Он слишком громко смеялся

Иногда она смотрела на него и думала: он слишком громко смеётся. Вовсе необязательно так оглушительно хохотать, не так уж эта шутка и смешна. Достаточно было бы просто улыбнуться. Она осуждающе поджимала губы и переводила взгляд на дюреровского зайца, что висел на стене, как раз напротив кресла, в котором она любила читать "Образы Италии" или "Чарующее безумие". Заяц, как всегда был грациозен, строг и, в отличие от неё, не испытывал негативных эмоций. Или умело скрывал их.
Так же шумно он пил чай. Неприлично шумно. Как будто один в доме. Но ведь есть я, думала она, и мне неприятно слышать эти звуки. Это швырканье. А он, как назло, очень любил чай. И терпеливо и долго, по всем правилам заваривал его, добавляя пряные травы и бережно укутывая фарфоровый заварник в льняное полотенце. Потом смотрел на часы и говорил "пора". И пил свой правильный чай ахая, вздыхая и прихлёбывая из большой кружки. Слишком шумно.
- Есть же, чашки, Боря, зачем пить из кружки?
- Вкуснее.

Он разговаривал во сне. Это её бесило и выводило из себя. Она просыпалась, уходила на диван вдвоём с одеялом, плотно закрыв дверь в спальню. Но продолжала прислушиваться к его неразборчивому бормотанию. Приходилось принимать снотворное. Конечно, самое лёгкое, чтобы не навредить здоровью. Утром она принималась пристально разглядывать в зеркале своё лицо: от недосыпания и стресса, как известно, могло наступить преждевременное старение кожи. Но, видимо, благодаря генетике, не наступало.
Он не ходил с ней в театр и в филармонию. Говорил, что скучно. Невежа. Разве может быть скучен божественный "Сон в летнюю ночь" Мендельсона? Или концерт для скрипки с оркестром номер два Никколо Поганини? А если, в кои-то веки, он соглашался сопроводить её, то сидел рядом и маялся. Откровенно. Не пытаясь завуалировать свою маету и скуку. Равнодушно следя за действом на сцене, оставаясь глухим к звучанию скрипки.
Иногда он жарил себе на завтрак яичницу. С салом и луком. Обжаривал на сковородке кусочки сала до хрустящести, лук - до мягкости, разбивал три яйца. Посыпал готовое блюдо молотым перцем и свежей зеленью.
- Отличное начало дня, тру-ля-ля! - напевал он.
Её тошнило. Она говорила:
- "Бог ты мой!".
Прикрывая одной рукой нос от лишённых изысканности запахов, другой открывала форточку и орошала воздух квартиры "Яблоневым цветом" или "Свежестью дождя". И страдала. От того, что он игнорирует её тыквенный пудинг и полезные гречневые котлеты.
Как меня угораздило выйти за этого необразованного, неразбирающегося в искусстве мужлана, думала она, сидя в уютном дачном домике, построенном этим самым мужланом. Наблюдая из окна за тем, как он, утирая рукавом рубахи потное лицо, вскапывает клумбу для её любимых пионов Дюшес де Немур. Или колет дрова для бани, сложенной его умелыми, привыкшими к физическому труду руками. Баню она любила: горячий пар тонизировал и разглаживал морщинки на лице лучше дорогих кремов.
Так она жила, осуждая и презирая каждый его шаг, каждое действо, каждый вздох. Наблюдая, как время оставляет на нём свои следы. Морщась и мирясь с его шумными чаепитиями, громким смехом и ещё много с чем. Вздыхая, закатывая глаза, поджимая губы, орошая воздух освежителями. Ей казалось, что она ужасно неустроенна, несчастна и одинока. Бедняжка...

Его не стало внезапно, на исходе осени. Слишком неожиданно. Она не успела ничего сделать. Скорая тоже. Последующие события повергли её в самый настоящий шок.

Десятки людей пришли попрощаться с человеком, который был её мужем. Коллеги, соседи, друзья, родня и просто знакомые. Они искренне, со слезами на глазах, говорили о том, каким он был замечательным человеком. Добрым, отзывчивым, умеющим выслушать, поддержать, дать дельный совет, пошутить. Он и сам заразительно, от всей души смеялся.
На поминках в кафе она не притронулись ни к горячему, ни к салату, лишь пригубила водки. Жадно слушала потрясающие истории о том, кого она много лет презирала. Про его золотые руки, эрудированность, человечность и его жизнелюбие. Слушала и потрясённо молчала...

Она позвонила после девятого дня. Растерянным голосом произнесла: - Маша, оказывается, он был хорошим.
- Кто?
- Мой муж. Он был хорошим. Я этого не знала. Понимаешь? Он у меня замечательный. Прекрасный. Был... Его все любили. Я не знала. А теперь не знаю, как мне жить с этим. Без него. Совсем не знаю...
... Она навещает его, не забывает. Иначе пропадёт последний смысл жизни. Накрывает столик чистеньким вафельным полотенцем. Аккуратно раскладывает на блюдечке его любимые пирожки с картошкой. Разливает из термоса заваренный и настоянный по всем правилам пряный горячий чай. Себе - в чашку, ему, как он и любил, в кружку. Потом долго наводит порядок, убирает опавшие листья, сметает с надгробия пыль и песчинки, нанесенные ветром, заменяет букет выцветших искусственных тюльпанов на вновь купленный. Уходить не спешит. И всё говорит, говорит...
О своём сиротстве.
О том, как мешает спать ночная тишина. А дневная наводит уныние. Снотворное нынче совсем не помогает.
О том, что давно не была ни в театре, ни в филармонии. Билеты дорогие и интерес пропал. В конце концов, хорошую музыку можно и дома послушать. И спектакль посмотреть. На соответствующих телеканалах. Бесплатно.
О том, что продала дачу. Добираться туда в вечно переполненных электричках не доставляет удовольствия. И баня ей теперь ни к чему, противопоказана врачами. И вообще, что ей одной там делать?
О том, что на днях пожарила яичницу с луком и салом. Сама не знала, зачем. Оказалось, очень вкусно. Остатки с тарелки собирала хлебушком. Вот только "тру-ля-ля" забыла спеть. А когда вспомнила - уже не смогла. Потому что расплакалась. Форточку не открывала.
О том, что не ценила. Не берегла, не любила. Не радовалась, когда был рядом. Не принимала особенности и привычки, на которые сейчас бы закрыла глаза. И даже сочла бы за счастье видеть их и слышать.
О том что жизнь её угасла вместе с его уходом.
О том, что она неустроенна, очень несчастна, одинока и это ей, к сожалению, уже не кажется...

И снова в моей квартире телефонный звонок. И одни и те же слова:
- Оказывается, он был хорошим...
Год за годом. Двенадцатый пошёл.