Из жизни покойников

Утро на закате.


Здесь утро начинают на закате. Хотя, конечно, бывает, что некоторые тени из бледных и совсем беспокойных выползают на свет божий уже после полудня, когда и солнце еще высоко, да и греет жарко. Но им-то жара нипочем. Им, бледно- бестелесным, все равно, ведь тени эти даже тени не отбрасывают и солнечные лучи проходят сквозь них, как через стекло, ничуть не преломляясь. Вылезут эти тени нетерпеливые, рассядутся на своих оградках, а у кого оградки нет, так на памятниках или даже, прости мя Господи, на крестах своих и сидят. Сидят молча, нахохлившись, задумавшись. Так морозными зимними утрами в ожидании первых лучей солнца на макушках деревьев сидят вороны уныло-печальные и молчаливые.
Да с кем и о чем им собственно говорить, теням одиноким и забытым. Никто к ним давным-давно не ходит, новостей они никаких не знают, а о прошлом и пережитом и так все проговорено уже не раз. И их соседи одну и ту же историю в сотый раз слышать уже не хотят, поскольку выучили ее наизусть.
Это раннее время- с послеполуденного часа до начала заката - лучшее для них, для бледных. Можно спокойно посмотреть на мир божий, поскольку другие тени в этот момент не выходят и не являются укором для них, забытых. Ведь никто не знает, какое из посещений света божьего может стать для тени последним и она окончательно растворится в эфире, исчезнув бесследно.
А вот когда солнце спускается пониже, и светит уж не над головой, а с запада, выходят на свет божий и другие усопшие, сперва те, кто лежит давно и успел отдохнуть от жизни. А на самом ярко-красном закате встают свежие, недавно слегшие. Поначалу все молча оглядываются, словно оценивая погоду и окружающую обстановку, потом здороваются с родными и близкими, а потом и с просто знакомыми и соседями по кладбищу.
Погода не сильно влияет на этот моцион. Когда нет реального тела, а одна только видимость, то и мерзнуть особо нечему, мороз теням не мороз да и дождь их не мочит. Но уж больно странно и непривычно смотрится под проливным дождем или под густым снегопадом сухая покойницкая одежда. Видеть, как капли или снежинки падают на нее, пронзают скорбную ткань мужских пиджаков и женских платьев и, ни на миг не задержавшись, пролетают насквозь, увлажняя и устилая землю- это не для слабонервных. И эта-то странность и необычность кажется и самим успокоившимся не менее дикой, чем показалась бы нам, и потому они не сильно любят гулять в снегопад и дождливо-слякотную погоду. Коль есть неподалеку укрытие в виде раскидистого дерева с мощной кроной могут там собраться для встреч и разговоров, а нет, то и расходятся по своим домовинам раньше обычного. Впрочем, и посетителей-то в непогоду и зимой на кладбище немного, поэтому и на живых не посмотришь. По этой-то причине многие из покойников из домовин после октября и до самого апреля не выходят. Вот если только проведать кого из них в это время родственники приходят или когда рядом новенького хоронить начнут. Тогда подымятся. Но не в сезон на посетителей выходят только те, к кому пришли, а вот на новенького все ближние соседи по кварталу могут придти. Звон лома и лопаты об мерзлую землю для них как сигнал, о еще один! А дождутся церемонии и выглянут на нового соседа или соседку посмотреть. Много ли народу его провожает, да как пышно хоронят, да как выглядит новичок в ящике, да оценить его надо, стоит ли с ним водиться, или лучше игнорировать его или ее напрочь. Но это опять же при условии, что рядом Богданыча нет, а то Богданыч скор на расправу бывает и может при случае обидеть. Смахнет метлой как галку- обидно.


