Попутчик

Яркий блик солнца на крыле самолета осветил сквозь заиндевевший иллюминатор ряд кресел с ютившимися на них, пережидавшими томительный перелет пассажирами. Женщина у окна мирно дремала, погрузившись в темную пучину глубокого ворота пушистой вязаной кофты. Мужчины по соседству вершили свои ненужные дела.
Он читал. Лететь оставалось четыре часа, строго говоря, они только набрали высоту, и пассажирам позволили расстегнуть сковывающие их тела и достоинства ремни безопасности. Размеренно гудели двигатели, размеренно и неторопливо бортпроводницы ходили по салону. Размеренно страницы книги сменяли одна другую, как и некоторые дни, не оставляя ничего взамен.
Интересный ли это был роман? Он читал и лучше. Намного лучше. Малоизвестная книга одного из его любимых писателей. Понятно, в принципе, почему история эта не очень хорошо получилась. Нет в ней чего-то очень важного, чего-то еле уловимого, того, что бывает в действительно гениальных произведениях. Той маленькой искорки, что распаляет читателя с самой первой главы и заставляет его переместиться внутрь этого черно-белого мира из перемежающихся друг с другом разнообразных букашек и закорючек, букв, знаков препинания и ремарок на полях (но последние только в случае, если редактор сомневается в умственных способностях читателя). Той искорки, что помогает читателю осветить и раскрасить всевозможными цветами этот иллюзорный, волшебный мир, растущий с каждой новой главой, все больше и лучше проявляющийся в воображении, словно погожий день из кисельной дымки утреннего тумана.
Он должен бы был писать сам, но никак не мог этого сделать. Не мог заставить себя достать телефон, открыть новую заметку и начать набирать текст. Вместо этого он все перелистывал и перелистывал страницы книги, обманывая себя тем, что она ему интересна в образовательных целях. Обманывая себя тем, что дочитает главу и уберет книгу. Не убрал, начал новую. Глава, еще одна сменила предыдущую, осталось совсем немного страниц, рассказ скоро кончится и можно будет начать писать, уже не отвлекаясь на чтение книги.
Он уже очень давно так делает, оттягивает написание романа, как осужденный бы откладывал свою казнь, дай ему судья такую возможность. Или шах помрет, или осел сдохнет, только вот кто ему шах, кто ему судья, как не он сам? Он хотел сидеть дома, пока не допишет книгу, а вместо этого летит в неизвестную даль, словно в попытке скрыться от требовательных кредиторов, запутать след. Он пересаживается с самолета на самолет, пересекает границы государств, одну границу за другой. Но куда скроешься, если ты сам себе кредитор, если ты сам не платишь проценты по самому себе же выданному займу в виде времени на написание книги?
Неприятные мысли летят быстрей самолета, даже в нем нет спасения от навязчивого, противного брюзжания: допиши книгу, допиши книгу. Ты должен дописать книгу, я должен дописать книгу, – вторит он сам себе в ответ на вполне себе обоснованные притязания самого себя, ведь уже больше половины романа написано, упаковано в текст, а остальная часть сформулирована где-то внутри головы. Кипит там, бурлит в бесконечном потоке мыслей, то всплывая на поверхность, то пропадая в пучине сознания, чтобы потом с новой силой бурлящим потоком выплескаться в рутину погожего дня, напоминая о себе и мешая проводить время в покое и умиротворении.
Это и еще привычка доделывать начатое заставляют его раз за разом возвращаться к мыслям о том, что он должен, наконец, взять себя в руки и закончить эту историю. Выплеснуть на бумагу то варево, столь долго занимающее посудину его страстей. Разлить по главам то блюдо, что так давно готовилось, и подать читателям.
Читатели. Вот в них, возможно, кроется основная причина, почему он не пишет. Его никто не читает, и потому он проводит свои дни за всевозможными отвлеченными занятиями, но никак не за ноутбуком. Хорошим, между прочим, современным ноутбуком. Мощным, с качественным экраном, емким аккумулятором, очень легким и прочным ноутбуком, специально купленным, чтобы можно было брать его в свои путешествия и писать вообще везде. Ноутбуком, пылящимся сейчас, как и в другие, предыдущие его поездки, дома. Пылящимся и никому не нужным ноутбуком, так же как и его предыдущие книги.
