Я на стене плакаты рвал
В агонии людей карал
И полыхал в ней, и подыхал
И белые свои следы марал
О красный брег бездонной скуки
Как цербер входы охранял -
Так я хранил лишь ваши руки
И меж рядами книг сновал
Себя искал
На их обложках
И папиросы воровал
Писал стихи на хлебных крошках
Воронеж. Вечер. Карнавал
Я с парочки людей сорвал
Их маски, после лютовал
Как доходило до огласки
Потом больницы стены малевал
Баллончиком зеленой краски
Коль были б дамы - будет бал
Я б с ними ладно танцевал
Архаистические танцы
Они б мне слали реверансы
Я бы их тихо к черту слал
Затем, смеясь и плача, убегал
И козни б строил
продавал
И денежки считал
Затем страдал, рыдал в подушку и…
Вы не подумайте, что дико
Нагнусь к вам и шепну на ушко
«а вы знавали моби дика?»
Я бы знаком с ним, он порой
Когда и я в ковчеге тесном
Бывал в причале сиротой
И моряками отщепенцем
Звался
Сам там утрами появлялся
Смотрел из темных синих вод
И уходил за горизонт
Он одинок…

В конце концов, начну с начала:
Мне в нос ударил смрад травы гнилой.
Где я молчал, там ты - кричала,
И как не бЫл распят Варавва,
Так я был прОклятый тобой.

И был с басотой, был босой,
При этом в ласке не нуждался,
Но запах прелости травы
В перегородку затесался.

Ты лепетала, что со мной
Не сыщешь в жизни превосходства.
И, слыша сладостные речи,
С сокрытым в тении уродством,
Я был отчасти покалечен
Упавшей с холмика звездой.

Как бы не слышать дикий вой!
То волки кинулись на тело,
Припорошенное землей,
Как сенью, тухлою листвой.
Гнилой листве - гнилое дело…

Удар был тот, по сути, холостой,
Но разорвалась сердца плерва.
Я так хотел назвать тебя женой,
Но звал лишь тварью и стервой.

И был я дураком порой.
На Кой мне, дураку, такая дура?
И не в Творце суть, нет, не им -
Тобой я ныне ненавидим,
Тобой, тобой и лишь тобой…

Он не оставит мне ни следа, ни печати, ни замочка,
В котором вам покажется лишь ржавчина ключа.
И маленький мой сын, а может, дочка
В моих глазах увидят лишь его глаза.
Он был сильнейшим из живых.
Мечтания бед, судьбы порывы,
Сбивая с ног прожитых лет
Людей, и призраков могилы
Суровых дней, покойной ночи,
Серебряных волос на коже
Его и близко не задев,
Угасли меж немых дерев…
Он не забудет ее глас
И глаз сияние, рокот фраз,
Что брошены во власти дуновения
Ветра, и первое стихотворение,
И шелест платьев, юный смех,
Предательств горечь, гром побед.
Людей, людей, еще людей,
Животных, кровь, войну затей.
О, Друг мой Джозеф, вы писали,
Что лучше жить нам в темноте.
Здесь люди выцвели местами,
Мои слова уже не мне
Принадлежат, и ляжет тень
На шеи кровяную жилу;
Я стал поклонником идей,
Что заведут меня в могилу.
Тем временем закат алел,
И вечер тлел, и тлели мы,
И провожали гул весны,
Встречая мельком зелень лета.
Во власть оранжевого цвета,
Да будет так! Земля родится,
Вернется в дом лихая птица,
И на проспектах людских мук,
Где славный люд друг другу рук
Не пОдаст
Прояснится…

Здесь ляжет ночь, ему вновь в бой -
За жизнь и смерть, за нас с тобой…

Минуло десять с лишним лет.
И десять с лишним тысяч реплик
Шумят прибоем в голове.
Когда ты вспомнишь обо мне,
То что ему прошепчешь, пеплу?

Про то, как ты и я, дрожа,
Вдвоем гуляли в Петербурге,
Хоть под дождем, но не спеша,
Часы роняли в переулках.
А он то тихим был, то гулким.
Я замирал, едва дыша…

Про то, как вечером в кювете
Заката, шли наперекор
Судьбе и воле. Красной лентой
Был опоясан разговор,
И наши руки вместе с этим.

Как я в болезненном надрыве,
Не выносивши белый свет,
Крутил кровать на лейтмотиве.
И ты лекарства мне носила
Поила зельями,
Без спросу гася свет
Лишала трав и сигарет.

В белесом сигаретном дыме
Задолго после, вскоре до
В своём смазливом нарративе,
Я верил, что не суждено
Мне быть счастливым.
Верно, но…

И всё же, что ты скажешь пеплу?
О том песчаном замке, Крыме?
На бреге теплом, сыром ныне.
Подобно черному кино -
Ни вместе нам, ни по разделу
Там больше быть не суждено.

Спасибо, что оставила меня
И оголила ряд пробоин
В борту моём. Спасибо за ничто.
Теперь я понял, не достоин
Я был и взгляда твоего.

P.S.
«Так, верно думал…» я, забывшись
На вихре малолетних вьюг.
И ошибался, и отныне
Я порицаю свой потуг
И издевательств боль глухую.
Я доктор «тяги лженаук»,
Любви, теперь познать такую
Мне будет больше невдомек.
Такой урок…

Утопи птицу в чернилах,
Подари, Всевышний, шанс,
Не всю жизнь в клетках-стропилах,
А на вечную славу в умах.
И на вечный славный умат
Алкогольного опьянения.
Утопи птицу в вине,
А затем и в прелости, до забвения,
И до двух щелчков в позвонке.
Позвони затем мне,
По звонку я отвечу,
И соседям перечить не буду.
Утопив птицу в чернилах,
Покажи вавилонский сад,
Вкус винограда, услад
И смех, что я слышал во снах,
Что затем поперек и мимо
Меня прошли.
Утопи тварь, пока дышит,
Прояви ей конца начало.
Ежели б не было труб,
Птица в принципе б не кричала.
Испачкай в чернилах руки,
Вытри о белые брюки.
Чтоб луна небо затмила,
Утопи птицу в чернилах

Где виднеется разлом
И слагаются были,
Там уродиться пыль и
Выродятся сны, были
Услышаны молитвы, в грехе
Их живут на песке полипы.
Возле морей и рек,
И осин, и липы
Подле толпы людей, человек
Сдует пыль с кипы
Выпусков вечерних новостей
И газет со стихами, мы бы
Семьей стать во сне могли?
Могли ли мы стать? Могли бы…
Как главный злодей,
Антагонист здравого смысла,
Мог бы не плавить свинца,
Не губить Творца,
Не убивать кумира.
Не стать свидетелем конца
Невыносимого мира,
Который родили матери наши
И взрастили подальше
От страхов, демонов, их услуг,
Их темных слуг,
Отцов мук, повсюду стук и грохот,
То крик, то шепот,
То топот, то стих, то рокот,
То миг настигнет похоть,
А она и вон, и в рок, и в пот,
И раны на организмах, и кровь,
И лирика в афоризмах,
И бровь в сколах,
Как на стеклах часов.
Все сердце в уколах.
Держи счастье подальше от взоров
Любых.
Как и вены от ножевых.
Как и мысли от мертвых,
Но не живых…