В 13 квартале городского кладбища сразу после полудня поднималась раньше всех баба Глаша на северной стороне, да чуть позже Виктор Васнецов с юго-западного конца. Бабулька была старая. Скончалась на восемьдесят третьем году, как определили едва взглянувшие на нее врачи, «от старости», а Виктор помер относительно молодым, в сорок девять от извечной русской причины- пьянки, захлебнулся в похмельном сне собственной рвотой. И хоть похоронены они были относительно недавно- лет пятнадцать назад, но превратились уже в бледных, практически прозрачных, поскольку никто за эти годы их ни разу не навещал. И если бабу Глашу хотя бы по традиции на 9 день и сороковины пришла проведать сватья ее Вера- теща младшего сына Игоря, то Виктор не дождался и этого. Двадцатилетний сын его Валерка сидел во время кончины и похорон отца в СИЗО, а очередная подруга жизни Галка, проводив сожителя в последний путь, так хорошо помянула его с приятелем Виктора Гришей Сосковцом, что вышедшему через полгода из СИЗО Валерке не смогла даже показать, где лежит отец. Валерка побродил часа два по бескрайнему погосту, почитал, шевеля губами, имена покойников да так ничего и не найдя, отправился пить пиво с приятелями.
Баба Глаша- вся сгорбленная и седая, в мятом коричневом платье,- с трудом, как будто даже кряхтя от усердия, тяжело поднимается из малюсенького бугорка, грозящего впрочем скоро превратиться в ямку, оглядывает заросший участок своей могилы, покосившийся, сломленный посредине крест и, покачивая головой: «ничего не изменилось», поджав губы, переваливаясь с ноги на ногу, обходит свои владения. Обойдя, притормаживает у креста, пытается бестелесными пальцами отчистить загаженную птицами, вырезанную на дереве надпись. Но в очередной раз убедившись в тщетности усилий, посмотрев на высокое еще солнце, задумывается об одном и том же. Ведь просила она сына своего Игоря похоронить ее в деревне на родине. Там бы она точно не была такой одинокой и заброшенной. Там у нее родители, старший брат и младшая сестра, умершая еще в возрасте двух лет лежат, там и другие родные есть: дядья, тетки, двоюродные. Да почитай на треть это их родовое кладбище. Однако сынок родную деревню не любил, особенно когда однажды на свадьбе его двоюродной сестры Катьки Сенчуковой его побили местные мужики за городскую гордыню. Вот и не выполнил Игорь просьбы матери, оставил ее тут в одиночестве, да и сам не ходит, не проведывает, поскольку жена его вторая- Елизавета Константиновна- цаца еще та- свекровку свою терпеть не могла.
Васнецов же, поднимаясь, по какой-то странной, выработанной уже здесь привычке отряхивается и одергивается, вернее, пытается это делать, но безуспешно. Поскольку, как не одергивай костюм, который широк в талии и короток на размер, уже и длиннее он все равно не станет. С костюмом-то вообще прикол вышел, костюм-то сроду не Васнецова, а Гришки Сосковца. Как только Виктор преставился и зашел вопрос о похоронах, Григорий подкатил с пузырем к Галине и убедил ее хоронить друга не в васнецовском лучшем костюме темно- синем с отливом, купленном за неделю до смерти и ни разу ненадеванном, а в его, Григория, темно- сером, тоже почти неношеном. Костюм и правда одевался Гришей два или три раза, но и за эти считанные разы у пиджака пола на уровне ягодиц была прожжена сигаретой, а подкладка возле внутреннего кармана была измазана протекшей шариковой ручкой, а так костюм был хоть куда. Брюки вот абсолютно целые, правда для Витька коротковаты, ну так все равно его сердешного в гробу простынкой накроют. Грише в таком, с дыркой на чуть пониже поясницы, ходить было несподручно, а Витьку лежать в ящике- самый раз. Лежать- то он как раз на спине будет, дырки и не видно, и во внутренний карман покойный тоже не полезет, подкладку с синим пятном не распахнет. А что рукава коротковаты, так и их он под простыней- саваном скрещенными на груди держать будет. В общем, убедил Галку, отнесла она в морг Гришкин костюм. А на новый, темно-синий, они поминки справили.