Да, он в очередной раз не взял его с собой. Оставил дома на пыльной, захламленной полке несбывшихся ожиданий и надежд, аккуратно между помутневшей и скисшей фантазией о большой и дружной семье и растрескавшимся, засохшим желанием никуда не ездить, пока он не допишет роман.
В этот раз его ум, дабы смягчить душевные терзания по поводу очередного загубленного, истлевшего в пламени противоречивых домыслов плана, сгенерировал занимательную идею – нужно писать на телефоне. А что? Смартфон всегда под рукой, можно формулировать мысли даже на ходу, пока спускаешься по эскалатору в аэропорту или поднимаешься на очередной неведомый пик, чтобы проводить там солнце, уходящее на покой после тяжелого трудового дня. Он уже так делал, провожал солнце, а потом впотьмах спускался, чуть не переломав себе ноги, но сейчас не про это. Он уже писал в заметках и немало писал. Короткие скетчи давались ему весьма неплохо, но вот роман… Когда пишешь роман, нужно многое держать в уме, постоянно листать страницы, редактировать написанное, видеть, что писал, а что еще нет. Много чего нужно, для этого лучше всего подходит рабочий стол, компьютер и куча тетрадок под рукой. Это все в изобилии есть у него дома, но дома нет его самого. Но все же он решился попробовать. Хоть пару абзацев напишет, потом, по приезде, скомпонует все это в ноутбуке.
Идея была богата, да. Впрочем, совсем не нова. Такое он уже пытался проделывать, и не раз. Так и сейчас по-прежнему сидел, листал страницы не особо интересной и не особо известной книги одного из любимых писателей, иногда заглядывал в холодеющую даль иллюминатора в поисках вдохновения.
Первые его книги тоже никто не читал, кстати, но тогда это его ни капельки не останавливало, слова так и изливались из него. Порой за ними даже было сложно успеть. Он в спешке, с остервенением бил по клавиатуре или терзал бумагу блокнота шариковой ручкой, метался в попытках скорее изложить те образы, что всплыли в голове, пока они не замесились новыми и не истерлись из памяти без следа.
В недрах салона авиалайнера горько всплакнул ребенок. Незнакомец справа листал фотографии в своем телефоне. Писатель, отвлекшийся от книги и своих тяжелых мыслей, случайно уронил свой взгляд на прекрасные, красочные воспоминания соседа и не смог не отметить великолепные виды на заснеженные склоны высоких скал и уютные, затерянные среди горных долин озера, поросшие деревнями, пестреющими будто игрушечными, раскрашенными искусным мастером, рядами аккуратных домов.
Это вызвало любопытство Писателя к незнакомцу, он краем глаза, незаметно, по его мнению, оглядел своего попутчика, все еще невозмутимо отсортировывающего памятные, остановленные камерой смартфона мгновения своих многочисленных путешествий. Оглядел и поспешно вернулся к чтению, дабы не быть уличенным в подглядывании и не терзать свой воспаленный ум лишними мыслями о интересных местах, где еще не ступала его нога в пыльных, потертых, но так до трепета любимых кроссовках.
Взгляд его покоился на размеренных и плавных волнах незамысловатого приключенческого романа, а мысли его остались в горах, ястребом парить среди них в потоках обманчивых ветров, подниматься в самую высь, где на острых камнях веками лежит снег и жгучий холод пробирает до самых костей, и стремглав спускаться вниз, в долины, к теплым, душистым луговым цветам и бурным петляющим между собой, подобно нитям людских судеб, рекам. Он очень любил горы.
Где же побывал этот человек? Сколько чудесных мест повидал, сколько дорог прошел? Мужчина выглядел много старше его и прямо источал уверенность, словно он только что выходил в уборную и там обильно ей надушился, как дорогим, изысканным парфюмом. Любопытство Писателя махало хвостом и с нетерпением выписывало вокруг него виражи, как суетливый щенок, осознавший, что ему вот-вот перепадет много вкусной еды.
