Зови меня Анной

"Всё. Можно ехать", — санинструктор поправила ремень своей и заняла место в «Ниве» с красным крестом. "Да, ехать, ехать... ", — думалось Скифу созвучно сказанному спутницей. Он всерьёз решил оставить службу. Шёл пятый год войны и после безответного убийства Захара его на Донбассе уже ничего не держало. Добровольцы «первой волны» почти все вернулись домой сразу после минского замирения. Оставшиеся же "на контракт" оставляли службу словно вода из прохудившегося крана: по капле, но постоянно. Одних задержала здесь неустроенность жизни в России, других "не отпускала война", а третьи, в силу характера, доводили начатое до конца. Скиф был из числа последних. Или — как говорят тут на новоязе войны — крайних.
Вот он и пришёл, наконец, к пониманию: ему тут больше нечего делать, местные воспринимают уже не защитником, а бедолагой на службе за грошовую оплату. Дела тут только у кураторов Кремля. Его паспорт — на дне дорожной сумки, пылящейся в каптёрке расположения. Достал "картонку с двуглавым", и ты — свободный от всех тут обязательств гражданин. А вот Сирене пора озаботиться дэнээровским паспортом. Украинский он за документ и раньше не очень-то признавал, а столкнувшись с победившей бандеровщиной, вообще именует его аусвайсом.
Скиф оглядел салон авто и придавил педаль газа. Перетянутая жгутом и забинтованная нога Сибиряка торчала меж сидений, на поворотах мешая крутить баранку. Раненый осколком потерял немало крови и теперь молчал. В тишине они переехали всё поле — от позиций до дороги на Коминтерново.
Скифу под тридцать, чернявый, обычно улыбчивый и говорливый, был мысленно сосредоточен на какой-то своей мысли. Кочки и ухабы, неразличимые в бурно разросшейся траве, его сердили, но от ругательств в присутствии санинструктора он сдерживался.
Перед выездом на позиции Скиф впервые назвал санинструктора по имени - Анной. Она даже улыбнулась. А то Сирена, да Сирена. Даже в жарких объятиях – мифическое существо. Впрочем Анну это почти не задевало. Они ведь даже познакомились не как это бывает у их ровесников в мирной жизни. Их однажды просто представил друг другу взводный.
"А как тебя называть?", — ответила она тогда Скифу на Анну. "Петром звали, так и зови - Пётр. Только не Петя. А при бойцах — пока служим — остаюсь Скифом.
Скоро год как он в роте командиром. Наставление Скифа напомнило Анне песенку: "Первым делом, первым делом — самолёты…". Раньше она слова тех лётчиков считала какими-то неправильными: как это «девушки – потом?» Деловая колбаса, а не лётчики. Теперь же она осуждает разве что предателей и трусов, определённые гады! Пока враг у ворот, девушки и впрямь могут подождать. Даже лётчиков.
Про близкие отношения Скифа и Сирены в роте знали. Да и как было не знать, если те жили отдельно ото всех бойцов и в отдельной хате. Но про "жениха и невесту" в роте помалкивали.
Дорога на Коминтерново неплохо простреливалась. Скиф вёл "Ниву" ниже уровня асфальтового полотна по давно непаханой части поля, намереваясь покинуть естественное укрытие от снарядов через километр. Там, за наставленными вдоль дороги бетонными блоками, можно будет уже ехать безопасно.
Сирена была убеждённой сепаратистской. Как только на Донецк полетели снаряды, а мужчин настойчиво позвали в ополчение, она «стала под ружьё». Как бы вместо уехавших в Питер отца и брата. С ними Анна общаетсяиногда по скайпу. В основном, с братом. С отцом ей сразу стало неловко вести беседы. Она стеснялась его бегства, и боялась вспылить в разговоре. К брату же была снисходительна. Тот вроде не своей волей уезжал от войны. Да и младший в семье, на особом положении.
Впрочем, наслушавшись баек о переходе российской границы местных авторитетов, да ещё в женском прикиде, Анна решила не упрекать родных в бегстве. Всем, кто вспоминал о её брате, она непременно заявляла, что тот допризывного возраста. С каждым годом этой войны обман давался труднее. Теперь просто не спрашивают, будто и воевать стало не за что. Перемирие, вроде.
Сама она, после «горячей фазы» пришла к мысли, что война не так уж и страшна, как виделось поначалу. Казалось большой глупостью бояться укропов, когда вокруг много товарищей, автоматов и пушек. Таких приветливых парней, не позволяющих себе грубости и хамства в присутствии дамы, ещё поискать надо. А кто постарше, так вообще проявляет отеческую заботу: "Кирку не трогай, лопату не бери!» «Может, ещё автомат сдать?" Возражение: "Я — такой же боец", она повторяла раз за разом, как заученную аксиому. Никто и не возражал. Известная истина.