И вот теперь, выйдя на свет божий, Виктор то штаны спадающие подтягивает, то костюм за полы вытягивает. Болтается он на нем, поскольку Григорий имел намечавшийся пивной животик, а Васнецов худой, да и ростом Сосковец был на полголовы ниже.
Убедившись, что рукава со штанинами за сутки не выросли, Виктор в несколько широких энергичных шагов обходит небольшую вмятину в земле- след от его захоронения- и, дойдя до заваливающейся набок плиты-ромба из бетона, временно заменяющей памятник, сплевывает от огорчения. Вернее, пытается сплюнуть. Огорчение его понятно: поднять плитку сам он не может, очистить от глины, забившей надпись, тоже. По оставшейся от жизни привычке он похлопывает себя по карманам в поисках папирос и спичек, потом вспомнив, что уже 15 лет не курит, садится на корточки и задумывается. Сколько у него осталось таких дней? До полного исчезновения.

Между тем солнце продолжает свой путь по небосклону и на сцене появляются новые персонажи.
Первыми показываются старички Семен Иванович и Иван Семенович, лежащие рядом с главной аллеей. Оба невысокие, поджарые, в похожих черных костюмах, только у Ивана Семеновича зачем-то еще и галстук на шее, хотя он по жизни отродясь их не носил. Оба мужичка деловые, хозяйственные, и могилки у них всегда прибранные, ухоженные. Видимо их хозяйственность передалась и детям, и даже внукам, которые за могилами следят, часто навещают и регулярно приводят в порядок. В шутку их называют комендантами общежития №13. И как – то так получилось, что Семен Иванович вроде как отвечает за южную часть квартала, а Иван Семенович- за северную, а границей между ними является место успокоения Маргариты Леопольдовны. Хотя, назвать просто могилой такое сооружение язык не поворачивается, но и на мемориал оно пока не тянет. Не хватает каррарского мрамора и бронзы. Обтянутая чугунными цепями корабельного размера, выложенная белой гранитной плиткой площадка спокойно могла бы вместить трех постояльцев, но лежит там одна Маргарита. Она знает, для кого здесь сохраняются места, но не говорит, она вообще редко разговаривает с окружающими. Не считает нужным.
Обследовав сначала свои могилы, старички-коменданты обходят и «вверенные» территории, проверяя, не появилось ли новых ям под новых жильцов, да насколько замусорен квартал. Потом они встречаются посредине, у хором Маргариты Леопольдовны, там как раз рядом могила третьего их приятеля- Федора Николаевича, еще одного такого же старичка, и уже там втроем с хозяином, сев на лавочку возле столика, начинают делиться видами на урожай. Ну а что, весьма животрепещущая тема для того, кто давно ни в чем не нуждается и ничего не ест. Но, с другой стороны, надо же им о чем-то разговаривать, а эта тема бесконечна. По весне, пришедшие навестить их дети и внуки, появляются с невольными мыслями о новом садово-огородных сезоне, так что старички в курсе того, что и где они сажают, что и как планируют делать. А потом покойникам остается только следить за погодой, и уже можно делать прогнозы, как неожиданные заморозки в июне или затяжные дожди в июле и августе скажутся на созревании томатов и огурцов.
Затем и другие постояльцы квартала появляются. Поднимаются поглядеть на белый свет, да на соседей. Большинство из них одиночки, попавшие в 13 квартал просто потому, что именно этот участок осваивали на кладбище в момент их смерти, но есть здесь уже и семейные захоронения на 3-4 персоны. Например Наговицыны- Ивановы и Антиповы. Первых вообще даже пятеро. И первым из Наговицыных появился здесь Василий Сергеевич, участник войны, труженик, член КПСС с 1943 года, скончавшийся на 75 году от сердечного приступа. Затем через два года на щедро захвачено- огороженной земле, поселился его сын Валерий Васильевич, умерший через два года после отца от отравления суррогатным спиртом «Рояль». Очень популярный напиток был в начале девяностых годов. А еще через три года скончалась от множества болезней внутренностей и Галина Владимировна Наговицына- мать Валерия и вдова Василия Сергеевича. Затем был перерыв в четыре года и вскоре семейный участок пополнился Сашкой Ивановым- восемнадцатилетним балбесом, погибшим от передозировки какой-то дряни, которую ему подсунули под видом герыча. Сашка был внуком Наговицыных старших и племянником Валерия. Ну и совсем недавно рядом с Сашкой была похоронена и его мать Мария Иванова, урожденная Наговицына.