Но разве же люди много общаются в самолетах? Совсем другое дело поезда. В поезде время словно замирает, откладывается вместе со всеми важными делами на день или два. Замирает на всю протяженность пути следования. В поезде ощущаешь себя соучастником этого нескончаемого движения через бескрайние пространства полей и лесов, с короткими остановками, для того чтобы курильщики выкурили по сигарете и некоторые люди сменились другими, не менее свободными от своих забот. С пассажирами в поездах можно поговорить, послушать их или рассказать о себе под размеренный шум колес и позвякивание стаканов в подстаканниках. Поездка в поезде может стать поистине незабываемой, стоит лишь найти компанию по душе.
В самолете все иначе. Самолеты придумали в спешке и для того, чтобы в них можно было спешить. Люди летают, чтобы сэкономить время, чтобы можно было не откладывать свои дела. Они садятся в уютные кресла, пристегиваются и вместе со временем начинают экономить себя. Многие стараются прежде всего поскорей заснуть, чтобы навсегда вычеркнуть, исключить из своей жизни время, проведенное в полете. Некоторые пытаются провести его с пользой. Это всего-навсего четыре часа и нужно их потратить на дело. Вы только посмотрите на все эти тревожные лица, каждый из них только о том и мечтает, чтобы поскорей вывалиться из этого узкого замкнутого пространства, ощутить под своими ногами твердую, стоящую на земле, лестницу трапа и вздохнуть свежего воздуха. Да и кому вообще нужны эти знакомства, разговоры, если через час-полтора вы разбредетесь в разные стороны и больше никогда не встретитесь вновь? Уж лучше поспать.
Писатель не хотел спать, успел хорошо выспаться дома. Он хотел сесть, пристегнуться и неторопливо писать свою книгу. Он перед поездкой сомневался, брать ли ему с собой ноутбук, решил попробовать писать с телефона. Короткие скетчи у него вполне получались, но вот дописать роман… эта задача всегда казалась ему нелепой и слишком сложной. Воображение рисовало ему писателей, сидящих в кабинете за пишмашинкой или компьютером с большим монитором. Заваленный заметками и черновиками письменный стол, начатая пачка сигарет и стакан виски со льдом. Эх, жаль, что он бросил курить.
Где-то в глубине души он понимал, что писать можно хоть гвоздем на ободке унитаза, главное, чтобы было что! Но либо в попытках себя пожалеть, либо в желании дождаться вдохновения Писатель все тянул и тянул с этим романом. Второй год тянул. Два оборота вокруг звезды, бесчисленное число восходов и закатов, приливов и циклонов, людей, ободков унитаза и возможностей прошло словно сквозь него, а роман все не шел.
Но сейчас он уже готов был бросить читать книгу хоть на середине предложения, – это не так, он бы дочитал главу, он не умеет так бессовестно швыряться тем, что начал, но готов был, – и начать писать. Пусть не роман, а скетч. Что угодно писать.
Писатель давно привык, что чем больше он пишет, тем легче ему пишется. Ум, как мышцы в организме, если долго не нагружать ноги, то бегать будет тяжело, и после пробежки еще неделю тело будет болеть. Вот с писательством примерно то же самое – если долго не открывать роман и ничего туда не писать, то потом садишься за него и не знаешь… ничего не знаешь, чистый лист снаружи, в компьютере и внутри, в голове. Всюду пустота. Эти пустоты долго трутся друг об друга, но искры нет, нет и букв, даже грубо начертанных набросков, штрихов не удается выудить из остывшего, опустошенного разума, лишенного творческого потока мысли.
Но чтобы колодец вдохновения вновь наполнился, нужно было начать писать постоянно, всегда и везде. Любую ерунду, приходящую на ум, главное потом не перечитывать, чтобы не расстраиваться и окончательно не потерять веру в свои способности. Писатель давно уже выработал сей жизненный постулат. Он вот-вот начнет делать задуманное.
