Вверх – и с песней!

Трудно вспомнить более спокойную и незаметную бабушку, чем баба Маня. Точнее, Мария Митрофановна. Или по-простому – Марья, Кустенчиха. Хотя, какая ж она незаметная? Если кто-то из соседей рассказывал о незнакомом другим людям человеке и не мог придумать подходящих слов, по многолетней традиции брал Митрофановну «за образец»: «в теле, как Митрофановна», «размером с бабу Маню», «шириной с Марью», «голосиста, как Кустенчиха», «с грудями, как у Митрофановны» . «Крупногабаритная» - называл соседку Феоктистович. Она не обижалась. Мирно сидя на лавочке с карманом семечек, кивала головой на приветствия прохожих.
- А она всегда в теле была! В войну девки все тощие как палки, а Митрофановна круглая, дородная! Ела как все – не досыта! А вот груди еле носила! Мужики все облизывались! – делился воспоминаниями дед Яков. Соседка частенько его выручала. Охотник всю свою жизнь, Феоктистович не мог для супа сам лишить жизни домашнюю курицу. Или петушка. Засунув под мышку птицу, он бежал к соседке, вручал живность, и почти плача убегал куда подальше. Флегматичная баба Маня, хорошо знавшая своё дело, оставляла тушку у забора, предоставляя дальнейшие заботы уже супруге деда Якова. Тот за услугу платил бартером – делился по – соседски уловом.
Иван, муж Митрофановны, невысокий конопатый мужик, тихий и малоразговорчивый, оказался в деревне после войны. И хотя прожил здесь всю свою жизнь, вырастил с Марьей пятерых детей, остался пришлым чужаком. Может, оттого что не курил с мужиками из-за ранения, работал ночным сторожем на птичнике, а днем на людях бывал редко. Избегал компании и шумные застолья. Здоровье не позволяло. А дети побаивались дядьку Ивана из-за полузакрытого глаза, также пострадавшего в войну. Дядька знал об этом и пугал изредка, выпячивая страшный незрячий глаз в сторону слишком расшумевшейся ватаги. Одно время досужие кумушки даже решили, что Иван Кустенко – ведьмак! Нашлась даже такая, которая видела, как Иван по ночам, обернувшись ужом, в чужих сараях коров доит! И на кур подклады делает, чтоб не неслись! Ни баба Маня, ни сам герой слухов, не обращали внимания на наговоры. Жили себе, никому не мешая…
С годами дядька Иван делался всё меньше, а Митрофановна – всё больше. Имея маленькую, почти миниатюрную ножку, грузная женщина все реже уходила от двора. Она никогда не жаловалась на свою болезнь, которая и была причиной такого размера тела. И не унывала! Распевая песни на весь двор, управлялась с хозяйством как могла, не прибегая к посторонней помощи даже тогда, когда муж заболел. Конечно, разъехавшиеся дети бывали у родителей, помогали. Но привычки матери они не в силах изменить! Можно представить, в каком виде были дом и двор, если бабе Мане трудно было наклоняться, согнуться и пролезть в узкие двери построек. В некоторые из них бабушка годами не заходила. Зато решительно отказалась ломать русскую печь и пекла удивительно ароматный, пористый чудесный хлеб! Сколько свадеб в деревне сыграли с её караваями – огромными, с коричневой корочкой! Сколько молодых семей получило благословение её хлебом! Баба Маня за эти буханки и денег не брала – дарила - щедро, от души.
В тот майский день Иван захотел соленых огурцов. Косясь невидящим глазом на коврик у кровати, виновато попросил: - Мать, я бы огурчика съел, что ли…
- Вот управлюсь и принесу! – пообещала хозяйка. Если учесть флегматичность Митрофановны и её габариты, то нетрудно представить, что ожидание дядьки Ивана затянулось… Но, когда часа через три хозяйка так и не пришла, муж забеспокоился и встал с кровати. Где Мария?
А баба Маня сначала вспоминала, куда с осени определила бочонок с солеными огурцами. Тогда дед был еще крепче и помогал по хозяйству. Может, он выполнял поручение жены…Точно! Верная старым привычкам, она отдала приказ поместить бочонок в погребок на заднем дворе. Надо сказать, что такими погребками тогда уже мало кто пользовался, их заменили холодильники, банки с консервами и просторные погреба под полом в доме. Но бабу Маню не переубедишь: капуста, огурцы и помидоры, а также другие полезные запасы должны храниться в погребке как в старые добрые времена! Под замком, иначе добро не сохранить! Положив связку ключей в бездонный карман фартука, Митрофановна неторопливо отправилась на задний двор. Протиснувшись в калитку, бабушка задумалась: а как она попадёт в узковатый лаз погребка? Много лет сюда был вхож только тонкий и звонкий супруг…Но желание угодить заболевшему мужу толкнуло на отчаянный шаг. Вот и крыша погребка, обложенная с осени дёрном. Распахнув дверцу, баба Маня с трудом наклонилась, протиснулась боком и осторожно поставила ногу на первую ступеньку. Ступенька заскрипела. Вторая ступенька также задумалась…Третья ступенька с отчаянием взвыла. А четвёртая просто обломилась, и Митрофановна всем грузным телом рухнула вниз, ободрав «по дороге» локти, бока и колени.
