Удачный выстрел

Я стоял на холме и смотрел на деревню, мирно посапывающую под снежными барханами. Солнце, покрасневшее от мороза, гигантским колесом медленно и величественно катилось к земле, разбрасывая в стылом воздухе багровые сполохи. Тишина стояла такая, что даже не верилось! Я специально переступил с ноги на ногу, чтобы услышать скрип снега и вынырнуть из безмолвия в реальность. Тишина. Казалось, что застывший воздух сковал все звуки, которые могли бы появиться в этом таёжном зимнем безмолвии.
– Эге-ге-ге-е-е-е!.. – заорал я в надежде, что мой крик всколыхнёт лесную глушь и заставит качнуться неестественно прямые, упирающиеся в безоблачное вечернее небо, неподвижные столбы белого дыма, поднимавшиеся от каждой избы.
– Эге-ге-ге-е-е-е!..
– Э-э-э-й! Степаныч!.. – услышал я сквозь сон голос Мишки «Черепа» и, открыв глаза, уставился на мощные брёвна блиндажного потолка. Вставать не хотелось, тем более что такой сон приснился! Закрыть бы опять глаза, да досмотреть!.. Может, в конце концов, и морозец почувствую! Может, он мне нос и уши пощиплет! Как тогда, в детстве…
– Ну и чё ты как потерпевший орёшь? – зевнул я, выбравшись из блиндажа в окоп, и, зябко поёжившись, вопросительно посмотрел на своего напарника. Мишка, приткнувшись к брустверу окопа, вкусно чавкал бутером и в бинокль всматривался в сторону нашего тыла.
– Ты чего? Пути отступления себе, что ли, намечаешь? – поддел я Мишку и, сев рядом с ним на пустой ящик от выстрелов, потянулся. – Бандерлоги они вроде как с другой стороны, ты ничего не попутал?
– Да не-е-е!.. Тут другое!.. Кого-то к нам нелёгкая занесла! БЭТэр, вон, эскортом! Значит, опять кто-то там, наверху, что-то придумал, а мы эти задумки воплощать будем!
– Это верно, – согласился я, встал, ещё раз потянулся и, поудобнее устроившись рядом со своим вторым номером, коим Мишка и является, спросил:
– Куда смотреть-то?
– Да вон, возле бывшей водокачки восьмидесятый пристроился! Видишь?.. Из-за него тёмно-синий крузёр морду высунул. Вот на нём гости и прибыли.
– Ага, сейчас глянем, – пробормотал я и навёл свою СВД на кучку военных, которые топтались возле своих машин, с любопытством осматриваясь по сторонам. Прижался щекой к упору и, привычно убрав в прицеле полутени, поймал себя на мысли, что уже на автомате, машинально, подгоняю фигурки людей под разметку и определяю расстояние до них.
– Вот бы кто-нибудь сообщил им, что они на мушке у снайпера, – хихикнул Мишка, – на цирк бы посмотрели!.. На куриный!
– Это точно! – поддакнул я напарнику, не отрываясь от прицела. – Носиться начнут покруче клуш деревенских! Штабные почему-то думают, что суетливой беготнёй можно создать проблемы снайперу, – и я сплюнул, вспомнив, как «азовские» стрелки разом грохнули наших трёх штабных офицеров, которых нелёгкая занесла на линию разграничения. Не получилось у них от пули убежать! От пули надо прятаться, а не бегать от неё!.. Хотя… если умеючи… А с другой стороны, откуда у них возьмутся эти довольно специфические навыки!
Мы с Мишкой уже отобедали, закончив греметь ложками по котелкам, и теперь неторопливо смаковали чай. Я осторожно прихлёбывал из большой фарфоровой кружки горячий, заваренный с известными только нашему повару травами напиток. Напарник, в отличие от меня, побаловать себя горячим чайком не мог. Он его, конечно, пытался пить, постоянно дуя в кружку, но это мало помогало. Кружка у него была железная, и он постоянно обжигал себе губы. Я гаденько захихикал, когда он в очередной раз обжёгся и, выругавшись, поставил кружку на стол.
– В первый же выход в «серую» зону у какой-нибудь бабульки кружечку, как у тебя, прикуплю, – уведомил меня напарник и опять взялся за свою железяку.
– Ты уже месяца три себе кружку добываешь, да всё никак…
– Да знаю я, знаю!.. – перебил меня Мишка. – Просто забываю всё время! Делом я там всегда занят!
– Это каким таким делом?
– А вот таким!.. Пока ты там прогуливаешься, я вынужден бдить, тело твоё снайперское охраняючи…
– Степаныч! – засунув голову в дверь блиндажа, заорал «Гаврик» – невысокий худощавый татарин, исполняющий неизвестно какую роль при штабе. – Давай бери свою «черепушку» и ходи до Маклая! Дело у него к тебе.
– Сам ты «черепушка»! – заорал в ответ Мишка и запустил в посыльного пустым «цинком», который он использовал вместо пепельницы. «Гаврик», взвизгнув, спрятался за дверью и что-то проорал на языке родных осин.