И тут по спине Писателя пробежала холодная дрожь, тень ужаса накрыла его с головой и включила обдув его кресла в положение «ледяная прохлада отчаяния». Пытливый взгляд писателя уловил, что его сосед уже не отсортировывает моменты памяти, незнакомец сосредоточенно набивает текст в телефоне. Этого просто не может быть! Писатель украдкой посмотрел еще раз и не мог не восхититься увиденным.
Человек не просто писал что-то. Человек ПИСАЛ! Творил. Видно было, как он наслаждается, играя словами на экране телефона, как нравится ему подбирать, как код к замку, нужные слова, чтобы выразить и упаковать свои мысли максимально правильно и красиво. Он, как великий полководец, муштровал и перестраивал свои войска-предложения, заменял их или рокировал, чтобы в нужный момент кинуть их в бой и покорить воображение читателя.
Ну что такое, в сущности, один день? Маленькая закорючка, катышек на ткани реальности, простирающей плетенные древнегреческими мойрами нити в бесконечность. Ничего не случится, если сегодня он дочитает книгу и долетит, куда он там собирался, а завтра отдохнет с перелета и примется без остановки писать, соврал он себе вновь. Мысль открыть телефон и начать писать самому при сложившейся ситуации показалась ему крайне глупой.
– Здравствуйте, простите меня, пожалуйста, – через некоторое время, когда читать уже не было никаких сил и от любопытства сводило пальцы ног, обратился к незнакомцу Писатель. Пытливый ум после кровопролитных сражений одержал безоговорочную, беспощадную победу над упрямством. – Я совершенно случайно подглядел, что вы пишете в телефоне что-то интересное. Вы писатель?
Человек приветливо улыбнулся. Он будто ждал этого вопроса, всю жизнь только этого вопроса и ждал. Писатель вспомнил, что сосед отпускал короткую ремарку про его татуировку на руке, но этот его выпад так и остался без ответа, Писатель был слишком занят собой, чтобы разглядеть дружелюбную попытку незнакомца наладить контакт. Теперь роли поменялись, но приветливое отношение соседа к Писателю не изменилось.
– Пишу немного, – поскромничал незнакомец.
– А я мог вас читать? – спросил Писатель, в голове летучей мышью по подземелью от одного имени к другому металась догадка, вдруг он знаменитый писатель? Как выглядит Акунин? Нет, точно не Пелевин, тот худой и вообще не припомню, жив ли он.
– Нет, не могли, – отрезал незнакомец, – я пока никуда не отправлял написанное.
Жаль, летучая мышь со всего размаху влетела в скалу несбывшихся ожиданий. Было бы здорово, окажись он знаменитым автором. Нет, не автограф интересовал Писателя, знания. Может, совет, может, поддержка. Да, определенно, поддержка ему сейчас совсем не помешает. Спасательный круг, брошенный добрым человеком, не позволивший Писателю погрузиться в холодную бездну самобичевания.
Пусть маленькая, незначительная поддержка. Небрежно кинутые слова одобрения в доказательство, что он все правильно делает, что он не должен бросать это тяжелое, по его мнению, неблагодарное ремесло. И если Писатель будет достаточно настойчив, признание не заставит его долго ждать.
Признание. Разве оно достигается настойчивостью? Разве признание получают только лишь интересные и оригинальные произведения? Признание в 90% замешано на везении, а остальное на наглости или преемственности. Сейчас можно даже не пытаться чего-то создавать, сейчас можно лишь украсть понравившуюся цитату, не потрудившись запомнить автора, и выпалить ее в эфире как свою, и все – ты звезда. Миллионы просмотров и поклонников с благоговейным трепетом, словно слепые птенцы, заглядывают тебе в рот в ожидании, что же еще изрыгнет, исторгнет из себя сей источник божественного откровения. Разве это не везение, когда многие действительно новые, гениальные мысли и произведения тонут в пучине этих вечно репродуцирующих самих себя питающихся собственными испражнениями и низвергающих в мир все новые и новые порции пережеванной, переваренной и отработанной истины, клоак божественного откровения?