Но, несмотря на свою многочисленность, авторитетом семейка не пользовалась. Если к старшим Наговицыным еще могли относиться с уважением, то молодое поколение клана кладбищенская публика не уважала. Надо заметить, что здесь, на кладбище, был весьма своеобразный критерий, по которому распределялись ранги покойников. Важно было не столько даже, кем ты был в жизни, а то, от чего умер и как умер, как тебя хоронили и часто ли ходят проведывать. Причем, если приходят не только родственники, а бывшие знакомые и сослуживцы, то это значительно повышает авторитет лежащего, поскольку информация, полученная от не родственников, была наиболее ценной.
И когда Валерий и Сашка попали сюда незаслуженно, сгорев по- черному от наркотиков и водки, а неприятно выглядевшая в результате предсмертной болезни Мария ( у нее сильно распухли ноги и она практически не могла ходить), беспрестанно ругалась с братом и родителями, защищая своего избалованного, непутевого сынка, то тут даже авторитет Василия Сергеевича ничем не мог помочь.
Кстати, так и неизвестно, кто, когда и на каком основании определил от каких болезней и от каких причин умирать престижно, а от каких нет. Вот почему-то сердечно-сосудистые болезни и некоторые иные- престижны, а к примеру алкоголизм и наркомания – нет. Сгореть от дифтерита, воспаления легких и гриппа нестыдно, а сгорать на пожаре или утонуть в воде, особенно по своей вине, по своей глупости- не рекомендуется, ну не воспринимается это местной публикой. Не любит она и сильно поврежденных, изувеченных. Почему так, а не иначе – непонятно. Кто завел эту мораль- неведомо. Но только все ее здесь придерживаются. Может, это просто диктат большинства? Говорят же, что наибольшая смертность именно от сердечно- сосудистых и раковых заболеваний. Может поэтому такими усопшими и заводились такие порядки? Как-то в начале- середине 90-х случился на кладбищах наплыв бандитов, убиваемых в криминальных разборках, но не пышные похороны, не величественные памятники из мрамора и гранита не позволили им занять престижные места в обществе покойников. Не приняли их с почетом. Воры и налетчики попытались было сменить масть, погоношиться - а не тут- то было, тень ведь второй раз не убьешь, не ударишь, следовательно не запугаешь. А тут еще Богданыч со своей метлой вмешался, быстро самых ретивых смел по ямам. С Богданычем-то шутки плохи. Так что осталось все по- прежнему.
Другое большое семейство Антиповых состояло из трех персон: Александр Васильевич тоже фронтовик, музыкант- трубач, скончавшийся от благородного рака, супруга его Инна Сергеевна- служащая по финансовой части, умершая от тромба в сердце из- за диабета и их старший сын Георгий, инженер- химик, отошедшей в мир иной в возрасте чуть за пятьдесят из-за такого же тромба , но по какому-то варикозному заболеванию. К этой семье претензий у мертвой общественности не было. Все чинно, благородно. Престижные болезни, приведшие к концу, приличные похороны, многочисленные родственники, посещающие могилы. Не только трое еще оставшихся в живых детей Александра Васильевича и Инны Сергеевны посещали их, а даже внуки, а и иногда правнуки и внучатые племянники.