– Мамай недобитый! – пробормотал Мишка и начал собирать окурки, разлетевшиеся по всему блиндажу. Я заржал – худощавое Мишкино лицо с кожей, обтягивающей прямой подбородок и скулы, действительно смахивало чем-то на стилизованный череп, отсюда и прозвище.
Сразу к командиру не пошёл, отправил туда Мишку, а сам, чтобы разнюхать что к чему, направился к гостям.
– Здоров, ребята! – поприветствовал я бойцов, расположившихся рядом с прибывшим БТЭРом, и присел на корточки, привалившись спиной к могучему колесу. – Откуда гости? Наши? Али как…
– А хрен его знает! – хмыкнул лежащий на крыше БТЭРа боец, судя по масляным пятнам на камуфляже, механик-водитель. – Нам, батя, не докладывали, сдёрнули с места и отправили. Гости есть среди них или нет, нам знать без надобности.
– А чего они не на броне? А на этой фиговине, – кивнул я в сторону японского красавца.
– А это они до первого обстрела форсят! – засмеялся другой боец, удобно развалившись на выложенной из битого кирпича лавке. – Как только первый раз прилетит, так сразу же внутрь забьются, а в следующий раз ещё и танк потребуют! Были уже случаи.
– Степаныч! Давай сюда! Ждут! – высунулся из командирского блиндажа Мишка и махнул мне рукой. Я поднялся, попрощался с бойцами и потопал к напарнику.
Почему нашего командира батальона, майора Свиридова Алексея Николаевича прозвали Маклаем, я не знал. Маклай и Маклай, не лучше и не хуже других. Хотя, подозреваю, что того немало поболтало по жизни, вот к нему и приклеилась фамилия русского путешественника Миклухо-Маклая.
– Проходите, присаживайтесь! – пригласил нас с Мишкой комбат и движением руки указал на свободные стулья, стоящие возле его стола, на котором была развёрнута крупномасштабная карта.
Как и ожидалось, у командира были гости. Два человека: один в гражданке, одет неприметно, тёмно-серая матерчатая куртка, чёрная футболка и тёмные штаны, но по манере держаться и по выправке сразу видно – кадровый военный. Примерно сорок пять лет, мой ровесник. Глаза спокойные, но не оставляло ощущение, что в случае чего, они сразу же прищурятся и начнут выискивать цель. В общем, волк стреляный, и за себя, в случае чего, постоять сможет.
Второй, в отличие от своего напарника, практически неподвижно сидевшего за столом, на месте без движения усидеть не мог, всё время перебирал под столом ногами, словно ему жали ботинки. Руки тоже не знали покоя и жили своей суетливой жизнью, перекладывая на столешнице с места на место карандаши, ручки, линейки – всё, до чего могли дотянуться. Но больше всего меня в нём поразило его звание – полковник! И это несмотря на то, что ему от силы чуть за тридцать. Было видно, что третью звезду он получил недавно, так как время от времени косился на свои плечи. Сначала мне, со свету, грешным делом показалось, что это старлей! Но, нет, точно, полкан! Большие звёзды едва поместились на маленьких погончиках новенького, пиксельного камуфляжа.
– Как вы уже знаете, – начал комбат, дождавшись, когда мы устроимся за столом, – неделю назад, к «азовцам» прибыла батарея гаубиц, которая расположилась в десятке километрах отсюда, и три дня назад сработала по жилому сектору. Майор помолчал, как будто давал нам время привыкнуть к этой мысли, а потом, приподнявшись на стуле, ткнув карандашом в карту, продолжил:
– Основные удары пришлись сюда и сюда. Есть погибшие – ребёнок и две женщины…
Новостью это не было. Мы это знали. Снаряды разорвались прямо во дворе пятиэтажки. Новостью было то, что комбат не представил ни нам гостей, ни нас гостям. Если в тайны играть начали, значит, точно какую-нибудь дрянь ожидать надо.
– Они это и без нас знают, – перебив вдруг командира батальона, сказал полковник и, взяв карандаш, постучал им по столу, словно ожидая, что кто-то из нас должен высказаться по этому поводу. Не дождался.
– Они это знают, – повторил он и, ещё пару раз стукнув карандашом по столу, добавил:
– Но они не знают, кто командовал батареей, обстрелявшей посёлок, – он помолчал немного, а затем, резко поднявшись, прошёлся по блиндажу и остановился за нашими с Мишкой спинами. Я еле удержался от того, чтобы не обернуться к нему. Не люблю, когда у меня кто-то за спиной стоит! Напрягает, знаете ли.
Передо мной на стол упали несколько цветных, хорошего качества фотографий, на которых на фоне Киевского «Самсона» был запечатлён молодой мужик лет тридцати пяти. Лицо полное, но не заплывшее, стрижка короткая, под коричневой курткой надета тельняшка. Куртка, скорее всего гражданская, никаких нашивок на ней не было, поэтому, определить принадлежность его к роду войск, да и вообще к вооружённым силам было невозможно.