Жизнь несправедлива.
Писатель поежился от этой мысли, в эти дебри он не планировал лазить в ближайшее время, слишком то был колючий и долгий путь, идя по которому… нет, не надо об этом, справедливо решил он и вернулся к разговору с незнакомцем.
– А почему вы не хотите публиковаться? Разве вам не интересно, чтобы вас прочитали?
– Хочу, – воодушевленно ответил попутчик, – я сейчас готовлю материал, перечитываю и переписываю некоторое из старого. – Книжная тема ему явно очень понравилось, поэтому он убрал телефон в карман и продолжил: – Знаете, через время перечитываешь написанное и такой оно все белибердой зачастую кажется. Я некоторые из рассказов удалил, просто понял, что не смогу из них сделать что-то удобочитаемое.
– Понятно, – кивнул Писатель и слегка покраснел, – я вам еще кое в чем должен признаться, я тоже немного пишу. Наверное, потому меня так сильно и заинтересовало ваше занятие. Вы так сосредоточенно редактировали написанное, а ведь там отнюдь не маленький текст. У меня вот никак не получается на телефоне писать. Кстати, я – Писатель.
– Очень приятно, Писатель. А меня зовут, – тут он назвал свое имя. Такое до глубины души знакомое, оно вложилось в ум так естественно, как ручка в колпачок, как закладка в книгу. Так естественно, что должно было быть всегда именно здесь, как бабочка на летнем лугу. Ничего удивительного, что ум Писателя в моменте решил не утруждаться запоминанием имени Незнакомца, и бабочка тут же упорхнула. – Знаете, Писатель, многие мои друзья и знакомые читали то, что я пишу. Говорят, что нравится, понятно, что многие лишь льстят, но некоторые просят почитать еще.
– И вы не думали попытаться издаться на каких-то платформах, вроде самиздата?
– Я про них слышал, но не хочу этим заниматься. Вообще у меня есть люди, которые собирают весь материал и ведут переговоры с издательствами, это их дело – пусть его и делают. Мне же больше нравится писать, рассказывать увиденное, а думать, что со всем этим делать, совсем не хочется, – спокойно ответил Незнакомец. В его бархатном, глубоком голосе чувствовалась такая неотвратимая, стальная уверенность в себе и своих действиях. Этот мир при всей своей мощи никак не смог, не посмел бы крутиться в неугодную Незнакомцу сторону.
– Кажется, я вас понимаю, – согласно кивнул и отчасти соврал Писатель, его всегда интересовало, куда попадут его книги после того, как он заканчивал с ними и торопливо загружал в интернет на платформу, где сотни таких же, как он, мечтателей надеялись быть прочитанными. – Когда я писал первую книгу, она выходила из меня сама. Я порой не мог остановиться, сидел всю ночь напролет и писал, писал, писал, пока совсем глаза не будут слипаться от усталости. Но мне всегда хотелось, чтобы меня, эм… читали, разве вам нет? К тому же, уверен, вам действительно есть о чем рассказать людям. Вы производите какое-то особое впечатление очень начитанного и умудренного опытом человека.
– Если честно, – улыбнулся Незнакомец, – из нас двоих на писателя больше похожи вы, по вам сразу видно, что вы творческая личность.
Море сразу видно, что оно море, еще издалека. Видно, что дерево не что иное как дерево. Расческу никак нельзя принять за кофеварку или хищное животное. А вот каким образом люди видят людей? Писателя как-то спрашивали в автобусе, не художник ли он, и справедливо, выглядит он весьма эксцентрично. Но тогда в автобусе, кажется, юная барышня лишь хотела завязать знакомство этим льстивым вопросом. Писательского в нем, по его собственному авторитетному мнению, лишь очки. Не дешевые, между прочим, когда он их покупал, его зрение было в порядке, потому очки были без диоптрий. Носил их Писатель, чтобы выглядеть умнее. Много воды с тех пор утекло, много воды и линз поменяно в оправе. Теперь Писатель уже не может ни писать, ни читать без очков, а он все еще не такой умный, как бы ему хотелось.