А если еще учесть, что у Инны Сергеевны было два лица… Такое бывает с тенями, если фото на памятнике не совпадает с посмертным образом. Умерла- то Инна Сергеевна уже в возрасте, на 70 году, а на памятнике фотография, где ей еще и сорока нет. Это младший сынок догадался. Когда думали, какой памятник матери ставить, он и предложил: а давайте, говорит, матери красивое фото на камень повесим, вряд ли она всегда мечтала выглядеть так, как выглядела перед смертью- измученной диабетом. Женщина, все-таки, пусть на памятнике выглядит молодой и красивой. Георгий- он тогда был еще живым и самым главным в роду- идею одобрил, да и другие дети возражать не стали. И вот теперь Инна Сергеевна при желании может выглядеть по-разному, когда помоложе, когда постарше. И многие другие покойные женщины ей завидуют. Кто и когда решил, что надо вешать последнее фото умершего – не известно, но многим из покойников это не нравится.
Есть на 13 квартале еще несколько родственных могил, но там только по двое лежат, обычно муж и жена, да только вот Васильевы еще- мать и дочь, погибшие в автокатастрофе. Обе молодые: матери так тридцати пяти не исполнилось, а дочери всего восемь было…
А вот навещают их наоборот седенькие бабушка с дедушкой. Ходят часто, несколько раз в год, цветочки сажают красивые, сорняки выпалывают. Очень чистенькая и аккуратная могилка у Татьяны и Катеньки Васильевых. И только вот муж и отец, сидевший за рулем того злополучного автомобиля, был здесь только два раза. Давно, еще в самом начале. Теперь не ходит, ведь он живет в другом городе, у него уже давно другая жена, дочка другая и автомобиль тоже другой – новый, красивый и дорогой, с подушками безопасности…
А еще в 13 квартале есть «коммунальная» могила. Коммунальными, по аналогии с квартирами, прозвали могилы на несколько хозяев. В них лежит более одного покойника. На старых кладбищах такое не редкость, когда из- за нехватки мест в одну могилу кладут другого умершего, обычно родственника, чаще так супругов хоронят. Но это- то кладбище относительно новое, места пока много, хорони – не хочу. Тем не менее, имеются, однако, несколько могил, где похоронены по два человека, и вовсе даже не родственника. Да и похоронены-то незаконно. В беспредельные 90-е годы иногда так прятали убитых в разборках бандитов. Вот и на южной стороне 13 квартала случился однажды такой казус: в подготовленную могилу почетного железнодорожника, члена профкома, партийца, награжденного знаком 50 лет в КПСС Александра Александровича Савушкина накануне похорон по указке могильщика Парфентьева С.А. методом углубления был закопан труп Соколова Ивана по кличке Гмыза. А утром, ничего не подозревающие родственники Савушкина опустили в эту же могилу гроб с Александром Александровичем. Получилась «коммуналка». Соколов Иван, дважды судимый за разбои и кражи, погибший от множества пулевых ранений в бандитской разборке, устроен был сюда своим бригадиром по кличке Орлик, который был с детства знаком со Славкой Парфентьевым- учились они в одном классе. Вот и воспользовался этим знакомством криминальный авторитет, подселив сначала на 13 квартал Гмызу, а чуть позднее еще двоих таких же покойничков, но уже, слава богу, в 27-й квартал. Да еще двоих Парфентьев помог спрятать по просьбам других людей, впрочем, таких же, как Орлик, бандитов. Потом, правда, Парфентьева самого убили. Не понятно кто и за что. Но на этом незаконные подселения на Городском кладбище закончились. Да и эпоха сменилась, кровавые криминальные переделы если не прекратились, то случались реже и прятать убитых стали меньше.
Жильцы коммуналки, как и полагается, не ладят. Старенькому железнодорожнику много гулять не хочется, он выйдет, проковыляет вокруг холмика, убедится, что все в порядке, да опять на боковую хочет, а нельзя, не может он занять своего места, пока Ванька- Гмыза не вернется и своего нижнего места не займет. А тот, паскуда, темноты дождется, когда между кварталами путь открыт, да и уходит то к корешам на 27, то еще куда, а то и к Орлику на 8-й участок, бойцы, понимаешь, вспоминают минувшие дни. Бригадира тоже года два как схоронили на этом же кладбище, но уже как человека: недалеко от выхода и рядом с главной аллеей. У Орлика и камень (памятник) с портретом в полный рост, с ключами от БМВ в руках, да и бугор мрамором отделан. Не всякого генерала после смерти так упаковали.