– Молейко Егор Демидович, полных тридцать семь лет, кадровый военный, капитан, служил в береговой обороне ВСУ в Крыму. В четырнадцатом году, после известных событий, сбежал на Украину. Несколько лет о нём ничего не было известно, кроме того, что он совершал набеги в зону конфликта, командуя обстрелами жилых зон. Три дня назад он опять всплыл, ну а результаты его появления вам уже известны.
Полковник вернулся на свое место, сел и, опять постучав ручкой по столу, спросил:
– Вам, наверное, интересно, зачем я всё это рассказываю? У вас никаких мыслей на этот счёт не появилось?
– Появились, мысли, – вздохнул я, – как не появиться? Я так понимаю, что этого Молейко Егора Демидовича надо ликвидировать, так сказать, в назидание другим, чтобы неповадно было. Тем более что он на этот раз оказался довольно близко к нам. Отомстить, одним словом.
– Именно! Чтобы они тоже боялись, знали, что и они не бессмертны.
– Да, мы с этим согласны, – кивнул я и мельком глянул на напарника. Дождался, когда Мишка тоже кивнёт, и спросил:
– Нам только не совсем понятно, каким образом снайпер, который должен будет убрать этого типа, – ткнул я пальцем в фотографии, – подберётся к нему на дистанцию выстрела? До батареи, насколько я знаю, добрый десяток километров. Сколько-то мы пройдём по «серой» зоне, это вполне возможно, и мы, и добробатовцы там ходят. Однако останется ещё очень даже приличное расстояние, преодолеть которое весьма и весьма проблематично!
– Охотно верю! Проблема есть! – легко согласился полковник и, опять постучав карандашом по столешнице, добавил:
– Но ведь эта проблема решаема! Уже ведь ходили и, насколько я знаю, не один раз! – Не дождавшись от нас каких-либо возражений, полковник посмотрел на своего молчаливого спутника и сказал:
– Капитан, прошу Вас!
Поморщившись, как от зубной боли, тот, не глядя на своего большезвёздного соседа, вдруг выдал:
– Я изначально был против именно такого способа попадания на сопредельную территорию. И по-прежнему считаю, что…
– Я бы Вас, капитан, попросил держать при себе то, что Вы считаете! Решение принято, и Вам осталось только поделиться с исполнителями новостью.
– Я так понимаю, что Вы в исполнители назначили нас, – кивнул я в сторону Мишки, – и почему-то решили, что мы согласимся с этой самоубийственной авантюрой! Да! Ходили мы туда, но не более чем на два-три километра.
– Прошу Вас, капитан, сообщите, что нам удалось узнать! – опять повторил полковник и, посмотрев на меня, добавил:
– После того как вы узнаете, каким путём доберётесь до нужного места, я приведу вам доводы, почему именно Вы не только согласитесь, но и радостно побежите, чтобы пристрелить этого Молейко!
– Это правда ОН? – спросил я и, с трудом проглотив вставший в горле комок, посмотрел на капитана.
– Да, старшина, это именно он командовал обстрелом, когда погибли Ваши жена и сын. Ошибки быть не может. Поверьте, мы самым тщательным образом собираем доказательства виновности…
– Я знаю это и потому верю Вам, – не дал я ему договорить, – давайте вашу идею, что придумали-то?
Капитан посмотрел на своего молодого начальника, и тот, вытащив из лежащей на столе папки карту, развернул её и, подвинув к нам, сказал:
– Зелёной линией обозначен ваш путь, по которому вы доберётесь почти что до самой батареи. Это коллектор. Если по-другому – подземные коммуникации, в которых когда-то проходили линии связи, принадлежащие Министерству обороны Советского Союза. Поскольку этим коллектором пользовались военные, информация о его наличии вообще и местоположении в частности была строго засекречена. Другими словами, о нём не знает никто, и, по нашим сведениям, не знают до сих пор. Нам повезло, что бывшие военные, проходившие в те времена здесь службу, вспомнили о нём и предоставили нам сведения.
Полковник подался вперёд и ткнул карандашом в карту.
– Коллектор берёт начало в «серой» зоне, вот тут, – сместил он карандаш к зелёной точке, – а затем проходит под лесополосой, ширина которой составляет примерно сто метров. С обеих сторон от этой лесополосы имеются дороги, грунтовая и заасфальтированная, ведущие в посёлок, из которого и был произведён обстрел. Выход из коллектора расположен на территории бывшей воинской части, где имеются с десяток ныне разрушенных кирпичных зданий. От этих развалин до нужной нам батареи не более полукилометра. Я думаю, что эти руины можно использовать как позицию для стрельбы.
Словно во сне слушая бормотание штабиста, я не мог сосредоточиться на его словах. Перед моими глазами всплыла дикая картина – мой сын, мой мальчик, лежит на спине, зажимая рану на груди ладонями, из-под которых толчками вырывается кровь…
Я поддерживаю голову сына, чувствуя, как его колотит мелкая дрожь. Потом он вздрагивает всем телом последний раз и затихает, обвиснув на моих руках. И тогда я начинаю выть. Я стою на коленях и, прижимая к себе неподвижное тело сына, вою, как волк вою, тоскливо и протяжно, раскачиваясь из стороны в сторону…
* * *
– У тебя есть вопросы, старшина? – обратился ко мне полковник, игнорируя моего напарника.
