непрошеных гостей. Три удара – три полутрупа лежащих на земле. Ирма кинула ведро и всхлипывала на груди мужа.
– Убирайтесь! Придурки.
Друзья, отряхиваясь и, проверяя кто зубы, кто заплывший глаз, побрели к калитке.
– Нет, не ведьма,– сплюнул кровь Пирижок, – нету у неё хвоста. Я пощупал. Но точно – хххульдра.

Дорога повела их обратно. Накатив в «Трёх поросятах» ещё по чуть-чуть (после всего было грех не выпить), Пирижок, Шкалик и Спиноза решили довести дело до конца и направились к Любке.


***
Любка-разведёнка – баба весёлая, заводная. Слово «женщина» по отношению к ней – блёклое и скучное.
– Огонь-баба – эта Любка! – одобрительно говорили мужики, пока их не слышали собственные жёны.
И на гулянках Любка была первой плясуньей, и в бригаде мало кто за ней мог угнаться. Разве что дед Антон на семьдесят четвёртом году жизни, доказывая себе, что он ещё ого-го!, собрал сто один ящик помидор, в которые спокойно входило два больших ведра. Любка от него отстала всего на несколько ящиков, но пришла машина. Минута – и все погрузились на борт, с острым желанием поскорее поехать домой. Любка, было, рассердилась и даже топнула ножкой. Глаза её гневно сверкали, щёки пылали, а красная косынка, повязанная сзади и закрывавшая лоб, сбилась на бок в виде папахи. Но потом отходчивая Любка засмеялась:
– Вот дед! Вот молодец! Эх, будь ты помоложе!... Не ушёл бы от меня!
Наверное, чрезмерная суетливость Любки, её бешеный темперамент не давали покоя трём её мужьям, и они, не выдержав темпа, по очереди сошли с дистанции.
Шкалика, тоже активного до чрезвычайности, Любкина скорость вполне устраивала. Наоборот, это других женщин он считал несколько вялыми. А то, что Любка ведьма, Лёнька догадался ещё после их первой ночки, когда он проспал до вечера весь последующий день.
Но сегодня разговор предстоял серьёзный. Зажав в кармане головку чеснока и трогая языком припухшую десну, Шкалик с трудом ворочал залитые алкоголем извилины, пытаясь нащупать верное поведение и правильные слова для своей полюбовницы.


***
Если вы когда-нибудь попадёте к нам, то знайте, Любкина хата стоит на самом краю села. Открыв в конце огорода калитку, вы окажитесь в раю: мягкая трава стелется под ногами до самого обрывистого берега быстрой реки. Густые кроны столетних деревьев не пропускают солнца, оно, прикоснувшись в этот час к горизонту, лишь заглядывает под ветки ив, словно хулиган под юбку барышни, и освещает уже не жгучими длинными лучами стволы деревьев и зелёный ковёр.