– У меня совсем мало написано, – поскромничал польщенный столь смелым утверждением Писатель. – А, извините, вы любите путешествовать?
– Очень люблю, – подтвердил Незнакомец.
У них обоих была сильнейшая тяга к путешествиям. Оба не представляли свои жизни без уединенных поездок и гор. Без видов этих величавых гигантов, подпирающих собой небеса, без свежего горного воздуха, наполняющего и исцеляющего истерзанные городским смогом легкие, без бесконечно далекого вида, открывающегося путнику с покоренных вершин, жизнь начинала казаться слишком пресной и душной. Несмелая беседа стремительно, как горный ручей, перетекла в мягкое, дружелюбное русло занимательных приключений во время их многочисленных странствий.
У этих двоих были весьма разные предпочтения и виды на способы хорошо провести время в путешествиях. И это еще скромно сказано, один искал организованный комфорт гостиничного номера в цивилизованной европейской стране после очередного восхождения, второму для счастья хватало выспаться в автобусе, пока едет между забытыми богом городами, наполненными обломками некогда великих цивилизаций, обветшалыми домами и босыми детьми, где-то на задворках Азии. Но нельзя было не отметить тот факт, что оба восхищались приключениями друг друга.
Они словно поменялись на короткое время местами, каждый ощутил, впитал то, что не мог сделать всуе. Каждый насытился духом приключений, на которые не мог позволить себе решиться по разным, порой независящим от них причинам.
Все так делают, все не прочь ощутить на себе что-то ему интересное безопасно, через призму чужого опыта, а иначе зачем еще нужны приключенческие рассказы?
– Кстати, сколько вы написали? – неожиданно сменил тему Писатель. Незнакомец на минуту задумался.
– Четырнадцать романов и несколько повестей, – смущаясь, ответил Незнакомец.
– А рассказов? – продолжал допытываться Писатель.
– Ох, не знаю даже… так сразу и не сосчитать. Много.
– Я вами сейчас очень восхищаюсь и даже немного завидую, – вздохнул Писатель. – У меня никогда не получались короткие рассказы, если начинаю писать, то получается прямо много. Причем, знаете, в свое оправдание скажу, что я у многих писателей встречал изречения, что короткий рассказ написать гораздо сложнее романа. Ибо мысль должна быть подана упакованная, очень лаконично, концентрированно.
– И такое возможно. А сколько вы написали? – в свою очередь осведомился Незнакомец.
– Мало. Пара романов. Никак не могу закончить третий. Комом в горле стоит уже второй год. Кажется, из-за него ничего другого не пишу, но, может, это я так сам себя обманываю.
– Может, и обманываете, – согласился Незнакомец. – А о чем он?
– Триллер. Хотел посмотреть, что произойдет с человеком, когда он совершит… – Писатель задумался в попытке подобрать слова. – Подлость. Или проявит слабость в сложной ситуации. Сложно коротко объяснить.
– Очень интересно, – поддержал Незнакомец, – и за чем же дело встало?
– Там по задумке весьма милая история любви плавно переходит в лютый трэш. Первую часть я написал, а вторую, знаете, рука не поднимается писать. Я уж по-разному себя уговаривал, но никак не идет. По чайной ложке выдавливаю. Могу написать пару страниц, а потом месяц не подхожу. Еще и не нравится то, что пишу, очень, не в плане трэша, а как написано не нравится, хочется поправить, переписать. Или сжечь совсем.
– Да, сложный случай, – вздохнул с сочувствием Незнакомец, – так может, вы ее отложите на какое-то время, займетесь другим? Можно же написать что-то еще. Думаю, что сжигать точно не стоит, может статься так, что вы пишете, чтобы кто-то смог ее прочитать.