– Нет, товарищ полковник, вопросов нет. Разве что… выйдем мы не завтра, а через три дня, в одиннадцать часов вечера.
Полковник несколько секунд разглядывал меня, словно впервые увидел, а потом спросил:
– Почему так долго? Почему через три?
– А я, товарищ полковник, не люблю торопиться, – пожал я плечами, – каждую охоту тщательно готовлю. Мне надо три дня!
– Хорошо!.. Три, так три! – на том и порешим. Надеюсь, за это время батарея позиции не поменяет. Всё, свободны!..
От отряда, который должен был нас сопровождать по серой зоне, я категорически отказался, заявив полковнику, что и два-то человека много, а если через зону начнёт ломиться целый отряд, то нас не заметит только ленивый. Мы идём вдвоём.
– Целых три дня! А ты чего столько дней-то запросил? – спросил меня Мишка, когда мы отошли от блиндажа комбата на приличное расстояние. – Чё сделать-то за это время хочешь?
– Какие там три, – усмехнулся я, – сегодня ночью и выйдем.
– Какого хрена?! Почему?!.. Ты чего, затылок что ли себе шокером почесал?!
– Сам подумай, мозгами пораскинь…
Несколько минут шли молча, а потом Мишка поинтересовался:
– Не веришь им?
– А ты веришь? – вопросом на вопрос ответил я.
– Честно говоря, теперь уже не очень. Уж больно у него как-то всё гладко получается. Залезли. Прошли. Вылезли. Выстрел. Ушли обратно.
– Вот именно, – вздохнул я, – если об этом сооружении вспомнили наши военные, то могли вспомнить и украинские военные с той стороны, которые тогда тоже Союзу служили. И попадёмся мы с тобой, как куры в ощип.
– Тоже верно, – согласился напарник и, ускорив шаг, спросил:
– Насколько я понимаю, мы сейчас топаем за бандеровским тряпьём?
Я кивнул.
* * *
О том, что мне надо в военкомат, я узнал совершенно случайно, от своего соседа, который после смерти моей семьи частенько забегал ко мне. Проверял, не наложил ли я на себя руки. У меня, если честно, уже были такие мысли.
Через три дня после смерти сына, не приходя в сознание, умерла и моя жена, раненная тем же взрывом. Жизнь после этого вообще смысл потеряла. Единственное, что несло облегчение, если это, конечно, можно так назвать: жена не узнала, что её сын умер.
– Ты бы, Степаныч, к военным подавался, туда тебе щас дорога, – как-то раз посоветовал он, – может, и отведёшь душу-то. Завалишь бандеровца какого! Глядишь, и полегчает.
Сосед был прав, может, и полегчает, тем более что находиться одному в пустой квартире было невыносимо.
– Слышал я о Вашем горе, – вздохнул военкоматовский подполковник, к которому меня направили как добровольца, – и сдаётся мне, что Вы теперь смерть искать будете.
– Нет, не буду, передумал уже, – усмехнулся я, – нельзя мне, командир, теперь умирать, должны мне эти твари слишком много! И пока они сполна со мной не рассчитаются, на тот свет я не собираюсь.
– Я так полагаю, что за это они с Вами никогда рассчитаться не смогут, – сказал подполковник и, открыв какой-то журнал, спросил:
– Что умеете-то хоть?
Умел я многое. За прожитые годы научился. Но главное, что было у меня за плечами, это умение стрелять.
Родился я в небольшой сибирской деревеньке, где основным промыслом была охота. С отцом в лес ходил с десяти лет и в одиннадцать уже бил белку в глаз, в прямом смысле слова. Из мелкашки конечно. Окончил школу-интернат, потом армия. Отслужив, в деревне уже жить не смог, скучно было. Молодость брала своё – хотелось движения и каких-то перемен. Поболтался по России-матушке, а потом судьба и забросила меня в украинский Донецк, где устроился на металлургический завод, встретил свою любовь, родил сына…

После окончания курса снайперов попал наконец-то на линию разграничения. Да. Убивал! Много убивал! Думал, легче будет. Но, нет, легче не становилось. Наверное, смертей должно быть больше. Ненависть грызла так, что ночами зубами скрипел. Даже мой напарник Мишка поначалу доводил это до моего сведения. Потом ничего, привык, перестал внимание обращать. Когда удавалось подобраться к бандерлогам поближе, видел в прицел их усатые рожи и стрелял прямо им в хари!.. Стрелял, стрелял, стрелял!.. С удовольствием чувствуя, как в моё плечо толкается их смерть.
Не стали мы с Мишкой пользоваться обнаруженной штабом дорогой. Решили не рисковать и идти по старинке. Вышли часов в одиннадцать вечера, отмахали километров десять в сторону и уже там потихоньку перебрались на украинскую территорию. И, стараясь держаться подальше от дороги, вернулись почти к тому самому месту, откуда вышли. Дальше не пошли, дождёмся, когда рассветёт, осмотримся и решим, что делать дальше.
