Воспоминание

. Пятый класс. Только начали изучать английский. С ним у меня проблем не было, ибо все пересказы я давал корректировать Оле, которая знала язык не хуже Батюшки, поэтому всегда получал только пятерки. Я, как всегда, с легкостью сделал домашнее задание, а тут дома случился Батюшка и вроде как в шутку говорит: Сделал урок? А дай-ка я проверю. Я спокойно даю ему учебник и называю номер страницы. Но надо знать моего Батюшку. Видя учебник в первый раз, он раскрывает его на первой странице и весело так читает первую же строчку: Сосчитайте от одного до десяти (на английском, естественно). И тут меня бросает в пот, потому что этого мы не проходили! Вернее, счет и цифры я знал, но учительница никогда не произносила такую фразу и упражнения этого не задавала, поэтому я хоть и слышу знакомые слова «from one to ten», но смысла понять не могу! Нормальный сын просто бы пожал плечами и попросил перевести, а нормальный родитель пожурил бы за бестолковость и перевел, но я начинаю впадать в ступор, а Батюшка каменеть. В принципе, можно было догадаться по смыслу, но в том-то все и дело, что как только я вхожу в стадию кролика перед удавом, мозги превращаются в жидкую кашу, и я напрочь перестаю соображать. Итак, Батюшка повторяет злополучную фразу раз, другой, десятый, все больше зверея, а я молчу и все больше ступорею – в конце концов он бросает учебник, обзывает меня тупицей, дает затрещину и выходит, хлопнув дверью! Вот такая проверочка уроков получилась. Больше попыток не было.
К моим школьным успехам Батюшка относился по-разному. Над такими записями в дневнике как «Пришел в конце третьего урока, почему?» (это мы вместе проспали, а учитель думал, что я прогулял – кстати, уроки я никогда не прогуливал), «Разбил своему другу зубы о парту» (это случайно получилось, мы играли), «Поддал по руке девочке так, что груша полетела во взрослого папу» (это вообще перл для Нарочно не придумаешь!), «разговаривал на уроке», «не слушал учителя», «поведение – кол», «поведение – два», он просто хохотал. За тройки ругал тупицей и посредственностью, а вот когда я приносил глупую двойку за то, что болтал и не смог повторить сказанное учителем – тогда он просто выходил из себя. Зато на общественную работу он точно так же как и я клал с прибором.
Что еще омрачало мое существование, так это батюшкин режим. Как вы помните, в те времена Ящик показывал только четыре программы, да и смотреть там было совершенно нечего. И только по первой после программы «Время – все о Нем и немного о погоде» заряжали какой-нибудь фильм. И именно в 9-30, когда вся семья усаживалась в холле перед Ящиком, Батюшка укладывал меня спать! Я лежал, слышал звук телевизора, видел его свет на матовом стекле в двери, клял Батюшку и не мог заснуть. На следующий день все одноклассники со смаком обсуждали какие-нибудь эпизоды из прошедшего фильма (никто так рано не ложился), а я стоял, кивал головой и завидовал. Точнее, мне было просто обидно. Так что по Ящику я смотрел только классические совдеповские сериалы: «Тени исчезают в полдень», «Майор Вихрь», «Сердце Бонивура», «Адъютант Его Превосходительства», «Капитан Тэнкиш», «Четыре танкиста», «Нас много на каждом километре» и т.п., которые шли до «Времени». Ну и знаменитый хоккейный поединок СССР – Канада, конечно, не пропустили. Ну и всякие там утренние почты, а ну–ка парни, делай как мы, кабачок 13 стульев, вокруг смеха и т.д. Мультиками нас тогда не баловали, только по воскресеньям и в дни каникул, да и то все крутили бесконечного «Незнайку», а на такие сериалы как «Ну, погоди!» или японские мульты типа «Кот в сапогах» или «Без семьи» мы ходили в кинотеатры. И лимонад давали только на Дни Рождения.