– Да кто ее прочитает? Никто не читает мои истории. – Писатель взглянул на Незнакомца грустными глазами, в них уже не было той искорки, что делала их столь живыми, когда попутчики обсуждали свои приключения. – Вы уж простите, что я тут так… разнылся. Сжечь… но так я тоже не могу, мне надо дописать историю, она ведь уже давно закончена внутри меня, и она никуда не уйдет из моей головы, пока я ее не напишу.
– Понимаю вас. И каков будет конец?
– Он у меня сейчас подменил себе воспоминания и барахтается в куче, в которую угодил, когда отрицал то, что с ним происходило. – Писатель немного подумал. – Сначала я хотел заставить его все вспомнить, пострадать и покаяться, а теперь думаю, что он все равно не поймет. Он уже потерял свою силу, он слаб, он на дне, пусть там и остается. Я давно думаю, что все эти волшебные истории про оттолкнуться от дна, чтобы взлететь – пустышка, попкорн, что продают на всевозможных тренингах личностного роста, чтобы выманить побольше денег у всяких слабаков, которые туда ходят, но никак не помочь им в саморазвитии. Извините, кажется, я вас совсем утомил.
Незнакомец что-то быстро строчил в своем телефоне, потом закрыл его, убрал в карман и с извиняющимся видом посмотрел на Писателя.
– О, я отвлекся потому, что теперь знаю, как закончить один свой давнишний роман, простите, пожалуйста. Вы меня, кстати, нисколько не утомили, все это время вы говорили интересные вещи. – Незнакомец поправил очки, кашлянул и продолжил: – Только мысли ваши относительно творчества весьма печальны. Неужели действительно никто не читает?
– Мало, – вздохнул Писатель, – знаете, хочется все же некоторого признания.
– Я же вас признаю! Разве этого мало? – прогремел Незнакомец, задев какую-то очень звонкую струнку в душе Писателя. – Вы существуете, и вы прекрасный писатель! Вы творец, вы – Бог. В мире, который вы мне описали, вас признают и с вами считаются. Он, персонаж, вправе роптать на свою судьбу сколько посчитает нужным, но жить он будет только так, как вы ему укажете. В глубокой отхожей яме или на гребне волны, не ему решать свое предназначение. Так ведь и не вам тоже! Вы писатель, где бы вы ни находились, ваша задача – писать. А кто это будет читать или не будет – не вам решать.
Слова Незнакомца кругами расходились по мутному сознанию Писателя. Они задевали все новые и новые уголки души, резонировали там, создавая новые круги и заставляя все естество трепетать от осознания, насколько же Незнакомец прав и как эта истина всегда была внутри него, только Писатель не мог или не хотел ее увидеть, признать.
– Спасибо вам, – после недолгого размышления ответил Писатель. – А сколько вам лет?
– Пятьдесят семь, – с улыбкой ответил Незнакомец.
– О, а мне всего сорок два. Это значит, что я еще успею вас догнать и написать свои четырнадцать романов и несколько повестей.
Незнакомец вдруг помрачнел, посмотрел на часы и с грустью в голосе сказал писателю:
– Не успеешь…
Он еще говорил, но в этот момент самолет резко тряхнуло и что-то сильно хлопнуло слева, так, что слова нельзя было разобрать. Писатель повернулся и увидел в иллюминаторе, как сквозь черный дым кроткие языки пламени облизывают трепещущие под набегающим потоком воздуха куски разрушающегося крыла.
В интуитивном порыве убедиться, что не он один это видит, что не одного его незримой, безжалостной силой вжало в кресло и выворачивает наизнанку. Но никого рядом с ним не было.
Сквозь нарастающий шум, крики и гвалт он услышал в голове фразу голосом незнакомца: «Не напишешь, не нужно тебе было садиться на этот рейс. Но не бойся, ты обязательно закончишь этот роман, теперь я вспомнил, как хотел это сделать».
Жить Писателю оставалось считанные секунды, он действительно уже не напишет все эти четырнадцать романов и горстку маленьких рассказов про людей, про жизнь и не встретится с самим собой в этом злополучном самолете, с немыслимой скоростью увозящим его далеко и навсегда из мира, кем-то придуманного, но самого настоящего.