Часов в девять утра по асфальтированной дороге, бегущей с одной стороны уже известной нам лесополосы, начали шнырять машины: и поодиночке, и в составе небольших колонн, и военные, и гражданские, проскочили несколько БТЭРов. Над каждой машиной без исключения, развевался жовто-блакитный флаг, а то и не один. Если с военными всё было понятно, то гражданские, скорее всего, нацепили флажки, чтобы обезопасить себя от защитников украинского отечества, путём демонстрации приверженности к идеалам украинской же демократии.
– Как ты думаешь? – спросил вдруг Мишка, когда мы, замаскировавшись возле дороги на небольшом пригорочке, осматривали окрестности. – Этот полкан – москвич? Или наш? Местные своего такого вырастили.
Я пожал плечами:
– Думаю, что наш! – Сначала, правда, мне показалось, что москвич. Только у них в тридцать лет можно даже генералом стать, про полковников я вообще молчу! Но теперь, по-видимому, и на наших эта зараза перекинулась.
Время шло, ничего интересного пока не происходило, и мы решили, что ещё часок ждём, а потом начнём потихоньку двигаться. Но наши планы круто изменились. Осматриваясь в очередной раз, я заметил, как с украинской территории прямо в нашу сторону пылят БТЭР и две «Буханки».
– Глянь-ка, – толкнул я локтем Мишку и ткнул пальцем, куда надо смотреть.
– Вот же ж ё… прст! – выдал напарник, полюбовавшись на безрадостную картинку. – Что делать будем? Домой рванём? Здесь недалеко наша тропа есть.
Домой мне не хотелось, очень не хотелось. Тварь, которая убила мою семью, здесь пока. А если он сменит позиции? Резонанс о смерти ребёнка уже пошёл! Вполне может и сбежать. Ищи его потом. Если дела так и дальше пойдут, он, чего доброго, своей смертью подохнет, а этого я допустить никак не мог. Решение пришло само собой. Вернее, это самое решение приехало в виде расхлябанного, раскрашенного в камуфляжные цвета УАЗика.
– Так! Мишка! Давай цепляй на голову ихнюю кепку и айда на дорогу! – прошипел я и, вытащив из-за пазухи кепи с жёлто-синим флажком, напялил её себе на голову.
– Степаныч! Ты чего, на этот раз головушкой ночью в пол ткнулся, что ли? Мы ж с тобой на дороге будем, как три тополя…
– Вот именно, что будем. Обязательно будем. И попросимся, чтобы нас подвезли. Тем более что вон, как раз и транспорт нарисовался! – И я, уже не скрываясь, встал и направился к дороге, размахивая, как мельница, руками.

– Оттуда? – кивнув в сторону серой зоны, спросил сидевший рядом с водителем мужик.
– Ага, оттуда, – буркнул я, расположившись позади него на заднем сиденье. – Шуганули нас, еле смылись!
– Это бывает! – хохотнул мужик. – Сам до ранения хаживал, а потом всё, москали зацепили, отбегался! – и он постучал кулаком по своему бедру, показывая, по всей вероятности, куда его зацепили.
Кто это были такие, я не смог определить. Ни одной нашивки на форме не было. Да и самой формы-то не было! Какая-то смесь камуфляжа с «горкой». Подраненный москалями пассажир в годах, несуетливый, с неизменными усами и бритой головой, но не профессиональный военный, это сразу было заметно. Наверное, такой же, как и я, несколько лет под ружьём, не больше.
Второй – водила, молодой, года, наверное, двадцать два-двадцать три, может, чуть больше. Стрижка короткая, безусый. Этот на военного больше походил. Но опять же, чёрт его знает!.. Одет также не в масть. Складывалось впечатление, что они выбирали себе одежду из кучи, в которую она была свалена. Находили, что получше, и надевали, не обращая внимания на то, что она у них получалась разного цвета.
– До кого направляетесь? – поинтересовался пожилой, когда мы уселись и пристроили стволы. – Если судить по винтарям, то до Дениса?
Я откровенно вытаращился на него и спросил:
– Ты, братан, от жизни отстал! Где тебя носило-то? Денисенко уже неделю как перебрался на полтора десятка километров южнее! До Черенка мы подались.
– А! Да-да-да!.. – хлопнул тот себя по лбу. – Как же, как же, знаю! Вася Черенок! С такой фамилией и кликухи не надо! – и он засмеялся, запрокинув бритую голову. Закашлялся, опустил стекло, смачно харкнул в окно, а потом, обернувшись к нам, сказал:
– А вот про Дениску забыл. Старею, видать, старею, – и он горестно покачал головой.
Я хмыкнул про себя: «Стареет он! Проверяльщик хренов! Наша разведка получше вашей работает. Ни разу ещё не подводила».
– Сколько москалей-то завалили? – спросил, мельком глянув на нас, водитель. Видно было, что хочется ему поговорить, скучно ему с таким напарником. А тут сразу двое свеженьких попутчиков, да еще и из запретной зоны пришедших. Как тут лясы не поточить, про москалей треклятых.