Истин тут много. Приехал как-то в расположение православный священник. Командир всех построил и попросил назвать свои имена тут же назначенному писарю. "Сейчас за вас батюшка помолится. Имя говорите мамой данное, других Бог не услышит", — добавил он смысла в намеченный ритуал. И добавил, будто вступаясь за атеистов в камуфляже: "На войне все верующие".
Только один боец вдруг стал увёртываться от брызг с метёлки священника, когда тот окроплял христианские души. Но тот был татарином из Ташкента. "Мусульманин", — определили в роте. Вчерашние же атеисты ритуалу ничуть не противились — командир знает, что говорит.
Догадывались: на той стороне православные священники тоже укрепляют дух бойцов. Об особенностях веры укропов не рассуждали. Это знание, как и многое другое, стало на этой войне чем-то не имеющим реального значения, абстракцией.
Вот и Сирена, как женщина, два года для себя была такой же абстракцией. И только когда её роту "расквартировали" в Донецке, «в цивилизации» она вспомнила себя прежней: фанаткой рока, бунтаркой, и знакомой с любовной страстью девушкой. Но теперь любовь будет с непременным условием: кандидат на роль её парня должен быть по характеру прямыми, стальными и острыми, как казачья шашка. Такие характеры порождает война. И, конечно, ничуть не буржуазным. Хотя буржуй для неё теперь — тоже абстракция, форма без содержания. Донецкие бизнесмены весной четырнадцатого побежали спасать себя и своё добро: кто — в Украину, кто — в Россию. Сторона бегства для Анны особого значения не имела. Те же, кто остался или приехал на воюющий Донбасс, становились для неё единственно достойными людьми.
Когда она осмотрелась вокруг, то увидела только его — Скифа. Как мужчину. Он и раньше был ей симпатичен. Но не так, как в тот майский день. На военном параде, проведённом в Донецке в честь Дня победы в Великой отечественной войне, Скиф в шеренге бойцов притянул её взгляд и не отпускал пока его батальон проходил по проспекту.
Тогда он был рядовым. Будь он при погонах, она придавила бы враз внезапное влечение к красавцу, как берцем дымящуюся на полу сигарету. Но "звёздочки" ему прикрепили только через два месяца. Так что, пока завязывался этот военный роман, они были равными и свободными. Помехой, но не сильной, в их отношениях была разве что уральская жена Скифа. Но до своей беременности Сирена и её воспринимала некой абстракцией.
Сделать аборт она не решилась. Чтобы не навредить Скифу, к тому времени её ротному командиру, Анна задумала просто уйти "на гражданку" без объяснений: мол, своё отслужила. И раствориться в обыденности. Но о положении Сирены Скифу доложила врач, не ведая того, что радикально вмешивается в сценарий её и его жизни. Скиф, узнав "новость", заявил Анне, что они уволятся из армии вместе и уедут жить в Россию, там поженятся и будут в счастье растить ребёнка. Она соглашалась, кивала: так, конечно. Но когда оставалась одна, спрашивала себя: "Ты веришь в это? Ты видишь это?"
Вопросов было так много, что в её мозгу они представлялись жирным столбцом нагромождённых друг на друга букв, печатаемых кем-то на виртуальной бумаге. Различались слова "мать", "война", "каратели". Она трясла головой. Как бы стряхивая дурные мысли. Чтобы держать голову "чистой", ей приходилось брать волю в кулак.
На Донбассе девушки легко вошли в новые роли. В каждом боевом подразделении ополчения была своя "Сирена". Призвав самих себя на эту войну, они занимали позиции не только на ротных кухнях или в медсанчасти, многие брали в руки оружие.
Анна стала Сиреной не сразу, только войдя на правах бойца в одну из диверсионных групп. Военкорам же, интересующимся происхождением её позывного, она отвечала, смотря в сторону: "Назвали за громкий голос". И добавляла через паузу: "Когда пою".
Кто был знаком и с этой войной, понимал: за один голос такое имя здесь не получить. Ни за сладкий, ни за громкий. Демоны Аида — второе имя Сирен у древних греков. И оно было куда ближе образу девушки, взявшей в руки снайперскую винтовку. Пусть — певунья.
Только через год, когда горячая фаза войны сменилась окопной, Сирена отложила в сторону свою эсвэдэшку и повесила через плечо сумку с красным крестом. Но — вот уже пятый год — её позывным остаётся имя демона, зовущего в ад. Она привыкла к нему, как данному с рождения.
Война тут стала обыденностью, как мир для остальных русских. Когда Скиф вдруг назвал её по имени, она не сразу осознала, что тот обращается к ней. "Заглянул в анкету. Точно собрался жениться", — решила она, и посмотрела на него, будто они уже в их мирном будущем. Представила его в джинсах и белой — под стать нынешней погоде — рубашке.
Чем дальше от позиций, тем ровнее шла санитарная "Нива".
— Пётр и Анна Скифы, — растягивая слова по слогам и прислушиваясь к их звучанию, Анна покосилась на будто задремавшего Сибиряка.