Ну и пока Гмыза таскается по друзьям, бедный старичок мается, ждет злодея. Он даже пытался на соседа Богданычу жаловаться, тот на удивление выслушал, обычно он с контингентом не церемонится, чуть что, сразу метлой смахивает, а тут стоял, слушал, наверное, тверезый был. Выслушал, значит, поковырял прокуренным ногтем в зубах и, сплюнув, объяснил, что понимает все неудобство, но выкапывать Гмызу не станет. Куда он этого хмыря, этот неучтенный труп денет? В другую могилу запихнет? Не он же так удружил Савушкину. Парфентий, что устроил это безобразие, сдох давно и сам закопан где-то на другом погосте, его что ли звать? Не помог, одним словом.
Иногда, назло постояльцу Александр Александрович мстит и просто не выходит на прогулку. Ванька злится, ругается последними словами, а ничего сделать не может. Пока верхний не выйдет, нижнему тоже ходу нет. Так вот они и живут в своей коммуналке -ругаясь и ненавидя. Одна надежда у старика, что растает Ванька, забытый всеми, раньше него. Но тот, хоть изрядно потускнел, держится, видно есть кто-то, кто его еще помнит, и приходит на это кладбище.

Дела дневные.

День здесь начинают в сумерках, иногда в розовых от заходящего солнца, иногда в серых от пасмурного неба.
Все, кто хотел прогуляться, уже вышли и заняты кто чем. Хотя, если честно, то занятий у обитателей погоста немного: либо прогулки вокруг могилки на своем участке и по узеньким проходам между чужими владениями, либо походы в гости и беседы на ненадоевшие темы. Общественно-полезным или индивидуально-выгодным трудом тоже не займешься- тени бессильны, и, хотя вроде бы ногами двигают, и ручками машут, но на самом деле никакой энергии не вырабатывают, так только видимость одна у их движений. По этой причине ни тебе чтения газет- в руках лист не удержишь, страницу не перевернешь, ни тебе радио с телевизором. Во –первых, их просто здесь нет, а если бы даже и были, то включить или выключить никому из обитателей кладбища было бы не под силу. Нет здесь и танцев, ввиду отсутствия музыки и возможности прикасаться к партнеру или партнерше. Хотя музыка все же порой бывает- оркестрики в основном играют, но уж больно минорные мелодии в их исполнении звучат. Да и такая музыка с каждым годом все реже и реже звучит. Вот только если военных хоронят, то тогда еще традиции соблюдают, а среди гражданских, только официальных лиц оркестром сопровождают. А простой народ сейчас ложится на вечный покой в тишине.
Впрочем, есть здесь одно развлечение доступное всем, заменяющее собой и телевизор, и радио, и чтение газет- смотреть на последних посетителей кладбища и задержавшихся могильщиков.
Тут надо сказать, что в большинстве своем люди живые теней усопших видеть не могут ни при каких обстоятельствах, но некоторые чувствительные натуры, особенно женщины, каким-то седьмым чувством могут ощущать взгляды теней, что в общем-то и является объяснением возникающего на кладбище у этих граждан и гражданок необъяснимого беспокойства, порой переходящего в страх. Абсолютно беспочвенный, кстати, поскольку желания испугать задержавшегося путника ни у кого из усопших в принципе быть не может и не бывает. Для них проходящий мимо человек- просто кладезь информации о мире живых. Это все равно, как для нас живущих интересный репортаж о жизни другой страны. Ну а если это еще и женщина, да, не дай бог, и молодая, то у обитательниц тех кварталов, где она прошла, будет долгая тема для разговоров, о ее нарядах, о модах вообще и о том, что эти самые обитательницы носили ее возрасте и чего не одели бы никогда. А кто-нибудь из мужской половины крякнет и затянет байку, что вот в таком-то лохматом году была у него краля, ну точь в точь, как эта прошедшая мамзелька.