Я посмотрел на усатого и, встретившись с ним взглядом, пожал плечами. Тот, встрепенувшись, ткнул водителя кулаком в плечо и прорычал:
– Ты, Сёма, рули лучше молча, коль не ведаешь, какие вопросы задавать можно, а какие нельзя. Он фыркнул и, откинувшись на спинку сиденья, повторил:
– Москалей завалили… надо же!.. Ты вот лучше скажи, – вдруг спросил он, – а чем ты-то, сам, от москаля отличаешься? У меня хоть усы вон есть! – и он, ладонью пригладил длинные, обвисшие почти до подбородка усы. – А у тебя что? У тебя, Сёма, ничего, у тебя даже усов нет. Не растут они у тебя! Москаль ты, Сёма! – наконец выдал он и довольно расхохотался.
Ехали быстро, даже догнали пару воинских затентованных «Уралов», которые проехали десятью минутами раньше.
– Обгоняем? – спросил водила, коротко глянув на усатого.
– Да не, не стоит, – пробурчал тот, близоруко всматриваясь в идущие впереди машины, – отстань подальше от них, чтобы выхлоп не глотать, и едем за ними, не торопясь, а то и так быстро прём, на месте ждать придётся. – Он повозился на сиденье, а потом, словно разговаривая сам с собой, пробормотал:
– Терпеть не могу ждать…
Дальше ехали молча. Водила молчал, потому что обиделся, а усатый, потому что хотел спать. Он постоянно клевал носом, и когда голова падала на грудь, как конь дёргался, вскидывал голову, чтобы опять начать клевать носом.
* * *
– Что, решили горилкой нервную систему подлечить? – засмеялся усатый, когда я попросил остановиться возле небольшого магазинчика, и мы с напарником выбрались из машины.
– Ага, как же, полечишь тут, – засмеялся Мишка, – здесь ничего крепче газводы нету! Защитники Отечества всё реквизируют, давненько уж завозить перестали.
– Это точно! Бойцы всегда в тонусе должны быть, по-другому никак, иначе разбегутся!.. – заржал усатый и захлопнул дверцу машины.
– Как думаешь Степаныч, кто это? – спросил Мишка, глядя вслед машине и пристраивая винторез на ремень.
– Да хрен его знает, Миш! На бандерлогов или ещё на какую дрянь вроде не похожи, никаких цацек на себя не налепили, – ответил я и внимательно осмотрелся.
– Что это вдруг не похожи?.. Просто не каждый любит обвес носить и всё.
– Ну, во-первых, трезвые они, хотя это не есть основной показатель, но значимый. Говорит, что ранен был? Брехня, в нынешние времена, настоящий вояка не будет хвастать ранением, полученным именно на этой войне. Скорее всего, рисовался перед новенькими, то бишь перед нами, а может, даже и перед своим водителем. Во-вторых, ты видел их рацию в машине?
– Видел, и чё? – хмыкнул напарник. – Рация-то причём?
– При том… плохенькая у них рация, слабенькая, да и сама машинка старовата. По этим признакам вроде на ВСУшников похожи, но сам же видел, не военные они. А бандеровцев западные покровители, да и местные спонсоры, нехило так снабжают, не держат они такого барахла.
– Ну да, похоже на то, – пробормотал Мишка и, перехватив бесшумку поудобнее, спросил:
– А может, они того, по нашу душу! Присмотрелись. Торопиться им некуда, мгновенно сбежать мы не сможем. Понаблюдают за нами, а потом и возьмут, тёпленькими.
– Всё может быть, поэтому будь готов, если что…
– Всегда готов! – по-пионерски ответил Мишка и хихикнул.
– Хватит ржать, – прошипел я и осмотрел пустую улицу, – прятаться надо, чем быстрее, тем лучше. И, продолжая озираться, направился к неизвестно каким чудом сохранившемуся здесь, и что самое невероятное, продолжающему функционировать магазину.
Магазинчик был небольшой, однако, невзирая на это, рядом с окном был пристроен стол с тремя расшатанными стульями, по всей вероятности, для тех покупателей, которые пожелают прямо здесь и употребить свою покупку.
Я сел за стол и, осмотревшись, спросил у продавщицы – упитанной, улыбчивой женщины, одетой в модную по нынешним временам вышиванку.
– Что-то у вас здесь никого нет? Ни на улице, ни по оградам. Неделю назад другая картинка была!
Продавщица перестала улыбаться и, оглядев меня с ног до головы, тяжело вздохнула:
– Так попрятались все, мил человек! Страшно под бомбы-то попасть… вот и разбежались кто куда.
– Под какие такие бомбы? – не понял я. – Они же вроде как по домам не бьют.
– Бить-то не бьют, – опять вздохнув, сказала женщина и смахнула с прилавка несуществующие крошки.
– Да вот только с нашей стороны, говорят, несколько дней назад к ним прилетело!.. Женщин да деток побило! Вот и боимся, что ответить могут.