В этот день Любка устраивала девичник. День рождения ли у неё был или ещё какой-нибудь повод, но она накрыла поляну и собрала с десяток своих кумушек на природе, у речки. Те тоже не с пустыми руками пришли, так что сидели долго, пока не спели всех песен. Потом они с криками попрыгали в воду и купались там, и плескались, и визжали от удовольствия. И в тот самый момент, когда наши уже добрые молодцы открывали калитку, молодые женщины, мокрые и возбуждённые, с веночками на головах, выжимали на берегу свои длинные волосы.
– Здрасьте, – первой увидела троицу Любка, – мы не ждали, а вы припёрлись.
Лёнька начал уверенно.
– Да мы, собственно, к тебе, Любка. Кхм, Люба.
– Любовь Андреевна! – подсказал Спиноза.
– Любовь Андреевна, – покорно повторил Шкалик, прикрывая свежий синяк.
Любке вдруг показалось, что Лёнька пришёл её сватать. Ну да, слегка пьян. Принял на грудь для храбрости. Любка зарделась, откинула со лба волосы, которые после мягкой речной воды ещё пуще закудрявились, закрутились мелкими спиральками. Кокетливо поправила на голове веночек из жёлтых, сиреневых, красных цветочков. Умытое Любкино лицо с влажными ресницами и шёлковыми бровями, с алым румянцем на нежной белой коже, с ямочкой на подбородке было прелестным. Она провела руками сверху вниз – по мокрой, и оттого ничего не скрывающей прозрачной блузочке, затем по талии, бёдрам, поправила чуть задравшуюся липнувшую к крепким ножкам цветастую юбку.
Поднесла молодцам водочку.
Пока те выпивали, подошли кумушки, окружили. Распущенные после купания мокрые волосы и веночки из цветущих душистых трав, делали их похожими на русалок:
– Да вы садитесь!
– Присаживайтесь!
– В ногах правды нет.
Спиноза с Пирижком присели к расстеленной прямо на земле большой скатерти, где были и варёные куры, и жареная рыбка, и вертуты, и много-много всего вкусного. Друзья тут же потянулись к закускам.
А Шкалик вдруг оробел, стал вертеть в руках чеснок и мямлить:
– Любка, я, то есть, мы… тебя… Но мы вычисляли! Всё по чесноку… В общем, признайся, ты – ведьма…
– Ччттооо?! – этого Любка не ожидала.
– Ведьма ты… В смыс…
Лёнькина челюсть съехала вправо, когда крепкий Любкин кулачок приложился к его левой скуле.
– Бей их!!! – пальчик Любки указал на сидящих.
– Бей их!!! – многоголосо понеслось над рекой на ту сторону и эхом поскакало по лесу.
– Осатанели ведьмы, – только и смог крикнуть Спиноза вскочившему на четвереньки Сеньке, и стая разгорячённых женщин, в которых Лёзя признал бывших своих любовниц, слетелись на их тела.

***
Через полчаса двое мужчин в разодранных измазанных кровью футболках выходили из Любкиного двора на улицу. Их товарищ остался лежать там, на берегу реки. Его окровавленная голова покоилась на Любкиных коленях. На нос Лёньки нет-нет, да капала горячая Любкина слеза. Она нежно гладила его по щеке и ласково приговаривала:
– Дурачок, вот дурачок! Будешь теперь жить у меня-а, под присмо-отром, – и скармливала ему очередной зубок чеснока с чёрным хлебом.

***
Вечерело. Тучи окружили село со всех сторон, застыли на своём обычном месте. Парило. Влажный воздух был липким.
– Ну-ка, посмотри, что у меня на спине так сильно саднит? – слабым голосом заговорил Сенька и задрал футболку.
– Э! Да тут укусы! И следы от когтей!
– Ну, я теперь точно знаю, что все бабы – ведьмы, дьявол их побери!
– Ты ж атеист!
– В Бога не верю, а нечистая сила точно есть. Видишь, – Сенька через плечо показал большим пальцем на свою спину, – наглядное доказательство.
– Не-ет, Сенька! Кто признаёт нечистую силу, тот верит в Бога!
– Кто сказал?
Спиноза порылся в своей памяти:
– Никто не сказал. Я сказал.
– Да? Ну, может быть… А ведьмы точно есть! И моя Валька – первая из них! Говоришь, укусы у меня там, царапины? Сейчас начнётся! – и, направив свой гнев на ничем не повинную жену свою, Сенька махнул в сердцах рукой, не прощаясь, свернул на свою улицу и был таков.

***
Довольный, переполненный адреналином Спиноза шёл домой и только разбитые в кровь губы не давали ему растянуть улыбку до ушей. Как ни странно, настроение его было приподнятым. Впереди замаячили «Три поросёнка», и Лёзя свернул во дворик кафе, чтобы захватить домой бутылочку пивка.
У крыльца металась привязанная коза. Ступив на первую ступеньку, Лёзя увидел перед собой кожаные сандалии. Затем стройные ножки, льняное платьице, чёрные пушистые волосы, которые вились до пояса. Он поднял глаза и увидел, что это Рита. Лёзя отпрянул, но вредная коза перекрыла ему путь к отступлению, и он чуть было не упал.
Рита усмехнулась и шагнула вниз.
– Кто это тебя так? – спросила она, отвязывая козу. – Сейчас, золотко, потерпи, – ласково обратилась она явно не к Спинозе, в руках у неё был пакет с надписью «Зелёная аптека»
– Да… женщины тут... собрались, в общем.
Рита шагнула навстречу.
А Лёзя вдруг подумал, как давно он её не видел. Вот так, близко-близко, глаза в глаза. А ведь когда-то он любил её. Были они тогда совсем юными, и первые губы, что он целовал, были её, и первая его ночь была с ней.