Зато в Питере я отдыхал по полной. Это естественно, что встречаясь со мной 4 раза в году, Матушка баловала меня как могла, и я этим пользовался. Мне разрешалось: смотреть в любое время любую передачу по Ящику (в Москве – только вместе и по расписанию), крутить пластинки на вертаке (в Москве – даже не подходи), есть все что захочу в любых количествах (в Москве – то что дают), ложиться спать и вставать в любой час, пить лимонад, есть мороженое, ходить в кино и в бассейн – хоть каждый день. Лафа! Но была и ложка дегтя. Ибо Матушка постоянно уговаривала меня переехать к ней, и доводила меня этим до кондрашки. И главное, я с ней соглашался, но сообщить о таком решении Батюшке? Нет, тут кролик перед удавом просто падал замертво. И все-таки один раз я поддался на уговоры, переборол свой страх, выложил карты на стол, и даже часть вещей летом Матушка увезла (правда, тайком, пока Батюшки в городе не было) – но осенью я опять смалодушничал и так и не уехал. После чего уговоры со стороны Матушки прекратились. Так и не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы я переехал в Питер, и об этом я часто жалею.
После четвертого класса я совершил такой же вояж по маршруту Москва – Питер – Москва – Октябрьский – Москва, а после пятого традиция нарушилась. В Питер-то я съездил, а в июле-августе Мишу отправили в спортивный лагерь в Туапсе. Упускать халявную поездку на море было глупо, и мы с Матушкой (которая работала учительницей математики и всегда имела отпуск летом) тут же присоседились. Эх, хорошо на море! Правда, Миша спуску не давал и загружал по полной программе наравне с другими учениками, но это не было проблемой. Отдохнули хорошо.
На следующий год я опять рванул в Питер, а на июль-август – в Чебоксары вместе с Матушкой и Мишей (а они туда и раньше постоянно ездили). Почему же не в любимый Октябрьский, может спросить докучливый читатель? Объясняю. Дело в том, что железнопробивной Батюшка ухитрился выбить для себя вторую длительную командировку в Африку, на этот раз в ЦАР, хотя, по его словам, ему это стоило бо-о-ольших нервов. Олю с двухлетней Алькой он брал с собой, а для меня места не нашлось, русской школы там не было. Ребром встал вопрос: а куда меня девать? Но Батюшка думал недолго и… сплавил меня обратно в Октябрьский! А поехать в Питер даже не предложил! Но меня и такой вариант вполне устраивал. Но прежде чем я перенесусь в город моего Детства, хочу немного рассказать о матушкиной родне.1
1. Вот эта страница требует развёрнутого комментария, потому что у Льва-младшего все события 1972-73 гг перепутались, вообще-то помаять у него хорошая, но, как у всех людей, избирательная. Как я уже упоминал, мне было прекрасно известно, что мамаша постоянно уговаривала его переехать в Питер, а ему очень хотелось, но действительно он боялся проявить решительность. Я относился к этим попыткам как фаталист, понимая, что праздник вседозволенности в Питере рано или поздно принесёт свои плоды, а я уже решил для себя забить на научно-административную карьеру и продолжать работать в загранке, раз уж удалось вырваться за железный занавес. И понимал, что его с собой взять не удастся: в тех странах не было советских школ, можно было брать с собой лишь детей-дошкольников. Бывали единичные исключения для школьников младших классов (1-3 кл.), но мне было известно скольких сил и унижений это стоило, а я никогда ни перед кем не унижался и по блату тоже даже пытаться не хотел. Оставить же его у Олиных родителей в Москве было для меня неприемлемо, даже если Оля с Алюшей и не уехали бы со мной сразу, ибо Оле нужно было закончить учёбу. Итак, внутренне я был готов к его отъезду в Питер, потому что не хотел снова нагружать в Октябрьском маму и деда: бабушки Лиды не было в живых, а младший брат Антонин уже нарожал детей и нагрузил ими родителей. И когда в конце августа 1973, вернувшись из Чебоксар он заявил мне, что решил ехать жить к ней (часть его вещей за месяц до того действительно передали ей в моё отсутствие), я ответил согласием, но попросил его остаться ещё на полтора месяца здесь со мной, потому что в середине октября я уеду снова в Африку, Оля же с Алюшей останутся здесь до окончания Олиной учёбы в МГУ. Он согласился подождать до указанного срока. Вечером по телефону мамаша позвонила ему, спросив, когда он явится. Я сидел в этой же комнате, её реплик мне не было слышно, но его ответы помню хорошо. Он объяснил, что задержится и сказал, что это решил он сам, я на него не давил, просто он вошёл в моё положение. Он сказал ей, что я снова уезжаю в октябре за границу и его здесь не оставлю. В октябре за два дня перед отлётом в Африку я купил ему билет в Питер и днём отправил ей телеграмму «встречай его завтра». Вечером к нам пришла Маша проездом в отпуск из Петрозаводска в Октябрьский. Мы все сидим, звонок в дверь, мне вручают телеграмму с текстом «встретить не могу, уезжаем с Мишей на 2 недели в Минск». Вот тут я психанул, сказал ему «твоя мамаша в своём репертуаре эгоиста», порвал его билет в Питер, тут же по телефону заказал два билета в Октябрьский для него и Маши и заявил ему при всей честной компании: «Там твой родной дом и тебя в нём ждут всегда без всяких объяснительных телеграмм». Вот так он и уехал в Октябрьский, я улетел в Африку, Оля с Люшей остались в Москве и улетели со мной за границу только через 2 года.