– Ну да, ну да, – пробормотал я, выглядывая в окно, – всякое в наше время бывает. Вы, наверное, правы, поберечься людям надо.
– Сами-то что хотели? Если водочки, то нету её, давненько уже нету.
– Да не, – нам бы простой водички пару бутылочек, – улыбнулся продавщице стоящий возле прилавка Мишка и положил на прилавок пару помятых купюр, – желательно холодненькой, если есть, конечно. Жарко…
– Есть, хороший мой, есть холодненькая, как не быть-то, – засуетилась продавщица и нагнулась куда-то под прилавок. Покопошилась там и, вынырнув через несколько секунд назад, поставила на прилавок две запотевшие пол-литровые бутылки с водой. – Может, ещё чего? Может, покушать?.. Пирожки с капусткой есть, свеженькие!
Мишка вопросительно посмотрел на меня.
– Бери по парочке, как раз и перекусим! – Мишка кивнул и добавил ещё купюру.
Пирожки мы заточили прямо там, в магазине, благо, что из окна улица просматривалась в обе стороны. И если что, меры успели бы принять!
Если откровенно, то нам повезло! Дико, неимоверно повезло! Здесь не было военных – ни армейцев, ни бандеровцев. В ожидании ответки разбежались все. Скорее всего, украинская армия сюда и не заходила, ни о чём таком наша разведка не докладывала. Зато бандерлоги водились! Это я знаю точно, сам видел, и не только видел!.. Выбирались мы с Мишкой пару раз на их территорию, хорошо тогда поработали.
– Что делать будем? – спросил напарник, когда мы, доев пироги, покинули магазин и спрятались в палисаднике явно брошенного дома. – Может, рванём к воинской части, откуда батарею видно, заодно и окрестности рядом с входом в коллектор осмотрим?
– Не, Миш, опасно! Не такие уж мы с тобой гении маскировки и разведки! Если вход под охраной окажется, чем отбрехиваться будем? А если вдруг нашумим, значит, нам дорога только в «серую» зону, и останется, если, конечно, живы будем.
– А что тогда?
– А мы, Миш, прямо по дороге, не скрываясь, потопаем скорым шагом прямо к батарее.
– Очумел?! Заметят же, на раз!
– Конечно, заметят! В первую очередь местные жители и заметят, им, в отличие от бандеровцев, бежать некуда, дома они. По подвалам сидят…
– А если позвонят кому? Наблюдателей у них здесь не может не быть.
– Ну и пускай звонят, патрули в прифронтовой территории никто не отменял. Тем более что мы с тобой в их цвета выпачканы, вроде как свои.
– А если нарвёмся…
– А если нарвёмся на их патруль, то действуем по обстановке.
– Ну, ты наглец Степаныч! Мне нравится…
– А мне нет, – прошипел я и, прижимаясь к заборам и домам, побежал в сторону расположения батареи.
Один раз нам повезло, успели заметить группу людей раньше, чем они, нас. Упали на землю и, как раки, пятясь задом, сдали назад, а потом, опять вскочив, рванули через узкий переулок на другую улицу.
Попались, когда уже прошли почти весь частный сектор и вышли к двухэтажным домам. Пригнувшись, я высунулся из-за палисадника, осматривая улицу, и буквально всей кожей почувствовал, что на меня смотрят. Обернулся и, заметив на другой стороне улицы троих военных, внимательно нас разглядывающих, стал тыкать пальцем вверх и махать рукой – прячьтесь мол.
Те недоумённо уставились в небо, а я, приняв слегка в сторону, чтобы не оказаться на линии Мишкиного огня, демонстративно поглядывая в небо, короткими перебежками сам побежал к ним. Наглеть – так уж по полной программе!
– Вы чего так выперлись? – спросил я, выпучив на них глаза. – Жить, что ли надоело?
– Чё это вдруг жить надоело? – спросил самый старший по виду мужик и махнул рукой, чтобы в меня не тыкали стволами. – Чё нам тут может угрожать? Мы вроде как дома, – хохотнул он, и меня обдало густым запахом перегара.
– А вас теперь могут пристрелить прямо оттуда, – ткнул я пальцем в небо, – и дом родной не поможет! Неужто ещё не видели?..
– А чего мы там должны увидеть? Авиации-то у сепаров нету, – задрал голову вверх второй, и, сняв с головы кепи с трезубцем, вытер ею потное лицо.
– Дрон вы должны были увидеть! – рявкнул я и со злостью уставился на старшего, всем своим видом давая понять, что его веселья не поддерживаю.
– И не простой дрон, а дрон, из которого можно за километр запросто дырку в голове сделать.
– Да ладно! Брешешь! – не поверил старший, но благоразумно подался поглубже под раскинувшиеся ветки черёмухи, возле которой они и стояли.
– Ага, специально вас искал, чтобы побрехать, – окрысился я и, сунув ему под нос СВД сказал:
– Уже целый час за ним охотимся, но его, падлу, сбить трудно, всё время двигается…
В это время, как будто в подтверждение моих слов, где-то недалеко, за домами, раздались один за другим два выстрела.