— А ты знаешь, теперь с фамилией можно особо не заморачиваться: какую пожелаешь, такую и запишут. Вот к нам ещё в начале двухтысячных пришёл в школу учитель Медведенко, а уже в следующем полугодии он — Потапов. Так что и мы Скифами стать можем, — поддержал тему Пётр.
— Скифы — не славяне. Чужое это. Только для войны годится, — стала размышлять Анна, — так что возьму лучше твою фамилию.
— У меня хохляцкая.
— У меня хоть и русская, но будто предки — из племени кочевников, так что не возражаю быть хохлушкой. Славянкой. Православной. Тут важно веру одну иметь. Чтобы не потеряться на небе среди чужих. Вон у Павла Дрёмова жена оказалась буддисткой. Его подорвали, и — всё… Не встретятся они больше.
— Да, — согласился Скиф, — Рай надо иметь общий. Чтобы не вышло как в плохих семьях, когда отдыхают на разных курортах. Но только я не особо верующий. Да и посмотри на роту. В кого ни ткни пальцем — одна фауна. И всё — хищная. Язычники кругом. Из христиан — разве что большие командиры. Должность крепит веру начальников.
— Так я и говорю: мы — славяне! А уж язычники или христиане — дело второе. Ты знаешь, что есть рай и у язычников?
Скиф пожал плечами.
— Да-да, сама только утром узнала. Посмотрела какие сегодня праздники и даты. Так вот, 27 сентября, сегодня, у древних славян называли Ирий-сад. С тем же значением, что рай для христиан. Только не поняла, кто туда попадает. Может, всех принимают. Но одно мне ясно: сегодня можно передать весточку умершим из мира живых.
— Да, телеграф тут давно не работает, — попытался отшутиться от темы Скиф — Может в Донецке почта примет от нас весточку. Жаль, адреса этого рая не знаю.
— В древности его знали птицы, пока священники их не оттеснили от верхнего мира.
Над "Нивой" в глубокой синеве проплыл, курлыча, журавлиный клин. Скиф надавил на газ, выруливая в подъём на асфальтовое полотно. Под колесом сильно хлопнуло. Анна, не договорив, что хотела, ощутила каждой своей клеточкой крепкое объятие смерти.
Жизнь не выключается как лампочка. Мозг продолжает жизнь человека, даже когда его тело разорвано на части. Взрыв оставил тела Петра и Анны почти целыми. Только осколки — множество небольших и острых железок — надорвали ткань их камуфляжей, белья и проникли под молодую, загорелую кожу. Погибшие прикрыли собой сидящего за ними бойца. Спасённый самого взрыва даже не увидел. Дремал.
Ему в нос ударил специфический запах чего-то сожжённого, да ещё — крови. Заложило уши. Сибиряк инстинктивно задвигал челюстью, глубоко вдохнул, будто вынырнул из водной глубины. Способность к восприятию мира восстановилась не сразу. Он принялся толкать в спины обмякшие тела командира и санинструктора. То, что "Нива" наехала на мину, ему стало очевидным. Гаубичный снаряд разворотил бы тут всё разом, смешав в "винегрет" плоть, металл и его самого. Выходило: Скифа и Сирену просто убила война. Когда-то, кем-то оставленной здесь миной.
Скиф, — рассерженно ударил по плечу не отзывавшегося командира Сибиряк. Его ладонь стала красной и липкой. Он оттёр руку о штанину своего камуфляжа. И тут — прямо на глазах — тело Скифа, словно отжатая губка, стало сочиться алой кровью. Чёрная футболка чернела всё больше, обтягивая влажной тканью мускулистое, но уже безжизненное тело. Сирена внешне пострадала меньше. В своём кресле она сидела, обернувшись к Скифу. Но опытный глаз бойца угадывал, что и она больше ни с кем уже не заговорит. Сибиряк позвал её без эмоции в голосе, тихо, так уже — для исполнения некоего обязательного тут ритуала.
Мозг Анны в этот момент демонстрировал её самости причудливый фильм. По им же написанному сценарию. Реальными в этом "кино" были только недавно воспринятые Анной образы, вдруг решившие её потревожить. Толчки Сибиряка в спину, она ощутила будто её, сидящую за первой партой в школьном классе, толкает местный задира. Она обернулась, и со всего маха дала тому книгой по голове. Вмешался учитель. Нахмурив свои кустистые брови, он отчитал невинно смотревшую на него Анну: "Сыды каминчиком, а нэ то двийку заробышь".
У Анны перехватило дыхание: "Я же не хотела в украинский класс, я — русская!" "А вот и нет, — сказал учитель украинского, — русский здесь я, учитель Потапов". "Но вы же Медведенко, — возразила Анна. Но не стала раскрывать учителю источник своего "тайного" знания.
Дальше "кино" досматривалось уже без эмоций. Без души. Она покинула тело.