Бабушка моя умерла, когда Матушке было лет 10, и ее взяла на воспитание сестра, то есть мамане она была тетей. Я ее называл Бабулей. Так вот, у Бабули было своих четверо детей: Миша, Вася, Ванюшка и Нюрка. Жили они в маленьком однокомнатном домике, который один каким-то чудом сохранился в центре Чебоксар. Я там бывал в глубоком детстве, но помню очень смутно. Со временем дети выросли, разъехались кто куда, домик снесли, а Бабуля с Нюркой получили однокомнатную квартиру в пятиэтажке на втором этаже (без горячей воды, но с балконом) недалеко от железнодорожного вокзала. Очень удобно было: сходишь с поезда, 5 минут дворами – и дома! Судьба распорядилась так: Миша дослужился до генерала, долго работал в Польше, а потом обосновался в Москве в трехкомнатной квартире на «Бауманской» (жена умерла, двое детей, живут отдельно, оба военные); Вася стал инженером и уехал в Ижевск (двое детей), Ванюшка выучился на дамского парикмахера, говорят, пользовался жутким успехом и всю жизнь прожил в родном городе (насчет детей не знаю, не видел, но жена была); а Нюрка… Нюрка – это особая статья. Образование у нее было – 4 класса, и она всю жизнь больше нигде не училась и не работала! Так и сидела при матери. Как ей это удалось при совдеповском тотальном трудоустройстве – ума не приложу. И еще она была таким уникальным крохобором и скопидомом – Плюшкину и не снилось. Сама она была квашня квашней, ходила в каких-то обносках, в старушечьих кофтах, хотя старинный сундук (я в детстве на нем спал) был набит хорошими вещами, насквозь пронафталиненными. Я сам однажды наблюдал, как она торговалась на рынке за каждую копейку. Хорошую колбасу, которую ей привозила Матушка, она никогда не подавала на стол, даже если приходили Ванюшка и ее муж Герман, живший отдельно, зато ночью тихонько кралась к холодильнику и лопала ее без хлеба и воды, сидя на кровати. В 80-х, когда мы уже жили на Волге не в Доме охотника, а снимали дом, она постоянно шептала Матушке: Ты ночью-то, когда все спят, проберись в огород да нарви овощей-фруктов – а днем поспишь! Бывало, с поезда рано утром придешь в квартиру: Бабуля уже наготовит, стол ломится. А Бабули не стало: на столе яичница из одного яйца, хлеб, два хилых огурца да три помидорки. А Нюрка все причитает: Хлеб ешьте, соль ешьте, яичницу ешьте и т.п., как будто разносолов немеряно. Заедешь с Волги в город на день-два, а Нюрка: Я вся больная, я вас не ждала, не готовила. А мы, говорим, сегодня в гости к друзьям идем. - Ну и слава Богу! Короче, мы про нее уже анекдоты рассказывали. Понятное дело, никаких детей у нее не было.
Еще одна отличительная черта этой семейки: они все очень любили хорошо посидеть и славно выпить, кроме женщин, конечно. Да ведь не просто выпьют, а еще силком заставят выпить любого зашедшего гостя, даже непьющего. А надо вам напомнить, что в те годы с водкой в провинции были проблемы, но у Нюрки знакомая работала на спиртзаводе и проносила водку в грелке, привязывая ее под одеждой к животу, и продавала ее по три рубля. Та водка называлась «резиновой», ибо пахла ужасно. Я помню, когда приходил Ванюшка, Нюрка доставала из недр гардероба какой-то занюханный флакончик, наливала ему стакан, он его жахал в один присест и продолжал сидеть как ни в чем не бывало.