– Вот чёрт! – выругался я. – Там наши были!.. Сидите пока здесь и не высовывайтесь! – и, не обращая больше внимания на забившихся под черёмуху бандеровцев, махнув напарнику рукой, побежал в сторону, откуда раздавались выстрелы.
Вечер и ночь провели в старом полуразвалившемся сарае, который доживал свой век на краю картофельного поля, в сотне метров от хозяйского дома. Владельцы у поля были, убегать не стали и спокойно занимались своими домашними делами, совершенно безбоязненно расхаживая по двору. Не поверили, наверное, что наши могут открыть стрельбу из орудий по жилым домам. К сараю же даже не делали попыток приблизиться, по всей вероятности, давно уже поставили крест на когда-то нужной постройке.
Батарею обнаружили без труда, ещё с вечера. Бандеровцы разместили её прямо во дворе стоящих буквой «П» трёх кирпичных двухэтажных домов. Им даже не было нужды маскировать орудия, они знали, что если наши узнают о ней, всё равно ответить не смогут. Слишком близко к домам орудия были размещены.
Рано утром, под прикрытием разросшихся кустов сирени, которая, как сорняк, за несколько лет заполонила всё вокруг, подобрались к ближайшей двухэтажке и, стараясь не шуметь, через окно забрались в пустующую квартиру, расположенную на первом этаже.
Эту квартирку я заприметил уже давно, в ней не уцелело ни одного окна, причём причину разрушения стёкол мы так и не смогли установить. В пределах видимости не было ни одной воронки от крупнокалиберных снарядов, взрывной волной которых могло бы выбить стёкла. Ни пулевых отверстий, ни осколочных, ничего такого. Скорее всего, окна были просто выбиты изнутри, и теперь квартира, словно обидевшись на то, что с ней сотворили, оскалилась на мир острыми осколками стёкол.
Приоткрыв дверь квартиры, несколько минут прислушивались, и только убедившись, что в подъезде никого нет, стараясь даже не дышать, поднялись на второй этаж, где соблюдая максимальную осторожность, через подъездный люк потихоньку забрались на чердак.
Позиция была на загляденье. Одно из слуховых окон как раз выходило на батарею. Крыша под окном круто уходила вниз и не мешала обзору. До орудий недалеко, метров сто пятьдесят, не больше. В случае чего, отступить смогли бы быстро, скатиться с чердака до первого этажа – дело нескольких секунд, но мы рассчитывали, что в таком темпе ретироваться не придётся. Стрелять из СВД по вполне понятным причинам было невозможно, грохот будет такой, что нас даже с другого конца посёлка вычислят! Из «винтореза» же в самый раз! Никто, ничего не услышит. Пока разберутся, что, кто и откуда, мы уже будем далеко.
Молейко нарисовался вечером, я уж было подумал, что всё, сегодня нам не повезёт. Но, нет! Вот он! Гад! Приехал! Выбрался из патриотичной жёлто-синей «Нивы» и, не торопясь, этак по-барски, начал осматривать своё хозяйство. На пьяные выкрики своих бойцов, кучковавшихся возле деревянного стола, со стоящей на нём бутылью с мутной жидкостью, он, благоразумно внимания не обратил. Понимал, что это не вооружённые силы, эти могут спьяну и морду набить. Постоял немного, а потом, как будто почувствовав неладное, начал с тревогой осматриваться.
– Пора, Степаныч! – прошептал Мишка. – Эта сволочь заподозрила что-то, как бы не смылся!..
– Не успеет, – усмехнулся я, – и навёл сетку прицела на пах убийцы своей семьи. «Винторез» дёрнулся, клацнув затвором, и Молейко согнулся, схватившись руками за низ живота. Он заорал не сразу, постоял скрюченным пару секунд, пока жуткая боль не захлестнула его мозг полностью, а потом, завалившись на бок, завизжал. Он орал громко и страшно, не переставая тянул и тянул на одной ноте, как будто у него вместо лёгких были установлены кузнечные меха.
– Это ещё не всё, сука! – ощерился я и, прицелившись ему в коленную чашечку, нажал на спусковой крючок. Визг резко оборвался и перешёл в хрип. Молейко продолжая зажимать пах одной рукой, пытался другой рукой дотянуться до искалеченного девятимиллиметровой пулей колена. Я перевёл прицел на его лицо и с удовольствием увидел перекошенный в крике рот, из которого обильно текла кровь.
– Миш! – повернулся я к своему напарнику, лежащему рядом со мной. – А ведь он себе язык откусил! И опять приникнув к прицелу, злорадно прошептал:
– Но я ещё с тобой не закончил! Продолжим… – и следующим выстрелом раздробил лежащему на земле человеку второе колено.
– Надо уходить! – раздался над самым ухом Мишкин голос. – Ты слышишь, Степаныч! Всё! Уходим!.. Степаныч… – и напарник вдруг захихикал.
– Степаныч!.. Хватит храпеть, а то всех бандерлогов распугаешь.
– Да всё, всё… – проснулся уже, – пробормотал я и сел, привалившись к печной трубе