Только сейчас Спиноза обратил внимание, что улица непривычно пустынна: ни прохожего, ни какого-нибудь дядьки на велосипеде, ни спешащей за хлебом бабки, ни пацанёнка, идущего встречать череду, ни самой череды. Село словно вымерло. Вдруг резкий порыв ветра наклонил кроны деревьев и тотчас отпустил их обратно. Чёрные тучи стремительно набегали со всех сторон. Второй порыв ветра взметнул вдоль улицы пыль и уложил её на обочину. Третий порыв ветра высоко поднял желтеющие листья и закружил их в вихре вокруг мужчины и женщины. И в этой круговерти замелькали-завертелись дома, заборы, крыльцо, небо, всё-всё, весь мир… Всё вращалось в каком-то дьявольском вальсе, и лишь они стояли в эпицентре и молча смотрели друг другу в глаза. И вдруг он увидел себя и её молодыми, стоящими здесь же. Они расстаются, потому что он жил тогда легко и пьяно, и девушки не давали ему проходу, ждали после танцев, и думалось ему, что жизнь – это такая весёлая игра. Но Рита на прощанье сказала: «Я ухожу. Я вернусь, когда соберутся вместе брошенные тобой девушки и прольётся твоя кровь».

Наваждение продолжалось. Тучи сомкнулись над головой. Стало темным-темно, силуэт девушки удалялся и растворялся в ночи, и на какой-то миг Спинозе показалось, что он теряет сознание.

***
Ведьма смеялась.
Всё вокруг тоже смеялось и ходило ходуном.
Ведьма смеялась громко, ликующе! Тело её вздрагивало, и чёрные локоны волос подпрыгивали у неё на груди.
– Е-е-е-е!– смеялась коза. Она смотрела на Лёзю жёлтым, с поперечной полоской наглым глазом и продолжала: – Е-е-е-е-е!

Ведьма смеялась. Она опрокидывала голову назад, и тогда были видны её крепкие белые зубы в оправе розовых дёсен. Когда ведьма приостанавливалась, чтобы глотнуть воздуха, влажные от смеха глаза её распахивались, и малахитовые зрачки в кромке чёрных ресниц выплёскивали из её души гнев и досаду, и боль, и горечь, и обиду – всё, что накопились за эти годы. Но, вот, наконец, всё ушло, и в её глазах осталась одна любовь.
Ведьма смеялась. Весело, легко, звонко!
Спиноза схватил её за руки и засмеялся в ответ обрадовано и счастливо.
И в это мгновенье яркая вспышка осветила всё кругом, и оглушительный треск раскололся на острые куски. Ветер, ветер разгулялся вовсю! Он с хрустом, легко ломал ветки и стволы деревьев. Сверкнула молния – одна, за ней другая, третья… От этих всполохов было светло как днём. Нескончаемый гром рокотал в чёрном небе.
И хлынул дождь! Проливной долгожданный дождь! Ливень хлестал по дороге, крышам, по деревьям и заборам!
А Рита смеялась! Сергей держал её в объятьях и целовал мокрые, пахнущие травами волосы, и дождь на щеках с привкусом слёз, и родимое пятнышко у виска, и шею, вздрагивающую от прикосновения его губ. Он знал, что уже никогда-никогда-никогда не отпустит её.
Они взялись за руки и, промокшие насквозь, в прилипшей одежде, побежали на другую сторону улицы – домой. Словно дети, они радостно прыгали по тёплым лужам, а коза, выставив вперёд рога, семенила за ними и старалась посильнее боднуть под коленки счастливого философа.