Про задержавшихся могильщиков таких разговоров не ведут. Чего обсуждать по рабочему одетых мужиков, часто небритых и полупьяных. Никто ведь в смокинге или фраке могил не копает. Хотя во время криминальных боев случалось, что коммунальные могилки под покровом темноты, в самый разгар покойницкого дня, готовили крепкие парни в кожаных косухах. Но те времена прошли, и теперь в обжитых кварталах копанием могил занимается исключительно местная кладбищенская бригада под управлением Юры Сидоренко, а на новых участках там вообще «Белорусом» копают траншеи. Только изредка Сидоренко разрешит чужакам вручную выкопать могилку, обычно, если родственников подселяют и имеются желающие долбить землю. Но сидоренковские копают с утречка, когда усопшие отдыхают, а вот чужаки, бывает, начинают попозже, после обеда или вообще часиков в пять. Их- то и интересно смотреть.
Соберутся обитатели квартала вокруг работяжек, рассядутся, кому где удобно и лучше видно, и молча смотрят, как торопливо, стараясь успеть до темноты, мужики метают землю из ямы наверх, помогая себе где ломиком, а где и матерком. Потом, если есть несколько минут, обязательно вскроют бутылочку. Пьют по очереди, стакан-то почти всегда один, плохо закусывают, в лучшем случаем огурцом или бутербродом с дешевой колбасой. Допив водку, прячут пустую бутылку где-нибудь в ближних кустах или возле чьей-нибудь заросшей ограды,(что иногда служит поводом для раздора между усопшими: «Чегой-то твои мужики свой мусор под мою оградку схоронили!?») и, быстро-быстро собрав вещи, под негромкие разговоры идут на выход.
Свежая могилка- это знак, это значит, что уже на следующий день в яму положат новенького и после некоторого карантина можно будет с ним пообщаться.
Но вот солнце уходит за горизонт, и сумерки быстро сгущаются до тьмы.
В это время открываются ворота между кварталами. На самом деле никаких ворот нет, и тени их не видят, но при дневном свете усопшим перейти из одного квартала в другой почему-то нельзя, ну невозможно и все. Ну не получается ни у кого. Это тоже самое, как правило насчет почетных и непочетных болезней. Правило действует, а кто и почему ввел- неведомо. И здесь тоже самое, как стемнело - ходи где хочешь, рассвело- сиди на месте. А еще говорят, что самые оглашенные тени при темноте даже за ворота кладбища выходили. Говорят, получалось даже вдоль дороги в сторону городских огней идти. И некоторые даже на места прежнего жительства добирались, их там за приведений принимали. Но, кто именно ходил и с каким результатом, выяснить никак не удавалось, а те, кто при свидетелях с кладбища пытался уйти, уж быстро как-то возвращался. Возвращались смельчаки молчком, никак не объясняя неудавшихся своих попыток побродить. Бытовало мнение, что то ли страх какой охватывает за территорией погоста, то ли беспокойство какое, жуткое, но уходить далеко никто прилюдно не решался. Зайдет такой смелый за поворот, исчезнет из виду за деревьями, да глядь- уже обратно плывет, перебирая по привычке ножками. Да и собственно, что им, вернувшимся, рассказывать, если сами не знают, зачем и куда, собственно, уходили? Что там делать тени среди живых, среди людских огней?
Прогулки же внутри погоста совершаются в ознакомительных целях или для встреч с былыми знакомцами. Кладбище большое и на нем можно встретить и бывшего соседа, и бывшего сослуживца, и даже былую любовь.
Единственно, что требуется от гуляющего,- это вовремя вернуться, до закрытия ворот между кварталами. Никто еще ни разу не опоздал к этому времени, все возвращались вовремя, но почему-то ходит негласное мнение, что невернувшемуся грозят какие-то кары. Какие, никто не знает, да и что можно сделать тени? Если только растворить окончательно, но абсолютно неизвестно, кто и как проведет сие возмездие.