­­Бездонней и яснее небеса.
Белеют облака в холодной сини.
И перламутром рассыпается роса
на полусонной отдыхающей равнине.
Вдали, нахохлившись невиданною птицей,
заиндевелый куст пушистый серебрится,
сверкая сизоватым опереньем,
метелей поджидает с нетерпеньем.

Сверкает иней на пожухлых травах
(зимы суровой дивное начало)
да паутин везде сверкают спицы.
Никак не хочет с веткой распроститься
трепещет лист последний на ветру,
темнее тени и длиннее поутру
и в стайки собираются синицы.
Предчувствуют ненастье птицы.

Прохладой стойкой ветви обдавая,
как властелин по дремлющей дубраве,
студёный воздух бродит поутру,
срывает листья ветренник лукавый:
то замолчит, то снова мчится мимо,
как малое дитя, неутомимый.
Стекляшки луж хрустят под сапогами -
морозец был - метель не за горами.

Под мягкими, как вата, облаками
туман течёт седыми полосами,
над тёмным остывающим прудом.
И стынет мой осиротевший дом.
Я, шаркая, среди дубов брожу,
на кучи листьев с хрустом наступаю,
и, прошлое ногами попирая,
отрады и тепла нигде не нахожу.

Иду к тебе тупая неизбежность.
Растеряны в пути тепло и нежность
ночей весенних, ясных летних дней...
Мне горечь листьев пронимает душу
палитрою тонов невзрачных душит,
уныние в сознании рождая.
печалит взгляд убогостью своей
унылый вид лугов и скошенных полей.

Давно нет шума вешнего и гула.
Сова над лугом тенью промелькнула
пронзительно прокаркала ворона
и снова потекла по лесу тишина.
Лишь изредка синица просвистит
так, будто знает что-то и она:
как настоящим не прибавить,
того, что прошлое сумело обрести.