Для моего философа мысли и слова одного, но понимающего, человека были важнее мнения общества. Он говорил: «Цель жизни — занятия философией и познание самого себя».
Вот откуда это прилетело! Я думал, что в юности, как Евфидем Красавец, сам впервые открыл эту истину, но, оказывается, ее открыли две тысячи лет назад. Главное, познать себя.
Я верил в личность, которая только и способна искать истину. Масса живет рационально, «вне себя», то есть, признавая единственно достойным объектом своего интереса и участия нечто выше личности — народ, общество, государство. А личность с ее чувствами не знает такой истины, она сама истина. Чувства гораздо глубже проникают в сознание, заставляют свежо смотреть на вещи. Они могут быть муками одиночества в разобщенном мире, и в то же время полетом в безгранично близкое, то есть, сильнейшим переживанием любви. Дух и тело должны испытывать потрясения. Ярость и безрассудство ухода в истину. А могут быть чувством физического наслаждения, в чем нет ни сознания, ни каких-либо других эмоций, кроме самого наслаждения. Наверно, то, чего смутно добивается рациональность.
— Матрица цивилизации признает личность только в вождях, — с горечью сказал я. — Так будут думать и через тысячу лет. — Но тебя запомнят в тысячелетиях.
— Ты, наверно, из будущего, раз передаешь его опыт, — пошутил он. И усмехнулся.
— Я говорю об этике. Догматики не победят.
— Они-то и побеждают. Тебе они не грозят?
— Для истины это не имеет значения.
Философ и сам догадывался, что умрет не своей смертью. И чувствовал во мне непонятную глубину.
Я гордился. Оказывается, ношу в себе всю толщу тысячелетней истории, хотя всегда считал себя обычным недоучкой, посредственным представителем XXI века. И все досталось даром, без титанических усилий.

Он увидел, что ночевать мне было негде, и привел в свой домик на краю города. Встретила худая красивая женщина в шапке черных волос, перевязанных белой ленточкой, и синем пеплосе с поясом на узкой талии.
— Опять болтаешься по улицам с дружками пьяницами?
Я знал из источников, она однажды вылила на мужа то ли ведро воды, то ли ведро помоев. На что философ заметил: «Она как гроза: сначала гром, потом дождь». И этим спокойствием вывел ее из себя.
Как жены во все века, она не терпела мужа, гуляющего сам по себе. Но ее злой голос разбивался об уверенную добродушную мощь мужа, обнимавшего ее, как ни в чем не бывало.
— Да еще какого-то бродягу привел.
Я дернулся, чтобы уйти. Она закричала:
— Куда ты на ночь, горемыка? Садись за стол.
И сунула на стол чашу с пшеничной кашей и сушеными фигами, кружку вина. Муж усмехался одобрительно.
Внутри главной комнаты было просто, деревянный стол и лавки, по стенам висели фрески, на полках книги, раскрашенные писцами, а по углам пара статуй каких-то богов. Жена ворчливо дала мне простыню, в которую я завернулся, чтобы не отличаться от других. Мне постелили во внутреннем дворике, у маленькой статуи Зевсу, покровителю семьи. Было неудобно — подушек тогда не существовало…
Я стал учеником философа. Дежурил в толпе учеников у его ворот, среди нас были дети знатных и богатых граждан. Он говорил о важности анализа не только природы, но и человеческой личности.
Я спрашивал его о своем, наболевшем:
— Как перенести смерть близких?
Он озадаченно смотрел на меня.
— Что ты делал, когда погибла твоя семья?
Он сразу догадался, что со мной.
— Сворачивался калачиком, как зверь, которому нечем жить.
— Ну, потом? Потом?
— Искал хоть какой-то выход.
— Правильно. Ты пытаешься вырваться из тьмы. Нужно размотать этот клубок тьмы, который сверлит твою душу.
— Что это даст?
— Распутай, и обнаружишь, что твои мучения из слепоты. Ты один в сплошной темноте. Смотреть в свой клубок боли — это смотреть в свою смерть. Выпрямись и посмотри в широкий мир, и познаешь его, и тебе станет легче.
Это было то, к чему приходил я сам. На меня его логика не подействовала. Он понял это.
— Не могу советовать тебе поверить в богов. Ты не веришь, как будто из будущего.
— Но твоя мысль о расширении знаний — чем поможет?
— Она успокаивает. Века уносят поколения людей. А оставшиеся люди живут и здравствуют. Почему? Это как отдельные деревья умирают, а другие рождаются и живут. Заселили все места. И даже после смерти служат огнем в печах. Все разумно.
Он извлекал скрытое в человеке наружу. Это называлось «способ майевтики»: вопросы — ответы. Не учил, а пытался заставить извлечь истину, родить ее из подсознания, чтобы слушатели рождали на свет не только детей, а знание.
____

Меня пугало отношение властей — раздражение к философу постоянно росло. То было время правления коллегии тридцати тиранов, олигархического органа (всего через год олигархию свергли).