- Живая!
Баба Маня минут десять пыталась сесть на земляном полу, усыпанном опилками, ругая и жалея свой тяжелый живот, необъятный бюст и маленькие ноги. Наконец попытка сесть удалась. А как обратно? В открытую дверцу проглядывал кусочек синего неба… Стайка ласточек пронеслась, скорее всего, к сараю, где птички традиционно лепили свои гнезда…Лёгкие облака подавали надежду на очень нужный дождик… Порыв ветра захлопнул дверцу!
- Господи! За что? - отчаялась пленница. И кто теперь догадается, что бабушка сидит в погребке? Митрофановна прикинула: сегодня только вторник. Дети приедут в лучшем случае, в пятницу. Четыре дня! Сидя в темноте, прислонившись спиной к тому самому злосчастному бочонку, женщина вытирала неожиданные слёзы уголком фартука.
«Надо подумать, что делать дальше…» И пока варианты спасения были в пути, их место заняли мысли о прошедшей молодости…
Как годы летят! Почему-то детство не хотело напоминать о себе. А вот военная юность тут же выпрыгнула из закромов памяти. Когда мужики ушли на фронт, их, девчонок, куда только не посылал работать председатель Трофим Исаакович! Раненый ещё в первую мировую, он не попал на фронт. Вместо боевого эскадрона ему досталась армия из баб, стариков и детей. Лихую шашку заменили и личный пример, и убеждение, а где и крепкое словцо! Ладная с виду Маня всю военную пору топором орудовала в лесу, косила высокую густую траву, сено в стога метала. При этом неизменно с песней во весь голос. Тогда, в сорок четвертом, и любовь первая случилась… А он оказался женатым. И уехал вскоре. А у Мани дочка родилась. Может быть, одна бы и вековала потом. Тут девкам мужиков не хватает, а уж кто позарится на бабу с дитём! Хотя стать мужем на одну ночку желающих было хоть отбавляй! Когда война с японцами началась, много военных прошло через деревню. Шли ночами, молча пыля по дороге. А днём отсиживались в кустах да в кукурузнике. И не один предлагал красавице свою любовь! Эх, когда это было…
В то же время дед Иван, лёжа на кровати в ожидании солёных огурчиков, вспоминал в который раз…
Их полк перебросили с западного фронта на Дальний Восток – к чёрту на кулички! Когда сержант Иван Кустенко увидел статную Марию, решил: жив останусь - вернусь к ней! Уж больно похожа на его первую жену Настю. Погибла Настя под бомбежкой в первый день войны. Прожили вместе всего две недели… Из родных никого не осталось. Сожгли немцы деревню. А где искать своих? Страна большая…
Бабе Мане в темноте вовсе нетрудно было вспоминать яркую голодную молодость. И день, когда неожиданно возник на пороге старой хатки молодой конопатый солдатик – с рыжими бинтами в пол-лица, с медалями на давно не стираной гимнастёрке. Он молча топтался на пороге, не решаясь объяснить причину своего появления. А Манина дочка маленькая подбежала к незнакомому дядьке, улыбаясь, и протянула ручки. Солдат не оттолкнул чужое дитя. Взял на руки, достал запылившийся кусочек сахара и маленькую куколку. Настоящую! Где взял? Это потом узнала Мария, что выменял на банку тушенки. Знал, куда и к кому едет!
Остался солдат. Мужем стал. Отцом, а потом и дедом. Ни разу не упрекнул свою Маню за её первую неудачную любовь. Хлебнув в полной мере лихой военной поры, Иван умел ценить тихое семейное счастье.
«Иван! Как он там? Я тут сижу, отдыхаю…» Мария Митрофановна вздохнула. Что делать? Вспомнила, куда под присмотром супруги Иван по осени ставил бутылки с наливкой. Пошарила кругом руками. Вот бутылочка! Напиток оказался сладким, но крепким. Приятно взбодрил. Да так взбодрил, что баба Маня, тряхнув головой, затянула во всё горло:
-Эх, полным-полна моя коробушка, есть и ситцы, и парча!
Эту песню сменила другая. Затем третья… А когда Митрофановна затянула звучно «Ой, мороз, мороз, не морозь меня!», дверца погребка открылась. Соседи - Феоктистович и его супруга Павловна, запыхавшиеся и удивленные - недоуменно смотрели на случайную затворницу.
- Ох, и горазда же ты, Мария, на песни!
Через час «спасатели» - соседи Яков и Зина, Николай, старший сын бабы Мани Сашка с женой сидели во дворе под сливами. Огурчики, капустка, бутылки с наливкой. Знаменитая душистая буханка! Вынесли кресло для Ивана. Весна! Красота!
- Ну, за песню русскую - спасительницу! За неё и за нас!
Очень душевно посидели. Конечно, синяки и ссадины баба Маня еще долго терпела. Зато муж немного ожил и повеселел! Правда, следующее застолье было тихим…Кто ж знал тогда, что всего через месяц с небольшим станет Митрофановна вдовой…